Глава 8

Что сказать о счастье? Ничего. Это всем уже наскучило. Счастье одних делает несчастными других. Вы становитесь ревнивым, подозрительным. Но почему это относится вроде бы к нам, а не к вам? И потом, разве я буду рассказывать вам о своей глупой улыбке? Разве рассказывают об улыбке, особенно глупой?

Я не буду ни пересказывать вам, какие очаровательные глупости мы говорили друг другу по ночам, ни описывать его манеру закладывать мне за уши мои волосы, ни теплоту его щеки на моей щеке, ни его взгляд, утопающий в моем взгляде.

Вот видите, я уже впадаю в плохой штамп.

Щека к щеке, глаза в глаза, рука в руке… Какими дураками мы становимся, когда любим! Какими глупыми, слащавыми, сентиментальными, безвольными, бездеятельными, эгоистичными, слепыми и глухими! Счастливая, я прогуливаю свою отрешенную от окружающего мира персону по улицам Парижа, меньше всего заботясь о том, пугаю или нет я тех, кто идет вместе со мной, — они для меня больше не существуют, или случайных прохожих — их я просто не вижу. Мне важно мнение только одного человека — Андреа, и его лицо — точная копия моего: тот же блаженный вид, та же улыбка до ушей, и поэтому, если его вдруг что-то удивит во мне, пусть высказывает все начистоту.

Шесть месяцев счастья. Разделенного. Беспорядочные воспоминания и чувство боли где-то в глубине моего существа, когда я их вызываю… Сплетение смеха, ног, дымка от сигарет… Смешение запахов «Дольче и Габбаны» и «Аллюра»… полные истомы нежные слова… на смену зиме приходит весна… мои руки судорожно впиваются в его тело… его голос сводит меня с ума… лучезарная темнота царит в моей комнате, когда я дремлю в его объятиях… охватившая нас лихорадка, наши восторженные возгласы и наши неутомимые объятия… только удовлетворенное желание сразу же вспыхивает снова… этот ничтожный мир для нас не существует… только он… только я… наши тела в полном единении… наш смех созвучен… мы катаемся по полу в облаке белых перьев из подушки, которую мы порвали в нашем бесчинстве… я шутя вырываюсь из его рук… потом даю себе волю и опрокидываюсь на спину… мои оголенные ноги приподнимаются… А после наслаждения — полное согласие… утопить свой взгляд в его ясных глазах… отдать свою шею его ненасытным губам… закурить сигарету, одну на двоих… ничего больше не желать… ни в чем больше не сомневаться… полная удовлетворенность тела телом, сердца сердцем… меня баюкают восторженные звуки слов любви, предназначенные мне… Восхитительная усталость на несколько мгновений оттягивает новый порыв страсти… обессиленные, мы лежим бок о бок… в тишине… и наши тела ликуют, потому что они вместе…

Он небрежно играет с разметавшимися по подушке моими длинными волосами, я провожу пальцем вдоль изгиба его поясницы… спокойная сила его распростертого тела, одно соприкосновение с ним жжет мне кожу и душу… нет, пока я в его объятиях, я ничего не боюсь… ничего… я дышу в такт биению его сердца, мое тело — это отражение его тела, его ноги крепко, словно цепью, охватывают мои ноги… он спит, а я смотрю на него, и тень от его ресниц на плохо выбритой щеке, его детская гримаса, его спокойно лежащая рука вызывают во мне неизмеримо страстные чувства…

И это я, которая бежала от любви, с готовностью бичевала ее! Так было со всеми, кроме Андреа. Мы — единая душа в двух телах, а когда они соединяются, мы уже и одно тело. Шесть месяцев я никуда не выходила. Я ничего не пила, не нюхала. И нормально. Я держала себя в руках, наслаждаясь его кожей, моя потребность к разгулу сгорела в пламени его глаз.

Жить любовью, «Эвианом» и «Мальборо лайт».

И верить, что этого достаточно.

Но этого оказалось недостаточно.

