Ханна

16 НИКАКИХ СЛОВ НЕ ХВАТИТ

«Элизабет М. Прути» вышла из Бостонского порта и взяла курс на северо-восток через Массачусетский залив. Как только пароход обогнул полуостров Кейп-Энн, с востока накатили большие волны.

— Ох ты! — вздохнула Сюзи.

— Что с тобой? — повернулась к ней Ханна. Девочки стояли рядом на палубе.

— У меня всякий раз такое начинается, как выходим за Кейп-Энн. Как будто весь океан хлынул на меня и выворачивает наизнанку. — Розовое личико Сюзи посерело. — Там открытое море. Целый Атлантический океан, — прошептала она.

Ханна же была в восторге от того, что так пугало Сюзи. Но она старалась не проявлять радость открыто. Прошлым вечером, когда она, купаясь, обнаружила у себя на коже тонкую сеточку в виде капелек, Ханна поняла, что глубоко внутри в ней начались крайне странные перемены. После купания она ещё не меньше полудюжины раз смотрела на свои ноги. Похоже, вид сеточки менялся вместе со временем суток: иногда она была более заметной, иногда — менее. Но удивительнее всего, пожалуй, Ханне казалось вот что: хоть она и чувствовала, как отдаляется от всего, о чём раньше мечтала, от возможности стать «правильной», её это больше не пугало. Девочка ощущала, что движется к чему-то новому: немножко страшному, но вместе с тем настоящему.

Ханна закрыла глаза и отдалась ритму моря. Это чем-то напоминало ту ночь, когда она впервые почувствовала трепет струн, донёсшийся к её постели через шум норд-оста. Теперь это была не буря, а рёв двигателей и грохот волн, рассекаемых носом парохода. Однако девочка различала за этим шумом звуки и мелодии морских глубин, отдававшиеся в её сердце подобно музыке арфы, только ещё сильнее. И в эту минуту она поняла, что не только может играть на арфе, но что если сейчас её смоет с палубы в море, то она поплывёт, потому что умеет плавать, пусть никогда и не пробовала.

Глубоко в душе, в её подсознании, в самом её существе звучала древняя мелодия: память веков, прожитых океанами мира. Ханна знала, что ей нужно набраться терпения, но страстно хотела понять, что же с ней происходит, прямо сейчас. Она чувствовала, что художнику это известно. Он тоже принадлежал к этому иному миру, если не теперь, то прежде. Ханна и в этом была уверена.

Пока пароход не миновал изрезанный полуостров, воздух время от времени оглашался звуками буев: звоном колоколов или печальным свистом. Но наконец берег совсем скрылся из виду. Вокруг было по-настоящему открытое море. Матросы сказали, что ни клочка земли не покажется до самой поздней ночи, да и тогда что-то разглядеть удастся, только если небо прояснится и станут видны луна и звёзды.

Ханной овладело странное и удивительное спокойствие. Её наполнила гармония. Девочка ни разу не спустилась в тесную каюту, выделенную им с Дейз, Сюзи и ещё двумя служанками из других бостонских домов. Она оставалась на палубе весь день и всю ночь. Туман растаял, показались звёзды, и высоко в небе поплыл месяц. Ханна заметила на горизонте гору, поднимающуюся из воды. Она подошла к ограждению на носу парохода. Небо в этот час было не чёрным, а тёмно-синим, а море казалось серым.

— Это будет Иль-о-Хо, Высокий остров, — сказал Сэл, дружелюбный и весёлый матрос, который с радостью отвечал на все вопросы Ханны. — А видишь, вон там по правому борту огонёк? — Ханна прищурилась и разглядела что-то вроде светлячка, который прыгал вверх-вниз у самого горизонта.

— Да, да! Вижу!

— Это маяк на скале Маунт-Дезерт. Она милях в двадцати или около того к югу от острова Маунт-Дезерт.

Небо стало густого синего цвета. Через несколько минут из моря показался ещё один силуэт.

— Гора Зелёная, — сказал Сэл.

— Она на Маунт-Дезерт? — спросила Ханна. — Выходит, остров называется Горой, а на нём ещё одна гора? — Она рассмеялась.

