Гуманистическая психотерапия: Рационально-эмоциональный подход

9. САМОСОЗНАНИЕ И ЛИЧНОСТНЫЙ РОСТ ПСИХОТЕРАПЕВТА

Спрашивать современного психолога, считает ли он целесообразным, чтобы терапия вела к постоянному самосознанию и личностному росту психотерапевта, это все равно, что спрашивать хорошего христианина, противник ли он греха. Многие ученые подчеркивали, что одной из главных целей психотерапии является помощь и терапевту, и пациенту в развитии личности. Даже фрейдисты, которые, казалось, прежде стремились исключить себя из терапевтического процесса и выдвигать на первый план исключительно клиента, в последние десятилетия так сильно сосредоточились на аналитике, что контрперенос стал наиболее священным термином в аналитической литературе.

Перенос считается теперь основной причиной благополучия клиента. Эта точка зрения базируется на предположении, что если терапевт будет наблюдать за собой достаточно проницательно и если он исключит те существенные искажения, сквозь которые он в норме (или это аномально?) видит проблемы клиента, он перестанет привносить в терапевтические отношения свои невротические мотивы и, тем самым, сможет лучше ему помочь. Это кажется довольно благоразумным, но... Теория не учитывает, что кое-что из того, что терапевт будет привносить в сессии с клиентом, если он будет слишком сосредоточен на себе, является не просто сомнительным, но и, весьма вероятно, очень ятрогенным.

Современные экзистенциалисты, эмпирики и феноменологи¹ тоже акцентируют внимание на осознании терапевтом самого себя в ходе работы с клиентом. Согласно их точке зрения, терапевт действительно должен быть самим собой, если ему предстоит настоящая встреча с клиентом. Следовательно, если он захочет, то ему следует вставать на голову, говорить клиенту, что он его ненавидит, и делать почти все, что ему заблагорассудится, во время сеанса терапии, пока он полностью верит в то, что делает, и не ведет себя искусственно. Кажется, что эта теория достаточно проста, если понимать терапевта как личность с его собственными правами на жизнь и шансами на успех и принимать во внимание, что на любой экзистенциальной встрече ему дается право быть самим собой и получать от терапевтических отношений максимальную пользу.

Одна из первых проблем этой теории заключается в том, что согласно ей отношения клиента с терапевтом есть и должны быть экзистенциальной встречей. Если это действительно так, то почему клиент платит за это, а терапевт получает вознаграждение большее, чем просто сама эта встреча? Более того, действительно ли настоящие экзистенциальные встречи осуществимы или возможны, когда один из участников имеет явные нарушения? Например, у клиента сильная паранойя, и он действительно не способен устанавливать отношения с другим человеком, а только ищет то, что Хельмут Кайзер (Helmuth Kaiser) называл слиянием, и что я называю крайней потребностью в любви, и что другие называют зависимостью. Томас Сзасз (Thomas Szasz) может вопить до второго пришествия, что психически больные люди в действительности здоровы, но их просто такими считает слишком осуждающее общество. По-моему, он все-таки идет по неверному пути, когда отказывается признать очевидный факт, что шизофреники рождаются такими, что они не умеют устанавливать отношения и часто превращают в фарс любую попытку терапевта провести истинно экзистенциальную встречу.

Более того, как терапевтам нам лучше принять тот факт, что многие или даже большинство наших клиентов просто не те люди, которых мы бы выбрали в качестве близких друзей, и, как показал Шофилд (Schofield), мы предлагаем им только особый вид оплаченной дружбы. Поэтому кажется нелепым говорить об «истинных встречах» между двумя людьми, один из которых, как правило, умнее, лучше образован, менее тревожен и зависим и менее заинтересован быть дружелюбным, чем другой. Все это не говорит о том, что значимые экзистенциальные диалоги или Я-Ты-отношения в принципе не могут установиться между некоторыми клиентами и некоторыми терапевтами; это возможно и, несомненно, иногда случается. Вопрос в том, как часто они случаются? И честный ответ на этот вопрос, учитывая ограничения, которые обычно накладывают терапевтические отношения, — редко.