Мы были друг для друга спасительной соломинкой. Перилами, ограждающими пропасть.

Очень скоро я поняла, что наши мысли абсолютно во всем совпадают, и если он иногда пытается оспаривать мои убеждения, то лишь с единственной целью помочь мне одолеть мою неприспособленность к жизни в обществе, от чего он страдал и сам, и именно от ее убийственных последствий он хочет меня уберечь. Жалкий обман… Кто верит, тот ошибается? Наше влияние друг на друга парализовало нашу общую боль, и хотя душа моя была глубоко ранена, а я на веки вечные охвачена тоской, я поймала себя на мысли, что счастлива. И понемногу наше, казалось бы, неодолимое отчаяние впало в летаргический сон… К концу шести месяцев мы стали почти «как все». Если только это и правда было возможно…

Шесть месяцев счастья? Нет. Шесть месяцев отсрочки…

Резкое недовольство начало снова рождаться во мне, оно постепенно росло, потом стало вопить… как только я утрачивала бдительность. Как прежде.

Мы выходили только для того, чтобы поужинать. В одно из тех дурацких мест, куда рисковали заходить лишь редкие парочки, чтобы пощекотать себе нервы видом побоища разъяренных девиц, таскающих друг друга за волосы в спектакле, к их обоюдной радости, сплошь инсценированном. Белокурые шлюхи выставлены напоказ, ноги взлетают под шуршанье обшитых монистами платьев, а публика под позвякивание стаканов и приборов, под звуки расхваленной сверх меры веселенькой музыки и под звонкие песни поющих, срывая голос, и танцующих девиц обжирается, переглядывается.


Улица Сент-Оноре, 239, отель «Кост» или одно из тех мест, где вы в конце концов оказываетесь всегда, когда не знаете, куда пойти. Ну а мы просто хотели выбраться из-за запертых дверей. Нам необходимо было вдохнуть глоток воздуха. Но наверное, нам не стоило переносить наши сопереживания в эту развратную атмосферу. Ведь мы оба слишком хорошо были знакомы с ней.

При виде старых знакомых я едва уловимо меняюсь в лице, а они уже разглагольствуют у нашего столика, сетуют, что давно не видели нас за ним. Это Синтия, Изольда и Татьяна, они с усмешкой улыбаются мне — брови приподняты, локон закрывает один глаз — и удаляются, виляя задом, вспотевшие в своих куртках из обыкновенной кожи или кожи питона, вцепившись в свои сумки от Фенди, словно они помогают им удерживать равновесие. Я поздравляю Андреа, он познакомился сразу со столькими светскими женщинами. Он говорит, что с ними он даже не переспал бы. Но мне не смешно.

Я сжимаю свой бокал.

Бросив быстрый взгляд на зал, я замечаю всех: здесь Б. в T-shirt[16] от Коринн Кобзон, с ним какая-то уличная проститутка. Появляются придурок Бенжи, Джулиан и Крис, тоже в сопровождении уличных проституток, все подсаживаются к Б.

Как раз напротив меня, на другой стороне террасы, Витторио наливает вино в бокал Сибиллы, которая меня упорно игнорирует, а я узнаю ее только по платью с оголенной спиной от Валентино, которое мы покупали вместе. Кажется, она деблокировала материнское наследство, чтобы Витторио открыл свое дело, уж не знаю какое. Кассандра не разговаривает со мной с тех пор, как я встречаюсь с Андреа, под предлогом, что я, мол, человек «непоследовательный», да еще подбила на то же Сибиллу.

В эту минуту меня замечает Кассандра, она опускает свои очки от Гуччи и мечет в мою сторону испепеляющий взгляд.

Одиннадцать часов вечера, а вид у них всех уже блуждающий. Их мрачное хождение между террасой и туалетами напоминает мне о том, что ко мне не вернется уже никогда.

Я сжимаю свой бокал.

