Хозяин кометы

12.1

– У Каору не очень получалось ладить с друзьями, но с этой парочкой они были неразлейвода. Почему? Никто не смог бы ответить. Наверное, и Ино и Ханаде было достаточно, чтобы Каору просто находился с ними рядом, тогда они освобождались от сомнений и нерешительности. Ино был настолько талантлив, что даже вызывал беспокойство у своих родителей; у него всегда были лучшие оценки в классе, но он не мог найти применения своим выдающимся способностям. Наверное, ему хотелось, чтобы Каору воспользовался его умом, причем каким-нибудь «революционным» путем, о котором Ино смутно мечтал. Ханаде хотелось с помощью Каору понять какова цель насилия и в чем состоит его, Ханадина, миссия. А Каору, используя мозги Ино и тело Ханады, наверное, планировал самую большую месть за все свои детские годы. Это стало ясно, когда все уже закончилось, но, пока они были вместе, у каждого из них были смутные надежды, что сообща они могут совершить нечто тревожно-необыкновенное. Их разрушительные мечтания, возможно, призваны были заполнить череду печальных дней, еще отделявших их от поколения двадцатилетних. Может быть, однажды кому-то из них придется держать пари, которое не принесет никакой выгоды. И они обещали друг другу не жалеть своих мозгов, тела и эмоций.

– Старая добрая дружба…

– Может быть, и так. Дружба – это своего рода страховка. Наличие друзей многое меняет. Наверное, именно потому что у него были такие друзья, Каору не побоялся поссориться с якудза.

– Поссориться с якудза?

Значит, у Каору было и такое лицо – настоящего мачо. История твоего отца начинала казаться тебе все более увлекательной. Андзю перешла к еще одному рассказу о почти забытых событиях, которые она пыталась извлечь из глубин своей памяти.

– Как всегда, не обошлось без Мамору.

– От Мамору всегда были одни неприятности, да?

– Да, похоже, для того он и появился на этот свет.

Происшествие, о котором рассказала Андзю, поставило под угрозу существование семьи Токива и «Токива Сёдзи». Все началось с того, что Мамору завел шашни с девицей, у которой была огромная грудь.

Ныне покойный директор «Токива Сёдзи» в шестом поколении, глава семьи Токива в тринадцатом поколении по имени Мамору, говорят, боготворил большую грудь. Еще во время стажировки в Америке он стал захаживать в топлес-бары, тратил уйму денег на полногрудых танцовщиц из Нью-Джерси, не жалел чаевых. С тех пор это переросло у Мамору в манию. Бывало, за день он находил приют у двадцати четырех красавиц, у сорока восьми сисек. Форма и цвет отличались, но все они превосходили объем в тысячу кубиков, а то и в две. Мамору измерял размер груди как объем двигателя мотоцикла.

После возвращения домой его страсть к большой груди не исчезла; как только у него выдавалась свободная минутка, он обходил клубы на Роппонги и Гиндзе, выискивал там груди, отвечающие его вкусам, и, пользуясь влиянием в модельных агентствах и продюсерских офисах шоу-бизнеса, предлагал им найти его идеал в обмен на спонсорство. Но предпочитал он не те груди, что произведены в Америке, а нечасто встречающиеся большие груди японского производства, именно из-за них он и терял чувство меры. К тому же Мамору осознавал, что в нем течет порочная кровь его деда, и, словно стремясь доказать это, каждую ночь отправлялся на исступленные поиски пышных грудей.

– Почему его привлекали только пышные груди? У него был какой-то комплекс?

Ты нахмурилась, почему-то представив себе, что и на твою грудь будут покушаться.

– Наверное, он думал, чем больше, тем лучше. Все мужские мечты – об этом.

После возвращения на родину, потратив на поиски полгода, Мамору встретил грудь, близкую его идеалу. Уже не осталось в живых никого, кто мог бы сказать, вправду ли эта грудь была столь хороша, но раз она отвечала идеалам Мамору, значит, была действительно выдающаяся, правда, резко контрастировала с детским, невинным личиком ее обладательницы; грудь розовая, с круглыми сосками и настолько упругая, что казалось, вот-вот лопнет. С пышногрудой девицей по имени Митиё Мамору познакомил директор одной продюсерской конторы, и она на девяносто процентов удовлетворяла запросам Мамору.

Мамору не намерен был ограничиваться только удовольствиями, он планировал еще и потешить свое тщеславие.

И Мамору задумал сделать Митиё обладательницей самой большой груди в Японии. Пока что в обеих грудях у нее не набралось бы и тысячи кубиков, и Мамору изложил Митиё свою безумную идею: с цветом и формой у тебя все в порядке, но, извини меня, по размеру ты проигрываешь американским сиськам; не хочешь ли увеличить грудь, чтобы в ней было две тысячи кубиков, как в настоящем «Харлее»? Когда-то его дед Кюсаку Токива исправил зубы своей любовнице-гейше с Симбаси, ему, видите ли, не нравился ее прикус. Мамору пошел дальше своего деда.

У Митиё не возникало сомнений в том, что она навеки стала любовницей Мамору. Ради любимого она была готова даже сделать операцию по увеличению и без того огромной груди. И дело было не только в этом. Она поверила тому, что Мамору просто сболтнул, изрядно напившись, ей показалось, что сокровище семьи Токива, их благородный сын, заинтересовался ею всерьез. Вот что Мамору пообещал Митиё:

– Я бы на сиськах твоих женился.

Мамору отвел Митиё в клинику пластической хирургии и попросил ввести ей в каждую грудь силикон объемом в пятьсот кубиков. Ему отказали. Они обошли три клиники, но везде услышали отказ по одной и той же причине. Врачи уверяли, что в Японии нет таких технологий, максимум возможного – по триста кубиков в каждую грудь. Если ввести большее количество, грудь может лопнуть. Мамору смеялся: такие истории бывают только в комиксах, но врачи объясняли ему это с самым серьезным видом.

При введении силикона ткани груди начинают расширяться, пытаясь избавиться от постороннего вещества. Точно так же разбухают ткани на месте пореза. Спустя какое-то время после операции в груди появляются затвердения. Если не начать делать массаж, даже через боль, чтобы ткани постепенно привыкли к силикону, то грудь на самом деле может лопнуть.

Но Мамору не давала покоя мысль о двух тысячах кубиков. Он занялся поиском американских клиник пластической хирургии и обнаружил специалиста по увеличению груди в Беверли-Хиллз – тот брался увеличить грудь до любых размеров. Мамору не жалел денег на свои прихоти и, сказав Митиё, что хочет показать ей Голливуд, полетел с ней в Лос-Анджелес. Он почти силой заставил ее лечь на операцию.

Операция прошла успешно, теперь вместо груди у нее были сверхбаллистические ракеты. Они превратились в оружие, которое сводило с ума. Но Мамору радости не испытывал, наоборот, ему стало казаться, что это выглядит как патология. На самом деле результатом операции была серьезная травма груди. Вся грудь у Митиё была в затвердениях, соски опухли и болели, даже если просто соприкасались с футболкой, кроме того, невероятной тяжести грудь создавала нагрузку на позвоночник. Врачи рекомендовали разминать грудь, но Митиё говорила, что ей больно, как только Мамору легонько клал на нее руки. Но Мамору не обращал на это внимания и безжалостно мял ей грудь пальцами, а Митиё кричала от боли и сбрасывала его руки.

– Если не делать массаж, твоя дорогая грудь лопнет.

Она кивала в ответ на уговоры Мамору, но, видимо, боль в груди была просто невыносима, и она в слезах умоляла его:

– Ну, пожалуйста, не надо.

Тогда Мамору перешел к силовым методам. Он напоил ее саке, привязал руки к спинке кровати, связал ноги, вставил в рот кляп и начал разминать ей грудь: снизу вверх, от боков к центру. Митиё беззвучно кричала, извивалась всем телом, лицо ее покраснело, по щекам текли слезы. Мамору стало жаль ее, и, чтобы немного уменьшить ее страдания, он вошел в нее.

Митиё посмотрела на Мамору заплаканными глазами и попросила:

– Давай скорей поженимся.

12.2

Вообще-то Мамору вовсе не собирался жениться на Митиё. В его поле зрения не существовало ничего, кроме ее груди. У Митиё было очаровательное детское личико, которое могло давать успокоение уставшему, избавлять от напряжения. Преданная Мамору, она исполняла любое его желание, но Мамору было на это наплевать, он поклонялся ее гигантской груди, как двум идолам, и больше его ничто не интересовало. Его совсем не привлекали ее человеческие качества.

Митиё чувствовала, что Мамору становится холоднее день ото дня, но она продолжала верить в его порядочность. Разве может человек, который так самозабвенно массировал ей грудь после операции, предать ее? Она была уверена в нем. Даже когда Мамору заявил: «Я не женюсь на тебе», – Митиё посчитала эти слова его минутным капризом и отнеслась к ним несерьезно. Боль в ее опухшей груди пока еще не переросла в ненависть.

