Гюго

ПЭР ИЮЛЬСКОЙ МОНАРХИИ

Виктор Гюго писал: «89-й год рождён чудовищем, 1830-й — карликом». Он имел в виду то, что изменения в результате революции оказались косметическими. Число избирателей возросло вдвое, но по-прежнему депутатов нижней палаты (верхняя, где заседали пэры, назначалась королём и уже не была наследственной) избирали только состоятельные граждане (те, кто платил не менее 200 франков прямых налогов). Полномочия правительства расширились, и оно должно было опираться на поддержку в парламенте. Газеты могли закрываться только по решению суда присяжных.

При Июльской монархии Гюго предстояло прожить 18 лет — с 1830 по 1848 год. В Луи Филиппе многие революционеры «Трёх славных дней» вскоре разочаровались. Они хотели республики, более социальной политики, которая бы учитывала интересы низов. В итоге его правление было наполнено бунтами, заговорами и покушениями на жизнь монарха.

В памяти потомков остались карикатуры Шарля Филипона, изображавшие грушу, в которую легко трансформировалось лицо Луи Филиппа, «короля-буржуа», а также Домье, изображавшего короля в виде ненасытного Гаргантюа. Его же литография «Улица Транснонен» — сцены убийств мирных жителей после подавления очередного восстания — также является своеобразной визитной карточкой Июльской монархии. И Карл Маркс, и многие другие изображали тогдашний режим во Франции как оргию самых низменных накопительских страстей. Гобсек и прочие отрицательные герои Бальзака символизировали правящую буржуазию.

Но на самом деле особого разгула корыстных страстей не было. Франция стремительно развивалась, король проводил весьма умеренную и осторожную политику как внутри страны, так и вовне. Пресловутая буржуазия отличалась скорее пуританскими привычками. Луи Филиппу не повезло с современниками, когда одни хотели большего прогресса, а другие — легитимисты — возвращения старой династии и все вместе были недовольны нынешними порядками. Виктор Гюго даст в «Отверженных» и «Виденном» блистательный портрет короля, которого ему доведётся довольно близко узнать в последние годы его правления. Но пока от политики и двора он был далёк.

После ошеломительных успехов своих драмы и романа Виктор Гюго почувствовал, что ему необходимо напомнить читателю о себе и как о поэте. Всё-таки он и видел себя в первую очередь именно таковым. Проза и пьесы служили скорее инструментом для выражения каких-то идей, но полностью раскрывался Гюго именно в стихах. Сборник «Осенние листья», вышедший в ноябре 1831 года, напомнил Франции не просто о том, что его автор — один из лучших поэтов страны, но поставил Гюго впереди них. Если «Оды и баллады» и «Восточные мотивы» ещё грешили чистой виртуозностью, тем, что сегодня бы назвали формализмом, то «Осенние листья» представили публике лирического поэта, который оставил позади и Ламартина, и де Виньи.

Сборник состоял из сорока стихотворений. Их основная тема — тихие семейные радости, созерцание природы, порождаемые этим философские размышления. Гюго проявил себя как поэт домашнего очага, но не уходящий сугубо в интимную лирику повседневного быта, а задающийся вопросами и проблемами современной жизни, рассуждающий о нищете и милосердии. Гюго упоминает современные ему всполохи политической борьбы по всей Европе — от Ирландии и Португалии до Польши и Германии, сочувствуя угнетаемым, показывая, что ему не чужды злободневные события.

Само название заставляет думать о поре увядания, прощания, окрашено в минорные тона. Как всегда, у Гюго присутствует контраст — рядом со счастьем отцовства — тяжёлые раздумья. Он писал:

С «Осенних листьев» начался отсчёт Гюго — зрелого лирика. Для творческой биографии поэта сборник был не менее важен, чем «Эрнани» или «Собор Парижской Богоматери». Тогда, в 1831 году, он мог быть доволен собой, им был нанесён тройной удар — в драме, прозе и поэзии. «Эрнани», «Собор», «Осенние листья» стали мощными доказательствами, что в современной Франции появился писатель, открывающий новые горизонты.

На рубеже 1820—1830-х годов важнейшим (и противоречивым) событием в жизни Гюго стало знакомство с Шарлем Огюстеном де Сент-Бёвом. Он был на два года моложе поэта, сын провинциального чиновника, скончавшегося до рождения сына, воспитанный матерью и тёткой. Сент-Бёв получил блестящее образование в парижских лицеях, одно время собирался изучать медицину, но забросил её ради занятий литературной критикой. В январе 1827 года он опубликовал в «Глобе» восхищенную статью об «Одах и балладах», после которой поэт счёл своим долгом лично поблагодарить её автора. Так завязалась их дружба, Сент-Бёв стал одним из завсегдатаев «Сенакля».

Сент-Бёв оказал колоссальное воздействие на умы современников и на последующее поколение французских литераторов. На рубеже XIX—XX веков Марсель Пруст в своей книге «Против Сент-Бёва» спорил с покойным критиком, как с актуальным автором. Его высоко оценивал Пушкин, посвятивший сборникам стихов Сент-Бёва целую статью (которая, впрочем, показывает, что наш поэт был плохим судьёй во французской словесности). Русским эквивалентом Сент-Бёва можно считать Виссариона Белинского — не по направленности писаний, но по месту в общественной и литературной жизни своего времени.

Итак, в 1827 году сошлись два человека, каждый из которых был первым в своей сфере. Гюго властвовал в поэзии и прозе. Сент-Бёв — в критике. Он был начитан, очень эрудирован, обладал тонким умом, но собственно творческих сил не имел. Талантливый критик и литературовед, Сент-Бёв пытался писать стихи (например, первый и самый известный его сборник «Жизнь, стихи и мысли Жозефа Делорма») и романы («Сладострастие»), но не смог войти с ними в историю французской литературы. Сознание собственной творческой беспомощности порождало в отношении Гюго — человека беспредельной созидательной мощи — острое чувство зависти, пусть даже и неосознаваемой. Как писал Гюго в старости, «Сент-Бёв не был поэтом и никогда не мог мне этого простить». Но это проявилось позже. Первые три года знакомства казались полными самого искреннего взаимного расположения.

Если обратиться к сборникам стихов Сент-Бёва того времени, то многие из них обращены к Гюго, которым он напоказ восхищается. В свою очередь поэт всегда любезно принимал критика у себя дома, и его эрудиция (особенно в области французской поэзии XVI века — Ронсара и его коллег по «Плеяде», которых к тому времени давным-давно забыли) немало помогла Гюго, искавшему тогда новых путей в литературе. Сент-Бёв стал своим в семье поэта, проводя немало времени в обществе Адели. Это обстоятельство сыграло роковую роль и в отношениях двух друзей, и в семейной жизни четы Гюго.

Адель, чей муж столько времени уделял творчеству, постоянно беременная, заскучала, чем и не преминул воспользоваться коварный друг, оказавшийся соперником. Почувствовав к себе внимание Адели, которую он привлекал и своим умом, и сопереживанием, Сент-Бёв решил убить сразу двух зайцев — и отомстить Гюго за его превосходство, и повысить собственную самооценку победой не просто над замужней дамой, но женой уже тогда прославленного человека. Внешне он был невзрачен, но тем сильнее ощущал от достигнутого чувство собственного удовлетворения.

Надо отметить, что роман Адели и Сент-Бёва (а он длился с 1830 по 1832 год) «закончен», скорее всего, не был. Критик страдал редкой формой уродства гениталий, которая вряд ли делала возможным коитус. Он удовольствовался духовной победой — готовностью жены старшего товарища отдаться ему, её откровенностью, жалобами на безразличие мужа, свиданиями наедине.

Предательство жены и друга уязвило Гюго, но он воспринял его скорее философски. Какой-то открытой ссоры, выяснения отношений с соблазнителем не было. Гюго до последнего старался сохранить с критиком приятельские отношения. С Сент-Бёвом их пути разошлись, между бывшими друзьями имелось всё меньше общего, слишком уж разными людьми они были. Сент-Бёв в итоге стал академиком и сенатором при Наполеоне III. Сегодня его уже вспоминают редко, и чаще в связи с Гюго. Его стихи и романы забыты — время вынесло свой приговор. От Адели Виктор отдалился, и ни о какой близости с ней отныне не могло быть и речи. Но поэт страдал недолго — впереди его ждала большая любовь.

После измены жены — не важно, как далеко зашли её отношения с Сент-Бёвом, Гюго чувствовал себя одновременно свободным и несчастным. То, что произошло с ним дальше, было типично для молодых людей, одарённых воображением, но рано женившихся и «не нагулявшихся». Поэт был рождён для любви. Не будучи красавцем, Гюго притягивал женщин своей известностью, славой, влиятельностью, но, главное, остроумием, обхождением, ярко выраженным талантом. Гюго излучал гениальность, влекущую прекрасный пол, как яркий свет притягивает ночных бабочек. Он умел вознести женщину на пьедестал, дать ей почувствовать её значимость для него. Сам поэт обладал огромным эротическим потенциалом и явственно ощущал непреодолимое желание женщины. Адель более не могла оставаться для него единственной и неповторимой. Юношеские обеты и чувства казались теперь смешными. Жизнь богаче и сложнее клятв и обещаний.

