Хозяйка заброшенного поместья

14.1

— С котом подрался, — ответила я. — Точнее, кот с ним.

— Вот, скотина бессловесная и то знает, кого привечать, кого гнать. А ты его за стол позвала.

— Он Петра привез, — зачем-то начала оправдывать Виктора я. Торопливо сменила тему: — Как он там?

— Посуду домоешь да сама посмотришь. Жаловаться не жалуется, стонет только. Спрашивает, как долго ему лежать еще.

— А то у него силы есть бегать.

— Нет, конечно. Страшно, поди, без рук да без ног остаться.

Еще бы не страшно. И вроде сам виноват, а все равно жаль бестолкового...

— Пойдем успокоим его, — сказала я, ставя на стол последнюю вымытую тарелку.

— Полотенцем-то не протерла, — проворчала Марья. — Учить тебя и учить.

— Хорошо.

Я взяла протянутое полотенце. Может, нянька и права, сушилки для посуды с поддоном на этой кухне не было, а шкафы и полки все деревянные, ни следа лака, от воды разбухнут мгновенно.

Пока я протирала посуду, Марья расставляла ее по местам. А у меня в голове крутился разговор с Виктором.

— Скажи, а что за клад спрятан в нашем доме?

— Да какой там клад, касаточка? — отмахнулась она. — Батюшка твой незадолго до смерти помешался да клад надумал. Все стены, все погреба магией просмотрел, всю землю обошел, разглядывая. Деревенские уж над ним смеяться начали, а аспид твой вовсе доктора к нему вызвал.

— Помешался? — переспросила я.

— Да ты не думай, так-то он в своем уме был. Только вот клад этот… А может, был бы в своем уме, не стал бы... — Она вздохнула. — Может, и вправду от тревог помутилось в голове. Доктор говорил, от них, бывает, всякие мысли лезут. А сам барин твердил, что спрятаны в доме драгоценности цены великой.

Опять драгоценности!

— Откуда?

— Когда-то пра-пра… и бог знает сколько еще пра…бабка твоя была дивной красавицей и в полюбовницах у самого царя ходила... Тьфу, срамота! — Марья помолчала и задумчиво добавила: — Хотя, может, царю-то и не откажешь, на то он и царь. В общем, была она его полюбовницей, а он, как царю и положено, завалил ее подарками дорогими. А потом, когда надоела ему, замуж выдал да приданое дал хорошее, земли с деревнями. Она дом выстроила и стала жить. Дом-то с тех пор и стоит, а земли-то почитай и не осталось, не говоря о деревнях.

— Так за столько лет, наверное, и подарки царские туда же, куда и деревни, ушли, — сказала я.

— Вот и я так думаю. А батюшке твоему перед смертью втемяшилось, что спрятаны они где-то в доме или на земле вашей. Дескать, та царская полюбовница так по нему и сохла всю жизнь. Не смогла ни мужа, ни детей принять и ничего им оставлять не хотела, вот и спрятала все, да зачаровала как следует.

Да уж, похоже, совсем плох был перед смертью Настенькин батюшка. Но неужели кто-то поверил?

— А кому он об этом рассказывал?

— Да всем, кто увернуться не успел! — Нянька поставила в шкаф последнюю чашку. Повторила: — Смеялись над ним. Соседи-то тут все свои, поговори, и бабок и прабабок вспомнят. И все знают, что богатства в вашем роду никогда особого не было. Не хуже других жили, это правда, но и в золоте не купались. При маменьке вот твоей на широкую ногу начали было жить, хозяйственная она была, хваткая. Да только как померла, все прахом пошло.

Похоже, кто-то все-таки в сокровища поверил, бродит теперь «домовым». Ну ничего, поставлю засовы, пусть теперь в другом месте ищет.

А то пустить слух, будто они в огороде закопаны, и пусть выкапывает? Все польза будет.

Кстати о поисках...

— Скажи Петру, что я сейчас лекарство для него возьму и приду. И пригляди за ним, а то знаю я этих мужиков. То с температурой тридцать семь и один умирают, то чуть полегче стало — и поскакали за осложнениями не долечившись.

— Тридцать семь и один?

— Это в городе врачи градусник ставят, — пояснила я, мысленно выругавшись. — Чтобы проверить, есть жар или нет.

— Выдумали тоже, градусники, — проворчала нянька. — Жар-то или есть, или нет. Маменька ваша вон в лоб вас поцелует, и безо всяких градусников все понятно. И я так же делала.

Нет, пожалуй, от поцелуев с пациентами я воздержусь. И от того, чтобы сообщать это Марье, тоже.

Лекарство я нашла не сразу. Я ожидала увидеть флакончик, вроде тех, в которых в наше время продают спиртовые настойки, и несколько раз отставляла в сторону поллитровую бутыль темного стекла. Пока взгляд все же не зацепился за этикетку.

«Парегорик. Для здоровья дам и господ, — было напечатано на ней. — Использовать при головных и зубных болях, бессоннице, прорезывании зубов, поносах, кашле и судорожной одышке бронхий. По одному мерному стаканчику при необходимости до шести раз в сутки. Хорошо взболтать перед употреблением».

Мерный стаканчик обнаружился под пергаментом, перевязанным бечевой, который закрывал горлышко бутыли. Под стаканчиком была обычная притертая пробка. Я открыла ее, понюхала. Резкий запах камфарного спирта перебивал все остальное, но еще мне почудился мед и анис. Может, просто почудилось. Бутылка была почти полной. Я еще раз принюхалась, капнула на ладонь, лизнула. Ну и гадость! Одновременно и приторно-сладкая, и невыносимо горькая.

Я еще раз осмотрела бутылку, обнаружила на этикетке кроме рекомендаций написанные от руки фамилии врача и аптекаря. Ни они, ни подписи мне, разумеется, ни о чем не говорили.

— Да, ты это с собой привезла, когда сюда вернулась, — подтвердила Марья. — Сказала, доктор от головных болей и бессонницы прописал.

Значит, в бутылке именно то, что и должно быть. Неплохое обезболивающее, снотворное и, как ни смешно, действительно средство от кашля и расстройства кишечника. Конечно, я бы предпочла что-то менее опасное и не вызывающее привыкания, но выбирать не приходится.