Хороший сын

1

На свет я появился в тот самый день, когда началась Заваруха.

— Верно, Ма? — спрашиваю.

— Так она с тебя и началась, сынок, — откликается мама, и мы все смеемся, кроме нашего Пэдди. Он прыщавый и вообще урод. С такой рожей явно будет не до веселья. Я его даже едва не пожалел. У Пэдди на шее замечаю здоровенный непотребный засос. Шикарный компромат — будет чем отразить следующий его наскок!

В нос заползает приторный цветочный запах моющего средства и смешивается со сладким вкусом хлопьев во рту — мимо проходит Ма с оцинкованным ведром и шваброй. Раз Ма решила мыть двор — значит, что-то не так. Наверное, с Папаней снова беда.

— Мамуля, тебе помочь? — спрашиваю.

— Не, сынок, — отвечает она и скрывается за входной дверью.

На меня даже не взглянула. А мне за нее тревожно после вчерашнего.

— Маму-уля, тебе памо-очь? — передразнивает Пэдди писклявым голосом. — Подлиза мелкая.

— Я маме скажу, — предупреждаю я его.

— Я мамичке скажу-у… — тянет Пэдди.

Я смотрю на Мелкую Мэгги и сигналю глазами: «Не выношу этого гада, а ты?» Она отвечает так же: «Ненавижу эту жирную свинью!» Разговаривать взглядами меня научил один монах на Пещерной горе. Я тренировался, как настоящий Джедай, только вместо Светового Меча у меня было собственное лицо. И я стал прямо Люком Скайуокером. Миссия: защищать всех слабых и мелких членов семей от страшного зла — старших братьев. А теперь наша Мелкая учится у меня телепатии.

Чтобы проверить, как она усвоила урок, я посылаю ей мысль: «Ладно, не парься, его сейчас собьет машина, а потом грузовик расплющит ему башку и глаза вылезут наружу». Мелкая Мэгги фыркает. Мысль поймала. Я вообще считаю, что мы с ней — близнецы, родившиеся с разницей в несколько лет в результате важного генетического супер-эксперимента, который проводило ЦРУ.

Пэдди встает, оставив грязную тарелку на столе, как будто он король Фарух.

— Не смей эту гадость маме оставлять! — требую я.

— Маменькин сынок! — огрызается он.

— Заткнись, ты, — говорю. — У меня, по крайней мере, нет засоса на шее.

Мелкая Мэгги хихикает и давится, хлопья вылетают у нее изо рта прямо Пэдди на джемпер — совсем как у той девчонки из фильма «Изгоняющий дьявола», который я видел в молодежном клубе имени Папы Иоанна-Павла II.

— Это все из-за тебя, придурок недоделанный! — И Пэдди отвешивает мне подзатыльник.

Я пытаюсь его лягнуть, но попадаю по ножке стола.

Пэдди ржет, отряхивая джемпер.

— А еще говорят, ты у нас умный. В гимназию он пойдет! Ой, держите меня!

— Уж поумнее тебя, тупицы, — говорю. — Кстати, твоей подружке нравится, что ли, сосать прыщи у тебя на шее?

Пэдди прыгает на меня и пытается повалить вместе со стулом.

— Мамуля! — ору я в сторону заднего двора.

— Чего! — орет мама в ответ.

От ее голоса наш дом дрожит, как при бомбежке, и Пэдди сразу отпускает меня. Даже Мохаммед Али крепко подумает, стоит ли связываться с нашей мамой.

— Нет, ничего! — кричу я.

Пэдди хватает со спинки стула свой блейзер и вылетает из комнаты. Я поднимаю брови и улыбаюсь Мэгги.

— Победа за мной! — И демонически хохочу, как Граф из «Улицы Сезам».

На мамином кухонном столе черт знает что творится. Я подскакиваю к раковине, хватаю мокрую тряпку и живо несусь назад, пока Ма не вошла и кого-нибудь не прибила. Кого-нибудь, значит, меня. Хоть я и считаюсь в семье хорошим сыном, но, если Мелкая Мэгги чего набедокурит, попадает обычно мне, потому как она младшая, а мне велено за ней присматривать. Если Мэгги, например, меня подожжет, мама все равно мне же и открутит голову за то, что я подпустил сестру к спичкам.