Следовательно, представление, что терапия является сотрудничеством, где терапевт извлекает почти столько же радости и веселья из отношений, сколько и клиент, едва ли приемлемо; и глупо притворяться, что это не так. Следовательно, позиция экзистенциалиста сводится к позиции психоаналитиков: то есть, если терапевт является самим собой в течение всего времени, которое он проводит с клиентом, то этим он повышает шансы последнего на улучшение или излечение. На первый взгляд, это может показаться довольно хорошим аргументом: если терапевту хватает мужества быть самим собой, он может стать хорошим примером для клиента, которому явно не хватает мужества для этого, и, возможно, такой тип поведения может научить клиента самому больше рисковать и преодолевать некоторые свои страхи.

Однако снова теория звучит лучше, чем возможности ее практического применения. Для начала можно предположить, что если терапевт ведет полностью ответственное и жизнерадостное существование, то скованный и подавленный клиент воспрянет духом, глядя на него, и сам станет жизнерадостнее. Факты, к сожалению, часто доказывают обратное: как правило, клиент до терапии сталкивается с некоторыми друзьями или родственниками, которые гораздо счастливее и успешнее его самого. Но вместо того, чтобы руководствоваться их примером, он обычно говорит себе, что раз эти люди живут и процветают, а он нет, то он, несомненно, бесполезен и может прекратить соперничать с ними.

Часто с тем же самым я сталкиваюсь и в терапии. Почти все мои клиенты — печальные тюфяки, которые не развили в полной мере свои способности. Когда они понимают, что меня не расстраивают их выходки и проверки, что я продолжаю встречаться с ними и другими клиентами, оставаясь жизнерадостным, и в то же время пишу книги и статьи, выступаю на радио и телевидении, они часто говорят мне, что моя активность заставляет их чувствовать себя хуже, чем прежде — они считают, что должны быть способны работать на моем уровне, а они этого явно пока не могут. Поэтому я стараюсь активно разубеждать таких клиентов, говоря, что им не обязательно идти моим путем, чтобы иметь высокую самооценку. Я обнаружил, что часто моя модель поведения оказывается для них палкой о двух концах.

Кроме того, вероятно, большинство клиентов, прежде чем договориться о встрече с конкретным терапевтом, предполагают, что он более успешен в жизни, чем они. Если бы они думали, что он также некомпетентен и может ошибаться, они вряд ли бы искали его помощи в первую очередь. Хотя если бы они обнаружили, что он не настолько неадекватен, им бы доставило удовольствие узнать, что возможность человеческой эффективности, в которой они прежде сомневались, действительно существует. Однако нет причин предполагать, что это приятное открытие существенно подвигнет их к изменению своего поведения.

Утверждение, что положительная модель поведения терапевта существенно помогает клиенту, ограничивается весьма существенным возражением. Бывает, что модель поведения терапевта оказывается одной из худших моделей, и если он действительно является самим собой во время общения с клиентом (вместо того, чтобы играть роль разумного человека, каким бы он хотел быть), он может стать такой моделью, как живущий по соседству гангстер для растущего мальчика.

Таким образом, теория о том, что терапевту надо следовать своему истинному Я, чтобы у него могла состояться «истинная встреча», или чтобы он мог показать клиенту модель поведения, достойную подражания, и этим помочь ему измениться, имеет серьезные ограничения. Речь идет не о том, что она бесполезна, а просто о том, что все доступные доказательства наводят на подозрения, что, по меньшей мере, ее обоснованность сомнительна.

«Хорошо, возможно, это так, — можете заметить вы, — но это вряд ли может противоречить факту, что крайне желательно, чтобы терапевт занимался самоосознанием, и что одной из основных целей терапевта должно быть совершенствование этой способности. Все-таки любой человек, хорошо знакомый с техникой своего дела, более состоятелен, если он осознает то, что он делает, и готов использовать свою способность заглянуть в себя, чтобы внести изменения в свою работу и исправить свои недостатки. Как может такая способность мешать терапевту и его клиенту?».

Слово самоосознание — приятно звучит; но за этой изысканной оболочкой проступают черные пятна. Одним вредным аспектом самоосознания является, например, самоанализ. Чтобы человек знал, что он делает, часто необходимо, чтобы он сконцентрировался на своих поступках, а это далеко не всем идет на пользу. Действительно, чрезмерный самоанализ, поощряемый психоаналитиками, является одной из основных составляющих невроза, как это отметил несколько десятилетий назад Найт Данлэп. Он так описывал клиентов, проходящих курс терапии у психоаналитика:

«Систематически в период лечения его внимание удерживают на нем самом, и он изучает себя и свои обстоятельства всегда с учетом себя. В большинстве случаев ему советуют заниматься самоанализом вдали от места лечения, чтобы сделать его привычкой обыденной жизни. То, что эта процедура усиливает патологические особенности, уже установлено. Также, кажется, она развивает свойство самоанализа в людях, которые раньше этим не страдали».