Следующая после «Эрнани» пьеса (не считая «Марион Делорм») была поставлена почти через три года, в ноябре 1832-го. «Король забавляется» переносит зрителя в начало XVI века, ко двору одного из самых обаятельных королей Франции — Франциска I. Впрочем, у Гюго он выведен вовсе не как рыцарь и галантный кавалер. В пьесе монарх соблазняет Бланш — дочь придворного шута Трибуле. Сюжет драмы перекликается с «Собором»: Трибуле — Квазимодо, любовь к гротеску и необычному, даже уродливому. Во временном плане действие пьесы затрагивает тот же период, что и «Эрнани», а от «Собора» её отдаляет около сорока лет. Эпоха Возрождения приковывает внимание Гюго. С Ренессансом связаны и следующие пьесы Гюго — «Лукреция Борджиа», «Мария Тюдор» и «Анджело, тиран Падуанский». Это не только время бурных ренессансных страстей, но и перехода от аскезы Средневековья к жизнеутверждающим тенденциям Нового времени.

Пьеса была написана весьма смело для того времени, Трибуле выражался в ней непривычно откровенно. На следующий день после премьеры, 23 ноября, «Король забавляется» по приказу правительства был снят с представления. Гюго мастерски обыграл сложившуюся ситуацию в свою пользу. Он отправил письмо редактору «Насьональ», в котором писал, что молодёжь собирается бурно протестовать против этого решения, и просил её воздержаться от этого, дабы не спровоцировать бунт. Затем он обратился в суд с иском против «Комеди Франсез», в котором произнёс громовую речь против «правительственного произвола». Гюго утверждал себя как борец за свободу слова в глазах либеральной публики.

Возможно, самое важное значение пьесы «Король забавляется» заключается в том, что она легла в основу либретто оперы Верди «Риголетто», впервые поставленной в 1851 году в Венеции. Она стала первой из трёх лучших опер композитора среднего периода его творчества наряду с «Трубадуром» и Травиатой». «Песенка» герцога Мантуанского «La donna ё mobile» из неё, быть может, самая известная оперная ария в мире. Сам Гюго был равнодушен к успеху своего детища в интерпретации Верди, не очень-то понимая современную ему итальянскую музыку. В той же Италии в 1941 году по мотивам пьесы режиссёром Марио Боннаром был снят художественный фильм. Великая французская актриса Сара Бернар, как известно, была неплохим скульптором-любителем. Одно из её произведений в этом жанре — статуэтка, изображающая Трибуле.

«Лукреция Борджиа» стала первой пьесой Гюго, написанной в прозе. Он набросал её летом 1832 года за две недели и теперь был полон решимости доказать, что неудача с драмой «Король забавляется» не выбила его из колеи.

Историческая Лукреция Борджиа была достаточно колоритной фигурой, словно воплотившей в себе наиболее яркие черты притягивавшего внимание Гюго Возрождения. Незаконная дочь папы Александра VI (по происхождению испанца из рода Борха, «Борджиа» — это переделка фамилии на итальянский манер), она трижды была замужем, всякий раз за отпрысками высшей аристократии, в последний раз — за герцогом Феррары Альфонсо I д’Эсте. Её окружали разнообразные слухи, с ней связывали отравления, убийства, кровосмешение, ей приписывали многочисленных любовников, внебрачного ребёнка. Лукреция в полном смысле слова была роковой женщиной ренессансной Италии. Для пьесы вполне можно было обойтись без выдумок, но Гюго решил ввести в сюжет вымышленного сына Лукреции Борджиа — Дженнаро, вокруг которого и развивается действие.

По современным меркам «Лукреция Борджиа» — слишком наивная и патетическая мелодрама, завершающаяся массовым отравлением и отказом от спасения Дженнаро вопреки мольбам матери, которую он тоже перед смертью убивает. Однако по вкусам тогдашней публики это было «попаданием в яблочко». Постановку (премьера состоялась 2 февраля 1833 года) ожидал большой успех, обеспеченный блестящей игрой лучших актёров французской сцены — мадемуазель Жорж и Фредерика Леметра. Это была уже вторая пьеса Гюго, поставленная в театре Порт-Сен-Мартен.

Первым следствием удачного приёма у зрителей стало то, что в том же 1833 году композитор Гаэтано Доницетти написал одноимённую оперу, поставленную в декабре в «Ла Скала» в Милане. В биографии великого итальянца «Лукреция Борджиа» сыграла важную роль — её успех закрепил его положение как ведущего оперного композитора своего времени и открыл ему дорогу в Париж. Можно сказать, что опера Доницетти по своему значению в музыке стоит выше значения пьесы Гюго в литературе и театре — ситуация более рельефно проявившаяся в случае с «Риголетто» — «Король забавляется». С Россией эту оперу Доницетти связывает то, что в 1840 году он переписал её, введя новые арии специально для знаменитого тенора Николая Иванова.

Но сам Гюго, когда очередь для постановки оперы дошла до Парижа в 1840 году, добился через суд запрета на её представление. Ему не понравилось либретто и то, что она была написана без его ведома, то есть с нарушением авторских прав. Постановщикам Итальянского театра пришлось срочно переименовывать её в «Ренегатку», а действие переносить в Турцию.

Несмотря на нагромождение смертей и ужасов, эта мелодрама Гюго, может быть из-за того, что написана прозой, регулярно ставится во Франции до сих пор. Только за два сезона — в 2013 и 2014 годах — было осуществлено четыре премьеры в разных театрах, в том числе в «Комеди Франсез» под руководством известного режиссёра Дени Подалидеса.

Впрочем, в биографию Гюго «Лукреция Борджиа» вошла как пьеса, на читках которой он познакомился с Жюльеттой Друэ, игравшую второстепенную роль княгини Негрони. Друэ, родившаяся в 1806 году в простой семье, прошла путь, типичный для актрис того времени. После монастыря, где воспитывалась как сирота, она попала в Париж к скульптору Жану Жаку («Джеймсу») Прадье, которому служила в качестве натурщицы. В 1826 году Жюльетта родила от него дочь Клэр. Из ателье скульптора дорога лежала на сцену. Она избежала участи многих других содержанок, которые в массе своей оказывались на панели. Природная красота поспособствовала тому, что её приняли в труппу театра в Брюсселе, затем Друэ вернулась в Париж. Жюльетта не стала крупной актрисой, а конкуренция в театральных труппах была высока, поэтому заработков не хватало. Как и многим артисткам, ей приходилось принимать богатых поклонников, среди которых самым денежным, но и самым сумасбродным был Анатолий Демидов, шестью годами её моложе. Потомок известного рода тульских и уральских промышленников Демидовых, он вырос во Франции, в России бывал лишь наездами, и основным его занятием была трата отцовского капитала. Какое-то время он служил по дипломатической части в Италии, куда взял с собой и Жюльетту. В гневе он мог хлестать своих любовниц хлыстом. Впоследствии, когда он женился на племяннице Наполеона Матильде, такое необузданное сумасбродство привело к серьёзному скандалу и разводу.

Зимой 1832/33 года Жюльетта считалась одной из первых красавиц Парижа и была вхожа в высший свет. Она находилась на вершине своей карьеры актрисы и куртизанки одновременно. Демидов не был её единственным поклонником, и это тоже соответствовало духу того времени, достаточно вспомнить романы Бальзака «Блеск и нищета куртизанок» и «Даму с камелиями» Дюма-сына. Поначалу её знакомство с поэтом было для неё просто интрижкой драматурга с актрисой. Но постепенно в Викторе Гюго, поражённом её красотой, Друэ увидела свой шанс на «легитимизацию». Она понимала, что красота быстротечна, что, наигравшись, богатые покровители бросят её. Отношение же к ней Гюго с первого шага было совсем иным. Истомлённый желанием любить и быть любимым, он отнёсся к Жюльетте как к дару неба, как к своей судьбе. Видимо, она стала второй женщиной в его жизни, первым любовным опытом после Адели, с которой к тому времени они уже не были близки.

Разумеется, тридцатилетний Гюго уже не был тем наивным мальчиком, каковым он предстал в отношениях с Аделью, и он менее всего был склонен терять голову. В нём всегда сохранялось чувство гордости, сознание того, что он — сын генерала, известный писатель. Соответственно, к Жюльетте он относился всё-таки свысока, пусть не как к падшему созданию, но как к существу ниже его нравственно и интеллектуально. Это не означало презрения и снисхождения, а значило то, что Гюго выступал в отношениях с ней как благородный герой, как наставник и учитель, которого она должна благоговейно почитать и слушать, умиляться его словам и во всём подчиняться.

С современной точки зрения это выглядит несколько несправедливо, как проявление полового и социального доминирования. Но Гюго и Жюльетта ничего не слышали о феминизме. Они играли типичные мужскую и женскую роли, каковые складывались тысячелетиями. Не стоит забывать, что поэт сделал смелый шаг и пренебрёг множеством условностей, серьёзно рискуя. Ведь с его стороны это было не просто взятие на содержание актриски, а отношения, полные непосредственного чувства, выраженного в бесподобных стихах, о которых «весь Париж» знал, что они посвящены Жюльетте. Гюго нежно заботился о своей любимой и шёл на серьёзные финансовые траты, оплачивая её счета, будучи вовсе не богачом и имея на содержании собственную семью. Что касается морали, то напомним её ревнителям, что именно Адель совершила адюльтер и разрушила нормальную семейную жизнь.