Мамору позвал Каору. Он строил тайные планы переключить Митиё на Каору, чтобы исправить это недоразумение с большегрудой девицей и заставить ее отказаться от мечты выйти за него замуж. Нельзя было допустить, чтобы в его блестящей биографии появились пятна. Он позвал Каору в бар гостиницы «Империал» и объявил ему:

– У тебя, наверное, есть интерес к большегрудым телкам? Все мужики, даже те, у кого нет эдипова комплекса, ищут успокоения в большой груди.

Каору сказал, что особого интереса не испытывает.

– Я вообще-то не собираюсь навязывать тебе свои пристрастия, – продолжил Мамору. – Проблема в том, что хотя у этой девки сиськи огромные, я бы хотел, чтобы ты взял ее себе, если ты не против. Ей двадцать лёт, работает моделью, хочет стать актрисой.

– Братец, ты же никогда ничего не предлагаешь просто так. В чем тут дело?

– Да ни в чем. Мне сиськи ее нравятся, а вот характер и образ мыслей – нет. Я бы взял от нее только сиськи, а остальное тебе отдал.

Как всегда, Мамору был само откровение. Каору только и мог, что усмехнуться.

– Я же не уговариваю тебя полюбить ее, – добавил Мамору. – Надо сделать так, чтобы она увлеклась тобой. Этого достаточно. Когда ты поешь и двигаешься, любая баба тает. Пусть твои красивые голос и лицо послужат на благо дома Токива.

По расчетам Мамору, если бы Митиё полюбила Каору, она бы перестала говорить о замужестве и он смог бы, как и прежде, баловаться с ней, как с любимой игрушкой. Полюбив другого мужчину, Митиё, наверное, почувствует себя виноватой перед ним, Мамору. А он тогда продемонстрирует ей свое великодушие. Выполнив свою миссию, Каору быстренько исчезнет из поля зрения Митиё. И тогда все вернется на свои места. И он сможет продолжать наслаждаться большой грудью.

Каору решительно отказался от роли фальшивого соперника, которую ему навязывал Мамору. Но, судя по всему, Мамору с самого начала предугадал его реакцию и сперва изобразил великодушие, а потом вдруг огорошил:

– В Америке я встречался с Фудзико.

Каору давно не слышал этого имени из чужих уст, по его невозмутимой физиономци пробежала тень.

– Я ездил к адвокату, консультанту /Шкива Сёдзи», который живет в Бостоне, и позвонил ей домой.

Мы с ней поужинали. Пять лет я ее не видел – она стала красавицей. Скучает по Японии. Я спросил ее: что ты будешь делать, когда вернешься? И знаешь, что она ответила? Встретилась бы с друзьями. Мы и о тебе поговорили. О том, что женщины тебя в одиночестве не оставляют. Но я сказал ей, что в сердце Каору есть место только для двух женщин.

– Двух?

– Ну, я имел в виду твою маму и Фудзико. Мне, пожалуй, подошла бы такая жена, как Фудзико. Если бы ты разрешил, я написал бы официальное письмо семье Асакава и попросил: позвольте Мамору Токива встречаться с вашей дочерью Фудзико Асакава в преддверии свадьбы.

По выражению лица Мамору было невозможно угадать, говорит ли он всерьез. Наверное, врет. Но Каору ухватился за эту ложь:

– Зачем ты встречался с Фудзико?

– А что странного в том, что люди, которые жили в одном городе, встречаются в другой стране?

Странного ничего, но как-то неестественно. О тех чувствах, которые Каору испытывал к Фудзико, не знал никто, кроме Андзю. Наверняка Мамору разузнал у Андзю, что они переписываются и что Каору посвящает Фудзико стихи. И рассказ Мамору о встрече с Фудзико был не чем иным, как издевательством над Каору. Вернувшись домой, он и словом об этом не обмолвился, и только сейчас, после нелепого своего предложения, он решил извлечь выгоду из той встречи.

– Я не предлагаю тебе поменять твою любимую на девку – гигантские сиськи. Я в любой момент могу отказаться от Фудзико, если ты мне поможешь. Ты когда-то избавил Фудзико от подглядываний извращенцев. Я еще тогда понял, что ты боготворишь ее. Фудзико тоже хотела с тобой встретиться.

– А почему ради Фудзико я должен обманывать твою большегрудую подружку?

– Потому что я мудак. Если бы со мной все было в порядке, разве я стал бы тебя мучить? Не хочешь – заставлять не буду. Просто встреться с ней разочек. На такие сиськи стоит посмотреть. Будь другом.

Перемешать благородные принципы защиты чести фамилии с самоуничижением, добавить в качестве приправы угрозы и мольбы, завлечь ароматом эроса, стекающего каплями с пышной груди, – в этом был весь Мамору. Он заранее знал, что Каору согласится, пусть и с кислой миной.

12.3

Каору появился в кафе гостиницы, где была назначена встреча Митиё с Мамору. Не говоря ни слова, он сел перед Митиё и склонил голову в поклоне. Застигнутая врасплох Митиё скрыла свою растерянность за улыбкой и поклонилась ему в ответ. Помолчав немного, Митиё сказала, внимательно разглядывая Каору:

– Где Мамору? А ты кто?

– Мамору сюда не придет. Я Каору, его младший брат.

Каору посмотрел прямо на нее и произнес заранее заготовленные фразы:

– Мамору Токива не женится на вас. Я искуплю его вину. Я сделаю для вас все, что смогу. Скажите, чего вы хотите.

Митиё спросила:

– Почему так случилось?

И Каору рассказал ей все, как есть, пытаясь передать пожелания Мамору. В данном случае у него не было другого выхода – он должен был открыть ей глаза: Мамору не интересуется ничем, кроме ее огромной груди.

– Так, значит, он меня бросил? – тихо спросила побледневшая Митиё.

Каору сдавленным голосом ответил:

– Да.

– Что же мне теперь делать?

– Не знаю.

– Ты считаешь: лучше умереть?

– Не умирайте, пожалуйста. Глупо умереть из-за Мамору.

Ему показалось, что у Митиё линзы на глазах; тушь текла из уголков, оставляя на щеках черные полосы. Приходится принять приговор, если его произнес кто-то третий. Этому третьему не понять, какую боль он вызвал. Но кого следовало бы ненавидеть, здесь нет. И Митиё заплакала, не стесняясь посторонних, которые то и дело бросали любопытные взгляды на Каору. Из кафе он проводил Митиё домой, избавив Мамору от кровавых сцен; он терпеливо слушал ее монолог, пока она не выплакалась и к ней не вернулась способность думать о том, как быть дальше.

В той самой квартире, что снимал Мамору для своих грязных утех, Митиё пила саке, которое подливал ей Каору, и жаловалась на свою печальную участь: вот что значит быть преданной Мамору. Ее рассказ звучал как заунывная энка.[69]

– У Мамору есть другая? И у нее грудь больше, чем у меня? Он говорил мне: «Давай завладеем всем миром с помощью твоей груди. Исполни мою мечту». Я не хотела уродовать свое тело, которое дали мне родители, но он встал передо мной на колени, и я согласилась. Еще до операции мне казалось, что у меня слишком большая грудь. Она будто зазывала всех маньяков: давай, потрогай меня. А теперь это вообще уродство, прохожие смотрят на меня, вытаращив глаза. Никто не замечает моего лица. Сиськи нагло вылезают вперед, задвигая меня как человека. Я нахожусь под их властью. Хоть денечек пожить бы, не вспоминая про них. Тебе не понять, насколько треклятые сиськи мучают меня. Это не просто стыд и позор. Они еще и тяжелые ужасно. Попробуй привесь себе по два кило на шею и плечи, тогда поймешь. Ладно бы только тяжелые были, так они еще и болят. Десять лет пройдет, двадцать, а моя раздутая грудь не изменится, только я сама постарею. Превращусь в морщинистую старуху, а сиськи останутся такими же, как в двадцать лет, прямо воспоминание юности. Кто возьмет за это ответственность? Я перешла через мост, и обратно ходу нет. Я-то думала, Мамору всю жизнь будет заботиться о моих сиськах. Что мне теперь делать? Не хочу быть мишенью для извращенцев. А мне так хотелось выйти замуж, как все. Директор агентства тоже обалдел. Зачем, говорит, тебе эти громадины? Женщины такие сиськи терпеть не могут, для чайной комнаты они совсем не подходят, придется с самого начала продавать себя как монстра. Сделай что-нибудь. Эти сиськи набиты страданиями и ненавистью.

Она без конца повторяла свои полные злобы слова, и это продолжалось до поздней ночи. Каору добросовестно выполнял роль внимательного слушателя, помогал ей утопить горе в саке и с нетерпением ждал того момента, когда она упадет и заснет от усталости.

Казалось, Митиё высказала все, что было у нее на душе, но, вероятно, так и не успокоилась. Будь она одна, глядишь, поплакала бы и уснула, но с нею был третий, и он не давал ей уснуть. Этот третий строил планы запугать Мамору, воспользовавшись грудью Митиё как грозным, хотя и необычным оружием. В отдел страхования жизни компании «Токива Сёдзи» пришло письмо на имя Мамору. Отправителем значилось продюсерское агентство, в котором была зарегистрирована Митиё, но письмо было подписано: «Киёмаса Ханада, глава группировки Ханада».

