Хороший сын

18

— И это все? — спрашивает Мартина и вздергивает нос, откидываясь на траву.

— Да, — говорю я, глядя вдаль, на холмы. — А ты бывала на Пещерной горе? Оттуда вид обалденный. И корабли видно. Они уплывают в Америку. Я туда тоже когда-нибудь попаду. Навсегда отсюда, из Ардойна.

Ее я хочу забрать с собой.

— Зачем тебе это? — удивляется она.

Она это что, всерьез? Смотрю на нее. И чем больше я вглядываюсь ей в лицо, тем сильнее оно меняется. Может, все дело в том, что я никогда еще не был с ней так долго. Такая же красавица, как и раньше, но уже не она.

— Покажи еще раз, — говорит.

Я наваливаюсь на нее сверху, закрываю глаза и берусь за дело — рот раскрыт, язык высунут. Губы у нее очень мягкие, и я все делаю очень нежно. Язык у нее склизкий, просто гадость. Ничем это не лучше, чем тискаться с Терезой Макалистер, разве что в голове происходит что-то другое.

Мартина отстраняется.

— У тебя не встает.

Я чуть язык не проглотил. Ведь моя Мартина не такая!

— Я, наверное, что-то не так делаю, — огорчается она.

Бедняжка. Просто тревожится, что я о ней подумаю.

— Ты просто не останавливайся, — говорю. — Еще чуть-чуть — и наверняка встанет.

Продолжаю. На сей раз тискаю ее посильнее. Никакого эффекта. Открываю глаза, смотрю на нее. Так оно лучше. Она тоже открывает глаза. Я свои закрываю, смутившись. Слегка приподнимаюсь над ней, чтобы она не почувствовала, что ничего не происходит. У меня в голове телевизор, там показывают куклу из «Мира девочек». И я эту куклу целую. Внизу что-то слегка вздрагивает. Думаю про гладкие пластмассовые губы куклы. Маленькие и твердые. Никакой слизи. Никаких языков. Ничего противного.

Легкое шевеление.

— Смотри.

Перекатываюсь на сторону и обтягиваю шорты, чтобы она видела, что все как надо.

— Я все сделала правильно, — говорит она. — Спасибо, Микки.

И целует меня в щеку.

— Ну, так чего, пойдем всем скажем? — предлагаю я.

— О чем? — спрашивает она, наморщив все лицо.

— Да что мы с тобой тискались, — смеюсь. — Ну, в смысле, что мы теперь пара.

— Про это ты никому не смей говорить. Ты дал слово.

Вид у нее испуганный.

— Не скажу. Богом клянусь, ни единой душе. — А мы что, будем встречаться тайно?

Это тоже здорово. Но мне бы хотелось, чтобы все знали, потому что они тогда лопнут от зависти и перестанут обзываться.

— Нет, Микки. — Она качает головой и встает, стряхивая траву с платья. — Мы встречаться не будем.

— Но… почему?

— Сам знаешь, почему. С какой радости? Тебя, Микки, никто не любит. Ты ведешь себя, как девчонка. Признавайся, ты реально голубой? Я никому не скажу, честно.

Удар молотом в сердце. Да как она может мне такое говорить?

— Ну, мне пора. Не забывай, ты дал слово.

И она бежит вниз по склону.

Приподнимаюсь, сажусь. Даже не представляю, что сказать. Неужели… Она меня использовала! Какая дрянь.

— А мне совсем не понравилось! — ору, пока она перелезает через забор. — И еще я тебе кое-чего не сказал!

Она бежит вниз по Брэй. Я-то думал, она не такая, как все, но ошибался. Ненавижу ее. И всех ненавижу.

Пинаю траву. Зарываюсь в нее носком, выковыривая землю. Смотрю на горы, чтоб им провалиться. Вот я сейчас тоже побегу. Побегу до самых гор. А потом вверх по склону. А потом… потом через горы, на ту сторону, что бы там ни было. Отсюда, от них от всех, навсегда. И не вернусь до конца жизни.

Бегу. В полную силу. Вниз по склону.

Тройная скорость. 400 миллиардов, триллионов километров в час… в минуту… в секунду.

Вершина Брэй. Смотрю на склон — крутой, бесконечный.

Побежишь на верную смерть?

Да.

Ну давай, голубенький, попробуй!