В ноябре 1833 года в театре Порт-Сен-Мартен была поставлена вторая прозаическая пьеса Гюго — «Мария Тюдор». Автор избрал английскую королеву, известную своей жестокостью и потому прозванную «Кровавая Мэри», в качестве героини любовной драмы. Действие протекает в середине XVI века в Лондоне. Сюжет целиком придуман драматургом, как и основные действующие лица. Переплетение любовных и политических интриг составляет основное её содержание. В отличие от остальных драм Гюго у «Марии Тюдор» относительно счастливая развязка.

Зрительский успех оказался умеренным, но постановка была роковой для Жюльетты Друэ, игравшей одну из двух основных женских ролей. После того как она единожды вышла на сцену во время премьеры, ей пришлось более не играть в пьесе под предлогом, что её не принимает и освистывает публика. Это стало закатом её карьеры актрисы, отныне она целиком принадлежала только Гюго.

«Мария Тюдор» не пользовалась особенным вниманием композиторов. По её мотивам было создано две оперы, не оставившие следа в истории музыки, примечательно, что вторая из них была написана бразильским композитором Антонио Карлосом Гомесом (в сочинении либретто принял участие знаменитый Арриго Бойто). Впрочем, для него постановка «Марии Тюдор» в «Ла Скала» оказалась неудачей, вынудившей его вернуться на родину. Сравнительно успешнее была кинематографическая судьба пьесы — в 1966 году французский режиссёр Абель Ганс, мастер исторического жанра, снял по ней одноимённый фильм.

Первые несколько лет романа с Друэ напоминали сказку. Точнее, они стали таковыми окончательно после единственной размолвки в 1834 году, когда Гюго узнал правду о больших долгах, накопленных Жюльеттой, — более 20 тысяч франков. Она даже попыталась от него убежать, уехав к себе на родину в Бретань, но Гюго нашёл её в Бресте, попутно впервые увидев море в сознательном возрасте. Ссора закончилась компромиссом, который больше напоминал капитуляцию Друэ. Она обрекала себя на заточение, проживая безвыходно в своей квартирке, за которую платил поэт, и могла появляться в свете только с ним. Жюльетта обязана была давать отчёт обо всех своих тратах. В обмен Виктор выплачивал её долги и выдавал деньги на жизнь. Ну и, конечно, дарил свою любовь, которой они могли особенно свободно предаваться во время своих ежегодных путешествий.

Любовники объехали почти всю Францию, побывали в Бельгии, Германии, Швейцарии. В путешествиях Гюго не только наслаждался ранее недоступными для него радостями — в отличие от Адели Жюльетта была весела, раскованна, чувственна, но и посылал жене подробные нежные письма, которые не только поддерживали видимость супружеской любви, но и служили литературными заготовками для будущих книг.

Сама Жюльетта также много писала Гюго — на протяжении своей жизни она отправила ему около 22 тысяч писем. Эпистолярный жанр у этой пары форсировался тем, что Друэ, не имея возможности видеть Гюго часто, писала ему всевозможные записочки. Встреча с Жюльеттой привела к новому творческому взлёту Гюго, породила прилив любовной лирики, однако к поэту часто придираются, не прощая ему то, что прощают, скажем, Гёте и Кристиане Вульпиус, или Тютчеву и Елене Денисьевой. Наверное, людей раздражает контраст между пафосностью поэта и типичным буржуазным поведением — отец семейства, воспевающий радости семейного очага, но содержащий притом любовницу, также воспеваемую.

В июле 1834 года в «Ревю де Пари» появилась небольшая повесть Виктора Гюго «Клод Гё», кажущаяся одновременно и продолжением «Последнего дня приговорённого к смерти», и первым наброском «Отверженных». В этом произведении Гюго вновь возвращается к волнующей его проблеме смертной казни, но рассматривает её в социальном преломлении. Клод Гё, простой работяга, чтобы прокормить свою сожительницу и ребёнка, совершает незначительную кражу, за что его осуждают на пять лет тюрьмы. В заключении он становится жертвой несправедливого к себе отношения и, доведённый до отчаяния, убивает злого тюремщика, за что приговаривается к смертной казни.

Повесть представляет собой своего рода памфлет, красноречивое обвинение общества, допускающего столько несправедливости и карающего её жертв. Её можно одновременно отнести и к художественной литературе, и к публицистике, поскольку в конце Гюго напрямую обращается к депутатам парламента: «Голова человека из народа — вот в чём вопрос. Эта голова полна полезных зачатков, дайте им созреть и вы получите в изобилии то, что есть самого сияющего и наиболее умеренного в добродетели. На больших дорогах убивает тот, кто при лучшем наставлении стал бы наилучшим служителем в городе. Этой голове человека из народа вы дайте образование, раскройте перед ней пути, полейте, удобрите, просветите, научите морали и займите её делом — и у вас не будет нужды её рубить».

В наше время — время повышенной социальной чуткости именно такого рода произведения Гюго оказываются востребованными на его родине. В 2013 году в Лионе была поставлена опера «Клод» Тьерри Эскеша, видного современного композитора, по повести «Клод Гё». Либретто написал Робер Бадинтер, крупный политик, в прошлом министр юстиции и председатель Конституционного совета Франции, известный своей борьбой за отмену смертной казни и который, как министр юстиции, в 1981 году утвердил решение о её запрете. Своим участием в создании оперы он отдал дань памяти Виктору Гюго, который инициировал кампанию по запрещению смертной казни почти за 200 лет до того. Режиссёром-постановщиком выступил Оливье Пи, хорошо известный московским театралам.

«Анджело, тиран Падуанский» стал третьей подряд пьесой Гюго в прозе. Трудно сказать, почему он на несколько лет отошёл от стихотворной драмы. Скорость, с которой он писал для театра, была примерно одинакова, что в стихах, что в прозе. Возможно, стихи Гюго ощущал как дань традиции и хотел решительно с ней порвать. Может быть, он думал, что проза позволит говорить с современным зрителем напрямую и лучше доносить мысли автора.

Действие «Анджело» происходит в 1549 году в Италии. При дворе Анджело, подеста Падуи (высшая гражданская должность в городе, тираном его можно назвать только с большой долей условности), складывается любовный четырёхугольник, в котором каждый думает, что любим, но это всё игра и притворство ради достижения каких-то иных целей. И лишь у одной пары — Катарины, жены Анджело, и Родольфо, её возлюбленного, отношения воистину романтические и искренние, и актриса Тизбе жертвует своей жизнью ради их любви.

Премьера состоялась в апреле 1835 года в «Комеди Франсез», и пьеса пользовалась большим успехом у зрителей — сильный контраст с восприятием потомков, для которых «Анджело» — одно из самых малоизвестных произведений Гюго для сцены.

Тем не менее увлекательный мелодраматический сюжет послужил причиной того, что «Анджело» лёг в основу четырёх опер, в том числе русского композитора Цезаря Ктои — «Анджело», и итальянского композитора Амилькаре Понкьелли — «Джоконда», ставшая самым известным его произведением, лучшей оперой периода между Верди и Пуччини. Либретто написал не менее знаменитый Арриго Бойто, автор оперы «Мефистофель». Также по пьесе в Италии в 1946 году был снят фильм.

Роман с Жюльеттой Друэ подарил миру первый сборник зрелой любовной лирики Гюго — «Песни сумерек», вышедший в 1835 году. Его основу составили стихи, обращённые к возлюбленной поэта, ставшей его музой. Впервые Гюго так смело изливал свои чувства, обращённые к женщине. До того, в «Осенних листьях», он писал о любви к жене, но это были стихи строгие и торжественные, как и подобает отцу семейства. Теперь же поэт отдавался порыву страсти. Сознание «незаконности» своих чувств придавало лирике Гюго, обращённой к Жюльетте, философскую глубину и психологизм.

Он воспевает живительную силу любви (стихотворение «Не обижайте никогда согрешившую женщину»), гармонию между сердцем влюблённого и красотой природы («Вчера, летней ночью»), сочиняет незатейливые, но полные неподдельной искренности и обаяния песенки («Другая песня»), Гюго обращается к великому певцу Лауры — Петрарке, призывая его в учителя.

Но одной любовной лирикой сборник не ограничивается. В нём есть и политические стихотворения во вполне бонапартистском духе («К колонне»), размышления о предназначении поэта («Луи Б.»), социальной несправедливости — развитие идей из «Клода Гё» («Бал во дворце»).

Стоит заметить, что большинство стихотворений Гюго весьма длинны по привычным нам меркам. В «Песнях сумерек» — их 39, но объём книги не мал. Это касается и всех остальных сборников. Если большинство стихотворений, например Пушкина, сравнительно невелики — несколько четверостиший, то у Гюго в них чаще всего несколько десятков строк. С непривычки поэт может показаться нам многословным. Но это словесное изобилие — от полноты чувств и мыслей, для выражения которых не стоит жалеть бумаги и чернил.