— Да, это уже Маунт-Дезерт. И его гора.

«И это, — радостно подумала Ханна, — почти настоящий остров, и я туда плыву!»

Затем стали появляться и другие острова и маяки, словно стражи вдоль морского пути к Маунт-Дезерт. Там был и Долгий остров, и Клюквенные острова, и Большой утиный маяк, и Бейкеровский маяк. «Элизабет М. Прути» почти все их обходила далеко стороной по успокоившемуся морю. Но в самом конце пути, перед тем как свернуть в залив, они проплыли совсем рядом с одним маяком. Он был последний на пути и назывался Эгг-Рок.

Пароход шёл так близко к маяку, что Ханне казалось: можно протянуть руку и коснуться его. Построенный на утёсе, он отмечал вход в залив. Это был скромный приземистый домик с четырёхскатной крышей, обитый старыми палубными досками. Из-под каждого ската коротким птичьим клювом выступало мансардное окно. Из середины здания поднималась неприглядная башня, на вершине которой находился фонарь. Маяк напоминал нахохлившуюся бескрылую птицу, подставившую клюв ветрам. Каменистый островок захлёстывали волны. Там почти ничего не росло, зато скалы красиво спускались к воде.

Ханна заметила на островке девочку, которая стояла на краю утёса и с тоской смотрела на горизонт. Ханна резко вдохнула. Она словно увидела саму себя. Девочка была одного с ней роста и такого же хрупкого сложения. Хотя она не двигалась, казалось, будто её тело изгибается в такт порывам бриза. Но больше всего сходства было в том, как солнечный свет играл на её волосах. Только что рассвело, и рыжеватые краски в кудрях девочки сверкали и чуть отливали зеленью. Ханна знала, что через несколько минут, когда солнце поднимется, длинные волосы девочки вспыхнут мерцающими красными огнями. Она почувствовала, как быстрее забилось сердце.

Спустившись по трапу, они очутились среди гама и суеты. Казалось, весь Маунт-Дезерт пришёл встречать «Элизабет М. Прути». Низкорослый кривоногий человек в толпе размахивал шапкой и кричал:

— Дейз! Дейз!

— Это мой папа! — воскликнула Дейз. И Ханна вдруг заметила, что необычный говор Дейз тут вовсе не звучит особенно. Все разговаривали с такими же странными неровными интонациями, тянули фразы и резко обрубали в конце. А вместо «да» тут говорили что-то вроде «а-гм».

— Пап, это Ханна.

— А-гм.

— Она такая умничка, даже уже не совсем судомойка, а больше горничная стала.

— А-гм.

— Сюзи тоже с нами приехала, и Вилли, и вазы, конечно.

— А-гм.

И всё в том же духе. Отец Дейз, Перль, служил в Глэдроке сторожем и заведовал разной починкой. Он привёл с собой две телеги и трёх работников, чтобы погрузить вазы, кукольный дом и сундуки с вещами семьи Хоули.

— А мы пешком, — объяснила Дейз. — Тут всего ничего идти.

Они двинулись по дороге через городок Бар-Харбор, где была одна-единственная центральная улица, две гостиницы, несколько коттеджей и три церкви. Причалы были завалены ловушками для крабов, а вокруг качались на волнах десятки яликов, плоскодонок, шлюпов и шхун с выцветшими, а кое-где и залатанными парусами. Повсюду стоял крепкий рыбный запах. Ханна увидела кучи трески, оставленной на солнце сушиться. Воздух этим утром казался особенно чистым и прозрачным, и Ханна только восторженно ахала всякий раз, как после очередного поворота становилось видно ещё один мыс, выдающийся в бухту.

На самой окраине городка они прошли лавочку под названием «У Би».

— О! — воскликнула Сюзи. — Надо зайти к Би и купить леденцов. Тут самые вкусные леденцы. А шоколадное драже — язык проглотишь!

Три девочки свернули в лавку. Там было полно народу, и Ханна обратила внимание, что местные жители не только вставляют «а-гм» к месту и не к месту, а ещё и называют «милочками» всех женщин и девушек, даже едва знакомых. Местный говор превращал это слово в «ми-чка».