Никакой я, блин, не голубой. Я побегу вниз. Вы все увидите. Побегу так, как бегают только настоящие парни.

И я бегу вниз, будто мне ничего не страшно. Как первый ардойнский смельчак. Вот так-то.

Быстрее, быстрее! Давай, лети, голубок!

Блин! Тело не успевает за ногами.

— Ноги, прием, вы меня слышите? Конец связи.

— Мозг, это ты? Это ноги, связь плохая…

Приказ до ног не доходит. Я потерял управление.

— Связь прервалась, — докладывают из Мозгового центра управления.

Теряю управление, дальше все как в замедленной съемке. Я — Стив Остин.

Хрясь! Ударяюсь о землю. Ничего не чувствую. Еще раз. Опять ничего. Я — прыгающая бомба, как в том филиме. Еще один удар. На сей раз он приходится по колену, и я это ощущаю. Слышу, как что-то хрустит. Во всем теле покалывает.

Катится, катится, катится гей, катится вниз по склону Брэй.

Встал вмертвую. Вмертвую встал. Вмертвую. А сколько у человека жизней?

Мальчик Микки Доннелли того и гляди испустит дух. Но мы его починим. Уже изобрели технологию, чтобы изготовить первого на земле Биомальчика.

Футболка разодрана. Шорты грязнущие. Локти и колени исцарапаны и в крови. Губ не чувствую, голове больно.

Со стороны Яичного кто-то идет. Не хочу, чтобы меня видели. Пытаюсь подняться. Колени подгибаются. Больно повсюду. На меня смотрит какая-то девчонка. Пытаюсь бежать, но куда с такими коленями. Они все время подгибаются, я бегу, как Франкенштейн.

Вызывали, начальник?

— Ты чего, Микки?

Это Тереза Макалистер. Возвращается из своего Мира клея.

Ковыляю к проулку за Гавана-стрит.

Футболка вся разодрана — моя футболка с американским флагом! Та, которой мне должно было хватить на все каникулы. Ма меня теперь убьет. Придушит, а потом придушит еще раз. У меня за всю мою жизнь не было такой классной футболки. В ней я выгляжу как большой. И все мне завидуют.

Никто не хочет с тобой дружить, Микки.

Выхожу из проулка — все мальчишки и девчонки играют на пустыре. Они увидят, что я плачу. И Гадина Бридж, и Дрянь Мартина.

— Мамочка!

Знаю, что она на работе, а все равно зову. Слышу смех.

— Мамочка!

Добираюсь до входной двери. Она заперта. Почему у нас дверь заперта? Ее никогда не запирают. Всё сегодня против меня. Молочу кулаком, долго. Дверь открывается. За ней — Моль.

— Мамочка! — кричу в гостиную.

— Матерь Божья!

Ма вскакивает со стула.

— Ма, ты дома!

Спасибо Тебе, Боженька, за такое чудо.

— Господи Иисусе, вы только поглядите на него! Пэдди! — кричит Ма.

— Да чего вам всем от меня надо?

Пэдди высовывается из кухни, всовывается обратно. Я падаю на пол в слезах.

— Мамочка, мамочка, — рыдаю я.

Ма прижимает меня к себе. И повторяет, снова и снова:

— Что случилось? Что случилось?

Мелкая Мэгги ревет.

— Мамочка, посмотри на мою самую лучшую футболку! Вся порвалась!

— Да бог с ней, с твоей футболкой!

— А вот и нет, мамочка. Она же на все лето.

— Так лето уже кончилось, сынок. Тебе через неделю в школу.

— Через неделю? — Ой, Боженька. — Пожалуйста, не заставляй меня туда идти! пожалуйста! Я прошу тебя! Я не пойду в Святого Габриэля.

— Вы на руки его посмотрите. Ты на что упал? На бревно? — спрашивает Ма.

— На Брэй, — реву я.

— А руки-то! Господи, Микки, сынок!

Ма тоже плачет.

Я прячу руки за спину.

— Мэри, Мэри, — всхлипывает Ма, — отведи его быстренько на кухню, я не могу…

Хромаю на кухню, вижу во дворе Пэдди — он прячет что-то в конуре Киллера. Опять! Ничего себе. Я вот маме скажу. Помни, Микки, дядька из ИРА тебя предупредил. Верно, но уж Пэдди-то не сдаст меня ИРА. Или сдаст?

— Давай, Микки, садись сюда, — говорит Моль.