Мое радужное настроение, с которым я жила эти последние шесть месяцев, улетучилось. Я пью больше, чем надо бы. Мое отражение в зеркале, что находится как раз напротив меня, позволяет мне видеть, как я потихоньку разлагаюсь, словно картина, на которую плеснули кислотой. Мои волосы кучерявятся, глаза блестят каким-то нездоровым воодушевлением, щеки горят, руки дрожат, а под моим чистым лбом теснятся ужасные мысли. Злой гений былых времен снова постепенно овладевает мною.

Я сжимаю свой бокал.

Мы все же беседуем, но разговор звучит фальшиво, отчаянная попытка создать видимость полного взаимопонимания, но оно уже в прошлом. Мы говорим о других, к счастью, еще есть другие… Андреа рассказывает мне, что тот черный, который в начале ужина подошел поздороваться с ним, сын главы одного африканского государства, что когда они были в Роше, он носил золотые часы «Ролекс» (sic![17]) и каждую ночь ныл, что у его соседа по комнате, сына главы другого африканского государства, золотой «Ролекс» еще и с брильянтами, а Витторио устроил нечто вроде притона, а его отец торгует цветами, а Джулиан докатился до того, что его выставили из Бостона, уж очень он там развратничал, что же касается Криса, то он два года назад, когда был под коксом, пришил одного парня около школы самбы, но его отец дело замял, а отец Кассандры, моей бывшей лучшей подруги, торгует оружием, как и его собственный отец, и ему скоро предъявят обвинение… Но все это меня не интересует, и я начинаю рассказывать ему обо всех своих самых омерзительных былых похождениях. Кивком головы я указываю на своих прежних партнеров по распутству… Вот с ним у меня было… и с ним… и с ним… Отвратительный разврат, свальный грех в десять часов утра, оргии после десяти граммов кокса. Я преувеличиваю, я почти выдумываю. Он остается невозмутимым. Он разливает остатки шампанского, заказывает еще бутылку. Когда приносят кофе, я уже мертвецки пьяна. Он не лучше, но держится. Я задыхаюсь, мне надо выйти на воздух. Пошатываясь, я встаю, меня все больше мутит, но я скрываю это под победной улыбкой, я прохожу переполненный зал с поднятой головой, никто даже заподозрить не может, что я еле держусь на ногах. А у меня слишком высокие каблуки, и платье на мне слишком короткое. Я направляюсь к дамской комнате.

— Хелл! Как дела?

Это А.

— Хорошо, а у тебя?

— Я тебя целую вечность не видел!

— Да, уже шесть месяцев, как я ушла в подполье.

— Говорят, ты живешь с этим парнем на «порше», что живет на авеню Фош, с Андреа?

— Да.

— И давно?

— Шесть месяцев.

— Тогда все понятно.

— Верно.

— Куда-нибудь пойдете потом?

— Нет, не думаю, я не совсем в форме…

— Ты всегда умела справляться с подобными пустяками…

— А сейчас не умею…

— Возьми…

Он сует мне пакетик.

— Спасибо. Не ожидай меня, я верну его тебе за столом. И заодно поздороваюсь со всеми.

Я вхожу в туалет, он отделан как роскошный дом свиданий. Там постоянно толпится целый рой проституток, они пытаются прихорошиться, разглаживая свои ранние морщины, и, после UV придавая лицу загорелый вид, щедро покрывают его «Терракоттой». Вот тут-то и обнаруживается их самозванство: содержимое их сумок нефирменное, они без тени смущения достают из них тушь для ресниц и губную помаду из супермаркета… Простите, извините меня, я хотела принять кокс, спасибо. Я закрываюсь в кабинке и достаю из своей сумочки от Вюиттона пакетик. В одно мгновение ко мне возвращаются мои прежние рефлексы, а к моей кредитной карточке — ее утраченное было полезное предназначение. Я осторожно высыпаю крупинки на закрытую крышку унитаза, лихорадочно сворачиваю двухсотфранковую купюру. Опускаюсь на колени и смотрю на пять полосок. Вдыхаю… Одну… Вторую… Меня охватывает эйфория. Я делаю паузу. А потом — третью. Четвертую. Пятую… Почему я лишала себя этого целых шесть месяцев? Суррогат счастья: шесть сотен за грамм. С трудом я поднимаюсь с колен, ударяюсь лбом о стенку, но боли не чувствую.