Конечно, Данлэп здесь преувеличивает, так как спокойный и безоценочный самоанализ может быть одним из бесспорных помощников для людей с нарушениями. Но эта точка зрения лишь иногда воспринимается правильно, так как клиент-невротик (и особенно психотик) часто чрезмерно осознает свои мысли и чувства, когда начинает лечиться. Проводить сессии, заставляя его еще больше погружаться в себя, без параллельного снятия само-осуждающих тенденций — безответственно. Более того, возможно, такие сессии вызывают у многих пациентов усугубление чувства тревоги и депрессии и даже доводят некоторых до более тяжелых стадий помешательства.

К тому же терапевт, который заставляет себя осознавать и тщательно обдумывать все свои реакции во время терапевтической сессии, рискует загнать себя в обцессивно-компульсивный невроз или какое-то другое острое невротическое состояние и, тем самым, подвигнуть своего клиента поступить также. Чем больше он размышляет о том, что он сам думает и чувствует, и чем больше обсуждает своих внутренних демонов с клиентом, тем вероятнее, что для последнего это будет дополнительным стимулом, чтобы постоянно размышлять о своей собственной умственной деятельности и оставаться таким же больным. Этот метод самоанализа становится наиболее завораживающим, несмотря на его пагубность, как для терапевта, так и для его пациента. Главной целью почти каждого клиента в действительности является не усердная работа над изменением философских допущений, которые делают его больным, а умение жить относительно комфортно, сохраняя эти невыгодные убеждения. Имеются в виду допущения о том, что он все должен выполнять в совершенстве и что каждый значимый человек в его жизни должен любить его, чтобы он мог считать себя достойным человеком. Главная цель терапевта, если он хочет добиться реального результата, — выбить эти идеи из головы клиента и убедить его создать более правдоподобные, ориентированные на реальность системы посылок и ценностей, на основе которых он будет строить свою жизнь. Однако, когда терапевт постоянно занимается созерцанием своих собственных размышлений, у него почти не остается ни времени, ни сил, чтобы убеждать клиента отказаться от своих заблуждений; и оба запросто будут играть в игры друг с другом и «наслаждаться» egoisme a deux ⁴ или даже folie a deux ⁵ — отношениями, которые поддерживают ужасный статус-кво и никому не помогают. Основная проблема клиента обычно заключается в том, что он реагирует на нежелательную ситуацию слишком большим количеством негативных эмоций и, кроме того, продолжает то фокусироваться, то отвлекаться от своего чувства. Единственное, на чем он практически никогда не концентрируется, так это на причине этого чувства, то есть на иррациональных, разрушительных воображаемых посылках своих суждений. Лучше пусть терапевт будет и дальше показывать клиенту, что спутанные эмоции (чувство вины, тревога, депрессия и враждебность), которые он переживает, являются только симптоматической необходимостью. То, что стоящие за этими эмоциями значимые интериоризированные предложения клиенту необходимо ясно разглядеть и активно оспорить прежде, чем он сможет изменить их и почувствовать себя лучше, является когнитивной, бессмыслицей. Но если сверхсамоосознающий терапевт упивается во время терапевтической сессии своими собственными чувствами, вызванными переносом и контрпереносом, то у него появляется чувство снисхождения к себе, которое вряд ли поможет в работе со слишком снисходительными к себе и неустойчивыми к фрустрации клиентами.