«Песни сумерек» — необычное название для сборника, значительная часть стихотворений которого воспевает любовное счастье, точно так же как название «Осенние листья» мало соответствует стихам о семейном и отцовском счастье. Но это характерно для Гюго с его в общем-то трагическим мировоззрением. Будучи по природе оптимистом и борцом, он тем не менее ощущал рядом с собой ту же бездну, что приводила в испуг Блеза Паскаля. Поэтому все его романы кончаются гибелью героев. Он осознавал ненадёжность счастья, его эфемерность, видел противоречивую природу человека.

К концу 1830-х годов Гюго всё больше утверждался в мысли, что ему необходимо проявить себя и на общественном поприще. Для Франции подобное было типично — вспомним кумира его юности Шатобриана, не только великого писателя, но и политика, дипломата, пэра. В XVIII веке Вольтер и Руссо волновали публику, в XVII — все крупные писатели, от Корнеля и Мольера до Расина и Буало, попадали в поле внимания двора и правительства и отмечались знаками внимания. Ещё в 1834 году он напечатал «Опыт о Мирабо», в котором создал портрет великого революционера и высказал собственные мысли о политике в привычном афористичном стиле — «чтобы сделать общую работу, Вольтеру даны были годы, а Мирабо — дни. Однако Мирабо сделал не меньше Вольтера. Только оратор подходит по-другому, нежели философ. Каждый атакует жизнь тела общества по-своему. Вольтер разлагал, Мирабо раздавливал. Действия Вольтера в каком-то роде были химическими, Мирабо — физическими. После Вольтера общество растворялось, после Мирабо — обращалось в пыль. Вольтер — это кислота, Мирабо — дубинка». Таким образом, он ставил в один ряд великого писателя и великого политика. Все понимали это так, что он имеет в виду и себя. Для начала же Гюго хотел стать академиком.

Во Французскую академию входило (и входит) 40 членов, задача которых — содействовать развитию французского языка. Обязанности академиков необременительны и неопределённы, зато их статус весьма почётен. Годовое жалованье составляло 1500 франков. В академию избирают за заслуги в области словесности, но это понятие весьма размыто, так что среди «бессмертных» много не писателей, а философов, историков, церковных деятелей, ораторов. Каждый новый академик выбирается на номерное место («кресло» по-французски) своего предшественника, при вступлении в обязанности он обязан произнести похвальную речь покойному его обладателю. Французская академия является частью Института Франции, в состав которого входят ещё четыре академии, но когда говорят про «академиков», то имеют в виду именно её членов.

Гюго пытался избираться в академию с 1836 года, но его старания увенчались успехом лишь с пятого раза — 7 января 1841 года. До того времени консервативные академики не хотели видеть в своих рядах человека, считавшегося бунтарём и ниспровергателем литературных традиций. Забавно, что поэт заступил на место посредственного драматурга Непомука Лемерсье, своего закоренелого противника, и должен был выступить с речью в его честь. Впрочем, он сделал это с блеском. Его выступление было шедевром ораторского искусства. В нём Гюго ухитрился обойти все подводные камни и раздать всем сёстрам по серьгам — и воздать должное Наполеону, и похвалить Лемерсье, императору оппонировавшему.

На заседания академии Гюго ходил исправно, о происходивших там спорах и забавных случаях сохранилось немало его записей в «Виденном». С Ламартином они обменивались стихотворными записочками, в которых потешались над кандидатами в академики — один хуже другого. Большинство его новых коллег были людьми пожилыми, принадлежавшими к прошлому поколению, но и от них можно было узнать немало любопытных анекдотов о минувших днях, чем Гюго и пользовался. Он искренне хотел привести в академию Бальзака (что не удалось), Виньи и даже Сент-Бёва (что удалось).

Как раз накануне его избрания в академики в Париже произошло событие, взволновавшее многих и привлёкшее внимание всей Европы. В 1840 году во Францию был торжественно возвращён прах Наполеона с острова Святой Елены. За ним была отправлена экспедиция во главе с сыном короля — принцем де Жуанвилем. Правительство Июльской монархии хотело этим жестом привлечь к себе широкие массы народа, давно уже разочаровавшиеся в короле и его режиме. 15 декабря 1840 года гроб с телом императора был доставлен в Париж, где состоялась грандиозная церемония, которую лучше всех описал Гюго в «Виденном». Ему же принадлежат лучшие стихи об этом событии — «Возвращение императора», которые заканчивались так: «День прекрасный, как слава, / Холодный, как гроб». В них поэт показал себя ярым бонапартистом, истинным сыном своего отца-генерала.

Тогда же Лермонтов сочинил «Последнее новоселье»:

в котором упрекал французов в предательстве своего императора, которому русский поэт придал черты великого и незаслуженно пострадавшего человека. Так что бонапартизм Гюго был явлением не только французским. Зато Алексей Хомяков в своём стихотворении «На перенесение Наполеонова праха» высказал более здравые идеи, скептически отнесясь к деяниям Наполеона, но куда с меньшим поэтическим талантом:

Впрочем, на популярности кабинета и короля перезахоронение мало отразилось, ибо Франция проиграла дипломатический конфликт с Англией, разразившийся в это же время. Июльская революция хотя и освободила Францию от династии Бурбонов, но не вернула ей прежнего места в европейской политике. При Луи Филиппе она шла в фарватере Англии как младший партнёр (в обществе недовольно поговаривали — «на такую политику способна и тумба!»). Но в 1840 году случился кризис: Париж, поддержав восставшего против турецкого султана египетского правителя Мухаммеда Али, обнаружил созданную против себя коалицию Англии, России, Австрии и Пруссии. Адольф Тьер, который в 1840-м возглавлял кабинет, под давлением короля вынужден был уйти в отставку как ответственный за чересчур воинственный курс, который чуть не привёл Францию к столкновению со всей Европой. Честь родной страны была посрамлена, и воспоминания о победах Наполеона лишь сильнее оттеняли нынешнее неприглядное положение.

Внешняя политика тогда сильно привлекала Виктора Гюго. Но до поры он мог лишь обсуждать её в кругу семьи и друзей. Однако одно примечательное знакомство помогло ему подняться по общественной и политической лестнице. В середине 1830-х годов Гюго познакомился с наследником престола, старшим сыном короля Фердинандом Филиппом, носившим титул герцога Орлеанского. Тот был куда популярнее своего отца, считался либералом, и прогрессивные круги возлагали на него немалые надежды. Поэта в 1837 году пригласили на свадьбу наследника, женившегося на Елене Луизе Елизавете Мекленбург-Шверинской. В том же году Гюго удостоили ордена Почётного легиона.

В 1837-м произошло и нерадостное событие — умер брат Эжен, давно находившийся в психиатрической лечебнице. После его смерти Виктор унаследовал титул виконта, таким образом, отныне они с женой могли с полным основанием считать себя аристократами.

Отражением противоречивости жизни Гюго в середине 1830-х годов стал новый сборник «Внутренние голоса», появившийся в 1837 году и посвящённый его отцу, «не упомянутому на Триумфальной арке». Любовная лирика уступает размышлениям о судьбах человечества, о Боге и смысле жизни (вместо Петрарки появляется Данте — «После чтения Данте»), и возникает образ Олимпио — лирического двойника Гюго, к которому он обращается с грустными признаниями в стихотворении «К Олимпио», ставшем ключевым в сборнике. Он же замаскированно фигурирует в названии другого стихотворения сборника — «К Ол...».

Результатом дружбы с герцогом Орлеанским стало основание театра «Ренессанс» в 1838 году. Его учредителями выступили Виктор Гюго и Александр Дюма, заинтересованные в «своём» театре, где бы ставились романтические пьесы. Герцог обеспечил необходимый административный ресурс, поспособствовав получению разрешения от правительства. Директором «Ренессанса», расположившегося в так называемом зале Вантадур, назначили Антенора Жоли, директора газет «Монитор дю суар» и «Вер-Вер», известного своей деловой хваткой.

«Ренессанс» открылся пьесой Виктора Гюго «Рюи Блаз», ставшей его лучшим детищем на театральном поприще. В ней Гюго вернулся к александрийскому стиху и создал шедевр не просто романтической драмы, но и классическое произведение французского репертуара, став в один ряд с Мольером, Корнелем и Расином. Символично, что новое, после «Эрнани», обращение к «родной» испанской тематике привело поэта к творческому взлёту, придало ему свежесть и энергию.

Но если действие «Эрнани» разворачивалось в начале XVI века, когда Испания уверенно шла к мировому господству, то в «Рюи Блазе» — в самом конце XVII, во время правления самого слабого и неспособного из испанских королей — Карла II. Перед нами предстаёт страна, находящаяся в глубоком упадке, терзаемая придворными интригами. С детства болезненный в результате кровосмесительного вырождения Бурбонов, женившихся из поколения в поколение на ближайших родственницах, Карл II был не способен ни к управлению страной, ни к нормальной супружеской жизни. Его вторая жена Мария Анна Пфальц-Нейбургская, не имевшая в результате детей, была глубоко несчастной женщиной, отвергаемой мадридским двором как «немка», чуждая обычаям страны.