В письме не содержалось ни единого слова, в котором сквозила бы угроза, оно было написано напыщенным, преувеличенно вежливым стилем. Сначала шли обычные сезонные приветствия, потом пожелания счастливого брака идеально подходящих друг другу Мамору и Митиё, далее говорилось: мы не пожалеем сил, чтобы успех Митиё как актрисы и Мамору как предпринимателя стал широко известен миру. Посторонний человек воспринял бы это письмо как поздравление, не увидев в нем скрытого смысла, но для Мамору там явно содержалась угроза. Короче, отправитель письма сообщал ему: я позабочусь о том, чтобы всем стало известно о твоей грязной связи с Митиё.

Откуда у парня по имени Киёмаса Ханада появилась эта информация? Да и вообще, кто он такой? Мамору тут же попросил верного друга Сигэру, который работал в отделе расследований, собрать данные на этого Ханаду. Удивительно, но это оказался дядя дружка Каору, Киси Ханады, учившегося борьбе сумо. Может, Мамору дал мало денег за молчание директору агентства и в деле оказалась замешана мафиозная группировка? Но тогда ему не так просто будет отделаться. Прежде чем обо всем рассказать отцу, Мамору решил: Митиё должна стать любовницей Каору, а сам он прикинется, будто у них ничего и не было. Иначе вся эта история может помешать его помолвке с дочерью банкира, помолвке, которая в будущем значительно укрепила бы положение «Токива Сёдзи». Переговоры с мафией он поручил Каору, а сам занялся переговорами с директором агентства, настоятельно убеждая его молчать.

Позвав к себе Каору, Мамору сказал ему:

– Помнишь, я когда-то предупреждал тебя? Говорил тебе: не путайся с одноклассником, у которого родственник – якудза. А ты, видно, до сих пор общаешься с Ханадой. Дядя этого Ханады угрожает мне. Тебе следует встретиться через своего друга с главой их группировки и сказать, что Митиё – твоя девка. Ты уже переспал с ней? Если еще нет, давай не мешкай.

От мысли, что в дело вмешалась группировка Ханады, у Мамору закипали мозги, и он, даже не слушая, что говорил ему Каору, набросился на него. Мамору словно забыл, что все зло изначально исходит от него самого, сейчас его волновала миссия старшего сына, который пытается спасти дом Токива от надвигающейся опасности. Каору решил молча следовать указаниям Мамору. Он предчувствовал, что это последняя услуга, которую он может оказать старшему брату.

Мамору взял миллион иен из своих карманных денег, заранее приготовленных на случай скандала, и отправился к директору агентства. Но тот опередил его: поклонившись, завел разговор о том, что они, мол, и сами оказались вовлечены в ужасную ситуацию, о какой и предположить не могли. Вот что следовало из слов директора.

Ладно бы Митиё просто стала обладательницей самых больших сисек в Японии, но когда Мамору бросил ее в безвыходном положении, что же ей было делать? Все бы ничего, если б у нее была грудь нормальных размеров, но такая громадина ни на что не годилась, и для Митиё не оставалось иного пути, кроме как сводить концы с концами в порнобизнесе. Если бы она устроила шумиху из истории своих отношений с каким-нибудь принцем, наследником крупного предпринимателя, тогда не только ее гигантская грудь, но и ее личность привлекла бы интерес. Услышав, как она болтала о случившемся, один из инвесторов агентства подучил ее: Митиё, сруби с него бабки. Кроме того, он пошел к знакомому главе группировки поговорить об этом. В результате дело приняло серьезный оборот. Оно вышло из-под контроля. Будет скандал или нет, теперь зависело только от Митиё и главаря группировки.

По странному стечению обстоятельств судьба Мамору и «Токива Сёдзи» теперь находилась в руках Каору. Если бы Каору допустил ошибку в отношениях с Митиё и поссорился бы с группировкой Ханады, то Мамору ничего бы не спасло и «Токива Сёдзи» столкнулась бы с небывалой опасностью. Кроме директора компании, об этом не знал никто, да и Каору откуда было знать. Искусственная грудь Митиё встала в немыслимо высокую цену. Существовало ли решение этой проблемы, насколько следовало увеличить сумму, чтобы всем удалось избежать плачевных последствий, невозможно было понять.

Митиё нисколько не трогало, что ее искусственную грудь используют как орудие шантажа. Над этим пусть взрослые ломают голову, ее же увлекла задача заарканить неожиданно появившегося перед ней парня. Это он присутствовал при крахе ее любви, это он сказал, что сделает все, что в его силах, чтобы облегчить ее страдания от потери возлюбленного. Это он выслушивал ее жалобы, пока она окончательно не напилась и не уснула, а на следующее утро бесследно исчез. Благодаря ему она на некоторое время даже забыла о своей раздутой груди. Она надеялась, что он увидит в ней ее человеческие качества, которые окажутся ничуть не хуже ее груди, и эта надежда приятно согревала ей сердце. Но больше всего Митиё волновала его красота. Надо же, родной брат Мамору – и нисколько на него не похож!

Каору зашел к ней домой и сказал, что хочет о чем-то спросить, но Митиё предложила:

– Давай пойдем куда-нибудь, не хочу здесь.

Она посадила Каору в свою машину и поехала в парк аттракционов, который находился за городом, на другом берегу реки Т. М.

Каору был в этом парке еще в детстве, когда его звали Каору Нода, вместе с отцом Куродо и матерью Кирико. Казалось, это происходило в далеком прошлом, и в то же время как будто он совсем недавно видел это во сне. Точно, здесь была белая пагода, а здесь – лыжный трамплин, а здесь должны лежать останки военного самолета, который летал над Тихим океаном и бомбил американские корабли. Каору вспомнил, как он сидел в кабине самолета и говорил матери: «Вот бы нам всем вместе жить в парке с аттракционами».

Теперь на том месте, где когда-то был самолет, находился огромный аттракцион с американскими горками. Самого большого в Азии чертова колеса и рассекающего пространство корабля-челнока тоже не было в его детстве.

Митиё сказала:

– Американские горки придуманы для того, чтобы забывать о печали. Потому я с тобой сюда и пришла.

Она взяла Каору под руку, и они отправились на горки. Там она пыталась выкричать свою печаль вперемешку со страхом.

– Ты тоже покричи, – просила она его.

Переходя с аттракциона на аттракцион, Митиё жаждала острых ощущений. Она то клала голову ему на плечо, то прижималась грудью к его груди, будто пробовала нового любовника. Каору представлял себе, что Митиё, которая была старше его на два года, – это Фудзико, и наслаждался ностальгическими воспоминаниями о парке аттракционов двадцатилетней давности.

В маленькой кабинке чертова колеса Каору сказал, задыхаясь от соседства с Митиё – от ее баллистических ракет, маячивших в его поле зрения:

– Есть люди, которые сходят с ума от огромной груди, а есть такие, кто шантажирует ею. Эта грудь провоцирует на грех.

– А тебе чего хочется?

– Мне… Мне бы хотелось, чтобы эта грудь… помогала тебе в жизни, Митиё.

Неожиданно для самого себя он покраснел и стал заикаться, тут же превратившись в мишень для ее атак.

– Тоже мне отличник нашелся. Сам-то совсем о другом думаешь.

Каору смотрел на видневшиеся вдали кварталы столичных небоскребов, вновь раздумывая о своей роли. Он должен был заменить Мамору, стать любовником Митиё и отразить угрозы якудза.

– Мой брат считает: если я стану твоим любовником, то все будет хорошо.

– А ты сам что думаешь?

– Я думаю, что с якудза такие детские игры не пройдут.

– Тогда почему ты встречаешься со мной?

– Действительно, почему? Наверное, чтобы защитить твою грудь.

– Младший братец тоже без ума от больших сисек?

– Вовсе нет.

– Но, наверное, лучше большие, чем маленькие?

Что бы ни говорила Митиё, на самом деле она явно использовала свою гигантскую грудь в качестве оружия обольщения. Если бы он поддался, то четко выполнил бы наивный сценарий, разработанный Мамору.

– Можно потрогать твою полную печали грудь?

Каору пробормотал это еле слышно, а Митиё улыбнулась:

– Нравится, да? – и расстегнула третью и четвертую пуговицы блузки.

Каору робко протянул руку, и груди сами потянулись к нему. Каору нежно погладил их и погрузил пальцы в глубокую ложбинку между ними. И в то же мгновение влажноватые груди с едва заметными синими прожилками изловили пальцы Каору, будто росянка, не давая им выбраться.

– Поймала.

Митиё схватила Каору за руку вынудив его опуститься на колени. Наверняка Мамору наслаждался грудью Митиё именно в такой позе. Кусая губы и улыбаясь, Каору думал о том, что должен спросить ее о важном.

– Ты на самом деле хотела выйти замуж за моего брата?

– До совсем недавнего времени. Но теперь я больше никаких чувств к нему не испытываю.

– Что говорил глава группировки Ханада? Что он хочет сделать с Мамору Токивой?

– Да какая разница?

– А ты, Митиё, чего хочешь?

– Хочу уехать куда-нибудь подальше. С тобой, Каору.

– Хочешь? Оставив в покое якудза?

– Я, наверное, скоро полюблю тебя, Каору.