Вытирая стол, вижу в матовом стекле свое отражение. На нем я очень похож на маленького негритенка — мы для таких собираем посылки в школе. Я им обычно отправляю молочную рисовую кашу. Консервные банки с этой кашей нам выдают бесплатно в социальном центре, потому что мы — бедные, и присылают их из особого места, которое называется «Съедобная гора» — она вся состоит из банок с рисовой кашей и говяжьей тушенкой. Она, наверное, где-то в Швейцарии.

Я когда-нибудь стану президентом Ирландии. Я буду ужасно хорошим и добрым президентом. Всех голодающих маленьких негритят перевезу в Белфаст, где беднякам бесплатно раздают еду, и здесь они смогут жить в новых домах — вроде тех, которые сейчас строят в конце нашей улицы.

Негров я вообще-то видел только по телевизору. Кроме тех, которые голодают в Африке, есть и другие, которых насильно увезли в Америку и сделали там рабами — это, конечно, было не очень красиво, но там им, по крайней мере, дали хоть какую-то одежду. По Америке ходить голышом не разрешается. По Белфасту тоже. Ну, разве что в районе у протестантов. Протестантов я тоже видел только по телевизору.

— Микки, ну хватит ворон считать! — Мэгги тянет меня за рукав. — В школу опоздаешь.

Я швыряю тряпку в раковину и бегу через гостиную наверх. К себе в комнату пробираюсь на цыпочках, чтобы не разбудить Папаню. Ма все-таки его впустила, когда он пришел среди ночи и начал колотить в дверь. Он привел с собой каких-то чужих дядек. Я стоял на верхней площадке и все слышал. Я рассказал Пэдди, что они говорили про какие-то деньги, а еще, что Папаня плакал. Дядьки пообещали, что сегодня придут снова.

Пэдди думал, что на этот раз Папаня уже не вернется. Думал он! Когда Пэдди пытается думать, ничего путного у него не выходит. А Папаня все равно каждый раз возвращается.

Хватаю портфель, бегу вниз, обратно на кухню.

— Ма, я пошел! — кричу во двор.

— Умыться не забыл? — откликается она.

— Не!

Смотрю от двери на Мэгги, делаю вид, что ковыряю пальцем в носу и вытираю сопли о джемпер. Она смеется в ладошку. Ей кажется, я вроде этих, из телевизора. Вроде «Лорела и Харди» или «Эббота и Костелло». Мы в них иногда играем. Мэгги говорит: нечестно, что мы никогда не играем в смешных девчонок, а я ей на это — не я же виноват, что смешных девчонок не бывает. Если бы бывали, их бы показывали по телевизору, верно?

Показываю, что вскакиваю на коня и мчусь вперед, огибаю стол и стул, проскальзываю в полуоткрытую дверь гостиной, объезжаю Папанин стул, потом диван.

— Чем-пи-он, вол-шеб-ный конь! — пою, отдавая салют телевизору. Галопом — через входную дверь. Мэгги бежит следом.

— Только на улице так не делай, Микки! — просит она.

Можно подумать, это ей велено за мной присматривать.

— Я ж не дурак, — говорю. — Давай дуй обратно. И заталкиваю ее назад в гостиную.

Пустырь перед нашим домом превращается в бескрайнюю прерию, а древние полуразвалившиеся домишки справа — в заброшенный город времен Золотой Лихорадки, где-то на Диком Западе.

Чемпион уносит меня в сторону заката.

— И который, мистер Доннелли, по-вашему, час? — спрашивает мистер Макманус.

Я стою в дверях, разглядывая носки ботинок.

— Извините, сэр.

Смешной он тип, наш мистер Макманус, — ругает меня за опоздание, но я-то знаю, что ему наплевать, я же телепат. Очень мои способности помогают, когда надо узнать, что человек взаправду думает, а что нет. Сейчас мистер Макманус только понарошку сердится, а я делаю вид, что мне стыдно.

— Иди садись, Доннелли, — говорит мистер Макманус и снова утыкается в книжку.

— Ну, чего тут происходит, Пердун? — спрашиваю, втискиваясь за парту.