Впрочем, королева из «Рюи Блаза» не имеет ничего общего со своим прототипом. Гюго она понадобилась для создания главной коллизии пьесы — лакей Рюи Блаз влюбился в жену короля. Дон Саллюстий де Базан, впавший в немилость королевы, решает ей отомстить и представляет при дворе своего слугу Рюи Блаза в качестве своего знатного родственника Сезара де Базана. Последний становится фаворитом королевы и первым министром, проводит важные реформы, но Саллюстий де Базан угрожает разоблачением, Рюи Блаз убивает его и себя, монархиня признаётся ему, умирающему, в любви. Сюжет типичный для Гюго и выглядит в пересказе пошловатой мелодрамой. Но основное достоинство «Рюи Блаза» лежит в красоте стиха и насыщенности действия. Монолог главного героя перед высшими испанскими грандами, в котором он обличает их в эгоизме и забвении интересов страны, считается в своём роде шедевром.

«Рюи Блаз» — самая «шиллеровская» из пьес Гюго, сочетая высокий пафос с мечтами о правильном устройстве общества и показывая попытку претворить их в жизнь. В ней есть что-то от «Дона Карлоса», также созданного на испанском материале, начиная от трагической влюблённости в королеву.

Пьесу до сих пор регулярно ставят во Франции, но, как ни странно, «Рюи Блазу» не повезло с оперными интерпретациями. Сюжет не заинтересовал ни одного из великих композиторов. В музыке пьеса дала жизнь лишь одному удачному произведению — увертюре «Рюи Блаз» Феликса Мендельсона, написанной в 1839 году для любительской постановки в Лейпциге, хотя сам композитор к Гюго относился отрицательно. Можно сказать, что «Рюи Блаз» — слишком французская пьеса, достоинство которой лежит в её языке. Лучшей королевой Испании в «Рюи Блазе» считается Сара Бернар, эта роль стала одной из наиболее ярких в её артистической карьере и за которую сам Виктор Гюго назвал её «золотым голосом».

Было снято и несколько фильмов, но подлинную славу «Рюи Блазу» обеспечила переделка пьесы Адольфом д’Эннери и Филиппом Дюмануаром в 1844 году под названием «Дон Сезар де Базан». Точнее, это своего рода продолжение, соавторы взяли одного из персонажей Гюго и придумали для него дальнейшие приключения, написав в итоге бойкий водевиль. «Дон Сезар де Базан», в свою очередь, лёг в основу фильмов и опер (в том числе Жюля Массне). В России он известен музыкой Георгия Свиридова к спектаклю 1948 года по этой пьесе. Один из номеров, песня «Маритана» в исполнении Муслима Магомаева — одна из визитных карточек певца. В 1957 и 1989 годах «Дон Сезар де Базан» был экранизирован в СССР.

Из всей лирики 1830-х годов сборник «Лучи и тени» (1840) — самый глубокий. Гюго за это время прошёл немалую эволюцию. Если «Осенние листья» стали первым шагом на поприще «серьёзной», зрелой поэзии, то «Лучи и тени» явились квинтэссенцией поэзии Гюго, известной читателям вплоть до его эмиграции. Затем до 1853 года его новых стихов не появлялось.

Самые известные стихотворения сборника — «Грусть Олимпио» и «Осеаnо nох» (название взято из «Энеиды» Вергилия). Первое — печальные рефлексии лирического двойника о быстротекущем времени, второе — такие же невесёлые размышления поэта на морском берегу, обращённые к морякам, к тем, кто не вернулся домой.

Морская тема впервые столь отчётливо проявилась у Гюго именно в «Лучах и тенях». Начав в 1830-х годах выезжать с Жюльеттой Друэ на побережье, поэт был заворожён морской стихией, одновременным олицетворением и бесконечности, и беспредельной природной силы. Это очарование морем породило бесчисленные стихотворения. В известном смысле Гюго был поэтом-маринистом, подобно тому как его современник Айвазовский — художником-маринистом. Но если у Айвазовского это было единственным направлением творчества, то для Гюго маринистика стала лишь одной из сторон самовыражения, причём она преобладала в его рисунках, ныне столь знаменитых. Волны, завывания ветра — картина вроде бы однообразная, но для Гюго она служила неиссякаемым источником вдохновения. Тогда, в 1830-е годы, он словно предвидел свою судьбу — прожить на маленьких островках под шум океана почти 20 лет.

Одновременно с «Осеаnо noх», в 1836 году, во время пребывания в пикардийском селении Сен-Валери-сюр-Сомм было написано стихотворение «Слушая ночью невидимое море», которое появилось во «Внутренних голосах». По виртуозности оно словно перекликалось с «Джиннами».

От сборника к сборнику Гюго становился всё более философски настроенным — с одной стороны, он сильнее погружался в самопознание, с другой — в осмысление мира и Бога. В «Лучах и тенях» имелись и мрачная экзотика, предвосхищающая «Легенду веков» («Подземелья Индии»), и «гражданские» стихи («Назначение поэта»), подготавливающие появление более развёрнутых произведений на ту же тему в сборнике «Созерцания».

Случись так, что, если Гюго ушёл бы из жизни в 1840 году, в возрасте Пушкина, он всё равно навсегда остался бы во французской поэзии как один из величайших её представителей. Но самого главного как поэт он ещё не сказал, и его последующее длительное молчание было не случайным. Гюго не хотел размениваться, он сосредоточивался.

В канун 1842 года вышла книга очерков Виктора Гюго «Рейн», итог его нескольких путешествий с Жюльеттой Друэ по Германии и Швейцарии, а также прилегающим французским землям. Поэт мало знал заграницу, за всю свою взрослую жизнь он не побывал ни в Берлине, ни в Вене, ни в Мюнхене, ни в Италии. Во время своего единственного испанского путешествия в 1843 году Гюго охватил лишь приграничный район, не доехав ни до Бильбао, ни до Мадрида, ни до Барселоны или какого-то другого крупного города. В Германии он побывал только на западных окраинах, прилегающих к Рейну. В Англии Гюго всего несколько раз проездом заезжал в Лондон по пути на Нормандские острова или обратно.

При всём богатстве фантазии, требовавшей пищи для ума в виде новых впечатлений, Гюго оставался слишком парижанином и слишком французом, чтобы надолго покидать любимый город (не считая двух десятилетий изгнания).

Книга «Рейн» вышла не просто как следствие желания поделиться с читателем путевыми впечатлениями, она писалась в атмосфере националистической истерии по двум берегам великой реки. В 1840 году в европейской политике случилось то, что историки позже назовут Рейнским кризисом. После того как Францию заставили позорно капитулировать во время Восточного кризиса 1840 года и отказаться от своего союзника Мухаммеда Али-паши, правительство Тьера решило переключить внимание взбудораженной общественности на проблему левого берега Рейна. Во времена Директории и при Наполеоне он был полностью включён в состав Франции. После 1815 года страна вернулась к прежним границам, и на левом берегу, как и прежде, остался один Эльзас. Но во Франции были популярны разговоры, что именно Рейн является «естественной границей» с Германией. Гюго поддерживал эту позицию и тогда, и позже, когда стал членом палаты пэров и негодовал, что пэры обсуждают судьбу Кракова, но молчат о левом береге Рейна.

Разграничение германского и французского начал уходит в раннее Средневековье. После падения Римской империи и Великого переселения народов на территорию Галлии хлынули орды франков — германского племени, давшего стране название. Но местное население, к тому времени перешедшее с кельтских языков на вульгарную латынь, численно преобладало, и через несколько веков завоеватели, к которым примкнули и другие германские народы — бургунды, вестготы, перешли на речь побеждённых. Линия раздела проходила через провинцию Лотарингия. Вплоть до XIX века на этничность подданных не обращалось никакого внимания. Во Франции во времена Гюго большая часть населения говорила на собственных языках и диалектах. Южная половина страны относилась к так называемой области «языков “ок”», из которых наиболее известен окситанский, он же провансальский. Кроме того, на обособленных языках говорили баски, бретонцы, фламандцы, корсиканцы, эльзасцы и лотарингцы. Последние, населявшие Эльзас и северо-восток Лотарингии, были, собственно говоря, немцами, которые постепенно попадали под власть французских королей. Наступление на германский мир шло давно, ещё с XVI века, когда три епископства — Верден, Мец и Туль подчинились Парижу. При Людовике XIV процесс продолжился с аннексией Эльзаса. Наконец в 1766 году Лотарингия, где жили предки Гюго, вошла в состав Франции.

Напомним, что в начале 70-х годов XVIII века в Страсбурге, столице Эльзаса, обучался в университете Иоганн Вольфганг Гёте. Тогда это был типичный немецкий город, преподавали там по-немецки, и этот период жизни великого поэта у нас не ассоциируется с пребыванием во Франции, каковым оно формально было.