Дейз и Сюзи помогли Ханне выбрать сладости. Ханну поразило, что в такой маленькой лавке может столько всего продаваться. Кроме конфет и свежих овощей — первых за сезон — тут были пирожные, булочки, писчая бумага и перья, мышеловки, масло для фонарей, свечи, пчелиный воск и соты прямо из ульев. Сейчас в лавке собрались «местные». Дейз быстро объяснила, на какие группы делится население Маунт-Дезерт. «Местными» назывались те, кто, как она сама и её папа, родился и вырос на острове. Местные громко обсуждали «отдыхающих». Так называли всех, кто приезжает на остров на лето, но не прислугу: про прислугу так и говорили — «прислуга». «Отдыхающие» делились на «обеденных», которые снимали жильё неподалёку от гостиниц и ходили туда столоваться, и «колёсных обеденных», которых надо было возить на телегах или в экипажах, потому что идти до столовых пешком им было слишком далеко. А ещё были «коттеджные» — те, у кого, как у Хоули, имелся на острове собственный дом и штат прислуги, чтобы готовить, подавать обед, управлять яхтой, ухаживать за садом и заниматься всем прочим, что требуется для весёлого летнего отдыха в течение тех двух-трёх месяцев, которые они проводят на «не совсем острове». Местные жители Маунт-Дезерт в подавляющем большинстве были рыбаками. Они ловили всё, что плавает в море, ставили ловушки на крабов и собирали в иле ракушки. Это были суровые и неприхотливые люди. Многие женщины летом служили в гостиницах и коттеджах «отдыхающих», как и дети, и старики, кому уже не под силу было рыбачить.

Выйдя из лавки, девочки минут через десять свернули на тенистую лесную тропу, которая вилась среди сосен и бальзаминов. Она была усыпана толстым слоем сосновых иголок, в котором тонули звуки шагов. Даже звонкие девичьи голоса тут становились тише. Потом тропа расширилась и превратилась в дорогу, покрытую осколками серых ракушек, фиолетовых створок мидий и розовато-оранжевых омаровых панцирей. Внезапно впереди вырос огромный серый гранитный особняк. Стоял он на самом зелёном лугу, какой только доводилось видеть Ханне.

— Это коттедж? — воскликнула она. — Какой же это коттедж? В жизни не видела такого громадного дома!

— Я знаю, — кивнула Сюзи. — Но все богатые почему-то зовут свои здешние дома коттеджами. Не знаю, с какой стати. Может, думают, что так они станут ближе к местным.

— Это как же, интересно? — спросила Ханна, чуть ли не смеясь в голос.

Девочки пересекли роскошный луг и направились к дому. Вокруг особняка суетились десятки слуг. Одни ходили с тачками и чем-то посыпали клумбы, другие убирали граблями лужайку, третьи подстригали живые изгороди. Когда девочки подошли к парадному входу, им навстречу выбежали две горничных.

— Дейз! Сюзи! — закричали они.

— Мы же не пойдём через парадный вход? — удивилась Ханна.

— Почему ж, пойдём. Хоули ещё целую неделю не будет, так что до тех пор можем ходить где вздумается.

Но Ханна уже не слушала. Она только что увидела море. Девочка бросилась бежать через луг к воде, потом замерла. Она и мечтать о таком не смела. К берегу спускался зелёная лужайка, и вода начиналась меньше чем в пятистах футах от парадного входа. Там была уютная бухточка, выходящая на залив, из неё открывался вид на маяк Эгг-Рок и другие острова. А за ними простиралось море, бескрайнее море на тысячи миль вокруг.

Следующие семь дней были счастливейшими в жизни Ханны. Комната, в которую поселили её, Сюзи и Дейз, находилась на чердаке, под самой крышей. Кровать Ханны стояла в узкой нише с круглым окошком, в которое было видно кусочек моря, две тёмных ели и большой камень лавандового цвета, возвышавшийся у самой воды. Больше ей ничего и не нужно было. Когда бы Ханна ни смотрела в окно, она могла наблюдать за беспрестанно меняющимся морем. Всю ночь она слышала плеск волн, бьющихся о дальние скалы, и представляла себе пенистые гребни, которых из окна не было видно.