Более того, человеческие чувства — плохие критерии для оценки правды и реальности. Если я остро чувствую, что за мной наблюдает добрый Бог, или что я действительно царица Савская и все против меня, то это еще не означает, что мои ощущения соответствуют действительности. Пока я обоснованно не проверю эти посылки и убеждения, стоящие за этими чувствами, я не смогу доказать что-либо, опираясь только на эти чувства (исключая состояния умопомрачения). Если я приду с этими ощущениями к терапевту, а он будет большую часть сессий рассказывать о своих чувствах ко мне и сопоставлять их с моими чувствами к нему, эмоции, которые мы таким образом изольем друг другу, могут точно так же укорениться в реальности, как мои первоначальные чувства превосходства или самоуничижения. Даже если наши чувства являются истинным отражением внешнего мира, — например, он говорит, что ненавидит меня из-за того, что я, по его мнению, веду себя совершенно несносно, а я говорю, что чувствую отвращение к нему, так как он мне не помогает, — то нет причин верить тому, что наше взаимное выражение этих чувств будет очень полезно. Настоящей терапевтической задачей является выявление наших базовых систем ценностей, которые вызывают негативные чувства, и изменение этих ценностей. Трудно представить себе лучший способ уйти от этой задачи, чем упоение взаимной ненавистью на терапевтических сессиях с клиентом.

Следующий пагубный аспект самоосознания — это предрасположенность к потворствованию своим желаниям. Если терапевт сильно занят переживанием, выражением и анализированием своих чувств во время терапевтической сессии, то он может легко отвлечься от проблем клиента и от фундаментального вопроса о причинах возникающих нарушений и способах их искоренения. Работа, направленная на выявление истинных причин нарушений, часто рассматривается как чрезмерно обременительная, и особенно теми людьми, которых мы называем психически больными. Именно эти люди склонны к созданию всякого рода бесполезных фобий, припадков, навязчивых идей и других психических нарушений, но они редко стремятся разрушить результаты своих негативных усилий и совсем не склонны к работе над изменением своих установок. Хотя человеку достаточно легко и приятно выражать свои эмоции и даже раздумывать об этом, хотя его может удовлетворить открытие интересных (а часто и слишком неправдоподобных) психодинамических объяснений этих чувств, ему гораздо сложнее проследить конкретные, простые, восклицательные предложения, которые он говорит себе, чтобы вызвать чувства. И еще труднее постоянно задавать себе вопросы и оспаривать эти предложения до тех пор, пока он не сможет обходиться без них или не преобразует их в более разумную философию действий.

В любом случае, чересчур увлекаясь самоанализом во время терапевтических сессий, терапевт рискует забыть о своей главной задаче — помощи клиент)'. В результате его поведение и методы работы могут существенно измениться, причем не в лучшую сторону.

1. Терапевт забывает, что его главной работой является все-таки помощь клиенту, а не самому себе.

2. Терапевт начинает игнорировать тот факт, что терапия — это работа, как его самого, так и клиента, а не удовольствие.

3. Терапевт начинает стремиться к немедленному удовлетворению, а не к постепенному длительному улучшению, то есть терапевт помогает пациенту почувствовать себя лучше, а не вы здороветь.

4. Терапевт перестает быть для клиента примером самодисциплинированной, хорошо упорядоченной жизни.

5. Терапевт может слишком быстро отказаться от трудной и длительной работы, которая обычно необходима, чтобы побудить большинство клиентов (особенно пограничных и настоящих психотиков) изменить свое мышление и незрелое поведение.

Тогда терапевт, который слишком беспокоится о своем само-осознании, может уклониться от ряда своих терапевтических обязанностей. Более того, при этом типе избегания, он обычно дает саботирующую парадигму для подражания.

Еще одна вредная сторона слишком сильного акцентирования внимания терапевта на самоосознании — это оценочный аспект. Главная причина того, что размышление о себе губительно, заключается не в том, что оно вредоносно per se⁶ , как считал Данлэп, а в том, что все занимающиеся этим люди делают это самоуничижительным способом. Человек, который постоянно думает о своих неудачах, не просто рассматривает и пересматривает события, окружавшие эти неудачи, а постоянно оценивает себя с точки зрения этих событий. Другими словами, неразумно связывает свое Я в целом со своими конкретными действиями. Так как действия были неудачными, то он делает вывод о собственной бесполезности в целом. И именно его отрицательная оценка себя делает размышления о своих ошибках такими мучительными.

Вот что, вероятнее всего, делает терапевт, одержимо заставляющий себя осознавать свои терапевтические ошибки. Вместо того, чтобы просто видеть, что он, скажем, завидует своему клиенту, так как тот зарабатывает больше, и из-за этого советует ему рано уйти на пенсию и посвятить себя некоммерческой деятельности, он может еще и яростно разносить себя за то, что он предвзят. Поступая так, он может перенести свою собственную вину (или некоторые следствия) на своего клиента и, фактически, способствовать тому, что последним тоже будет управлять чувство вины. Или терапевту может быть так стыдно, что клиент обнаружит его предубеждение, что он будет общаться с клиентом чрезмерно опекающим образом, и тем самым причинит ему столько же вреда, сколько и пользы. Или он может настолько увлечься самобичеванием, что не будет использовать наиболее эффективный метод: прямые контратаки на самообвинительные идеи клиента.