Разумеется, Франция при Луи Филиппе не посмела бы нарушить европейского равновесия и выступить против Пруссии, которой принадлежала большая часть рейнского левобережья. Однако буря в обществе поднялась нешуточная. И в эту перепалку вступили поэты. Скромный судейский чиновник из Вестфалии Николаус Беккер написал «Рейнскую песню», начинающуюся словами «Они его не получат, свободный немецкий Рейн». Эти незатейливые, но задиристые стишки тем не менее воспламенили Германию и в одно мгновение стали очень популярными. Только на музыку их положили не менее двухсот раз, в том числе Роберт Шуман. Прусский король Фридрих Вильгельм IV подарил прежде ничем не примечательному любителю-стихотворцу тысячу талеров, а король Баварии Людвик I — кубок. С французской стороны по Беккеру ударила тяжёлая артиллерия. Альфред де Мюссе ответил ему стихами «Мы владели им, вашим немецким Рейном», написанными на куда более высоком уровне, но оттого не менее шовинистическими. Альфонс де Ламартин в своей «Марсельезе мира» был куда более сдержанным.

У немцев последовали «Стража на Рейне» Макса Шнекенбургера (тоже поэт-любитель из торговцев), ставшая не просто популярнейшей патриотической песней, но и неофициальным гимном страны. И официальный гимн — «Германия, Германия превыше всего» Гофмана фон Фаллерслебена также был написан по свежим следам кризиса, в 1841 году. Можно сказать, что в поэтическом состязании немцы обошли французов, создав больше «хитов», говоря современным языком, хотя и задействовали второстепенные таланты. Как писал Гейне, «Тьер привёл наше Отечество в движение, пробудил в Германии политическую жизнь и вновь поставил нас как народ на ноги».

Помимо злободневного политического аспекта, книга Гюго о Рейне имела и давнюю литературную традицию. Реке посвящали свои стихи многие поэты. О прекрасной Лорелее писали и Клеменс Брентано, и Генрих Гейне. С Рейном были связаны легенды о Нибелунгах. И это поэт тоже держал в памяти при написании «Рейна».

Книга представляет собой собрание путевых заметок — описаний городов, чудес природы, таких как водопад на Рейне, пейзажей, набросков примечательных сценок, порой юмористических. Перед нами проходят города Германии — Ахен, Кёльн, Майнц, Франкфурт-на-Майне, Мангейм, Гейдельберг; Швейцарии — Базель, Цюрих, Лозанна; по пути из Парижа описываются французские города. Гюго знакомит читателей с историей тех или иных местечек, вводит в книгу древние сказания (одному из них посвящена целая глава «Легенда о прекрасном Пекопене и красавице Больдур»). Надо заметить, что в те времена путешествия были трудны и недёшевы, книг и газет выходило немного, и потому «Рейн» замысливался как детальное описание региона Рейна, прочитав которое читатель получил бы о нём полное представление.

Книга получилась шедевром французской прозы благодаря своим точным рельефным описаниям. Гюго умел не только быть романтиком, но и детальнейшим реалистом. Из сочетания двух этих качеств и родился «Рейн», книга одновременно романтическая и реалистичная. Недаром и сегодня туристические справочники цитируют описания Гюго тех или иных немецких городов, например Бахраха. Гектор Берлиоз вскоре после выхода книги писал, обращаясь к своему другу и желая рассказать о Рейне: «Я знаю, что мои преувеличенные восторги будут всего лишь прозаическими преуменьшениями, и к тому же мне хочется верить, что вы уже читали и перечитали прекрасную книгу Виктора Гюго».

Он мечтал примирить Францию и Германию и потому, несмотря на свою наивную веру в исконные права первой на левый берег, проповедовал в книге искреннюю любовь к немецкой культуре, которую, впрочем, знал недостаточно, не владея немецким, а переводов в то время выходило мало. Любопытно, что, рассказывая о пребывании во Франкфурте, он ни разу не упомянул, что это родной город Гёте. Возможно, в этом отразилось его соперничество с германским гигантом, которого он не признавал подлинным гением. Интерес Гюго к немецким древностям и природе в чём-то предвосхищал появление тетралогии «Кольцо Нибелунга» Рихарда Вагнера, которое начнёт появляться на сцене с 1850-х годов и завершится в 1870-е — ещё при жизни Гюго, пережившего композитора. Впрочем, как к любому музыкальному явлению, поэт будет к нему равнодушен.

Дружба с герцогом Орлеанским не продлилась долго. 13 июля 1842 года наследник поехал в Нейи-сюр-Сен к семье, но лошади его коляски понесли, он попытался выпрыгнуть, но неудачно. Принц выпал из повозки, ударившись головой о булыжники мостовой, и скончался. Трагическая смерть 32-летнего наследника потрясла Францию. Мюссе, учившийся с ним вместе в колледже и друживший долгие годы, написал на смерть герцога Орлеанского большое стихотворение, в котором имеется строка — «час, который изменил столетие». Разумеется, это преувеличение, но она отражает чувство катастрофы, которое тогда царило во Франции. Его разделял и Гюго. Ровно через неделю он посетил место гибели принца и подробно его описал в «Виденном». А ещё через четыре месяца он занёс в эту же книгу приснившийся ему странный сон, в котором фигурировал покойный. (Гюго вообще придавал большое значение снам, записывал наиболее примечательные из них, а порой в полудрёме сочинял стихи).

Гибель герцога Орлеанского не приостановила восхождения Гюго по общественной лестнице. Ему не хотелось подниматься по ней через публичную политику, подобно Ламартину (избираться могли лица, платившие 500 франков налога, а голосовать — платившие 200 франков; всего избирательное право имели 188 тысяч человек из 30 миллионов населения), предпочитая кооптацию во власть королевским указом. Теперь он, уже академик, предпочитал уже напрямую общаться с королём, что позволяли и его статус, и его известность. Королевским ордонансом от 13 апреля 1845 года виконт Виктор Мари Гюго был наконец возведён в пэры и занял своё место в верхней палате.

Луи Филипп, с которым Гюго познакомился поближе и разговоры с которым с блеском описал, имел несчастливое царствование. Сын погиб, оставив двух малолетних сыновей-наследников, о судьбе которых король переживал. На жизнь монарха покушались девять раз, и это не считая раскрытых заговоров и восстаний республиканцев и роялистов (сторонников свергнутых Бурбонов). Гюго, как члену палаты пэров, довелось участвовать в судах над покушавшимися — некими Пьером Леконтом, бывшим лесничим, которому поэт тщетно пытался спасти жизнь, и Жозефом Анри, ремесленником-металлистом.

Обязанности пэров Франции были не намного ответственнее, чем у академиков. Верхняя палата имела скорее символическое значение, и назначение туда чаще всего становилось синекурой. Так что у Гюго хватало времени и на её посещение не в ущерб иным своим делам. Он вёл записи отчётов о судебных процессах, которые палата проводила как высший судебный орган. Как и в академии, и на многочисленных светских приёмах, Гюго с удовольствием записывал светские сплетни и исторические анекдоты подобно Пушкину в «Tabletalk», набрасывал портреты политиков и аристократов, нахождение среди которых льстило его самолюбию.

Несколько неожиданным следствием поездок Гюго в Германию стало своеобразное продолжение «Рейна» — драма «Бургграфы», поставленная в марте 1843 года в «Комеди Франсез». Поэт, который уже пять лет ничего не писал для театра, возлагал немало надежд на своё новое детище. Но, увы, его ждал провал, не оглушительный, но тем не менее — пьеса на средневековом немецком материале, написанная в типичной манере Гюго, пришлась не по вкусу публике, уставшей от романтических неистовств. Через полгода, в ноябре 1843-го, она была снята с представления. Так театральная судьба Гюго ещё раз переплелась с судьбой романтического театра. «Битва за Эрнани» означала его рождение, неуспех «Бургграфов» — его закат. Отныне успехом пользовались ложноклассические драмы Франсуа Понсара, бытовые комедии Эмиля Ожье, водевили Эжена Лабиша, мелодрамы из современной жизни Александра Дюма-сына. Больше Гюго ничего не предлагал для театра при жизни, хотя писать пьесы не перестал. В «Бургграфах» при желании можно увидеть нечто схожее с «Нибелунгами» Рихарда Вагнера, которые начали ставиться спустя десятилетие, однако в Париже и к Вагнеру успех пришёл не сразу.

Но в 1840-е годы жизнь Гюго состояла не только из выполнений обязанностей главы семьи, академика и пэра, путешествий с Жюльеттой. Чем выше становилось его общественное положение, тем больше он получал возможностей для удовлетворения требований своей чувственности. К великому (теперь уже) поэту и драматургу приходили актрисы в поисках ролей, светские красавицы и дамы полусвета для знакомства и развлечений. Жюльетте Друэ пришлось потесниться в сердце Виктора.

Впрочем, иные дамы задерживались рядом с Гюго надолго. Такова была Леони д’Онэ, вторая после Друэ сильная страсть поэта. Подобно Жюльетте она являлась подругой известного в своё время художника — живописца Франсуа Огюста Биара (старше её на 20 лет), малоталантливого, но мастера саморекламы. Он прославился эффектными полотнами с экзотическими сюжетами, в поисках которых много путешествовал, побывав на Шпицбергене и в Лапландии. О его творчестве дают представление названия картин, например «Битва с белыми медведями» — полностью неправдоподобная, зато броская. В плавании в Арктику его сопровождала юная Леони, которой, чтобы отправиться в путешествие, пришлось преодолеть сопротивление семьи. По тем временам отправиться в научную экспедицию и долгое время находиться без родных и близких было неслыханной дерзостью для девушки. По возвращении Леони с Биаром поженились, и она опубликовала свои заметки об увиденном на Севере.

