Ханна

9 КРОВЬ И МОЛОКО

— У пирожных ягодка должна быть точно посредине, Сюзи! Следи, чтоб получалось точно посредине! Пускай Ханна тебе поможет.

Хоули приехали ровно в пять часов пять минут и теперь, почти что в восемь вечера, сели обедать. Ханна никогда не слышала, чтобы кто-нибудь обедал — у Хоули это почему-то называлось «обедать» — в такой поздний час. За три часа ей не довелось и одним глазком посмотреть на кого-нибудь из Хоули. Девочка подумала, что так будет и впредь: всё-таки ей далеко до горничных вроде Флорри и Дейз, не говоря уже об экономке мисс Ортон или Розанне, камеристке миссис Хоули.

Как только Ханна закончила помогать с десертом, миссис Блетчли напомнила ей, что пора растопить жаровню в комнате Лайлы и отнести миску молока «той твари». Девочка осторожно поднялась по чёрной лестнице, удерживая в одной руке миску молока, а в другой — ведёрко с растопкой, гадая, почему это миссис Блетчли назвала Яшму «тварью». На лестнице было довольно темно, газовые лампы на площадках горели совсем тускло. Когда Ханне оставалась всего половина пролёта до третьего этажа, она заметила, как в темноте бесшумно скользнуло что-то молочно-белое. У девочки ёкнуло сердце. «Дотти! — испугалась она, но тут же успокоила себя: — Нет. Привидений не бывает». Она ведь спала в постели Дотти, и никакие привидения ей не являлись. Ханна сглотнула и глубоко вдохнула.

— Дурочка ты! Дурочка, дурочка, дурочка! — шёпотом отругала она себя и, уверенно и громко топая, преодолела оставшиеся ступеньки.

— О! — сказал кто-то, когда она вышла на площадку. На верху лестницы стояла крупная женщина. Не просто крупная — огромная. Юбки волнами ниспадали с её крутых бёдер, а грудь выступала вперёд, словно скала над морем. Но лицо у женщины было доброе, губы бантиком, а щёки пунцовые, словно дикие яблоки. На ней было форменное платье, но без фартука, и от Ханны не скрылось, что это значит. Мисс Ортон тоже не носила фартука.

Отсутствие фартука говорило о том, что прислуга занимает высокое положение. «Должно быть, это Розанна», — подумала девочка, хотя на камеристку женщина вовсе не походила. Легче было представить себе, как эта румяная великанша чистит рыбу на Пристани. Но Флорри рассказала Ханне, что Розанна считается одной из лучших камеристок в Бостоне и что она единственная прислуга, за исключением гувернантки, которая ездит вместе с Хоули в Европу. Ловкая и умелая портниха, она может починить любую одежду, даже кружево, и знает невероятное количество способов удалять пятна с тканей.

— Несёшь обед её светлости, я так понимаю, — обратилась Розанна к девочке.

— Да, молоко для Яшмы.

— Лучше бы довезла на лифте, милочка. Меньше прольётся.

— Лифт был занят. Миссис Блетчли отправляла десерт с кухни в столовую.

— Да попросила бы её, дел-то. Все из кожи вон лезут, чтобы угодить Яшме, не говоря уже о её хозяйке, мисс Лайле. А я бы свернула шею этой проклятой кошке, а Лайле задрала бы юбку и как следует отшлёпала!

— Ох! — удивилась Ханна и чуть не разлила молоко.

— Ну иди, милочка, и смотри не разозли кошку. Когти у неё чудовищные. Кстати, у неё по шесть пальцев на каждой лапе.

Розанна развернулась и двинулась по коридору прочь от Ханны, поднимая ощутимый ветер своими широкими юбками. Роза в изящной высокой вазе задрожала и уронила лепесток, словно отдала дань уважения своей тезке.

В коридоре все газовые рожки ярко горели. Дверь в спальню Лайлы была приоткрыта. Войдя в комнату, Ханна услышала глухой треск — как будто рвалась ткань. Девочка быстро повернулась, расплескав немного молока, и увидела громадную белую кошку. Она даже не думала, что кошки бывают такой величины. Животное стояло перед жаровней, загораживая её от Ханны. Оно выгнуло спину и опять издало странный звук, похожий на треск, а потом, прищурившись, уставилось на девочку, и Ханна застыла. Теперь она догадалась, почему кошке дали такую кличку: глаза у неё сверкали, словно два драгоценных камня.