Слишком сильное акцентирование внимания терапевта на самоосознании может легко привести к такому уровню эгоцентричности, который превышает допустимые пределы. Конечно, умеренный эгоизм часто оказывается полезным, и к нему следует стремиться как терапевту, так и клиенту. Однако эгоцентричность гораздо шире, чем эгоизм, так как эгоцентричный человек не только считает, что у него есть право быть таким же счастливым, как и остальные, но и уверен, что мир должен крутиться вокруг него и обеспечивать его особым счастьем, какая бы судьба ни постигла других. Он полагает, что мир должен предоставлять ему средства для жизни, и при этом он не должен прикладывать к этому больших усилий. Стало быть, он делает мало и, не задумываясь, ищет для себя удовольствий, но издает леденящий душу вопль, когда чего-то лишен, и полностью игнорирует чувства окружающих. Итак, эгоцентризм основан не на здоровой, а на чрезмерной сосредоточенности на себе и своих проблемах. В таком случае у человека часто возникает стремление подчинить себе других и получить их одобрение только потому, что он ощущает, что их любовь ему абсолютно необходима. Как утверждает Девид Рисман (David Riesman). эгоцентризм неотъемлемо связан с направленностью на других, а не с направленностью на себя. Он явно имеет неправильное название, поскольку эго (Я), на котором эгоцентричный человек сосредотачивается, не обязательно является истинным, но совершенно зависит от помощи и одобрения других.

Эгоцентризм терапевта, спровоцированный самоосознанием, часто может приводить к весьма неприятным последствиям в процессе работы с клиентами. Терапевт, который продолжает спрашивать себя, что он (а не его клиент) делает неправильно, легко может стать черствым и, в сущности, незаинтересованным в клиенте. Под видом изменения себя, чтобы помочь другому, он может забыть свою главную миссию и посвятить себя почти исключительно собственным проблемам. Даже если он до некоторой степени преуспеет в этом и станет счастливее, благодаря работе над собой во время терапевтических сеансов, то он все равно пользуется беспомощностью клиента и требует особого вознаграждения за то, что он, по общему мнению, великолепный терапевт. Он требует, чтобы Вселенная служила ему, а не чтобы он мог очень многое свершать, чтобы быть полезным самому себе в этом мире. Будучи по-детски напыщенным, терапевт перестает развиваться и быть положительным примером для своего клиента, у которого и так есть серьезные проблемы, связанные с отказом принимать реальность и требованием, чтобы мир был исключительно доброжелателен к нему.

Сосредоточение внимания терапевта на осознании самого себя в ходе сессий с клиентом во многом потенциально разрушительно. Конечно, здесь не имеется в виду, что повышение осознанности процессов мышления и чувств приводит только к худшему, ибо оно имеет явные преимущества. Благодаря самоанализу терапевт может видеть и исправлять свои терапевтические ошибки; может использовать его проективно, чтобы получить дополнительное понимание своего клиента. Иногда самоосознание помогает терапевту в личностном развитии и устранении реакции контрпереноса, в результате чего терапевт может стать лучшей моделью для своего клиента. Однако для меня главным было показать, что повышенное самоосознание со стороны терапевта имеет и явные опасности; и с нашей стороны было бы глупо отрицать это.

На мой взгляд, нужно не просто предостерегать от контрпереноса, а от переноса самого по себе, эффективность которого можно подвергнуть сомнению. Частично я могу согласиться с утверждением Карла Роджерса, что безусловное позитивное отношение терапевта к клиенту является необходимым условием хорошей терапии. Большинство клиентов принимают себя только условно и беспощадно обвиняют себя за ошибки; поэтому им значительно помогает терапевт, показывающий, как на словах, так и на деле, что он верит в то, что люди могут быть самоценными и вести счастливую жизнь только потому, что они существуют, а не потому, что совершают хорошие поступки. Но когда роджерианцы вместе со сторонниками Фрейда и Салливана, эмпириками, экзистенциалистами и терапевтами других направлений настаивают на том, что действенная терапия должна включать в себя напряженные межличностные отношения терапевта и клиента, или теплое принятие или глубокое эмпатическое понимание последнего первым, тем самым они вводят их собственную крайнюю потребность в любви и одобрении клиента в свои теории терапии и существующие отношения со своими клиентами.