Я рывком распахиваю дверь, она с грохотом бьет соседнюю. В льстивом свете комнаты зеркало отображает мою очаровательную юность, капля крови блестит над бровью. Я снова безбоязненно встречаю своих демонов. Теперь я иду уверенной походкой. С непринужденным видом прохожу через зал, мне кажется, будто я пробудилась после долгого сна. Я возвращаю А. остатки кокса, меньше полграмма… Я сообщаю ему об этом с некоторым смущением, он не возражает, даже наоборот. Я обхожу их стол, здороваюсь со всеми этими мерзкими типами, созданными только для Ночи, моими бывшими партнерами по гнусному разврату, и они возникают в моей памяти с позеленевшими рожами, неузнаваемые, с заплетающимися языками и бессвязными мыслями, в слезах из-за того, что оказались бессильными. Но я чувствую свою связь с ними.

Я возвращаюсь к нашему столику, но мое место занято. Андреа как ни в чем не бывало болтает с одной из подружек своей сестры, которая сочла, что ее близость к его семье позволяет ей расположить свою задницу на моей розовой пашмине. Стоя перед ними, я достаю сигарету из пачки, которую оставила на столе, резко щелкаю «Дюпоном», в несколько приемов глубоко затягиваюсь.

— Добрый вечер, — говорю, выпуская струю дыма.

— О, добрый вечер, прости, я села на минутку на твое место, но я так давно не видела Андреа… — мямлит она, глядя на меня широко раскрытыми светло-голубыми глазами.

— Если тебе нравится мое место, можешь сидеть и дальше.

Андреа улыбается, но в глазах у него тревога.

— Она шутит.

Он встает.

— Что на тебя нашло, не собираешься же ты устроить скандал из-за того, что подруга Габриель на минутку села на твое место?

— Во всяком случае, не это мое настоящее место.

— У тебя, должно быть, приступ паранойи? Ты приняла что-нибудь?

— Да, мой дорогой. Полграмма, мой дорогой. Ну и что?

Мне хочется, чтобы он рассердился, сорвался хотя бы на мгновение, его выдержка бесит меня. А он просто смотрит на меня почти с презрением и извиняется за меня перед этой дурочкой, которая все еще торчит здесь, словно фарфоровая ваза, пялит на нас глаза и не осмеливается уйти не попрощавшись.

Я беру свою пашмину. Андреа удерживает меня:

— Куда ты? К ним?

— Я хочу уйти. Поеду в «Кабаре».

— Хорошо. Я с тобой.

Он расплачивается. Мы сматываем удочки.

Он подает мне руку. Я почти вишу на нем. В машине я опускаю стекло, от свежего воздуха мне становится легче. Я откидываю свое сиденье, вытягиваю ноги. И принимаюсь во все горло распевать, смеяться, хохотать! И ужасно гримасничать. Андреа не выдерживает и тоже смеется.

Я достаю бутылку шампанского, которую мы не допили, я ее утащила, спрятав под пашминой. Я пью из горла́, словно алкоголичка, и умоляю его последовать моему примеру. Он покоряется. Вид у него бравый… Он приканчивает бутылку, бросает ее на дорогу, на площади Согласия, и она прямо-таки взрывается с диким шумом. Ради забавы я строю из себя пошлячку и стараюсь втянуть в эту игру его.

Мы с шиком подъезжаем к «Кабаре», балбесы, желающие произвести впечатление. С самодовольным и развязным видом он бросает ключи от машины водителю заведения. Тот кидается ему на шею, выражая свою радость от встречи. Чтобы сократить эту трогательную сцену, я изображаю из себя путану-иностранку и со смешным акцентом властно требую, чтобы он последовал за мной:

— Дорогой, поторопись же!