Ханна инстинктивно поняла, что Яшма не из тех кошек, которые откликаются на «кис-кис-кис». Девочка нагнулась и медленно поставила миску с молоком на пол. Кошка даже не удостоила угощение взглядом. Она не двинулась с места и всё так же смотрела на Ханну, выгнув спину. Кошачьи глаза излучали сине-зелёный свет, который, казалось, усиливался с каждой секундой и сосредоточивался в точке на груди у Ханны, где под форменным платьем висел мешочек.

Яшма зашипела и ещё сильнее выгнула спину. Ханна испугалась, что она прыгнет через всю комнату и вцепится ей в горло. Кошка загораживала ей жаровню, но девочка осмелилась шагнуть к ней. Яшма моргнула. Золотистая вертикальная щель мелькнула в сине-зелёном луче.

Прошла минута, потом ещё одна. Кошка не шелохнулась.

— Она ждала, что придёт Дотти, — произнёс голос из-за спины Ханны. Яшма белой молнией метнулась к хозяйке, и девочка поняла, что видела на лестнице вовсе не призрак, а кошку.

Ханна повернулась:

— Прошу прощения, мисс, она не подпускала меня к жаровне.

На пороге стояла стройная девушка годом старше Ханны и гладила кошку, устроившуюся у неё на руках. Лайла Хоули зарылась носом и подбородком в густую шерсть своей любимицы и пристально посмотрела на Ханну. Девочка ахнула. На неё взирали две пары одинаковых ледяных глаз, похожих на драгоценные камни.

— Ты новая судомойка, верно? — проговорила Лайла Хоули сквозь шерсть.

— Да, мисс.

— Яшма, она нам нравится? Она пришла разжечь нам огонь. Пусть разжигает, правда, Яшма? — Голос у неё был низкий, глубокий, грудной. Он походил на звук, который издавала кошка, но был мягче и тише. — Мы позволим ей развести огонь. Да. — Лайла помолчала. Потом высунула кончик языка и лизнула Яшму в нос. — О, я знаю, чего ты хочешь. Ты уже учуяла, да?

Лайла подошла к миске молока, присела на корточки рядом с ней и посмотрела на Ханну, продолжая говорить.

— Да, мамочка принесла тебе вкусненького, и никто не узнает наш маленький секрет. Судомойка ничего не расскажет. — Она достала из кармана платья что-то завёрнутое в газету. Яшма выбралась из объятий хозяйки и устроилась перед миской. Лайла развернула бумагу и взяла в руку два тёмных студенистых куска. Кошка тряслась от предвкушения. С бледной руки Лайлы капало что-то похожее на кровь. Она опустила куски в миску, и по молоку пошли тёмно-красные разводы. — Мы любим куриную печёночку, правда? И никто не рассказывает, как мы её таскаем из кухни тайком от миссис Блетчли и как мы приносим её наверх. И не будет рассказывать, правда, Яшмочка? Потому что mama не разрешает давать тебе наверху ничего, кроме молока. Дотти не рассказывала. И Ханна не будет рассказывать. Правда?

— Откуда вы знаете, как меня зовут, мисс?

— О, я непременно делаю себе труд запомнить имена всей прислуги. Особенно судомоек. — Лайла поднялась и подошла вплотную к Ханне. Девочка отступила. — Стой на месте! — приказала Лайла. Она подняла руки — кончики её пальцев блестели от крови. — А теперь повернись спиной.

— Для чего, мисс?

Лайла глубоко вздохнула:

— Тебе не полагается задавать мне вопросы. И потом, я делаю это для твоего же блага.

— Для моего блага?

Лайла закатила глаза, всем своим видом показывая, что её терпение на исходе.

— Ты же не хочешь, чтобы я вытирала руки об твой чистенький беленький фартук? Я вытру руки об твой подол, и ничего не будет заметно. Видишь, как я о тебе забочусь? — Уголки её губ приподнялись в напряжённой полуулыбке.

