Хороший сын

13 ТРИ НЕДЕЛИ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

— Ты что, мать твою, тут делаешь?! — орет Пэдди, роняет крышку и пинает заднюю стенку.

Запускает руку в конуру Киллера, вытаскивает меня за футболку. Я слышу, как трещит ткань.

— Мою лучшую футболку порвешь! Я маме скажу! — ору я на него. — Ай-й-й-йя! — Он тянет меня наружу, ноги скребут по дереву. — Больно!

Он наклоняется к моему лицу. Я не отвожу глаз. Ненавижу его. Как и Папаню. И плевать, видел он меня с Киллером, или нет. Если что, ему еще хуже моего придется.

— Ты чего здесь делаешь? — спрашивает.

— Ничего, — отвечаю.

— Ты совсем, блин, больной на голову?

— Сам больной, — говорю.

— Трогал что-нибудь?

— Нет.

Он смотрит мимо меня, внутрь конуры.

— Чтобы больше сюда не совался. Увижу здесь — кулак в глотку вобью.

И надавливает кулаком мне на щеку.

Я дергаю головой в сторону.

— Пусти.

Тяну его за руку.

— И чтобы ни слова о том, что было, понял? — Тычет мне пальцем в лицо. — Люди за это сесть могут. Или погибнуть.

Отлично. Значит, если что, я могу его шантажировать. Он за это еще поплатится. О Киллере — ни слова. Видимо, не видел. Сила на моей стороне.

— Тебя могут убить, Микки. Если рот откроешь. Понял меня? Ты, сопляк безмозглый. И с нашей улицы — никуда. Увижу тебя еще раз в тех местах — сам урою.

Да он-то, козел вонючий, тут вообще при чем? Так он меня и заставил! Он и не узнает никогда, где я был и что делал. Вот я ему покажу. Может, я вообще вступлю в ИРА, окажусь лучше, чем он, и стану его начальником.

Выпустил. Вижу на земле его сумку. Иду к дверям кухни. Он поднимает сумку, расстегивает молнию.

— Вали отсюда, Микки! — Указывает на кухню. — Я не шучу.

— Ты мне не Папаня! — ору я и мчусь как подорванный через дом и на улицу.

Выбрасываю увядшие одуванчики и кладу свежие рядом с распятием на могиле Киллера. Выглядят они красиво. Раз нельзя в конуру, посижу здесь. Я знаю, что мне не разрешают ходить на Яичное поле, но вокруг вроде бы никого нет. Нюхальщики клея пасутся на старой фабрике, а по полю не разгуливают.

Одних цветов недостаточно, я еще поймаю пчелу и посажу в стеклянную банку из-под джема — пусть Киллер смотрит, как она летает по кругу. Будто у него есть своя золотая рыбка.

Макушке щекотно. Какое-то ползучее насекомое. Подскакиваю, стряхиваю его. Не хватало, чтобы эта мелкая тварь залезла мне в ухо. Про это как подумаешь — сразу мурашки по коже. Был у нас на улице один парень, так ему в ухо залезла уховертка. Отложила там яйца, из них вылупились детеныши и сожрали ему мозг. Он теперь в Пурдисберне, в дурдоме. Факт!

Сажусь на траву рядом с бежево-коричневыми цветочками-медоносами. На вид никакие, но пчелы их любят. Несколько цветочков кладу в банку, чтобы пчеле было чем питаться. Я пчелу обижать не собираюсь. Буду о ней заботиться. Уже проковырял в крышке дырку ножом, чтобы ей было чем дышать.

Пчел вокруг море. Смотрю на одну, большую и толстую, которая перелетает с цветка на цветок. Поняла, что я ее заметил, поэтому я отвернулся — мне, мол, до тебя никакого дела. Ты только сядь вон туда. Банку я держу от себя подальше, на случай, если промахнусь. Главное, чтобы не укусила. Джимми Карвил рассказывал, что его один раз укусила пчела и у него распухла башка. Пришлось делать операцию, а то голова бы лопнула. Факт!