— Да обычная хрень, — отвечает.

— Ну, раз уж мы все наконец собрались, — мистер Макманус бросает на меня косой взгляд, — давайте проведем небольшой конкурс. Напишите сочинение длиной в страницу на свободную тему. Победителя ждет приз. Ну а кто не хочет участвовать — просто тихо посидите.

Все стонут. Основную программу мы сто лет как прошли, теперь только и делаем, что поем и читаем всякие истории, и всех это достало. Меня, правда, нет. Я люблю песни и истории. Так что я напишу свое сочинение. Надо, чтобы Крутые Парни его не увидели — они с удовольствием грохнут меня, потому что я умный, но не крутой. Слава нашему Господу, Пресвятой Богородице и Младенцу Христу, у меня есть друг Мартин, Мартун-Пердун. Пердун — классный парень и тоже крутой, но он не из них. Не будь его, меня бы уже раз семнадцать прикончили.

МОЙ ПЕС КИЛЛЕР

Не лучшее из моих стихотворений, но это я так, развлекаюсь. Интересно, а в стихах можно писать неправду? Они сдохнут от зависти, если решат, что у меня есть собака.

— Ну, участники конкурса, закончили? — спрашивает учитель.

— Да, сэр.

Все фыркают и таращатся на меня и еще на двух умников, которые откликнулись. Я вечно что-нибудь такое выпаливаю. А чего бы, казалось, не придержать язык, пока я не выберусь из этой школы и не перейду в гимназию Святого Малахии?

— Кто читает первым? — спрашивает мистер Макманус.

— Я, сэр! — вызывается Прыщ.

Все переглядываются, усмехаются. Ладно, хоть от меня отцепятся. На Прыща можно положиться. Он всегда первый. Первым поднимает руку, первым вызывается что-то сделать, первым получает по башке. Впрочем, на экзаменах я его сделал, потому как в классе я иногда нарочно отвечаю неправильно, а там не стал.

Прыщ откашливается и читает каким-то загробным голосом, прямо как у пришельца. Про горы, море и чего-то там про красоту. Можно подумать, кого-то в Ардойне все это колышет. Мог бы за столько-то лет и усвоить, что есть вещи, про которые при Крутых Парнях лучше помалкивать.

«Крутые Парни»: в главных ролях — Близнец Макколи-Козявка и Близнец Макколи-Громила, в остальных ролях Шлюхован и Павиан Макерлан. Филим про отстойных придурков: как они плохо учатся и выносят мозг всем, у кого он есть. Скоро на ваших экранах.

Близнец-Козявка таращится на меня и жует соломинку — нам такие выдают в придачу к бутылкам с молоком. Спер откуда-то, потому что молока пока не давали. С него станется. Его здоровый глаз так и прожигает меня насквозь. Другой — направлен на макет замка Каррикфергюс. Кривой глаз проследил за пулей, которая оцарапала его лицо, да так и не вернулся на место. Будь я этим глазом, тоже бы не стал возвращаться. Чтоб не видеть в зеркале свою рожу.

— Благодарю, мистер Кэмпбелл, вижу, что вы постарались и получилось неплохо, — говорит Сэр. — Ну, кто следующий? Мистер Клоуз?

Краткая справка: Шон Клоуз, он же Шлем-Башка, взят под наблюдение, переехал на мою улицу месяц назад, из богатеньких значит наверняка двойной агент протестантов, потому как где вы видели богатого католика; друзей нет, любит выпендриваться. Вывод: последняя сволочь.

К Шлему не суются, потому что в первый его день в школе кто-то попытался ему накостылять и получил в ответ по физии приемом карате. Это крайне подозрительно. Шпион-протестант, владеющий кунг-фу? От них можно всего ожидать!

— Мой рассказ называется «Шмель по имени Монти», — произносит Шлем-Башка. Я фыркаю громче всех. — Монти родился в Суррее и работал летчиком на «Спитфайрах». Он был близоруким шмелем и носил очень большие очки…

Бубнит дальше, но я не слышу. Мне уже и так ясно, что рассказ выйдет суперским. Про некоторые вещи все понятно с самого начала. Если бы он читал домашнее задание, я бы сказал, что ему помог его богатенький папашка. Мало того, что он вперся в новый дом, рядом с нашим, и в мой класс, он еще хочет впереться на мою территорию. Это мне здесь положено писать супер-рассказы.