В сущности, эффективная терапия, ведущая к глубинному личностному изменению, может совершиться и без каких-либо глубоких отношений между клиентом и терапевтом. Терапия может включать переписку, чтение, записи на пленку и другие аудиовизуальные средства, и клиент может очень мало общаться с терапевтом и практически ничего не знать о человеке, который его лечит. Эти средства очень удобны и эффективны в работе с клиентами, которые считают, что они не нравятся терапевту, или которые явно ненавидят его, которые чувствуют, что терапевт их просто отчитывает, которые слепо следуют его заданиям. Кроме того, есть клиенты, которые по разным причинам стремятся свести к минимуму встречи с терапевтом. Это было доказано не только терапевтами рационально-эмоционального направления, но также и бихевиориального. Еще более удивительно то, что встречи детей-шизофреников и говорящей пишущей машинки, вообще без терапевта на фотографии, оказались терапевтически эффективными, если сообщениям из Принстона можно доверять.

Гипотеза о том, что особые проблемы во взаимоотношениях являются основной причиной эмоциональных нарушений у людей, и поэтому перенос и контрперенос должны быть исходными при попытках помочь преодолеть нарушения, весьма сомнительна. Она игнорирует ряд очевидных фактов. Во-первых, если людей так легко расстраивают их отрицательные и противоречивые отношения с родителями и другими значимыми фигурами их детства, то они должны были родиться со способностью так реагировать; в этом случае вполне вероятно, что некоторые рождаются более уязвимыми. Во-вторых, каждый, кто имеет эмоциональные нарушения из-за того, что его родители не обращались с ним должным образом, конечно, должен сначала иметь некоторое когнитивное ожидание или философское допущение, а именно предположение о том, что люди, и особенно его родители, должны обращаться с ним лучше и что его должны одобрять, чтобы он мог любить себя. В-третьих, каждый, кого вывели из душевного равновесия отношения со значимыми людьми в период его детства, очевидно, будучи взрослым, внушает себе те же глупые взгляды на мир, с которыми он родился и с верой в которые был воспитан. Именно эти постоянные повторения детских убеждений, а не ранние ошибочные осознания, которые помогли ему сформировать убеждения, теперь питают и поддерживают его нарушение. В-четвертых, так или иначе именно идея о необходимости получать одобрение окружающих больше всего расстраивает человека, когда у него возникают трудности и он чувствует неодобрение со стороны окружающих или ощущает собственное несовершенство. Именно его собственное некритичное принятие и самозащитное сохранение этой идеи удерживают его в невротичном или психотическом состоянии, поэтому любые средства, побуждающие его оспаривать, сомневаться и изменять эти философские посылки, будут иметь терапевтический эффект.

Естественно, одним из таких средств могут быть хорошие межличностные отношения с терапевтом. Так как клиент может сделать вывод, что если терапевт тепло принимает его, то он может без сомнения принять себя и больше не беспокоиться о том, хорошо ли обращаются с ним родители и остальные. Однако он также может еще легче прийти к неверному заключению, что если терапевт любит его, то, следовательно, он не бесполезное существо, каким он прежде себя считал, и что теперь он может успешнее завоевывать одобрение других. В этом случае он, в сущности, ни на йоту не изменил свою философию; он все еще болен, но теперь это «более счастливый» и «более уравновешенный» больной, так как убежден, что может получить ту любовь, которую все еще считает абсолютно необходимой.

Гипотеза, в которой перенос рассматривается как ключевое понятие при поиске причин и методов лечения эмоциональных нарушений, представляется очень ограниченной и поверхностной. Она игнорирует биологические и философские основы феномена переноса и не учитывает значение рационального и убеждающего элемента в психотерапии, подчеркнутого в последнее время Дональдом Фордом и Хью Урбаном (Donald Ford and Hunh Urban), Дональдом P. Стипером и Дениэлем Н. Винером и другими. Некоторые наиболее эффективные методы терапии, например, прямое объяснение, поучительная тренировка, логический грамматический разбор и домашние задания, забыты или не используются терапевтами, которые слишком акцентируют внимание на взаимоотношениях.