— Что, очень там все плохо? — спрашиваю.

— Ничего, заживет, — говорит она.

Входит Пэдди, физиономия перекошена от отвращения.

— Хнычет, как мелкая девчонка.

Терпеть его не могу. Он хуже всех.

— Ну а сам-то ты кто? — ору я. Не надо, Микки! Не надо! — А ты — подлый убийца!

Замираю. Все стоят не шевелясь, двигаются только мамины глаза — между мной и Пэдди.

— Ты что такое сказал, Микки? — спрашивает Ма.

Я смотрю на Пэдди.

— Да ничего, Ма, — говорит он. — Как всегда, наигрался с девчонками и лепит какую-то ерунду.

— Я не играю с девчонками! — Зачем он врет, я правда не играю. — И ничего я не леплю.

— Так, педик, рот заткнул живо, а то я тебя, блин, прикончу!

— Пэдди, прекрати! — Ма встает. — Микки, хватит.

— Ты что, его защищаешь?! — Такого просто не может быть! — Это он во всем виноват! Потому что он меня ненавидит! Меня все ненавидят! И вот ты теперь тоже!

— Это неправда, Микки, — говорит Ма.

— И что это вы вообще тут дома все собрались? Обсуждали меня?! — ору я. Они переглядываются. — Ага! Обсуждали.

— Рот закрой! Ты ничего не понимаешь! — обрывает Пэдди.

— Вы от меня что-то скрываете. Что?! — ору я.

— Микки, потише, — говорит Ма.

— Это ты ему скажи. — Указываю пальцем. — Ты его защищаешь, а я вообще ни в чем не виноват!

— Педик мелкий, — цедит Пэдди.

— Киллер! — восклицаю я.

Лицо у Пэдди каменеет.

— И что с Киллером, Микки? — спрашивает он.

Мне не сглотнуть. И не вздохнуть. Он все знает. Сейчас расскажет. Нет! Нет! Ему не взять надо мной верх!

— А бомба, которую ты заложил там, на улице, и…

Пэдди кидается на меня, я пытаюсь удрать. Он хватает меня сзади за футболку, она рвется на спине.

— Пэдди! — кричит Ма.

— Да что, охренели все в этом доме?! — доносится из гостиный громкий голос, который я уже почти забыл.

Нет. Не может быть. Не может быть!

Оборачиваюсь.

У лестницы, в пижаме, стоит Папаня.

Поди засни — так орут внизу. Вообще не понимаю, как Пэдди может под это дрыхнуть. Читать в темноте трудно. Хотелось выяснить, как стать великим актером и попасть в Голливуд. Но книжка какая-то скучная.

Смотрю в указателе слово «секс». Монтгомери Клифт — Ма его просто обожает. Лезу на страницу.

Ни фига себе! Ни за что бы не подумал, что он голубой. Спорим, это дурацкие сплетни. Как и про меня. Может, он просто очень хороший. Встречается и с женщинами, и с мужчинами. Я об этом раньше никогда не слышал. У актеров что, так принято?

Опять орут. Папаниных слов не разобрать. Выползаю из-под кровати. Пэдди дрыхнет. Или прикидывается.

Открывается дверь спальни. Замираю.

— Микки, ты почему не в кровати? — спрашивает Моль. Вся такая нарядная. Похоже, только что вернулась.

— Да потому. Не заснуть.

— Давай, ложись в мою кровать и спи. Мне нужно поговорить с Пэдди.

— Он дрыхнет.

— Не твое дело, давай!

Выпихивает меня на площадку и закрывает дверь.

Стою на площадке, слушаю. Из комнаты Моли и Мэгги долетают всхлипы.

Захожу, ложусь рядом с Мелкой.

— Все будет хорошо, — говорю.

— Чего он так кричит? — спрашивает она.

— Просто смеется. Честное слово, — говорю. — Ну, будто поет ей что-то и при этом делает вид, что она очень-очень далеко.

— Правда, Микки? Ты не врешь?

— Ну, что ты, — говорю. — Ты мне не веришь?

— Ты же мне сказал, что он в Америке. — Она щурит глаза. — Бридж, что ли, правду говорила?

— Конечно, нет. Он и был в Америке. А теперь вернулся, им много что нужно с мамой обсудить. А потом он обратно поедет.

— Мне не нравится, когда он дома. Пусть лучше остается в Америке, а мы останемся здесь.