Я бы до такого сюжета никогда не додумался. Никогда. Вот разве что учился бы не в Ардойне, а там, где чему-то учат. Ладно, после лета я все равно отсюда отваливаю. Гимназия Святого Малахии, привет! Уж там-то я научусь писать супер-рассказы ничуть не хуже этого козла.

Но сегодня он, похоже, возьмет надо мной верх. А этого я допустить не могу. Ни фига у него не выйдет!

Запихиваю тетрадку сзади в штаны и встаю.

— Сэр, можно выйти?

— Прерывать человека невежливо, мистер Доннелли, — сообщает мне Сэр.

— Очень надо. — И хватаюсь за ширинку, мол, прямо сейчас описаюсь. Как будто давно уже невтерпеж. Как типа «Ох, совсем невмочь. Боженька, сейчас помру». Да ладно, я просто придуриваюсь. Хотя даже сам себе поверил, а это уже неплохо. Молодец я. Может, стану актером, когда вырасту?

Сэр указывает мне на дверь жестом скучающего короля. В коридоре все двери классов открыты, и учителя косятся в мою сторону, когда я несусь мимо. У двери миссис О’Халлоран я притормаживаю и всовываю голову в ее класс. У нас с ней есть своя общая тайна. Она поднимает глаза, улыбается.

— Кого я вижу, Майкл Доннелли! Ну-ка, дружок, зайди на минутку, — воркует она, точно голубка.

Я влюблен в миссис О’Халлоран. Она только мне доверяла относить ее бумаги мистеру Макдермоту. Называла меня «Булочкой с изюмом». И еще Котенком. Говорила, что я не как все. Не как другие мальчишки. В последний день учебы в ее классе я купил ей бусы. За целых пятьдесят пенсов. На них висело золотое сердечко, а на нем сзади было написано: «Люблю тебя».

— Вот, ребята, посмотрите на мистера Майкла Доннелли, — говорит она, положив мне руку на плечо, а у меня мурашки так и бегут по коже. — Он один из… да нет, он просто самый лучший ученик, какие когда-либо были в школе Святого Креста.

Я пупею. Рожа делается красная и горит, будто выпоротая задница.

— Он поступил в гимназию Святого Малахии. И это неудивительно. Видите, ребята, чего можно добиться, если много и упорно работать.

Смотрит на меня и так и сияет. Вообще-то это секрет, но, думаю, если ребятишки из ее класса узнают, нестрашно. И вообще она права. Я упорный. У меня есть план. Выбраться из этой школы. Выучиться. Уехать в Америку. Заработать много денег. Перевезти туда Мэгги-Мелкую и маму, чтобы жили в моем пентхаусе.

— Спасибо, миссис О’Халлоран, — мямлю я голоском пай-мальчика, чтобы ученики видели, как она права.

— Мы тут будем очень по тебе скучать, — произносит она, улыбаясь. А потом шепчет: — Ты ведь зайдешь сегодня ко мне повидаться после уроков?

— Да, миссис О’Халлоран, — говорю, а сам так раскалился, что того и гляди взорвусь — человек-бомба.

Пнув ножку ее стола, улыбаюсь и быстренько выхожу. Вырасти бы поскорее, чтобы сбылись все мечты, вот только главная моя мечта — вернуться в класс П-3 к миссис О’Халлоран.

В туалете вытаскиваю тетрадку. Выдираю свой стих, рву на куски, швыряю в унитаз и смываю навеки.

Вхожу обратно в свой класс, все на меня пялятся так, что я опускаю голову, когда иду к парте. Прячусь под нее, как будто шнурок развязался.

— А, мистер Доннелли. Мы вас дожидались, — сообщает мистер Макманус.

— Почему, сэр? — спрашиваю я, делая вид, что тупое бревно. Крутое бревно к тому же.

— Вы, как я понял, тоже участвовали в конкурсе, — говорит он.

— Нет. — Звучит нахально.

— Встаньте, мистер Доннелли, — приказывает Макманус. Похоже, его пробрало. В классе пыхтят, перешептываются. — Вы хотите сказать, что ничего нам не прочитаете?