Бросок. Поймал ее в банку. Пчела громко жужжит, совсем офонарела. Аккуратно подсовываю под банку крышку, поднимаю, быстро завинчиваю крышку. Когда здоровенная пчела ударяется о стекло, банка вздрагивает. Однажды один парень ходил у нас по улице с банкой, в которой сидело шесть пчел. Вблизи шесть пчел в стеклянной банке жужжали так, что меня замутило. Было ясно, как их злит, что они в ловушке, что им там тесно вместе. Было понятно: рано или поздно они друг друга поубивают.

Ставлю банку рядом с распятием, раскладываю вокруг одуванчики.

— Ну вот, Киллер. Хорошо, да? — Он не отвечает. — Будет тебе компания, пока меня нет. Давай ее как-нибудь назовем. Пчела Билли? — Нет, Билли нельзя, только протов зовут Билли. — Подумаем, ладно?

Срываю травинку. Острые края. Как у меча. Вот если бы я был супер-героем, это было бы мое оружие. И никто бы этого не знал. «К бою!» говорил бы я. Злодеи бы смеялись, когда я ее вытаскивал. А я бы смотрел, как у них вытягиваются физиономии, когда травинка превращается в мой специальный меч, которым можно рассечь что угодно. Впрочем, мечами уже давно никто не пользуется. Пользуются огнестрельным оружием. Я мог бы вступить в ИРА и научиться стрелять.

Интересно, может, и нашего Пэдди обучают в каком-нибудь тайном специальном лагере в Армаге? Если я вступлю в ИРА, я смогу пойти в их тир и пострелять в картонных бритов. Мне очень понравится. И получаться будет хорошо. Некоторые вещи про себя знаешь заранее.

Живи я в Америке, мне бы даже не пришлось для этого вступать в ИРА. Я просто пошел бы на ярмарку, как в филимах. В Америке все есть. Вы только представьте. Заплатил в тире — и стреляй себе, сколько влезет.

Когда я приеду в Америку, я пойду работать на ярмарку, чтобы можно было стрелять по ночам, когда посетители уйдут. Я здорово наловчусь, и владелец тира скажет:

— Эй, Микки, никогда я еще не видел, чтобы кто так метко стрелял — провалиться мне на этом месте! Сколько живу, ни разочка не видел. Опа-на, здорово!

А потом он приведет специального мужика, чтобы тот посмотрел, как я стреляю. И мужик скажет:

— Хочу включить тебя в состав олимпийской сборной.

А я скажу:

— Да без проблем, мистер, только я буду стрелять не за Америку, а за Ирландию.

А он скажет:

— Ну и ладно, нельзя же, чтобы такой талант пропадал, а кроме того, мы очень любим ирландцев, так их и растак.

И я завоюю для Ирландии первую золотую олимпийскую медаль. Про меня снимут филим. Особенно, если я в последний момент упаду без сознания, потому что на самом деле смертельно болен. Всем страшно понравится филим про мальчика — олимпийского чемпиона, который болел раком и умер, когда всадил последнюю победную пулю прямо в сердце картонному человечку.

Когда я попаду в Америку.

— Ой, прости, Киллер, опять я ворон считаю. Я скоро опять приду. Я люблю тебя. Аминь.

Встаю, иду в сторону старой фабрики. Раньше я думал, что на яичной фабрике куча куриц и все они несут яйца, но потом мне кто-то сказал, что яйца сюда привозят, а на фабрике их просто упаковывают в коробки. Но как вы привезете яйца на яичную фабрику, кроме как уже в коробках? Готовый сюжет для «Загадочного мира» Артура Кларка.

Иду к дыре в стене фабрики — раньше там было окно. Через дыру можно заглянуть внутрь. Мне и на Яичное-то ходить не разрешают, а в здание старой фабрики — вообще ни под каким видом. Залезаю внутрь, спотыкаюсь на кирпичах. Воняет разломанной стеной, мочой и клеем.

Шум. Замираю. Призрак? Я слышал, что тут водятся привидения. Пробираюсь чуть дальше в помещение, по обломкам упавшего потолка — прямо как персонаж филима, которому хочется крикнуть: «Не лезь туда!» В задней стене пробита дыра. Через нее видно далеко вперед. Вообще-то там темно, но с крыши попадали некоторые куски шифера, сквозь них полосками падает свет — такой же, какой прорывается через облака на церковных картинах с изображением Небес.