Каору тихонько вытащил пальцы, зажатые опасной грудью, которая пыталась засосать его, и уткнулся в нее носом. Митиё обняла голову Каору и прерывисто задышала.

– Каору, давай убежим вместе. Как-то надоело все.

У Каору было такое же настроение. Как только Митиё избавится от своих чувств к Мамору и встретит новый радостный день в объятиях другого, его задача будет выполнена. И если ничего больше не потребуется, он быстро отыграет свою роль. Надо только поскорее отвезти Митиё куда-нибудь, оставить в ее памяти воспоминания о короткой любви и убедить ее взять деньги как компенсацию за опухшую грудь и разрыв отношений.

Когда кабинка вновь коснулась земли, Каору застегнул пуговицы на блузке Митиё и сказал со вздохом:

– Мне нужно встретиться с главой группировки.

– Да забудь ты об этом. Пусть Мамору с ним разговаривает. Тебе не время там появляться.

– Может, и так, но брату нельзя общаться с якудза.

– И что теперь? Ты к ним придешь спокойненько, а они из тебя котлету сделают?

– Если сделают котлету, они у меня в руках. Тот, кто применяет силу, всегда проигрывает.

– Ну, чему ты радуешься?

У Каору был шанс на победу.

12.4

Как лучше всего появиться перед Киёмасой Ханадой? Каору обратился за советом к Ино. Ино сказал, что самое верное – прийти по рекомендации достойного человека. Но таким человеком в данном случае мог быть только Киси Ханада, а его Каору хотел приберечь на потом, как последний козырь.

– Тогда, – сказал Ино, – нужно взять с собой адвоката.

– Но если вовлечь в это дело адвоката, консультанта «Токива Сёдзи», то все станет известно директору компании.

В результате Каору принял самое безрассудное решение – он отправится в офис группировки Ханады один, как посланец Мамору.

Он пришел на пять минут раньше установленного времени к дому в районе Кабуки-тё на Синдзюку – адрес у него был – и решил подождать у входа, но тут навстречу ему вышел парень примерно одного с ним возраста и спросил:

– У тебя дело какое-то?

Каору назвал себя и сказал, что пришел встретиться с главным. Его проводили в приемную. У входа в комнату молча стояло несколько бугаев, Каору казалось, что они одним своим дыханием давят на него. Из дальней комнаты вышел крепкий дядька среднего возраста в пиджаке в гусиную лапку, все бугаи тут же поклонились ему, Каору тоже изобразил нечто подобное. Дядька, который, наверное, и был главарем, предложил Каору сесть. Он присел на диван и представился:

– Я младший брат Мамору Токивы, Токива Каору.

Дядька, протянув ему визитку сказал басом:

– Я Киёмаса Ханада, – и тут же перешел к делу: – Почему не пришел сам Мамору Токива?

Каору ответил решительно:

– Мой брат больше никак не связан с Митиё.

– Но совсем до недавних пор он с ней встречался, да?

– Да. Но сейчас не встречается.

– То есть поскорее решил от нее избавиться? – засмеялся главарь, а вслед за ним и его подчиненные.

Каору тоже посмеялся вместе со всеми, но главарь зыркнул на него: не тебе тут смеяться – и со вздохом сказал:

– Ты зачем сюда пришел?

– Я пришел попросить вас, чтобы вы не сообщали в средства массовой информации о связи моего брата с Митиё.

Каору достал из внутреннего кармана пиджака копию письма, подписанного главой группировки, и, не говоря ни слова, показал его с таким видом, будто он понимает, чего тот добивается.

– Рассказывать правду – работа СМИ. Мы к этому отношения не имеем. Если же ты хочешь скрыть правду, то, наверное, об этом и просить надо по-другому, или не так?

Каору казалось, что главарь строит из себя дурачка, но тот внезапно заговорил грубо, пытаясь заставить Каору подстраиваться под его переменчивый характер.

– Простите, если я чем-то вас обидел.

Каору сам удивлялся своему спокойствию. Инстинкт подсказывал ему: замолчишь – проиграл.

– Раз ты – один из Токива, тебе тоже не помешает узнать. Так вот, группировка Ханады и «Токива Сёдзи» имеют давние прочные связи. Твоему папаше хорошо это известно. Я хочу, чтобы твой братец сделал выводы из нынешнего случая и как следует усвоил себе, насколько прочна эта связь. Наши отношения – услуга за услугу. Понял? Раз ты теперь знаешь об этом, нам нужно стараться сотрудничать. А твой брат, похоже, чего-то не догоняет. Если он собирается стать наследником «Токива Сёдзи», то должен бережнее относиться к нам, его тайной поддержке.

Каждое слово из сказанного главарем, было понятно, но что стояло за этими «связями», «сотрудничеством», оставалось загадкой.

– А что именно нужно понять нам с братом? – спросил Каору как можно вежливее, чтобы не оскорбить главаря.

– В твоем брате течет развратная кровь. Требуется проучить его, чтобы он понял, как дорого обходится разврат. Превратил, понимаешь, в урода девицу, которая обещала быть хорошей актрисой. За это надо платить.

– Заплачу я. Митиё тоже возражать не будет.

– Что ты сказал?

Кажется, он рассердил главаря, и тот немедленно перешел к угрозам. Отступать было некуда.

– Я считаю, что ей нужно выплатить деньги в качестве извинения. Но почему вы, господин Ханада, взяли на себя контроль за ситуацией? Мне кажется, это проблема одной только Митиё.

– А ты вроде посмелее, чем твой братец. Но какого черта ты суешься не в свое дело, явившись сюда? По просьбе агентства Митиё теперь я ее опекун. А ты чего тут шныряешь, вынюхиваешь? Вали-ка домой и поспрошай у своего отца: что бывает с теми, кто делает из Киёмасы Ханады идиота? Дело-то не такое простое, как ты себе вообразил.

– Скажите, пожалуйста, что мне нужно делать?

Стоявший за спиной главаря молодой парень схватил Каору за волосы и повалил на пол. Как перевернутая черепаха, Каору инстинктивно сжался в комок и, открыв глаза, стал ждать следующего удара. У самого своего лица он увидел несколько ног, готовых его пнуть. Каору схватил одну и изо всех сил вцепился в нее зубами.

Главарь заорал:

– Прекратить! – и в одно мгновение в комнате опять наступила тишина, прерываемая сопением.

– Чего лыбишься? – Главарь посмотрел на Каору остановившимся взором: ему показалось, что тот смеется. Во всяком случае, он догадался, что Каору по какой-то особой причине не боится якудза.

– Я могу много чего порассказать о грязных делишках «Токива Сёдзи». До сих пор я помогал их замазывать, но мне ничего не стоит в любой момент переметнуться на правую сторону. Скандал с Мамору – это только верхушка айсберга ужасных злодеяний.

– Каких таких злодеяний? Если вы собираетесь бороться со злом, пожалуйста, расскажите мне об этом.

– Ты все еще упираешься, шмакодявка? Тебе памперс не пора ли сменить? Спроси у папаши своего, сколько взяток раздала «Токива Сёдзи» политикам и бюрократам. Вряд ли он забыл, сколько денег они заплатили под предлогом выделения средств на выборы или оплаты консультантов, когда закупали большую партию пассажирских самолетов в Америке, или когда купили картину Пикассо у мафии, или когда скупали земли у старых аристократов, или когда строили гостиницу. Раскинь-ка мозгами, благодаря кому собрания акционеров проходили без сучка и без задоринки? А когда по доносу сотрудника компании могло открыться, что «Токива Сёдзи» занималась незаконным экспортом в СССР высокоточного оборудования, кто заставил молчать этого идиота и местного прокурора, как ты думаешь? Только мы и укрепляем доверие к «Токива Сёдзи».

Наверное, Сигэру Токива собирался когда-нибудь раскрыть Мамору теневые стороны управления компанией, но случилось так, что Каору узнал об этом раньше старшего брата и оказался в странном положении. Перед Каору стоял главарь группировки Ханада, для которого источником дохода служила нерасторжимая связь с домом Токива. От того, как поведет себя сейчас Каору, зависело, осуществит ли свои угрозы Киёмаса Ханада. Если только мольбы о прощении окажутся действенными, то останется договориться взрослым мужчинам, Ханаде за его молчание опять заплатят какую-то сумму, и нерасторжимая связь будет проверена на прочность. Ему же, Каору, с самого начала здесь нечего было делать.

– Вы имеете в виду, что мне лучше хранить молчание?

– Точно. Ты же павлин. Не крикнешь – не пристрелят.

И тут Каору догадался, что коль скоро Киёмаса Ханада связан одной веревочкой с «Токива Сёдзи», его угрозы не возымеют действия. Если Ханада примется разоблачать злодеяния Токива, его группировку обвинят в тех же преступлениях. Ханада издевался над «Токива Сёдзи», понимая, что компания не готова разрубить эту связь. Интересно, сильно бы растерялся Мамору, окажись он здесь? Скорее всего, он действовал бы по указке Киёмасы Ханады, ведь для Мамору раны Токива – собственная боль, потери Токива – собственный ущерб. Но в теле Каору не текла кровь Токива. Кризисная ситуация у Токива по сути не имела к нему никакого, даже малейшего отношения. Ханада угрожал Токива, а не ему, Каору.