— Прочитает, сэр. Я видел, как он что-то пишет, — подает голос Пердун, опускает голову на локоть и ржет.

— Ну? — говорит Сэр.

— Да нет же. Вот, глядите. — Я показываю чистые страницы. — Во.

— Вы меня сегодня сильно нервируете, мистер Доннелли. Сперва опоздали, теперь вот это. И что, как вы думаете, вас ждет, если вы позволите себе такое поведение в Свят… в средней школе? Постойте-ка вот так немножко — может, вспомните, что вы там написали. — И мистер Макманус отходит к двери покурить.

Какое ему вообще дело? Я хорошо отношусь к мистеру Макманусу, но иногда ему будто вожжа под хвост попадает.

— Во вляпался, — ржет Пердун.

— Ты зачем болтаешь?

— Я же видел, как ты пишешь. А теперь прикалываешься. Что, правда ничего не написал? — спрашивает он и этак картинно поднимает брови.

Мне совсем не хочется ссориться с Пердуном, потому как он мой лучший школьный друг. Единственный друг. После уроков мы не общаемся, потому что он живет на другом конце Ардойна, рядом с протестантским районом, а мне туда ходить не разрешают из-за беспорядков. Через несколько недель начнутся каникулы, и мы будем видеться совсем редко. А после каникул я уйду в Святого Малахию, а он, как и все остальные, — в Святого Габриэля. Интересно, а куда пойдет Шлем-Башка? Этот выпендрежник с белесыми волосами и голубыми глазами, этакий «полюбуйтесь-ка на меня, на мои супер-рассказики и чистенькую форму».

Мистер Макманус входит обратно, а за ним директор, мистер Браун.

— Доннелли, подойди сюда, — говорит мистер Браун, и я иду, потому что с этим лучше не связываться.

У меня не бывает проблем с учителями. Я хороший мальчик. И вряд ли это из-за моего стишка. Видимо, что-то связанное со Святым Малахией. Мистер Браун посоветовал пока не трепаться об этом другим ребятам, а потом взглядом договорил: «Если хочешь остаться живым». Мистер Браун что-то шепчет мистеру Макманусу, вид у него страшно серьезный. Потом мистер Браун кладет мне руку на спину и выталкивает в коридор.

Я стою у окна и гляжу на заасфальтированную игровую площадку, усыпанную стеклом и заляпанную краской из бомбочек, которые Крутые Парни бросают по вечерам через стену. В окне отражается мистер Макманус — накрыл рот ладонью, смотрит в пол. У мистера Брауна одна рука в кармане, другой он чешет лысину. Что-то не так. Похоже на сцену из филима, когда кому-то сообщают важную новость, но при этом играет музыка и слов не слышно, хотя всем понятно, о чем говорят. Обычно герой узнает, что смертельно болен, или что родители его погибли в автомобильной катастрофе. Только у нас нет машины, значит…

— Иди за мной, — командует мистер Браун.

Я иду, но все время оглядываюсь на мистера Макмануса, который все стоит у двери и улыбается мне как будто… У меня лейкемия! Шла же у меня в прошлое Рождество кровь из носа. Голова начинает кружиться, слегка.

В конце коридора дверь в кабинет мистера Брауна открыта. Он заходит. Я жду.

Лежу на больничной кровати, родные стоят вокруг на коленях и плачут. Я приподнимаюсь и говорю: «Прощаю вас всех. Даже тебя, Пэдди». Улыбаюсь, дотрагиваюсь до его головы и умираю.

— Входи, Майкл, — говорит мистер Браун. Впервые за семь лет он назвал меня не по фамилии.

Чтоб я сдох! В кабинете сидят Ма и Папаня. Одетые по-воскресному. Чо-то это мне совсем не нравится — как будто сериал какой-то.

— Садись, сынок, — предлагает Папаня сладким голоском.

Надеюсь, мистер Браун не унюхает сквозь мятную конфету, как от него разит перегаром. Сажусь в пустое кресло.