Это не говорит о том, что поддержка, теплота, я-поддержка, подчеркивание ценностей пациента, помощь в решении его проблем, уважительное отношение к нему и подобные действия и установки являются недопустимыми способами помощи в психотерапии. Иногда это так, а временами эти методы поддержки работают там, где практически ни одна техника не сработает. Но не всегда! И в большинстве случаев их основная ценность вполне может заключаться в том, что они поддерживают клиента до тех пор, пока его, в конце концов, не заставят взяться за свои основные философские посылки и изменить свои разрушительные идеи и манеру поведения.

Допуская, что у переноса и контрперенсса есть явные преимущества и ограничения в терапевтическом арсенале и что повышенное самоосознание со стороны терапевта является как положительным, так и отрицательным, можно ли также сказать, что постоянный личностный рост терапевта тоже имеет свои отчетливые недостатки? И да, и нет — так как ответ на этот вопрос зависит от того, о каком личностном росте идет речь и как он используется в целях помощи клиенту.

Настоящий личностный рост и профессионализм терапевта почти всегда благотворны для клиента, так как включают в себя принятие терапевтом факта, что терапия не всегда красива и радостна; что некоторые клиенты несносны и утомительны, но такие они и есть; что, верите вы или нет, основная функция терапии — попытаться (хотя и не всегда успешно) помочь клиенту начать выздоравливать. Или, используя старый термин Карла Роджерса, здравомыслящий терапевт должен быть в значительной степени ориентированным на клиента по целям, даже если его методы, как мои собственные, во многом действующие, опираются на внутреннее убеждение, основаны на теории и, следовательно, вдохновлены не результатами деятельности клиента. Его вспомогательной целью вполне может быть удовольствие и помощь самому себе во время терапевтической сессии, но лучше, чтобы его главной целью была помощь клиенту. Если нет, то я настоятельно посоветовал бы ему поработать над собой в плане личного и профессионального развития или даже прекратить терапевтическую практику и стать учителем, исследователем, экспериментатором или найти какую-то иную реализацию своим талантам и подготовке.

Как и все люди, терапевт должен быть, в первую очередь, честен перед собой и интересоваться самим собой. Человек должен получать удовольствие от выполнения своих профессиональных обязанностей, а не приносить себя в жертву своей профессии, и это в полной мере относится и к психотерапевтам. Если терапевт действительно получает удовольствие от того, что помогает другим решать их проблемы, то риск впадения в эгоцентризм, мазохизм и прочие отклонения не очень высок для него. Если ему нравится быть психотерапевтом из-за того, что его привлекает престиж профессии или он хочет управлять жизнями других, или стремится выкапывать сплетни о соседях, или наслаждается детективной игрой, соединяя кусочки жизни клиента в одно целое, или просто хочет заработать на хорошую жизнь, занимаясь интеллектуальной деятельностью, или по многим другим причинам, то он имеет право на свой выбор. Но если ему суждено быть как хорошим терапевтом, так и благополучным человеком, то ему лучше полюбить помогать людям решать их проблемы ради них самих так же, как и ради себя.

К тому же предпочтительно, чтобы зрелый терапевт обладал рядом весьма важных качеств, если он хочет максимально помогать клиентам. Терапевт не должен оставаться зависимым и нуждающимся в одобрении со стороны других. Терапевту необходимо стать терпимым и безоценочным, когда люди ведут себя так, как бы ему не хотелось. Он должен научиться принимать неопределенность и свое несовершенство. Он должен быть в любое время гибким, открытым к изменениям, объективным, разумным и научным в мышлении. Терапевт должен быть лишен фанатизма. Он вполне может посвятить себя какому-то насущному поглощающему интересу к чему-то внешнему (людям, предметам или идеям). Он должен иметь мужество рисковать и принимать случающиеся неудачи. Терапевт обязательно должен уважать себя и уметь принимать себя, независимо от того, одобряют ли другие его действия.

Если терапевт будет продолжать развиваться в этих направлениях, то он будет оказывать своим клиентам значительно большую помощь, чем в том случае, если он останется зависимым, нетерпимым, стремящимся к совершенству, негибким, неразумным, отчужденным, тревожным и самоуничижающим.