– Хорошо. Я передам папе и брату то, что вы сказали, господин Ханада. Я правильно вас понял?

– Больше от тебя ничего не требуется.

Каору встал, отодвинул сопящих парней, сделал два шага к выходу, поклонился главарю и сказал:

– Всего доброго. В следующий раз я приду с Ку-моториямой. Я не хочу, чтобы меня избивали из-за Токива, надеюсь, Кумоторияма постоит за меня.

При упоминании имени Кумоториямы лицо главаря просветлело, будто с него сошла тень. Каору схватился за ручку двери, изготовившись бежать в любую секунду, и сказал, чтобы оставаться верным себе до конца:

– Я в ином положении, чем отец и брат. Я не имею отношения к нерасторжимой связи дома Токива с группировкой Ханады. Что бы ни случилось с «Токива Сёдзи», меня это не касается.

Глаза главаря стали треугольными. Каору, понимая, что ему нельзя оставаться здесь ни секунды, проскользнул в дверь и побежал что есть мочи.

12.5

Требование от Киёмасы Ханады о встрече с Сигэру Токива пришло без малейшего промедления. Последние пять лет дела в «Токива Сёдзи» шли успешно, стоимость акций была стабильной, вмешательства группировки Ханады не требовалось, и Сигэру думал, что их отношения прекратятся сами собой. Но думать так было легкомысленно с его стороны. Группировка Ханады ждала благоприятного момента, чтобы возобновить отношения.

Сигэру позвал Мамору и Каору и заставил их рассказать, что происходит. Не дослушав всю историю до конца, Сигэру схватился за голову и застонал.

– Хоть и говорят, что посеешь, то и пожнешь, но что мне теперь с этим делать?

По крайней мере, вмешательство группировки Ханады в свадьбу Мамору нужно было предотвратить любыми средствами. Каору не знал, что уже велись переговоры о помолвке Мамору с дочерью директора банка Мияко, который являлся главным банком-партнером «Токива Сёдзи». Проблема состояла в том, чтобы не просто уладить отношения с Митиё, но и навсегда их похоронить, иначе существовала опасность расторжения помолвки. Даже если Каору удалось бы уговорить Митиё отказаться от Мамору, то как заставить молчать Ханаду, выглядывавшего из-за ее огромной груди? К молчанию Ханады прилагался прайс-лист с непомерными расценками.

Группировка Ханады была помехой для инсценировки медового месяца «Токива Сёдзи» и банка Мияко. Сигэру хотел установить важные для Мамору связи с банком, который составлял основу управления компании, и укрепить положение наследника. От связей с мафиозной группировкой, возникших в эпоху Кюсаку Токива, нужно было отказаться, что и делал Сигэру, вежливо отдаляясь от Киёмасы Ханады.

Некоторое время после войны и якудза, и торговые компании оказались на одних и тех же развалинах. И те и другие испытывали досаду от поражения и от необходимости подчиняться оккупационным войскам, и те и другие втихую повторяли устаревшую брань: «Вонючие америкашки и англичане!» Кюсаку нужна была помощь якудза, чтобы выжить после распада финансовой олигархии, в период проведения аграрной реформы. Чтобы возродить компанию «Токива Сёдзи», которая разделилась на девятнадцать торговых компаний и девятнадцать раз переживала кризис управления, Кюсаку и группировка Ханады, объединившись, собрали информацию о спросе на товары для оккупационных войск, укрепили связи между всеми торговыми компаниями и американскими военными базами и нашли каналы, по которым товары, предназначенные для оккупационных войск, уводились налево. Манипулируя спросом и предложением оккупационных войск, Кюсаку Токива пытался собрать воедино акции и капитал своих разрозненных компаний. При Макартуре компания «Токива Сёдзи» оказалась раздробленной, но когда попыталась возродиться и войти в мир финансовой олигархии, ей понадобились связи с оккупационными войсками, которые служили бы ей мощной поддержкой. В то время как «Токива Сёдзи» расправлялась с торговыми точками, не входящими в ее сеть, группировка Ханады действовала столь активно, что ее можно было назвать личной армией «Токива Сёдзи».

Кроме того, «Токива Сёдзи» занималась скупкой земель, перешедших в руки крестьян-арендаторов в результате аграрной реформы. В преддверии послевоенного спроса на жилье, а также в связи с высвобождением сельскохозяйственных земель в окрестностях столицы развернулась жестокая конкуренция в сфере куплипродажи. И здесь группировка Ханады внесла свой вклад – скупала землю, порой с применением силы, добросовестно выполняя поручения Кюсаку Токивы.

Сигэру Токива помнил, как предыдущий глава группировки рассказывал ему о медовом месяце финансовой олигархии и якудза во времена пожарищ и черного рынка. Но пожарища и черный рынок исчезли за кварталами небоскребов, и, по мере того как бизнес становился все более цивилизованным, он отходил от тех организаций, которые преуспевали и пользовались уважением в мире, основанном на беззаконии. Еще при жизни Кюсаку Сигэру Токива понял, что он окончательно порвет с группировкой Ханады.

Даже если бы Киёмаса Ханада настаивал на возобновлении отношений, Сигэру намерен был решительно отказать ему. Но теперь якудза могли не только сорвать брак Мамору, но и до предела осложнить ситуацию: обедневшие бандиты с отчаянностью самоубийц раскрыли бы все подробности прошлого «Токива Сёдзи». С другой стороны, деньги за молчание возобновили бы их нерасторжимую связь. В довершение всего Киёмаса Ханада был ужасно раздражен поведением Каору, из-за чего сумма, которая могла бы заставить банду Ханады молчать, возросла на двадцать процентов. И о чем только думал Каору, задевая гордость главаря?

Ломая голову над планом действий, Сигэру сначала обратился за советом к Мамору. Тот злился на недостойное поведение группировки Ханады, при этом не выказывая никаких признаков раскаяния по поводу собственного поведения.

– Надо прикончить Киёмасу Ханаду, – сказал он.

– У тебя такие же бандитские замашки, как и у него, – только и мог со вздохом ответить пораженный Сигэру. Не ожидая ничего хорошего, Сигэру все же спросил, каково мнение Каору на этот счет.

– Надо, чтобы группировка Ханады стала дочерней компанией «Токива Сёдзи».

И откуда у него взялась такая идея? От удивления Сигэру потерял дар речи и рассмеялся. Но, подумав немного, пришел к выводу, что эта мера куда более здравая, чем убийство Киёмасы.

– Ну-ка, расскажи поподробнее, – попросил Сигэру.

– Я подумал, – продолжил свою мысль Каору, – что ведь жизнь у якудза непростая. Офис у них в Кабуки-тё грязный, в подчинении народу мало. Так что если попросить Киёмасу, не задевая его гордость, он запросто разгонит группировку и создаст хоть дочернюю компанию, хоть что угодно. Пусть это будет кабаре, или хостесс-клуб, или центр с игральными автоматами. И если мы станем инвестировать в его бизнес, то формально связь «Токива Сёдзи» с группировкой Ханады прервется. Если же у них ничего не получится, можно будет отделаться от них. Кстати, в их ночном клубе Мамору сможет сколько угодно развлекаться с гигантскими грудями. И они сохранят все в тайне.

– Неужели ты думаешь, что якудза так легко можно уломать?

Разумеется, Мамору, который сам ничего не сделал и которого, кроме огромной груди Митиё, ничего не интересовало, даже и помыслить не мог, что уговоры якудза – это его задача.

– Я попробую поговорить с ними. Если действовать по закону; Киёмаса не откажется. Мамору, ты тоже пойдешь со мной извиняться.

– Каору, когда все уладится, верни мне Митиё.

Услышав это, Сигэру в гневе раздул ноздри и отхлестал по щекам Мамору, который, не чувствуя никакого раскаяния, продолжал приударять за огромными сиськами.

– До каких пор ты будешь строить из себя инфантильного идиота!

У Мамору из носа пошла кровь, он посмотрел снизу вверх на суровое лицо отца и вышел из комнаты. Сигэру взглянул на оставшегося в комнате Каору и проворчал:

– Не понимаю я тебя. Выглядишь этаким «ботаником», начитавшимся всевозможных книжек, и неожиданно совершаешь безрассудства. Как тебе в голову пришло одному отправиться к Киёмасе?

– Брат сказал мне: иди.

– Я не об этом тебя спрашиваю. То, что ты сделал, выходит за рамки всякой логики. Твой поступок привел к наихудшему развитию событий. Знаешь, что сказал Киёмаса? «Если будешь вытирать об меня ноги, твои сынки понюхают запах крови». И еще: «Проучи Каору как следует». Если я этого не сделаю, Киёмаса займется твоим воспитанием сам. Что такого ты ему сказал?

– Я сказал ему «Не лезь в чужие проблемы». И еще: «Мне все равно, что станет с «Токива Сёдзи».

– Совсем ничего не понимаю.

– Наверное, Киёмаса воспринял это так: «Пусть бы группировка Ханады и «Токива Сёдзи» совершили двойное самоубийство, мне все равно». Впрочем, я на самом деле хотел так сказать.

– Чтобы раздразнить якудза?