В зале разыгрывается вымученная светская комедия. Ведь шесть месяцев мы нигде не появлялись. Столько знакомых потеряно из виду, теперь всем надо объяснять, где я ужинала, где пропадала все это время, что делала, собираюсь ли летом в Сен-Тропез или в Марбелью, или на Ибицу, или на Сардинию, а может, на яхте, если я еще встречаюсь с этим, как там его, и почему я больше не звоню, и где я купила свое платье, и как я познакомилась с Андреа… Да, да, я очень хочу выпить. Водки, сделай одолжение, и со льдом… И апельсиновый сок… Нет, я не теряю хороших привычек… Да ладно, успокойся, я не алкоголичка, нет… Наоборот, я всерьез завязала… Передай мне свой пакетик, ты моя любовь… Все хорошо… Да, а у тебя… Нет, нет, я не вышла замуж, с чего ты взяла… Нет, я не забыла… Я тебе не звонила, потому что… потому что… Да, водки, если тебе не трудно… Что новенького… ничего, все как обычно… Кто заказывал шампанское… нет, я уже достаточно выпила… О’кей, не сердись, разве только один бокал… О, как поживаешь, душа моя?.. Да, это долго тянулось… У тебя нет немного кокса?.. Скоро увидимся… Ты совсем черный… Откуда приехал?.. Это как же… Слушай, с пустым стаканом в руке я чувствую себя дурочкой… Водки с апельсиновым соком, большое спасибо… Андреа, любовь моя, я тебя повсюду искала, где ты был?

— На служебной лестнице, там одна моя «бывшая», немного поласкала меня.

— Ладно, все в порядке, ты не очень скучаешь?

— Совсем не скучаю.

Я в таком состоянии, будто напилась политуры, мне трудно ориентироваться. Комната перед глазами кружится, но я все же иду, не падаю, и то, что я в стельку пьяна, меня нисколечко не огорчает. Наоборот, я ликую.

Четыре часа утра. Теперь уже «Куин», все такие же дурацкие физиономии. Все мертвецки пьяные, грязные. Вот и все различие. Кокс, который мне дали, кончился, мне плохо, и, устав клянчить его, я покупаю два грамма и направляюсь к туалетам, иду, словно через выгребную яму, какие-то липкие от пота тела жмутся ко мне, два педика, самая дешевка, сверх меры напичкавшиеся экстази, обнимаются, пускают слюни и враждебно смотрят на меня из-под изукрашенных пирсингом бровей, их угрожающие взгляды леденят меня. Чтобы пройти без очереди, я делаю вид, будто мне плохо. Служитель сортира предлагает мне карамельку на палочке. В кабине я загружаю свой нос и выхожу — суровая, с помертвевшими деснами, но очень довольная собой. Вхожу в зал. Я иду, виляя бедрами и без зазрения совести расталкивая отвратительные потные тела, которые попадаются мне на пути.

Я возвращаюсь к Андреа. У него на каждом колене по девице, на лице какая-то сардоническая улыбка, и выглядит он последним негодяем. Он без меры пьет. Я ногой опрокидываю на столе несколько стаканов. Какой-то прихлебала возмущается, Андреа резко осаждает его. Я силой стаскиваю с его колен обеих девок и впиваюсь губами в его губы. Жадно целую его, мои руки проскальзывают под его рубашку, гладят его тело, которое я так хорошо знаю. Сидевшие с ним за столиком испаряются. Я одну за другой расстегиваю пуговки на его джинсах, и нас уносит порыв взаимной страсти, мы не в силах погасить его и постепенно переходим к неизбежной близости… Мы занимаемся любовью. На глазах всего «Куина». Моя радость удесятеряется от присутствия стольких людей, хотя наши сладострастные движения могут показаться обманными, а мои вскрики заглушает слишком громкая музыка…

Я отстраняюсь и сажусь рядом с Андреа. Несколько человек смотрят на нас, в глазах у них ужас, и мы уходим под чей-то дьявольский хохот. Мы не уважаем ничего и никого, даже самих себя, мы наделены единственным даром — мы навсегда освобождены от ига всяческих запретов. Я не могу удержаться от смеха. Я пьяна от шампанского и от своего распутства.