— Майкл, я помню наш с тобой разговор касательно предложения, поступившего тебе из гимназии Святого Малахии, и хочу тебя заверить, что все мы здесь, в Святом Кресте, очень тобой гордимся, — говорит мистер Браун, нервно тиская руками бумаги на столе. — Но ты, Майкл, уже совсем взрослый, и есть определенные вещи, которые ты должен понимать. — Складывает пальцы в замок и постукивает обеими ладонями по столу. — Майкл… Твои родители попросили меня с тобой поговорить, объяснить тебе, что…

Ма кашляет, ерзает в кресле, смотрит в пол.

— …к сожалению… Майкл, ты не сможешь учиться в гимназии Святого Малахии.

Губы мистера Брауна продолжают двигаться, но звук вдруг пропал. Сосредоточься, Микки — хватит ворон считать! До меня долетает что-то про «пять лет… расходы на дорогу… форма и учебники… два автобуса туда, два обратно».

— Я люблю ездить на автобусе, — бормочу я и бросаю взгляд на Ма, ожидая поддержки, но она уставилась на мистера Брауна — а тот встал со стула и, пока говорит, щелкает жалюзи.

Дыхание отдается у меня в ушах. Я все не могу взять в толк, что он там вещает, — как когда Пэдди то убавляет, то прибавляет звук в телевизоре, чтобы меня позлить.

— Твоим родителям это не по средствам, Майкл. И они очень, очень этим расстроены, — говорит мистер Браун.

Ма красная как рак. Ничего она не скажет. А тот, кто заблокировал звук у меня в голове, заодно высосал из меня всю силу. Кто это — пришельцы? Русские? Протестанты!

— Ты будешь учиться в Святом Габриэле, как Пэдди. — Папаня с улыбкой кладет свою противную руку с оранжево-коричневыми пятнами от никотина мне на плечо. Это значит, мне снова придется донашивать старую форму Пэдди, чем я и занимаюсь всю свою жизнь. Донашивать за Пэдди все. Даже его гребаные трусы.

Гляжу на Папаню и сознаю с абсолютной, полной уверенностью, что человек этот мне не отец. И с той же уверенностью вижу — потому что глаза у него стали совсем маленькие и плоские — что это он во всем виноват. Все плохое в нашей семье случается только из-за него.

— Ну мы тогда пошли, сэр, — говорит Папаня, выставляя перед собой руку, делая вид, что не хочет никому причинять неприятностей, хотя он сам — наша главная неприятность.

— Вы можете забрать Майкла домой, помочь ему… привыкнуть к этой мысли, — предлагает мистер Браун.

— Да нет, пусть он лучше здесь поиграет с дружками. Правда, сын? — не соглашается Папаня.

С дружками! У меня всего один друг. Вот сколько он про меня знает. И — нет, я не желаю здесь оставаться.

— Я бы хотел пойти домой, — говорю я.

— Конечно-конечно, — поспешно произносит мистер Браун: он бледен и стремительно шагает к двери. — Пойду твой портфель принесу.

Молчание. Мы глядим в окно, а там солнце вылезает из-за большого плюшевого облака. Мы все щуримся и поворачиваем головы, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

— Я, — начинает Папаня. — Микки… — Он вздыхает, с наждачным звуком проводя ладонью по небритому подбородку. — У меня для тебя большой сюрприз. Сегодня вечером покажу.

Я вижу у него на лице дурацкую ухмылку. Проверяю Ма: она без понятия. Папаня наш — известный врун. Ма кивает мне, потом Папане, широко открывая глаза. Это означает: Микки, прошу тебя, не зли папу. Ради меня. А то сам знаешь, что будет.

Ладно, Ма. Только ради тебя.

То, что у нас нет денег, я знаю, и никогда не стал бы ее этим доставать.

— Большой сюрприз? Да ну? Класс! — восклицаю я, как какой-нибудь пай-мальчик из телевизора. Смотрю в окно. И тут на меня нисходит, будто Святой Дух. — Собака, да? Пап, это так здорово, что все остальное уже неважно.

Ха. Вот я и взял над ним верх. Широко улыбаюсь Ма, будто понятия не имею, что только что сделал. Она с пяти лет не разрешала мне завести собаку. Она мне теперь все кости переломает. Ну и ладно, тогда хоть не придется учиться в Святом Габриэле.