– Иначе они окончательно обнаглели бы. Раз в их привычках цепляться к слабостям Токива, почему я не могу воспользоваться их слабостью?

– Получается, ты ничью сторону не держишь.

– Правильно. Иначе Киёмаса полностью прогнул бы меня.

– Ты все больше и больше подвергаешь себя опасности. Тебе что, жизнь недорога?

– Когда-нибудь и так умру. Вероятность человеческой смерти – сто процентов.

На самом же деле, находясь под шквалом угроз в офисе группировки Ханады, Каору думал совершенно о других вещах: «Если бы меня ранили так серьезно, что я был бы при смерти, Фудзико, возможно, вернулась бы ко мне».

Впрочем, Каору не грозило серьезное ранение. У него не было оснований на это надеяться. Скорее, он молился об этом. С трудом мирясь с долгим отсутствием Фудзико, он все же верил: где бы она ни находилась, она обязательно приедет и раскроет ему свои подлинные чувства, если узнает, что он на грани жизни и смерти. Точно такие же мысли вызывали у Каору его покойные мать и отец. Они приходили в его сны между ночью и утром и постоянно оберегали его. Во сне не отличишь мертвых от живых. Единственным живым человеком, к которому Каору возносил свои молитвы, была Фудзико.

Если бы вознаграждением за ту опасность, которой себя подвергал Каору, была встреча с Фудзико, страх совсем покинул бы его. Пока Каору верил в Фудзико, он мог оставаться храбрецом, даже выйдя за пределы сна.

Может быть, Каору и хотел умереть. Он стал находить некое удовольствие в опасности, которой подвергал себя, играя со смертью. Погрузиться в опасную ситуацию и в полном спокойствии оглядеться вокруг. Взгляд различает даже движение воздуха, уши открыты для всевозможных звуков. Время растягивается, становится вязким, разнообразные предметы движутся мягко и плавно. И когда высыхает холодный пот, ты освобождаешься от того, что до сих пор было источником твоего страха, и тебе становится легко. Каору, наверное, с детских лет неосознанно играл с такого рода ощущениями и получал удовольствие. Приблизиться к смерти означало, что покойная мать окажется рядом с ним. А теперь источником подобного удовольствия стала Фудзико. Бросая вызов Киёмасе, он думал о Фудзико, преобразуя нависшую над ним опасность в удовольствие. О Токива в это мгновение он даже и не вспоминал.

– Ты что, ненавидишь семью Токива? – спросил Сигэру, будто угадал, что творится в душе у Каору.

– Я благодарен Токива. Именно поэтому я, как мне кажется, придумал хороший способ решения проблемы. Я сделал что-то не так?

– Нет, все правильно. Если бы Мамору пошел на встречу с Киёмасой, он бы попался на его удочку. Теперь мой черед. Но имей в виду, среди членов группировки Ханады могут быть такие, кто захочет поквитаться с тобой. Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось, но ты никогда больше не бросайся на амбразуру.

– А проучить меня? Вам же нужно меня наказать, чтобы это убедило Киёмасу.

– Ты говоришь об этом так, будто тебя это не касается. И какое наказание тебе придумать?

Сигэру хотел поощрить Каору, назвав это наказанием. Чтобы утихомирить гнев Киёмасы, достаточно было каких-то видимых мер. Но Каору выпалил нечто совершенно неожиданное:

– Выгоните меня из дома.

– Формально я так и сделаю.

– Нет, не только формально. Выгоните меня на самом деле.

– Что ты несешь? В этом нет необходимости. Или тебе самому этого хочется? Неужели ты готов порвать связь отца с сыном?

Каору молчал. Молчание означало утвердительный ответ.

– Тебе же некуда будет податься. Куда ты хочешь? Уехать за границу, пока все не утихнет? Может, поучишься в университете в Америке? Хорошо, так и сделаем. Как будто бы я выгнал тебя. Для того только, чтобы надавать тебе по морде, бандюки за тобой в Америку не поедут.

Каору немного подумал и сказал без обиняков, будто принял решение:

– Спасибо. Я так и сделаю.

12.6

Киёмаса Ханада стоял напротив Сигэру Токива, скрестив руки на груди, и рычал. Только что Сигэру посвятил его в свой план создания акционерной компании под названием «Корпорация Киёмаса». Главарь группировки становился директором компании, бандиты – ее сотрудниками, боевые подвиги превращались в маркетинговые успехи, вводилась систематическая выплата зарплаты. «Токива Сёдзи» предоставляла «Корпорации Киёмаса» уставной капитал и забирала пятьдесят процентов акций. Основная сфера деятельности корпорации состояла в торговле недвижимостью и содержании питейных заведений и клубов. Корпорация существовала на самоокупаемости.

Киёмаса сказал:

– Отродясь не слыхивал, чтобы якудза сливалась с торговой компанией.

На самом деле это было не слияние, а полное подчинение. До сих пор группировка Ханады угрожала «Токива Сёдзи» и получала оплату услуг якобы за консультации. Оплата консультаций даже не входила в бухгалтерскую отчетность, а шла как черный нал, и пользы от нее не было никакой. Но если этот черный нал превратить в инвестиции в «Корпорацию Киёмаса», то как главный акционер «Токива Сёдзи» сможет следить за работой корпорации и рассчитывать на прибыль. Более того, вытянув на свет тех, кто пребывал в тени, можно скрыть все зло, с ними связанное. Как только Киёмаса возьмет деньги и станет самостоятельным юридическим лицом, судьба этого юридического лица окажется в руках «Токива Сёдзи». Представляя дело так, чтобы Киёмаса не догадался о сути, Сигэру убеждал его трезво оценить тяжелое положение группировки, расписывал ему прелести работы юридического лица и из кожи вон лез, чтобы добиться его утвердительного кивка в ответ на свое предложение.

Три дня спустя Киёмаса Ханада согласился ликвидировать свою группировку.

Роль Каору еще не была сыграна до конца. Хотя Сигэру наказал ему больше не соваться в это дело, Каору вновь пришел в контору группировки Ханады, чтобы засвидетельствовать свое почтение. И взял с собой Кумоторияму, как и предупреждал. В джинсах и кожаной куртке с растрепанными, не собранными в традиционный пучок волосами, Кумоторияма скорее напоминал молодого якудза, чем борца сумо. От Сигэру Киёмаса узнал, что его племянник Кумоторияма и Каору – друзья, и изменил свое отношение к этому юнцу, который погладил его против шерсти.

Каору низко склонил голову в поклоне, извинился за свою недавнюю выходку и объявил о приказе отца поехать в Америку остудить свой пыл. Кумоторияма, обнимая Каору за плечо и всячески демонстрируя дяде свою дружбу с ним, сказал:

– Мамору – полный говнюк, а Каору – совсем другой. Он один пришел к тебе, дядя. Не попросил меня заступиться за него и пойти вместе с ним. Хотел полностью взять на себя ответственность. Дядя, он настолько крутой, хоть в якудза его бери.

Киёмаса сверлил Каору тяжелым взглядом, но глаза его смеялись.

– Этот малец уничтожил группировку Ханады. Что за поганые друзья у тебя, Киси!

В конечном счете Каору обвел Киёмасу вокруг пальца. Прожженный якудза никогда бы этого так не оставил, но на решение Киёмасы свернуть деятельность группировки повлиял его племянник Кумоторияма. Поначалу Киёмаса упрямо отвергал предложение Сигэру но как только речь зашла о его племяннике, упорно продвигавшемся в карьере сумоиста, он стал покладистым, будто забыл о своем упрямстве. В мозгу у Киёмасы мелькнуло опасение: а вдруг его принадлежность к якудза помешает Кумоторияме добиться высот в сумо. Еще до встречи с Киёмасой Каору рассчитывал на то, что Кумоторияма станет последним козырем в решении проблемы. Так и получилось – Каору незаметно для Кумоториямы сумел использовать его. Может быть, чтобы загладить свою вину, Каору пообещал Кумоторияме то ли в шутку, то ли всерьез:

– Группировка Ханады не исчезнет. Она просто уходит на временный отдых. Когда Кумоторияма закончит свою карьеру, вернется Ханада. Ты возродишь группировку Ханады. А я тебе помогу.

Каору считал правильным сказать Киёмасе о своем обещании. Услышав это, Киёмаса щелкнул языком: «Все-то ему шутки шутить», – но спросил Каору о подлинности его намерений. Каору ответил:

– Важнее узнать, что думает об этом Кумоторияма.

– Да мне все равно, – сказал Кумоторияма и спросил у Киёмасы: – А есть такие, кто из сумоистов становился главарем якудза?

Киёмаса зыркнул сначала на Каору, потом на Кумоторияму и сказал:

– Я таких историй не слыхивал, но какая разница, – и налил стаканчик своим подопечным. – Группировка Ханады укладывается в зимнюю спячку. Хочу выпить с вами, пока я еще здесь главный.

Кумоторияма ухмыльнулся и прошептал Каору на ухо:

– Ну, ты даешь!

– Да ладно тебе, – спокойно ответил Каору.

Увидев такое хладнокровие, Киёмаса аж губами причмокнул и пригрозил:

– Если кто предаст того, с кем выпил, кара будет страшной.