И хочу продолжать. Я еще не насытилась.

Хочу с еще большей силой, хочу невозможного.

Мы выходим на улицу. Путь от «Куина» до машины нескончаем, мы напрягаем остатки сил, чтобы идти пристойно и не ткнуться лицом в пыльный тротуар. В свете электрических фонарей мы проходим мимо невольных свидетелей, и понемногу в моем мозгу зарождается мысль, что мы смешны. Смешны. Жестикулирующие марионетки. Я валюсь на сиденье. Елисейские Поля вращаются вокруг меня, я пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть этот утомляющий меня манеж, в центре которого нахожусь, но виски мои словно сжаты тисками, и я не могу сделать это и смотрю широко раскрытыми глазами на жалкий спектакль своего вырождения. Безвольное тело, которое бьет лихорадка, кое-как прикрыто платьем с потускневшими блестками. Руки в конвульсиях. На лицо страшно смотреть: запавшие глаза, блуждающий взгляд, застывший рот. На бледной коже полосочка крови, это я разбила бровь. Я ищу в своих глазах привычный свет. И не нахожу. Я разглядываю какую-то незнакомую женщину. Незнакомую женщину с потухшим взглядом.

Подумать только, Андреа еще способен втиснуть на стоянке между двумя машинами свою… Я сижу как пригвожденная. Он настаивает, чтобы я вышла. Я отказываюсь. В конце концов он осторожно тянет меня за руку, и я выбираюсь из машины. Мои судорожные движения смешны. Наконец я стою на тротуаре. Лишь одно мгновенье, а потом мои обессилевшие ноги подкашиваются, и я падаю. Меня тошнит. Это поднимается во мне словно приступ ярости, я хочу выплеснуть свое отвращение, свою ненависть и те литры алкоголя, которыми я налилась. Я стою на коленях, согнувшись пополам, меня выворачивает наизнанку, и излишества этой ночи и моей повседневной жизни гнусными брызгами выплескиваются на мое платье от Лолиты Лампика, а тишина в те минуты, когда я давлюсь от ужасных усилий, угнетает. Как в каком-то кошмаре я фонтанами изрыгаю литры водки, литры шампанского, свои утраченные иллюзии, фантомы, которые преследуют меня, и все это выплескивается на темный асфальт жидким и грязным взрывом, который отдается в моей голове фатальным приговором моему нравственному падению. Я в полной отключке. Я не хочу подняться с колен, не хочу встретиться взглядом с Андреа. Я опускаю голову, чтобы скрыть свои жгучие слезы. Я хочу здесь умереть.

Андреа поднимает меня, одна рука под моими коленями, другая обнимает за плечи, он несет меня к машине и увозит. Я умираю от усталости и стыда, я кладу голову ему на плечо, у меня вид покойницы. Привычный запах его квартиры приводит меня в чувство. Неторопливо он ведет меня через комнаты в ванную. Сажает на край ванны и смоченным полотенцем осторожно обтирает мне лицо, перемазанное макияжем и слезами. Терпеливо, пока от них не остается и следа. Пока зеркало не являет мне образ бледного ребенка с печальными, окаймленными темными кругами глазами. Он чистит мне зубы.

— Сплюнь.

Я сплевываю. Потом он расчесывает мои отяжелевшие волосы, аккуратно, чтобы не сделать мне больно. Снимает туфли от Прада и платье. Заставляет надеть необъятную рубашку. Берет меня за руку и ведет в свою спальню. Укладывает, укрывает до подбородка. Моя голова лежит на середине подушек. Он держит мою руку. Я помню нежность чистых простыней и чувство умиротворения от того, что моя рука в его руке. Потом я провалилась в сон.

На следующий день все повторилось. И даже еще хуже…

Загрузка...