— Хочешь послушать море? — спрашиваю, открыв глаза широко-широко.

Она кивает и что-то хрюкает в свою девчоночью наволочку с куклами-капустками.

— Закрой глаза, — говорю я и кладу руку ей на ухо, то, что не на подушке.

Я спасу ее от всего этого. Дую ветром ей в ушко. Я ее старший брат.

Теперь и Ма тоже орет. На нее это не похоже. Он только вернулся — и вот вам пожалуйста. Если он ее ударит, я его убью. Честное слово, пойду туда и убью.

Ма сегодня даже на работу не ходила. Хорошо, что у меня теперь есть деньги. Завтра еще щепок настрогаю. Может, и в другие магазины предложу.

Мелкая в секунду уснула. Помню, я раньше тоже так засыпал.

— Я тебе обещаю, — шепчу я, — что он уедет надолго, очень надолго. Я это устрою.

Медленно вылезаю из кровати, прокрадываюсь на площадку. Звон разбитого стекла. Все знают, что будет дальше. Вслушиваюсь, как там Мэгги. Тишина.

Открываю дверь нашей спальни. Пэдди и Моль подпрыгивают.

— Микки, ступай в мою кровать, — говорит Моль.

— И больше оттуда не высовывайся, — подхватывает Пэдди.

Бросаю на него убийственный взгляд. Ишь ты, грозный и храбрый боец ИРА! Даже с Папаней сладить ему слабо. Закрываю дверь. Можно спуститься, послушать под дверью, но я еще и видеть хочу. Не упускать его из виду.

Открываю окно Мэггиной спальни, смотрю вниз, во двор, прикидываю, что будет, если я упаду на конуру. Если пойму, что вот-вот упаду, я просто спрыгну — тогда и приземлюсь нормально. Я поумнее среднего медведя.

Съезжаю задницей по подоконнику, высовываю ноги, хватаюсь за старую металлическую водосточную трубу, подтягиваюсь, прижимаюсь к ней. Миссия невыполнима. Тум, тум, тум-тум, тум, тум. Надеюсь, что в ближайшие пять секунд труба не саморазрушится.

Цепляюсь босыми ногами за штуки, которыми труба крепится к стене и, медленно переставляя то руки, то ноги, спускаюсь, как обезьяна, хотя хотелось бы, как пожарник. Из-за заноз болят ладони.

Ставлю ногу на конуру. Мне сейчас горевать некогда, нужно спасать Ма. Сквозь окно кухни видно открытую дверь гостиной. Папаня ходит взад-вперед. Ма что-то орет, тычет пальцем. Жаль, что окно закрыто. Это они из-за денег. И, может, еще из-за Пэдди.

Папаня подходит к двери гостиной. Ма тянет его обратно — кричит, злится, вовсе не упрашивает. Он поднимает руку. Я наваливаюсь на заднюю дверь. Заперто. Я его убью. Как же попасть внутрь? Смотрю на окно. Он бьет ее. Бегу к калитке со двора — закрыто на засов. Ма его приделала, чтобы Киллер не лез в дом. Я в западне.

Бегу, прыгаю на водосточную трубу, пытаюсь подтянуться — не выходит. Смотрю в окно. Он вновь поднимает руку.

— Не смей! — ору я и колочу в стекло.

Он видит меня. На лице читается: «Какого хрена?» Идет в мою сторону. Блин. Закрывает дверь в гостиную, мне больше ничего не видно. Я еще сильнее молочу по стеклу.

Ничего, ничего я не могу сделать. Ничего.

Залезаю в конуру, медленно опускаю крышку, чтобы без стука. Лежу, свернувшись в клубочек, на ковре. Он вонючий, но мне нравится. Ищу одеяльце Киллера, дотрагиваюсь до шерстяной ткани с жестким ворсом.

Вытаскиваю пистолет-из-которого-убили-брита, принадлежащий ненастоящему дяде Томми, прижимаю к себе холодный металл.

Я ненавижу Папаню. Пусть его больше здесь никогда не будет. Я же пообещал Мэгги-Мелкой. Если мне удастся сейчас туда попасть, я его застрелю. Подождем. Нужно действовать по-умному.

Крепко прижимаю к себе пистолет. Я возьму над ним верх.

Я возьму верх над ними всеми.

Я знаю, что мне теперь делать.