Во всех смыслах она была женщиной незаурядной и не созданной для размеренной семейной жизни. Встреча в 1843 году в одном из светских салонов 23-летней Леони с Гюго стала для обоих важным событием. Он увлёкся молоденькой путешественницей и какой-никакой писательницей, а она получила поклонника, о котором прежде мечтать не могла — первого поэта Франции. Однако через два года их роман подвергся серьёзному испытанию.

5 июля 1845 года влюблённая пара была застигнута в укромной квартирке в самом центре Парижа ревнивым мужем в сопровождении полиции. Гюго пришлось показать комиссару, желавшему его задержать, свою медаль пэра Франции, означавшую иммунитет от ареста. Но Леони была доставлена в тюрьму Сен-Лазар. Через два месяца её оттуда перевели в монастырь Сен-Мишель, а потом — на полгода в монастырь августинок. Так поступали в то время с жёнами, уличёнными в адюльтере.

Происшествие с Гюго моментально стало известно всему Парижу. В нём он не выглядел героем, поскольку дама сердца оказалась в заточении, а он на свободе благодаря своему иммунитету. В скандал пришлось вмешиваться королю, который дал художнику Биару щедрый заказ, чтобы тот не преследовал поэта своими исками. В противном случае коллегам по палате его бы пришлось судить. Но самым интересным в этой истории было поведение Адели, которую очередная неверность мужа вовсе не огорчила. Для неё главным стало то, что изменили Жюльетте, которую она продолжала ненавидеть. И потому жена взяла на себя обязанность попечительства над Леони, навещала её в монастыре, а по выходе из него принимала любовницу мужа у себя дома. Леони поддерживала связь с Гюго на протяжении нескольких лет, вплоть до его изгнания из Франции. Он, в свою очередь, помогал разведённой по его вине женщине вплоть до её кончины в 1879 году, поскольку её литературных заработков (она начала карьеру писательницы) на жизнь не хватало. Плодом романа с Леони стали прекрасные любовные стихотворения, которые вошли в поздние сборники Гюго.

Помимо Леони и Жюльетты Гюго имел связи со многими женщинами, начиная от проституток и горничных. На пятом десятке лет поэт с лихвой наслаждался тем, чего был лишён в юности. Сегодня бы сказали, что он был одержим «сексуальной зависимостью». Но этот новомодный термин ничего не объясняет. Просто в Гюго было сильно мужское начало, и он жил так, как ему велело сердце. Но любовные приключения 1840-х годов, и прежде всего роман с Леони, помогали забыться от ужасной трагедии, постигшей Гюго.

Его старшая дочь Леопольдина, Дидина, как он называл её в детстве, в которой души не чаял, росла весёлой девочкой, любимицей отца. Он позволял ей рыться в своих рукописях и умилялся её словечкам. В 1838 году Дидина вместе с матерью и остальным семейством, за исключением самого Виктора Гюго, отправились на лето в Вилькье — нормандскую деревушку на Сене, в 40 километрах от устья. Там находилось поместье семьи Вакери, пригласивших их отдохнуть.

К тому времени у Гюго появилось два верных последователя — Поль Мерис и Огюст Вакери, учащиеся лицея Карла Великого. Оба были без ума от его стихов и драм и решили поставить у себя в заведении «Эрнани», на что автор дал разрешение. Молодые люди зачастили к поэту с визитами и стали своими в его доме. Огюст Вакери был сыном богатого нормандского судовладельца из Гавра, который имел виллу в Вилькье. Он и пригласил семью поэта погостить. Там четырнадцатилетняя Леопольдина встретила старшего брата Огюста — Шарля, которому был уже 21 год. На следующее лето визит повторился, и уже сам Виктор сопровождал своё семейство в Нормандию, прежде чем, как всегда, отправиться путешествовать с Жюльеттой. Между Леопольдиной и Шарлем вспыхнула симпатия, и вскоре молодые люди заговорили о браке.

Однако ряд смертей в семействе Вакери помешал свадьбе, да и супруги Гюго считали, что их Дидина ещё слишком юна для замужества, хотя против респектабельного Шарля, наследника дела своего отца, родители не имели ничего против. После ряда отсрочек свадьба была сыграна 15 февраля 1843 года.

В сентябре этого же года молодые супруги заехали погостить в Вилькье. 4 сентября Шарлю с дядей и племянником нужно было встретиться с нотариусом по делам наследства — отец Шарля незадолго перед этим умер. Нотариус проживал в соседнем селении Кодбек, выше по Сене на четыре километра, и было решено плыть на парусной лодке. Шарль предложил Леопольдине прокатиться с ними, но та сначала отказалась, сказав, что не одета для подобного путешествия. Уже погрузившись в лодку, Шарль вернулся домой за камнями для балласта, и Леопольдина, передумав, попросила подождать её пять минут — она переоденется и отправится с ними.

Нотариус, когда визитёры собрались из Кодбека в обратный путь, предложил им свой экипаж, отговаривая возвращаться на лодке ввиду безветренной погоды, однако Шарль отказался. Они уже подплывали к Вилькье, на берегу стояла мадам Вакери, встречавшая сына и невестку. Вдруг налетел внезапный порыв бурного ветра и опрокинул лодку, сорвав парус.

Все четверо упали в воду. Крестьяне, наблюдавшие за трагедией с берега, рассказывали, что голова Шарля, отличного пловца, несколько раз появлялась над водой — он, набрав воздух, нырял за Леопольдиной, пытаясь её спасти. Но, поняв, что его усилия напрасны, он отказался плыть к берегу, видимо, решив разделить судьбу с люби мой. Супругов похоронили вместе, в одном гробу. Из находившихся в лодке не спасся никто.

Гюго в это время был вдали и от Парижа, и от Вилькье. Они с Жюльеттой совершали давно задуманное путешествие по Испании и юго-западу Франции. Прежде, пока не закончилась карлистская война, посещать эту страну было опасно. Впрочем, «по Испании» звучит несколько преувеличенно. Путешественники пересекли границу в районе Бискайского залива, посетили города Ирун, Сан-Себастьян, Памплону (столицу Наварры) — всё неподалёку от Франции, в северо-западном уголке Испании. Гюго наслушался баскской речи, посмотрел на горы, долины и море. Затем они вернулись на родину, посетили Пиренеи — Лурд, Котре, Гаварни и другие горные селения, а после проехались по бесконечным равнинам Аквитании и Пуату, откуда вернулись к Атлантическому океану и переплыли на остров Олерон. Оттуда они направились в город Рошфор на реке Шаранте и, находясь по пути в селении Субиз, на противоположном берегу, прочитали в газете ужасную новость.

Гюго был раздавлен этим известием. Потеря дочери стала для него тяжелейшим испытанием всей жизни — «Я был как безумец в первый момент... я горько плакал три дня», — писал он в одном из стихотворений. К этому дню поэт многократно возвращался в своих стихах, одно из которых, «Завтра, на заре», знают наизусть почти все французы. В конце концов он пришёл к успокоительной мысли, что смерти нет и души умерших всё время незримо присутствуют рядом с живыми.

Последующие четыре года до падения Июльской монархии — с 1844-го по 1847-й — были заполнены не только горькими воспоминаниями и эротическими приключениями. Всё это время, точнее сказать, с 1841 года, даты его избрания в академики, Гюго пребывал в противоречивом статусе. С одной стороны, он был не просто знаменитым поэтом, но и официально признанным членом французского истеблишмента — академиком, позже пэром. Но с другой — его наблюдательность, восприимчивость и совестливость никуда не делись. Поэтому, находясь на вершине успеха, Гюго не забывал о малых сих.

Европейское общество тех лет, и французское в частности, находилось в процессе перехода от традиционного к массовому, современному. Миллионы ненужных рук выдавливались из деревни в город, где их ждала тяжёлая работа за гроши. Рабочая сила ценилась дёшево, социального обеспечения не существовало, наказания были жестоки. Пауперизация, обнищание рабочего класса, являлась модной темой — как раз в те годы молодой Фридрих Энгельс писал о положении рабочего класса в Англии, поражённый ничтожеством его существования, а Карл Маркс задумывался о коммунистическом манифесте. Во Франции процветали всевозможные социалисты — и фурьеристы, и последователи Кабе, и бланкисты, и прудонисты, и многие другие, чьи цели колебались от мирных утопических до насильственных революционных.

В 1839 году Гюго стал свидетелем одной из попыток переворота, когда 12 мая Огюст Бланки вместе с Арманом Барбесом захватили Дворец правосудия и ратушу. Их восстание быстро подавили, схваченный на месте Барбес был приговорён к смертной казни, но Гюго обратился к королю с просьбой о его помиловании в стихах, и жизнь революционера была спасена.

Став пэром, Гюго получил право на инспектирование тюрем и исправительных учреждений, чем и не замедлил воспользоваться. Самым впечатляющим было посещение 19 сентября 1846 года Консьержери — старинного замка французских королей, обращённого ещё в Средневековье в тюрьму. Там он увидел двенадцатилетних детей, которые получили по три года заключения за персики из чужого сада, сорванные со склонённых через забор веток, и побеседовал с девушкой, сидевшей за кражу у своих хозяев шести пар чулок.