Клей нюхают. По запаху понял. Три тени на сломанной стене приобретают форму. Две девчонки и парень. Парень и девчонка в короткой пышной юбке целуются. У другой девчонки на лице полиэтиленовый пакет. Даже через него воняет омерзительно. Наверное, от нюханья с тобой происходит что-то совершенно замечательное, иначе зачем это терпеть? Про нюхальщиков говорят, что они идиоты, но их это не останавливает. Наверное, когда ты понюхал клея, тебе уже все равно, как тебя обзывают.

Та, что с мешком, передает его той, что в юбке. Вот уж не думал, что нюхальщики будут чем-то друг с другом делиться. Может, они на самом-то деле хорошие. И про них говорят неправду. Парень опускает ладонь на попу той, что в юбке, и елозит там вверх-вниз. Она запускает руку между его ног и начинает там тереть. Мне нравится подглядывать. Тем более что они ничего не знают. Чувствую, как делается тесно между ног, в том месте, про которое я все время забываю, между животом и хвостиком. Там будто медленно бьется пульс, и хвостик подпрыгивает.

Вертолеты. Низко летят, шумно. В них есть такие специальные приборы, с помощью которых тебя могут увидеть сквозь стену, потому что твое тело излучает тепло, я это видел в «Мир завтра». Хочется подглядывать дальше, но страшно, что меня обнаружат с бритского вертолета. Я же не должен здесь быть, они могут приземлиться и арестовать меня. На цыпочках отхожу, вылезаю через пустое окно на тропинку.

Шагаю через Яичное поле, вертолеты гудят в небе, шпионят. В Ардойне за тобой постоянно кто-то следит. Ну, по крайней мере понятно, что с фабрики я ушел и ничего плохого не делаю. Они улетают над Джамайка-стрит.

Иду по полю в сторону Брэй. Вспоминаю тот день, когда мы ходили туда с Папаней. Папаня, я и Киллер. Из троих я один остался.

Слышу голос, оборачиваюсь. Тереза Макалистер. Она больная на голову. Ее никто не любит. Я и подавно. Она живет в дальнем конце нашей улицы, а мы с тамошними не водимся. На ней короткая пышная юбка, вроде как у девчонки, нюхавшей клей. Не вроде — в точности такая же. Тереза Макалистер и есть нюхальщица клея в юбке, которую лапал парень-нюхальщик. Вот я теперь всем расскажу. Парням. Пойду и расскажу. Может, ко мне тогда лучше будут относиться. Хотя мне наплевать.

— Привет, Микки, чего делаешь? — спрашивает.

— Ничего, — отвечаю, пиная травинки.

— Иди, посидим вместе, — говорит она и садится на бугорок. Там может быть мертвый пес.

Больше мне играть не с кем, а сейчас никто не видит. Я никому не скажу, что играл с ней. Сажусь рядом, но не на бугорок. Она сползает ко мне поближе.

— Хочешь? — спрашивает, протягивая мне мешок с клеем.

— Я этим не занимаюсь, — говорю, потирая колени руками.

— А чего?

— Не нравится.

— Спорим, ты никогда не пробовал.

— А вот и пробовал, — говорю.

— Докажи. — Пихает мешок мне в руки.

Теперь не выкрутиться. Не могу же я позволить, чтобы она оказалась храбрее меня, она же девчонка.

— Ладно, давай. — Пытаюсь, чтобы голос звучал, как у заправского нюхальщика. — Только ты первая, — говорю и отдаю ей мешок обратно, чтобы посмотреть, как надо.

Она хватает мешок за верхнюю часть и протаскивает ручки через кулак — как фокусник носовой платок. Разжимает кулак, накрывает нос и рот мешком, вдыхает, а второй рукой выталкивает из мешка воздух. Вонь страшная. Передает мне.

— А что от этого будет? — спрашиваю.

— Говорила ж: никогда не пробовал.

— Просто очень давно, — отвечаю.

— Голова закружится, улетишь отсюда, далеко-далеко. — Она смеется, откидывается назад, на бугорок. — Попробуй, не пожалеешь. — Передает мне мешок.