– Знаю, – сказал Каору.

Несмотря на это, Киёмаса добавил, пригрозив:

– Если группировка Ханады не возродится, размажу, как букашку. Или ты не сын Токива?

Каору ответил с невозмутимым видом:

– Если я выпью с тобой, разве это не будет означать, что ты взял сына Токива в заложники? А тогда чего тебе беспокоиться?

– Киси, ты-то понимаешь, о чем думает твой дружок? – спросил Киёмаса племянника.

Тот ответил:

– Нет, не понимаю, – и тогда Киёмаса неожиданно рассмеялся и заявил Каору.

– А ты хорош гусь. Скажу своим лоботрясам, чтобы не трогали тебя. Если попадешь в какой переплет, скажи мне.

Киёмаса перестал сердиться.

12.7

Почему же Каору хотелось, чтобы его выставили из дома?

Сигэру позвал Андзю, рассказал ей о том, как Каору сам настоял, чтобы его выгнали из дома, и попросил разузнать, чего хочет Каору, о чем он думает. Кому как не Андзю, говорил он, удастся разбить стену, которой Каору наглухо огородил свой внутренний мир.

Андзю выбрала ясный день, когда на небе не было ни облачка, и предложила Каору прогуляться: ну зачем сидеть сиднем дома в такую чудную погоду, пойдем погуляем, как в детстве. Они проехали на велосипедах до насыпи на реке Т. М. Ярко светило солнце. Каору надел темные очки и ехал по теневой стороне. Сам он явно был где-то далеко. Андзю посмотрела на противоположный берег реки и спросила:

– Ты иногда бываешь там, где родился?

– Нет. Ни разу не был, с тех пор как мы ездили туда втроем.

– Может, поедем на тот берег?

Но Каору отказался. Похоже, ему интереснее было не то место, где он родился, а место, связанное с первой любовью его отца.

– Наверное, Куродо Нода встречался с Таэко Мацубарой где-то дальше, в верховье реки.

Вероятно, это километрах в двух отсюда. Каору позвал туда Андзю, и они поехали. Песчаный остров посреди реки, которым тридцать с лишним лет назад любовались его отец и великая актриса, устоял перед наводнением, случившимся более десяти лет назад. Поблизости открыли большой магазин, от насыпи к острову построили мост, здесь было много гуляющих. Каору и Андзю оставили велосипеды, перешли мост и оказались на острове. Андзю смотрела на освещенную солнцем спину Каору, и вдруг ее охватило нехорошее предчувствие.

– Каору! – крикнула она.

Каору обернулся, щурясь от солнца, и Андзю вдруг потеряла дар речи – так красив был брат. Так красив, что ей даже не по себе делалось оттого, что она его старшая сестра. Эта красота и вызывала нехорошие предчувствия.

– Ну, чего тебе? – грубо отозвался Каору.

Андзю глубоко вздохнула, пытаясь унять колотящееся сердце.

– Ты ведь мой младший брат, да?

Каору улыбнулся, закусив нижнюю губу, и спросил:

– А что случилось?

– Я слышала, ты сказал, будто хочешь, чтобы тебя выгнали из дому.

– Я пошутил.

– Папа говорит, у тебя был серьезный вид.

Каору фыркнул, повернулся спиной к Андзю и стал смотреть на сверкающую водную гладь.

– Я просто так сказал.

– А зачем ты говоришь то, о чем не думаешь? Отвечай честно.

– Если я отвечу честно, то, наверное, расстрою и тебя и папу.

– Расстроишь или рассердишь – не узнаешь, пока не скажешь.

Каору искоса посмотрел на Андзю и сказал обиженно:

– Хорошо бы папа согласился с тем, что я исполнил свой долг как сын Токива и могу опять стать Каору Нодой. Мне хотелось бы отдалиться от фамилии Токива и стать свободным.

– А разве, будучи Токива, ты не можешь быть свободным?

– Тебе это сложно понять, но я… – Тут Каору запнулся, вздохнул и, отбросив сомнения, выпалил: – Я никогда не был свободен.

Теперь Андзю не нашлась, что сказать.

– Я терпел эту несвободу десять лет: когда открывал холодильник и когда получал деньги на карманные расходы. И ты и мама были очень добры ко мне. Папа и бабушка журили меня, когда это было нужно. Все относились ко мне как к члену семьи Токива. Я пытался им стать, и вы все прилагали большие усилия. Но мне надоели эти усилия. Наверное, жестоко говорить такое.

Сказав то, что он должен был сказать, Каору повернулся к свету так, чтобы не было заметно, как ему стыдно, и спустился к реке.

Андзю нерешительно пошла за ним и села рядом на бетонную набережную. Некоторое время они слушали журчание реки и следили за пролетавшими птицами. Каору моргал и исступленно чесал за ухом. Тут Андзю впервые заметила это за ним. Она положила ладонь ему на спину, почувствовала мышцы и погладила его. Спина была горячая.

– Тяжело тебе пришлось, Каору, – нарочито бодро сказала Андзю, и спину Каору забило мелкой дрожью. Как в ту ночь, которую он впервые провел в доме Токива. Андзю постоянно наблюдала за тем, как взрослеет спина Каору. Когда он в одиночестве играл в парке, его спина, казалось, сгибалась от печалей, тянущихся из далекого прошлого. Сейчас его спина научилась противостоять печалям, которых – Андзю это хорошо было известно – Каору вовсе не опасался.

– Как ты думаешь, я внес достойный вклад в дом Токива?

– Глупый. Почему это тебя беспокоит? Посмотри на братца Мамору. Твердит, что все делает ради дома Токива, а на самом деле приближает его конец.

– Какое мне дело до брата? Уничтожить Токива или добиться их процветания – это его право. Отрицать Токива может только тот, кто сам принадлежит этому семейству.

– Каору, тебе нет необходимости замаливать грехи Мамору. Не думай о будущем дома Токива. Но не надо ненавидеть семью Токива. Мне все равно, как тебя зовут: Каору Токива или Каору Нода. Лишь бы ты остался моим младшим братом.

Каору хрипло сказал:

– Спасибо. – Наверное, он подумал, что Андзю не расслышала, поэтому через некоторое время еще раз повторил: – Спасибо, – как будто благодарил за что-то еще.

– А за что второе спасибо? – спросила Андзю, и тогда он извинился:

– Прости. Помнишь, когда меня первый раз положили в твоей комнате, ты сказала: «Завтра тоже можешь поспать здесь». Тогда у меня ком к горлу подступил, и я не смог сказать тебе спасибо. Меня это все время беспокоило. Прошло уже десять лет, но я до сих пор тебе благодарен. Если бы я сейчас не сказал тебе этого, наверное, опять долго не смог бы решиться.

Каору потупился и потерся лицом о плечо Андзю. Девушка никогда еще не видела Каору таким ласковым, она прижала его к груди и коснулась щекой его виска. Каору стал для нее кем-то средним между младшим братом и близким мужчиной, она не могла бы сказать, кем именно. Андзю растерялась: в ее сознании будто лопнуло что-то, в ней появились порывы, о которых она раньше и не подозревала. Казалось, стирается граница запретного, молчаливо установленная между братом и сестрой. Ей стало щекотно, как бывает, когда начинает отходить затекшая спина. Внезапно она почувствовала, как Каору гладит ее по спине левой рукой.

– О, Каору… – будто в сладком кошмаре, произнесла Андзю хриплым голосом имя мужчины, который до недавнего момента был ее младшим братом.

В это мгновение она подумала – солнце потому такое слепящее, что хочет испепелить их. Внезапно ее милый Каору, которого она нянчила и воспитывала, занял место мужчины ее мечты, до сих пор остававшееся вакантным. Больше Андзю не могла отвергать Каору. Пожелай он этого, она позволила бы ему все.

– Андзю, сестра… – прошептал Каору ей на ухо. Он пытался сказать еще что-то, но Андзю остановила его:

– Не говори ничего. – В словах Каору Андзю почувствовала его противоречивое отношение к Токива, доверие к ней, Андзю, душевные порывы, которые невозможно выразить словами.

Вдруг в небе над рекой послышался вороний крик, и Андзю пришла в себя. Она сделала резкий вдох и оцепенела, в то же мгновение Каору испугался своей слабости, отодвинулся от Андзю и закашлялся. Возле его глаза остался след помады Андзю. Она вытерла пятнышко носовым платком. Они оба чувствовали себя неловко и старались не смотреть друг на друга.

Чтобы избавиться от гнетущей тишины, Андзю спросила:

– Ты, наверное, хочешь поехать в Америку?

Не скрывая замешательства, Каору бросил взгляд на Андзю и кивнул, весьма неуверенно. Андзю настаивала:

– Значит, поедешь?

Каору ответил тихо:

– Поеду.

Андзю поняла: мысли Каору – там, где Фудзико. Про это Андзю не стала расспрашивать. Ей казалось, стоит произнести имя Фудзико, как та отберет у нее все чувства Каору, обращенные к ней. Андзю убеждала себя: Каору просто хочет уехать из Японии, он хочет поехать в страну, где родился и вырос его дед. Она заставляла себя думать так, чтобы избавиться от ревности к Фудзико.