«Ну да, а мне придётся каждый день стирать подол», — подумала Ханна.

— Вообще-то давай ты просто нагнёшься и разведёшь огонь, а я вытру руки, пока ты растапливаешь жаровню. Очень удобно получится, не так ли? Два дела сразу.

Немного напуганная, Ханна покачала головой, но всё же повернулась и начала делать то, что велела Лайла. «Чем быстрее всё это закончится, тем лучше», — подумала девочка. Раскладывая лучины, она чувствовала, как натягивается подол её платья.

— Ах, Яшмочка, знаешь, кто сегодня приходил на обед? — болтала Лайла. — Мистер Уилер, вот кто.

У Ханны перехватило дыхание. Она изо всех сил старалась не думать о художнике с тех пор, как встретила его утром в музыкальной комнате, но теперь была вынуждена слушать Лайлу.

— Это самый красивый мужчина во всём Бостоне. И он собирается писать наш портрет. Всех нас вместе. То есть нас, девочек, без mama и papa. Я бы хотела, чтобы он рисовал одну меня, но mama сказала, что если у него хорошо получится, то она велит ему написать ещё и мой портрет. Ведь мы вернулись из Парижа только затем, чтобы mama приготовилась к моему дебюту. А дебют устраивается только затем, чтобы ввести юную леди в общество и найти ей мужа. Так что я думаю, Яшма, как только мы решим, какое платье у меня будет на дебют, мистер Уилер должен приступить к моему собственному портрету. Я хочу платье с открытыми плечами.

Казалось, этот странный монолог и негромкое чавканье кошки, лакающей кровавое молоко, отдаются эхом по всей комнате.

Лайла отпустила подол платья Ханны, и огонь разгорелся с первой же попытки. Девочке не терпелось уйти из этой комнаты. Она не стала желать хозяйке спокойной ночи, просто торопливо собрала растопку и спички. Лайла сидела на кровати, прижимая к себе Яшму и продолжая серьёзным тоном рассказывать кошке про платье, про свои красивые плечи и про то, как скучно было бы в Бостоне, если бы не мистер Уилер, и про то, как она надеется, что он летом поедет вместе с ними в Мэн. Ханна украдкой взглянула на неё. От потолочной люстры на девушку и её кошку падал круг золотистого света. Однако казалось, что Лайла и Яшма вовсе не освещены, — напротив, они словно излучали темноту жестокости.

По пути на второй этаж Ханна встретила на лестнице Дейз.

— Ну как, растопила Лайле жаровню?

— Растопила. Но до чего же мисс Лайла странная, Матерь Божья!

— Я тебе говорила.

— А кошка!

— О да. Лайла и кошка — та ещё парочка! — Ханна невольно вздрогнула. — Лайла опять притащила наверх куриные печенки, да? — спросила Дейз.

Ханна кивнула, а потом спросила:

— Как думаешь, мистер Марстон знает?

— Наверняка.

— И не рассказывает?

Дейз глубоко вздохнула.

— Видишь ли, милая моя, мистеру Марстону важней всего, чтобы в доме всё было «по заведённому порядку», как он говорит. А когда Лайла закатывает скандал, получается, будто в пруд камень кинули: покой нарушен, всё разваливается. У миссис Хоули нервы тоже не самые крепкие, и у неё начинается «депрессия», как они это называют. Потом мистер Хоули начинает беспокоиться, а у него сердце слабое. Короче говоря, со всех сторон плохо. Понимаешь?

— Э-э… наверно.

На самом деле Ханна не поняла ничего. А больше всего её озадачивала странная связь Лайлы с кошкой. Яшма дополняла свою хозяйку, словно маленький демон, тёмный дух. И тут Ханне пришла в голову поразительнейшая мысль: что быть вместе с тем, кто тебя дополняет, это настоящее чудо, доступное не каждому. Неужели она и вправду в чём-то завидует Лайле? В Лайле воплотилось некое состояние, которого так жаждала достичь Ханна.

Девочка пожалела, что не может пробраться в салон, прислониться щекой к прохладному фарфору вазы и закрыть глаза. Она знала, что расслышала бы в пустоте вазы бесконечную музыку моря.