Гуд бай, стервоза!

34

Если бы вам оставалось прожить всего один день, как бы вы прожили его и почему?

Университет Южной Калифорнии

С громким ударом мы ввалились в вертолет. Я ничего не слышал, но сразу же понял, что больше не падаю вниз. Я несколько раз перекатился через бок, ударяясь о какие-то предметы; боль в ноге взрывалась от каждого прикосновения. Я хотел закричать, но не мог. Не хватало дыхания.

Когда мне наконец удалось вдохнуть, воздух оказался холодным, пропитанным запахом нагретой кожаной обивки и выхлопными газами дизеля. По обеим сторонам от меня виднелись изогнутые стены и четыре откидных бежевых сиденья; свет был тусклым. Рядом с сиденьями болтались ремни безопасности и были приделаны ручки с выемками для стаканов. В последний раз обернувшись, я увидел промелькнувший в проеме вертолета удаляющийся от нас небоскреб с разбитым окном; вертолет повернул, дернулся и полетел ровно, с мерным шумом, пульсирующим звуком вращающихся лопастей, попадавшим в ритм стуку моего сердца.

Я подтянул больную ногу к себе, крепко обхватив руками пропитанную кровью ткань брюк, и взгромоздил ее на одно из кресел, прямо рядом с Гоби. Она сидела, подавшись вперед, и, отвернувшись от меня, вглядывалась в окно. Я осмотрел свое колено. По крайней мере, кровотечение остановилось, осталась только рваная рана, и, хотя нога причиняла такую боль, какую я еще никогда в жизни не испытывал (включая удаление аппендицита пять лет назад), я понимал, что, возможно, смогу даже встать. Я встал на здоровую ногу, молясь о том, чтобы потерять сознание от боли, но этого не случилось.

Я наклонился и увидел спину пилота, подсвеченную лампочками на панели, потом снова посмотрел на Гоби.

— Кто управляет вертолетом?

Она не шелохнулась.

— Гоби.

Она по-прежнему не шевелилась и не отвечала, и я повернулся к ней и взял ее за руку, очень сильно сжав. Она тихо застонала и уставилась на меня немигающими зелеными глазами, на которые падали растрепанные, все в запекшейся крови, пряди волос. Она дышало хрипло, словно загнанная лошадь. Взгляд ее был мутным и отстраненным.

Потом она вдруг улыбнулась, словно только что узнала меня.

— Перри.

— Ну, как ты?

— Неплохо. — Она кивнула. — Я просто очень устала.

— Да, — сказал я, — ранение в грудь — это, конечно, просто усталость.

— Ничего серьезного.

— Что за чушь!

Я вслушивался в ее дыхание, оно становилось все более хриплым и свистящим, все было очень плохо.

— Гоби…

— Со мной все будет в порядке, Перри. В лифте я вколола себе еще одну порцию адреналина. Мне приходилось выживать в ситуациях и похуже.

— Гоби, послушай, ты не можешь все время колоть себе адреналин, тебе нужна серьезная медицинская помощь.

— И я ее получу, как только мы прибудем в пункт назначения.

— А куда мы летим?

Я выглянул из окна и посмотрел сверху на Манхэттен, распростертый под нами.

— Мне почему-то кажется, что эта штуковина не долетит до Литвы.

— Пилот — мой друг. Я договорилась с ним заранее, на всякий случай. Он вытащит нас отсюда.

— Куда?

Она поморщилась:

— Ты всегда задаешь так много вопросов?

— Мой учитель по юриспруденции говорит, что это признак жажды знания.

— Перри?

— Что?

— Скажи, ты… — еще один свистящий выдох, — …ненавидишь меня?

— Ненавижу тебя? — Я заморгал, глядя на нее. — Только из-за того, что ты протащила меня через весь Нью-Йорк и сделала соучастником пяти убийств, а потом подстрелила меня? — сказал я. — За что же мне тебя ненавидеть?

— Мы могли бы попробовать начать все сначала.

— Боюсь, для этого уже немного поздно.

— Мне жаль, что так случилось с твоим отцом.

— Он оправится. Пуля только поцарапала его.

Я опустил взгляд на свое колено и постарался не думать о том, как тяжело ей сейчас бороться за каждый вдох. Отчего-то мне показалось, что мы оба могли пострадать серьезнее.

Гоби долго ничего не говорила. Огни Манхэттена оказались далеко внизу и позади, мы направлялись на север. По салону начал циркулировать теплый воздух, и я почувствовал, как мои мышцы начинают расслабляться. Отток адреналина прошел по всему телу с головы до пят.

— Серьезно, Перри, — произнесла Гоби, и голос ее звучал словно издалека. — Что бы ни случилось, я надеюсь, ты добьешься всего, чего хочешь. Ты этого заслуживаешь.

— Ну-ну, — сказал я, отворачиваясь, — спасибо.

— Правда, Перри, все, что случилось сегодня, было нелегко, но это должно было случиться. Без тебя я бы не справилась.

Она протянула руку и провела ладонью по моей щеке; ее ладонь была холодной и влажной.

— Моя сестра тоже поблагодарила бы тебя.

— Первая Гобия?

— Да.

Я прислонился лбом к холодному стеклу окна, молясь хоть о крупице здравого смысла. Я сказал себе: то, о чем ты думаешь, сумасшествие. Я старался проговорить эти слова про себя, чтобы услышать, насколько они нелепы, но ничего не помогло. Я не успокоюсь, пока не скажу этого вслух.

— Гоби.

Снова хриплый вздох:

— Что?

— Я поверить не могу, что скажу тебе сейчас это, но… знаешь, я мог бы остаться у тебя в заложниках.

Она удивленно приподняла одну бровь, и на ее бледном лице, покрытом капельками пота, показалась улыбка.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю, что ты могла бы еще некоторое время использовать меня в качестве заложника, чтобы вырваться. Ну, я имею в виду, просто не отпускай меня.

Я кивнул на автомат, лежащий у нее на коленях.

— У тебя же есть оружие. Полицейские не станут тебя задерживать, если будут думать, что ты можешь убить меня. Тогда как только ты окажешься в безопасности… ну, на самолете там или где ты планировала… ты меня отпустишь.

— Это очень щедрое предложение, — сказала она. — Но я справлюсь сама.

— Нет, не справишься.

— Поверь мне.

— Прекрати это говорить.

Она улыбнулась и откинулась на спинку кресла. Несмотря ни на что, я почувствовал, что веки мои тяжелеют: я был бессилен против усталости, накрывшей меня. Все поплыло, подернулось дымкой, шум лопастей пропеллера стал абстрактным черно-белым звуком, и я отключился.

Вдруг нас дернуло. Вертолет явно снижался.

— Где мы?

Гоби сидела прямо, голос ее был хриплым и едва слышным:

— Смотри сам.

Я посмотрел вниз и увидел свой собственный дом.