Мне хочется отсюда. Далеко-далеко. И еще, если я научусь, может, мне удастся подружиться с крутыми парнями в Святом Габриэле. Опускаю мешок на лицо, задерживаю дыхание. Подталкиваю мешок ко рту, вдыхаю немножко.

— Говорил же, что пробовал.

Передаю ей мешок обратно.

— Подойди-ка, помоги мне встать.

Лежа она выглядит даже толще, чем обычно. Подползаю. Голова кружится. У-у-у. Пытаюсь поднять эту тушу. Да, ну она и тяжеленная! Богом клянусь, что целая тонна. Две тонны Тесси из Тенесси. Толстякам лучше не ложиться, они от этого кажутся еще жирнее, а потом пойди их подними. Смеюсь.

— Ты чего ржешь?

И сама смеется.

В голове стучит. Она тяжелая. И одновременно легкая, и кружится. Смешно.

— Ты мне тоже помоги, — говорю.

— Помогаю.

Тяну всем своим весом, но Тереза ни с места. От усилий голова кружится еще больше, все плывет. Бросаю это дело, и тут она резко дергает меня вниз, прямо на себя. Вытягиваю руки, чтобы не треснуться головой, и они попадают ей на сиськи.

— Да блин горелый! — ору я.

Совсем обалдела. Обхватила меня руками, крепко-крепко. Первый раз потрогал сиськи. Она все хохочет. Я остаюсь, где есть. Сжимаю их немножко. Она хочет со мной потискаться. Но я еще никогда такого не пробовал. Поцелуйчики — это да. Но если она позволяет мальчишкам себя гладить, поцелуйчиками не отделаешься.

Мне она не нравится. В смысле, моей подружкой она никогда не будет. Ни за что! Но если я сейчас уйду, она раззвонит, что я отказался ее тискать. Девчонку полагается тискать, даже если она страхолюдина: не потискал — значит, ты полный козел. Но если я потом скажу, что тискался с Терезой Макалистер, все будут надо мной прикалываться, потому что она тупая страхолюдина. Куда ни кинь, везде клин. С другой стороны, разберусь хотя бы, как это делается.

— У тебя есть подружка? — спрашивает.

— Да.

— А вот и нет. Кто?

— Джеки О’Халлоран.

— Кто такая?

— Я с ней на дискотеке на Фолс познакомился.

Откуда ей знать, что это моя бывшая учительница миссис О’Халлоран: в нашу школу ходили только мальчишки.

— А как это ты попал аж на Фолс? — спрашивает.

— Меня папа отвез.

— Во врать-то!

Ну, соврал. И думал, что она мне поверит.

— Короче, в Ардойне у тебя подружки нет? — не отстает Тереза.

Это как понимать: можно, чтобы у тебя было две подружки, если они живут в разных местах? Лежа сверху, никак не получается отвести от нее лицо. Она, кстати, не такая страшная, как я всегда думал. В смысле, если бы это была не Тереза Макалистер. Если бы я с ней не был знаком, то решил бы, что с виду она ничего. И, похоже, я ей нравлюсь. Я еще никогда никому не нравился.

Опускаю руку ей на ногу. Решил, раз так, попробовать как можно больше разных вещей. Я сейчас могу делать все, что хочу, потому что это ж Тереза. Она молчит. Я провожу рукой по ее ноге, дотрагиваюсь до ее попы.

— Отстань, блин!

Отталкивает меня со смехом. Я корчу гримасу — это, мол, была шутка. Она хохочет еще громче.

— Вон, смотри туда.

Указываю пальцем. Она смотрит, а я снова кладу руку ей на попу.

— Отстань! — взвизгивает она и хохочет.

Я отдергиваю руку и изображаю на лице: «Что это было? Что тут случилось?» Ей от этого ужасно смешно. Смотрю, не идет ли кто. Я, конечно, собираюсь сделать очень плохую вещь, но будет еще хуже, если меня застукают за этим делом с больной на голову.

— Кто-то идет, — говорит она.

— Где? — Начинаю в панике озираться. Она хватается за моего дружка. — Ты чего? — Подскакиваю и начинаю качаться.