Почему? Потому что тогда он сможет стать примером психического здоровья для своих клиентов, не будет бояться потерять их одобрение, используя методы, которые им могут не понравиться, сможет безусловно принимать их, даже когда они ведут себя отвратительно по отношению к нему или к другим. Кроне того, у него будет больше энергии для своей терапевтической деятельности, и он, в большей степени опираясь на опыт, сможет постигать правила прямолинейного размышления, которому он должен обучить их, если им предстоит преодолеть их собственную неразумность. Все это гипотетично, основано на здравом допущении и теоретическом подходе к психотерапии, которые убеждают в том, что более здоровые терапевты будут работать с клиентами эффективнее, чем это делают многие весьма нездоровые личности, которые, кажется, обживают это поле деятельности.

Полагая, что личностный рост терапевта хорошо влияет как на него, так и на его клиента, не станет ли эта цель приоритетной для терапевта, если терапевт начнет слишком осознавать себя во время терапии? И опять и да, и нет. Если он, не осуждая и не стремясь к совершенству, начнет осознавать свою плохую работу, например, свои проекции или требовательность, то он вполне может работать до изнеможения над исправлением этих действий и этим помочь себе и клиенту. Но если он будет строго наказывать себя за реакции контрпереноса и станет одержим этими аспектами своей личности, то он только навредит себе и своим пациентам.

Тогда, чтобы стать полезным клиенту, лучше, чтобы самоосознание терапевта в большей степени было философским, чем наблюдающим, и заключалось в видении не только того, что он делает во время терапии, а тех идей, убеждений и системы ценностей, которые являются основой и причиной его разрушительных реакций контрпереноса. Он должен понять, что эти идеи точно такие же, как порождающая нарушение бессмыслица, которую клиент говорит себе, когда хочет быть таким же преуспевающим как терапевт. Например, идеи, что его должны любить клиенты, что он должен быть величайшим терапевтом всех времен — не соответствуют реальности и ему лучше избавиться от них. Пока он ясно не увидит эти философские посылки и не станет более активно, прямо и обдуманно оспаривать и искоренять их, он будет заниматься сам с собой самой поверхностной терапией, независимо от того, насколько он осознает свой контрперенос.

Простого взгляда в себя и клиенту, и терапевту недостаточно. Терапевт, как и клиент, будет получать три разных вида инсайта, если ему действительно предстоит выявить свои саморазрушающие и разрушающие пациента установки контрпереноса. Во-первых, он поймет, что его контрпереносы имеют конкретное философское прошлое, что за каждой отрицательной эмоцией стоит соответствующее иррациональное убеждение. Во-вторых, он увидит, что сейчас эти философствования существуют не потому, что он приобрел их, когда был маленьким, а только потому, что он продолжает некритично принимать их и убеждать самого себя в том, что они правильные. В-третьих, он полностью поймет то, что нет никакого другого способа, кроме постоянной работы и практики, продолжительных контратак, обдумывания и действия, если ему предстоит искоренить идеи, которые сделали его неразумным человеком и неэффективным терапевтом.

Психотерапия сегодня во многих случаях является одной из наиболее расточительных, неэффективных моделей лечения из всех когда-либо придуманных главным образом потому, что она пытается помочь большинству клиентов просто научиться более комфортно жить с их необоснованными жизненными философиями вместо того, чтобы заставить их встретиться лицом к лицу с реальностью и отказаться от этих взглядов. Она помогает людям почувствовать себя лучше, а не выздоравливать. Особый вид психотерапии, который называется анализ контрпереноса, обычно попадается в ту же ловушку, что и многие другие виды терапии: он помогает терапевту чувствовать себя хорошо потому, что теперь он видит некоторые свои ошибки и может похвалить себя за достижение такого замечательного инсайта. Он не показывает ему ни философские идеи, лежащие в основе его реакций переноса и контрпереноса, ни то, что делать с этими неразумными посылками. Таким образом, он при водит терапевта на тот же путь, по которому он ведет своих клиентов; и чем более он близок к психоаналитическому пути, тем дольше и бесполезнее его путешествие. Это изумительный вид поэтической справедливости, которой, однако, не заслуживает ни клиент, ни терапевт, и лучше, чтобы они избежали его.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Перлз (РегЬ;) (1969); Маслоу (1962); Роджерс (1961); Уитэйкер и Мэлони(1953).