Днём Ханна прилежно трудилась вместе с Дейз, Сюзи и ещё полудюжиной местных девушек, готовя дом к приезду Хоули. А по вечерам спускалась к лавандовому камню и часами сидела на нём.

Несколько раз был плотный туман, «густой, что болото», как заявил отец Дейз, по обычаю заглядывавший на кухню в шесть утра выпить кофе.

Однажды вечером, за несколько дней до приезда господ, все слуги отправились в деревню на танцы, которые устраивали в доме собраний при церкви. При церкви «местных» — «отдыхающие» ходили в другую, побогаче. Ханне совсем не хотелось на танцы, и она решила, что куда охотней останется в Глэдроке и, может быть, сходит на свою собственную «скалу радости», как она прозвала про себя лавандовый камень, совсем маленький по сравнению с величавой гранитной грядой, в честь которой дом и назвали Глэдрок — Скала радости. Но сперва Ханне нужно было доделать работу: ей осталось подшить несколько летних платьев Этти и её купальный костюм, до крайности изумивший Ханну. Этти, похоже, единственная из всех Хоули отваживалась плавать в холодном море Мэна, и купаться ей разрешалось только под бдительным присмотром взрослых. Большинство «отдыхающих», особенно «коттеджные», купались в бассейне с морской водой при модном теннисном и плавательном клубе. Но не Этти.

Ханна удивлялась, как вообще можно плавать в таком наряде. Купальный костюм состоял из шерстяных брюк длиной до середины икры и шерстяной же куртки с ремешком. Под брюки надевались полосатые чулки и специальные купальные туфли на шнурках. Закончив подшивать брюки — их надо было удлинить на два дюйма, потому что Этти сильно подросла с прошлого лета, — Ханна собралась пойти в бухту, на свою скалу. Она спустилась по лестнице и вдруг заметила приоткрытую дверь в комнату, куда она ещё ни разу не заходила. Девочка мягко толкнула дверь и вошла.

— О! — тихо выдохнула она. У высокого окна стояла арфа, залитая лунным светом. Сейчас во всём доме не было ни души: ни слуг, ни господ, ни Яшмы. Арфа манила Ханну, как луна притягивает приливы. Девочка второй раз в жизни опустила инструмент на плечо. Арфа легла на место, и Ханна ощутила, как по её телу заструилась энергия. Ханна даже не вспомнила о женщине, которая играла в тот вечер, когда она впервые услышала музыку арфы. Пальцы Ханны сами собой опустились на струны как надо. То была ещё одна частица древнего неведомого мира, ещё один отрывок забытой мелодии, который вернулся к ней, когда она начала играть.

Нота за нотой поднимались в ночь и повисали в воздухе, как пузырьки, как серебристые капли лунного света. Вода это была или свет? Ханна играла правой рукой, потом попробовала взять эти же ноты левой, иначе расположив пальцы на струнах. Звуки получились более глубокие, тёмные, насыщенные, но когда девочка попробовала сочетать их с теми, что играла правой рукой, мелодия как будто наполнилась мягким светом.

Секунды превратились в минуты. Никто не мешал Ханне.

Игра на арфе давалась ей сама собой. Девочка не знала, как называются ноты, которые извлекали из струн её пальцы. Она не знала, что первые несколько минут играла гаммы: восходящие и нисходящие последовательности нот. Не знала, что разница между нотами, из-за которой колебания иногда усиливались, а иногда уменьшались, называется октавой. Просто чутье подсказывало Ханне, что делать, и у неё всё получалось.

Она сомневалась в том, что умеет играть, не больше, чем в том, что умеет дышать. Это нисколько не казалось необычным, напротив, это было естественно. Ханна снова почувствовала, как зреет разгадка тайны, как сама она приближается к некоей важной истине. Девочка играла допоздна, пока не услышала смех слуг, возвращающихся из деревни.

Ей ещё несколько раз удалось поиграть на арфе в другие дни. Тогда она ещё не знала, что потом будет вспоминать эту ночь как первую ночь своего перевоплощения.