На следующий день после того, как Каору приоткрыл Андзю свое мятущееся сердце, он начал собираться в путь. Взял в университете академический отпуск, подал документы на загранпаспорт, получил визу и за две недели закончил сборы. Он намеревался стать слушателем в американском университете, куда его устроил сотрудник «Токива Сёдзи» в Америке. Из города, где находился университет, можно было доехать до Бостона, где жила Фудзико, за два часа на поезде или за три часа на автобусе.

Узнав от Андзю о том, что Каору не чувствовал себя свободным в доме Токива, Сигэру вздохнул:

– Вот как? Неужели он был настолько несвободен… И постоянно старался доказать, что он – настоящий сын? – Голос Сигэру задрожал, и он закрыл глаза руками.

Так Андзю впервые увидела, как отец плачет из-за Каору.

Хотя Сигэру не мог скрыть своей жалости к Каору, хотя он и раскаивался как отчим, все же взять фамилию Нода он ему не разрешил.

– Если тебе во что бы то ни стало хочется стать Каору Нодой, – сказал он, – возьми это имя как неофициальное или как псевдоним. Но настоящее твое имя – Каору Токива.

На просьбу Каору выгнать его из дома Сигэру ответил другим наказанием:

– Токива никогда не выгонят Каору.

Каору не стал перечить.

Проводить Каору в аэропорт приехали четверо: Андзю, прогулявший тренировку Кумоторияма, призер Всеяпонских вступительных тестов Ино и самая большая грудь Японии Митиё.

В зале аэропорта, пытаясь утешить плачущую Митиё, которая жаловалась, что ее предали оба брата, Каору сказал:

– Познакомься с моими друзьями. Перспективный сумоист Кумоторияма и бестолковый умник Ино. Они оба боготворят гигантскую грудь. Предсказываю тебе, Митиё: ты станешь иконой для всех маменькиных сынков мира.

– А я-то хотела купить тебе что-нибудь на свою денежную компенсацию. Хитрый. Сбегаешь, да? В Америке опять прицепишься к большим сиськам, подлюка. Ничего, я другим мужикам тоже дам к моим присосаться.

Кумоторияма и Ино ошеломленно поглядывали на Митиё, которая вопила пронзительным голосом на весь аэропорт. Услышав ее последнюю фразу, Ино тут же встрепенулся:

– Дайте, пожалуйста.

Кумоторияма залепил Ино пощечину, Андзю и Каору рассмеялись, а Митиё, словно впервые увидев Ино, сказала:

– Это еще что за бледная поганка?

Пока Каору не скрылся за воротами таможенной зоны, Митиё не отходила от него ни на шаг, прижималась к нему грудью, осыпала поцелуями. Когда пришла пора расставаться, Каору пожал каждому руку отстранился от Митиё и пошел вниз по лестнице. Но тут же взбежал обратно, будто забыл что-то, подошел к Андзю, с которой толком не попрощался, наклонился к ней, как будто хотел шепнуть ей что-то на ухо, и опять побежал вниз. Никто не мог понять, что произошло за эти несколько секунд и что хотел сделать Каору. Только губы Андзю знали это.

– Тетя Андзю, вы тоже были влюблены в папу?

Кажется, Андзю не хотелось отвечать на твой вопрос, она улыбнулась, не раскрывая губ. Хотя она охотно рассказывала о любви Каору и Куродо, не скрывая никаких подробностей, о себе она отшучивалась:

– Это истории прошлого века.

Может быть, ей нужно было как следует покопаться в своих воспоминаниях, чтобы быть честной перед собой? А возможно, когда из глубин ее памяти всплывало давнее, щекочущее ощущение и она встречалась с той, двадцатилетней Андзю, ей хотелось разобраться в своих тогдашних чувствах, оставшись наедине с собою.

– Это была любовь? Как ты думаешь? – спросила у тебя Андзю.

– Ну, в некотором смысле да, наверное.

– В некотором смысле, – многозначительно засмеялась Андзю.

– Вы, скорее всего, решили не мешать Фудзико, да?

– Нет, не в этом дело. Я потом бесконечное число раз прокручивала в памяти тот день. Что я чувствовала, когда обнимала Каору, что за нехорошее предчувствие у меня возникло? Что Каору было нужно от меня?

Казалось, Андзю прислушивалась к голосам, звучавшим из далекого прошлого.

Вот что пришло в голову тебе, ровеснице тогдашнего Каору.

Несмотря на то что для них, не связанных кровным родством, изначально не существовало никаких табу, десять лет они играли роли брата и сестры, и эту стену преодолеть было непросто. Даже если у Каору – после того как он ушел из дома Токива – появилось право стать возлюбленным Андзю, то она сделала свой выбор: навсегда считать Каору младшим братом. Она полагала, что только это может продлить ее любовь к Каору и надолго удержать их от расставания.

Андзю выслушала тебя и сказала:

– Я тоже раньше так думала, но сейчас у меня другая точка зрения. Захоти Куродо в свое время продлить отношения с Таэко Мацубарой, он бы поступил так, как ты говоришь. Но у нас с Каору все было иначе. Может быть, если оглянуться на результат, покажется, что нет никакой разницы, но, по-моему, в тот миг Каору жил ощущением момента. У реки Т. М. были не только мы с Каору, но и еще один человек.

– Кто же?

– Фудзико. Каору смотрел на меня – я была у него перед глазами, – а видел он Фудзико, которой там на самом деле не было. То есть я выступила в роли Фудзико.

Любовь Каору не умерла. Несмотря на то что их разделял Тихий океан, нет, именно потому, что их разделял Тихий океан, любовь Каору продолжалась. Прошло уже пять лет с момента их расставания. Чио-Чио-сан, предайная Пинкертоном, прождала три года и сама убила свою любовь. Но Каору не терял надежды даже спустя пять лет.

– Я считала: пока они обмениваются письмами, пока Каору продолжает писать стихи и петь песни, его любовь жива, – продолжала Андзю. – Но однажды образ Фудзико исчез, и Каору, до тех пор не находивший себе покоя, перестал действовать. Я думала, что его съедает червь тоски и что эта тоска – от несчастной любви. Но я ошибалась. Его любовь просто впала в зимнюю спячку.

– А потом Каору очнулся ото сна, да?

– Закончилось его детство. А любовь из наивного детского увлечения переросла во взрослое безумие. Тогда и тоска Каору, и его безрассудство становятся легко объяснимы. Я думаю, отважно решив опасные проблемы Токива, он доказал, что повзрослел. Действуя в своей манере, он хотел получить право любить Фудзико. И превратился из гусеницы в бабочку. В тот день на берегу реки Каору в последний раз был моим младшим братом. В моей памяти навсегда останутся дрожащая спина Каору в ту его первую ночь в доме Токива и выражение его лица тогда, у реки.

– Тетя Андзю, а почему вы не остановили Каору? Если вы любили его, у вас же была возможность не отпускать его в Америку?

– Ах, Фумио, ты же забываешь об одной важной вещи. Останови я тогда Каору, он бы не встретился с твоей мамой. Иначе говоря, ты находишься здесь именно благодаря тому, что я тогда не остановила Каору.

– Может, и так…

Ты почему-то нервничала, и тебе не удавалось сформулировать то, что ты хотела сказать. Но Андзю поняла тебя.

– Ты говоришь о том, что должна была сделать любящая женщина. Спасибо. Честно говоря, я не хотела отпускать Каору. Потому что он был только моим и больше ничьим младшим братом. Я провела с ним больше времени, чем любая из женщин. Но я не смогла остановить его. Даже если и любила его, даже если и знала, что его любовь ждет печальный финал.

Услышав о печальном финале, ты вспомнила о надписи на могиле Каору. Что же случилось между ними?

– Любви Каору не суждено было сбыться?

– Пока рано делать выводы. Потому что любовь Каору продолжается и сейчас, в этом две тысячи пятнадцатом году.

Значит, любовь еще не закончилась?! Ты услышала самое важное. Один из героев этой истории любви пропал без вести. А что делает сейчас Фудзико и где она?

– Фудзико отправилась туда, куда Каору попасть не может, верно?

Андзю повернулась к тебе лицом и тихо кивнула. Тебе показалось, что она видит не только выражение твоего лица, но и то, что творится у тебя в глубинах подсознания, – и ты почувствовала дрожь в спине. Несомненно, в невидящих глазах Андзю отражалось настоящее, прошлое и будущее Каору и Фудзико.

– Фудзико живет сейчас в тихом, никому недоступном лесу. Люди называют это место императорским дворцом.

Каору было восемнадцать лет. По случайному стечению обстоятельств именно в этом же возрасте Чио-Чио-сан убила свою любовь, а Каору пытался возродить ее. Гены любви через четыре поколения, несомненно, передались Каору от Чио-Чио-сан и расцвели воистину пышным цветом. Чио-Чио-сан в последние свои дни не могла и мечтать о том, что ее любовь передастся далеким потомкам и повлияет на них. Любовь искажает радости и печали, разрушает рациональное, даже подвергает жизнь опасности, но она не заканчивается, не погибает, она и сегодня живет в ком-то из нас. Даже если возлюбленные умерли и о них забыли, их неисполненные желания воскресают в будущем.