Она хохочет как сумасшедшая. Ей от всего смешно. Интересно, она хоть иногда перестает смеяться? Голова кружится. В ней стучит молот. Что я делаю? Киллер. Я же пришел сюда ради Киллера. А что теперь? Это клей. Это все клей. Я же хороший мальчик.

Шатаясь, бреду прочь. Слышу ее шаги сзади. Оборачиваюсь. Она бежит следом. Решила, что это игра.

— Иди на фиг!

Перехожу поле. По дороге голова проясняется, теперь можно и бежать — вдоль холма Брэй, мимо сожженной угнанной машины. Какие-то мальчишки катятся вниз по склону, вместо санок у них крышка от капота. Они никогда не возьмут меня в игру. А Тереза того и гляди догонит и опять привяжется.

Как я мог это сделать? Что на меня нашло? Пусть только попробует кому-нибудь сказать, что я ее тискал, — убью на месте. Скажу, что она просто врет. Да и кто ей поверит?

Я ее, конечно, потискал, но. В трусы ей я не залезал. И все же. Я трогал девчонку за попу. Рассказать бы про это парням. Они решат, что я такой же, как они. А вот про то, что я нюхал клей, я никому не скажу. А то меня тоже объявят больным на голову.

Смотрю с угла улицы, как Мелкая играет с другими девчонками. Как мне самому хочется с ней поиграть! А она по мне даже не скучает. Я, признаться, думал, что она попробует со мной помириться. Я дважды выходил из-за угла, чтобы она видела, что я здесь. Я уверен, что теперь уже могу ей все рассказать про Киллера. Я ей могу доверять. Мы — лучшие друзья. Особенные брат с сестрой. Я телепатирую: «Подойди сюда, Мэгги. Прости меня». Не работает. Неужели я все испортил? И дар утрачен навеки?

Выхожу из-за угла, громко кашляю. Она смотрит на меня. Я отвожу глаза. Теперь она точно знает, что я попросил ее подойти. Но не подходит. Ну и ладно. Пинаю стенку. Пробегаю прямо сквозь стайку девчонок, глядя прямо перед собой — пусть видят, что мне на них совершенно наплевать. Так-то! Прямо в дом. Слышу, на кухне возится Ма. Видимо, у нее на работе перерыв.

— Мамуля! — кричу я. — Твой любимый сын пришел!

Тут у меня отваливается челюсть — на кухне сидит дядька, на голове у него полиэтиленовый пакет, а по лбу сбегают две темные струйки.

— Ты теперь еще и парикмахер, мам? — спрашиваю.

— Да, сынок, не волнуйся, — говорит она.

Сколько же у нашей Ма разных работ?

— Как жизнь, Микки? — спрашивает дядька.

Откуда он знает мое имя?

— Нормально, — отвечаю.

А, это же Давно Пропавший Дядя Томми, который из ИРА. Он бороду сбрил.

— Ну, давай, иди на улицу, — говорит Ма и подталкивает меня.

Отрывается отдела, берет с камина кошелек.

— Мамуль, я не хочу больше играть на улице.

— Вот тебе десять пенсов. Иди купи себе конфет, — предлагает Ма.

Я, кажется, впервые в жизни не хочу кулек сладостей за десять пенсов.

— А можно я здесь останусь? — спрашиваю.

— Микки, ступай, не испытывай мое терпение, — говорит Ма.

Я топаю ногой.

— Да чтоб тебя!

Она хватает меня и пытается выпихнуть из комнаты, но я упираюсь ногами в ковер. Вытолкнув меня за входную дверь, она ее запирает.

— В гробу я видел этот паршивый дом! — ору я в щель для писем.

Я хочу, чтобы рядом был Киллер. Слышу, как девчонки поют какую-то дурацкую песенку. Слышу, как орут мальчишки — они все еще складывают этот огромный дурацкий костер. Пинаю входную дверь, бегу прочь. Вернусь — меня точно прикончат. Хотя мамы вечером не будет дома. Ее, блин, в последнее время вообще дома не бывает. Все работает. Папаня — сука. Это он во всем виноват. Если еще когда-нибудь увижу его, точно убью. И помогай мне Боже.