5 апреля 1847 года Гюго посетил тюрьму, где содержались приговорённые к смертной казни. Несмотря на противодействие начальника тюрьмы, он добился права посетить камеру смертника. Так писатель вживую встретился со своим персонажем из «Последнего дня приговорённого к смерти». Им оказался бедный незадачливый художник, некогда ученик знаменитого архитектора Эжена Виолле-ле-Дюка. В тюрьме он начал много читать, занялся самообразованием — но ради чего? Мысль о страшной участи ему подобных не покидала поэта.

Несколькими годами ранее, 9 января 1841 года, Гюго стал на улице свидетелем следующего случая. К простой девушке, стоявшей на углу, подкрался щеголевато одетый молодой человек и засунул ей на спину под платье пригоршню снега. Девушка вскрикнула и ударила обидчика, завязалась драка, на шум сбежалась полиция, которая схватила пострадавшую и повела её в участок, тогда как шутника оставили на воле. Поэт возмутился увиденным и пошёл вслед за полицейскими. Он заявил, что девушка ни в чём не виновата, и рассказал, как всё было. Его попросили назвать себя — создалась пикантная ситуация: избранный два дня назад академик заступается за уличную девку. Но Гюго, не колеблясь, назвал себя и даже поставил свою подпись под протоколом. Почётное звание придало вес его показаниям, и несчастную, которой грозили шесть месяцев тюрьмы, освободили. По нравам того времени сам факт, что благополучный писатель, отец семейства, академик, впутывается в дело, в котором речь идёт о судьбе проститутки, был предосудительным. Однако Гюго пошёл против современных ему нравов во имя справедливости. Благодаря ему несчастная была отпущена. Так родился образ Фантины из романа «Отверженные».

Одновременно Гюго видел картины неимоверной роскоши. Праздник, который дал герцог де Монпансье (младший сын короля) 6 июля 1847 года в Венсеннском лесу, его особенно поразил. Были приглашены более четырёх тысяч гостей. Для них поставили огромные палатки, в том числе трофейные, захваченные в Алжире, сложили башнями старинное оружие, привезли две гигантские бронзовые пушки времён Людовика XIV. Вдоль главной аллеи с помощью разноцветных светильников устроили иллюминацию. На деревьях развесили оранжевые китайские фонарики, напоминавшие апельсины. Слух гостей услаждали лучшие певцы и музыканты.

Париж начал говорить о готовившемся празднике за две недели. Огромные толпы зевак собрались понаблюдать за тем, как прибывают кареты почётных гостей. Но зрители были настроены вовсе не восторженно. Они плевались, ругались, освистывали подъезжающих, в иные экипажи кидались грязью. Этот контраст роскоши и зависти, переходящей в ненависть, запал в память поэта. А увиденное позже отразилось в стихотворении «Праздник у Терезы» из сборника «Созерцания».

Но время Июльской монархии — это не только вызывающее богатство буржуазии и нищета пролетариата. Это и эпоха быстрого технического прогресса. В 1837 году в Бельгии Гюго впервые увидел железную дорогу и был в восторге. За полдня он успел съездить из Антверпена в Брюссель и вернуться обратно, проехав 23 лье (более 100 километров). Его восхитила услышанная в вагоне фраза — «нам осталось три лье, мы будем там через десять минут». В период с 1830 по 1848 год во Франции начали строиться железные дороги, пароходы вытеснили парусники, в 1839-м появилась фотография, изобретённая Луи Жаком Дагером, а за океаном Сэмюэл Морзе налаживал первый телеграф. Если в 1820-е годы, при Реставрации, условия жизни мало чем отличались от XVII века, то теперь начались резкие изменения.

Париж в эти годы и на протяжении почти всего XIX века оставался интеллектуальной столицей мира (хотя после 1815 года Франция окончательно уступила политическое, а ещё раньше — экономическое первенство Англии). Поэтому, владея умами в Париже, Гюго одновременно являлся крупнейшей фигурой европейского, читай — мирового значения. Его старались посетить известные зарубежные писатели, например крупнейший датский романтик, поэт и драматург Адам Готлоб Эленшлегер. А в 1847-м Гюго навестил Чарлз Диккенс, самый значительный английский литератор того времени, которого поэт принял с «бесконечной учтивостью и изяществом». Диккенс писал: «Гюго меня поразил, он выглядел как гений в каждой своей мелочи».

Францию от Англии отличала политическая неустойчивость, Лондон не знал революций и спокойно богател. Однако общая пуританская атмосфера отчасти подавляла интеллектуальную жизнь в Британии. Тот же Диккенс

насиловал свой гений, создавая на потребу публики однообразные сентиментальные романы. Во Франции же Бодлер и Флобер открывали новые пути в литературе, точно так же, как Мане и импрессионисты — в живописи. О музыке и говорить нечего — в Альбионе она уже второе столетие находилась в полнейшем упадке. Гюго относился к Англии скорее снисходительно, с высоты культурного величия французской традиции, но в то же время настороженно, переживая, не без зависти, что именно она создала мировую империю и могла похвастать разгромом Наполеона.

В Париже в то время находили пристанище много замечательных талантов со всей Европы — это и Ференц Лист, и Фридерик Шопен, и великий польский романтический поэт Адам Мицкевич, и его земляк-соперник Юлиуш Словацкий, и непризнанный при жизни гениальный Циприан Камиль Норвид, и Генрих Гейне. Лист был знаком с Гюго с 1827 года, высоко его ценил и написал немало произведений по его мотивам. Только по стихотворению «Мазепа» им было создано целых три одноимённых сочинения — два этюда и симфоническая поэма. Известен и его романс «О, когда я сплю» на стихи Гюго. Приезжали в Париж и много русских, достаточно вспомнить Михаила Глинку или Александра Герцена. Всё это создавало неповторимую интеллектуальную атмосферу сопричастности к мировым событиям, что отразилось в записях Гюго, который, как академик и пэр, встречался с видными людьми из самых разных стран. Как писал Пол Джонсон, «Париж был не только мировым центром для обучения, но и местом для обмена художественными идеями, где иностранцы приветствовались».

Если 1830-е годы для поэта были по преимуществу жизнью в литературе, то 1840-е — в политике. Погрузившись в придворную и политическую жизнь, Гюго вёл тонкие, подчас иронические заметки, продолжая традиции кардинала де Реца и других великих французских мемуаристов. Чем-то они (напечатанные под названием «Виденное») напоминают пушкинские «Table-talk» — та же смесь светского и исторического анекдота, записанного со слов свидетельства, набросанной точным пером сценки или разговора.

Последние несколько лет Июльской монархии Гюго молчал, не выступая ни в печати, ни на сцене, не публикуя после 1843 года, года провала «Бургграфов», новых произведений. В это время театральный мир пережил очередную революцию. Романтический репертуар оказался недолговечным, на смену Гюго и его единомышленникам пришли Франсуа Понсар и Эмиль Ожье, представители так называемой «школы здравого смысла» с псевдоклассицистскими трагедиями и комедиями из современной жизни. Великая актриса Элиза Рашель возродила интерес к классическому репертуару Корнеля и Расина. Гюго в своём не старом возрасте успел увидеть закат того, что принесло ему славу, и осознать лишний раз её эфемерность и недолговечность. Создалась парадоксальная ситуация — общественное признание совпало с творческим молчанием. Но это было только видимостью. Гюго продолжал много работать, но писал «в стол». Он сочинял стихи, обращённые к памяти покойной дочери, некоторые из стихотворений «Легенды веков» были рождены именно тогда. С 1845 года Гюго увлечённо работал над «Отверженными».

Да и в театрах о Гюго не забывали. Он продолжал дружить с лучшими актёрами своего времени — в сборнике «Виденное» имеются забавные зарисовки, демонстрирующие их характер. Так, зайдя в компании друзей к Элизе Рашель, Гюго застал там её ребёнка от Александра Валевского — внебрачного сына императора Наполеона. Актриса научила сына дурно отзываться как о её соперницах по сцене, так и о своём отце, бросившем их, что малыш и продемонстрировал гостям своим высоким тонким голоском.

Мадемуазель Жорж (Маргарита Жозефина Веймер), сыгравшая свои лучшие роли в пьесах Гюго «Лукреция Борджиа» и «Мария Тюдор», предстаёт в «Виденном» во всём богатстве её противоречивой натуры — свойственных ей тщеславии, озабоченности интригами, преувеличенной аффектации, болтливости, страха перед нищетой, скупости, привычки жаловаться на судьбу, добиваясь сочувствия. Её монолог о неустойчивом положении артистов заканчивается так: «Ах, господин Гюго, вам, у которого дела обстоят отлично, всё это всё равно, но мы бедные, несчастные существа!»

Зато Фредерик Леметр — «грубоват, угрюм, но добр». Он семейный тиран, при котором домашние боятся сказать за обедом лишнее слово. Гюго подробно описывает кулинарные пристрастия великого артиста, порядок поглощения им вина, анекдотическую ссору с любовницей, цитируя «ненормативную» лексику, которая часто звучала из уст Леметра.