Хозяйка заброшенного поместья

25.2

— Что я, злодейка какая, голым выгнать? — обиделась нянька. — Хоть он и аспид, а все живая душа. Дала ему сюртук батюшки твоего и рубаху, да бекешу с треухом. В плечах трещит и коротковато, но ничего, доехать хватит. Обещался вернуть потом.

Значит, у Виктора будет повод снова здесь появиться. Как бы мне его нечаянно колуном не приложить. Нехорошо получится.

— А и не вернет, так и бог с ним, — продолжала Марья, правильно прочитав выражение моего лица. — Барину на небесах, поди, все равно, а мы не обеднеем без бекеши. А чего он вызверился-то так на ровном месте? Неужто так пролитая вода разозлила? — с невинным видом спросила она.

— Ничего, — с тем же делано невинным видом ответила я. — Я ему горячей воды принесла…

Влетевшая в кухню Дуня перебила меня:

— Простите, Настасья Пална, я не хотела! Я не знала…

— Перестань причитать! — оборвала я ее чуть резче, чем нужно. — Ты ни в чем не виновата, и ничего страшного не случилось. А полы все равно пора было мыть.

— Но…

— Перестань, я сказала!

Я отставила в сторону пустую чашку. Марья все-таки золото. Пусть я и люблю без сахара, но после того, как выскочила на улицу в непросохшей рубахе и атласных тапочках, горячий чай с медом — самое то.

— Я тебе на ночь еще вина с перцем и гвоздикой согрею, — пообещала нянька, будто поняв, о чем я думаю. — А до того в баньке попарю как следует, чтобы холод выгнать. Не расхвораешься, пусть аспид и не надеется!

Да не дождется!

— Спасибо, — улыбнулась я. — С такой заботливой нянюшкой никакая хворь не подступится. А о Викторе — хватит. Уехал, и слава богу.

— И правда, пусть катится, — согласилась Марья. — Дуняша, чай попьешь?

Дуня замотала головой.

— Я стирать пойду.

— Я с тобой, — поднялась я из-за стола. — Только сперва лицо отмою. Начни с вещей Виктора Александровича.

Так и подмывало просто сжечь их или отправить как есть, пусть его слуги возятся. Давненько мне не доводилось обстирывать мужчину, и снова начинать не стоило. Но, как ни крути, испортили его одежду здесь, значит, и исправлять придется здесь. Заплачу Дуне пару лишних змеек за хлопоты.

Я плеснула в миску уксуса — для себя, бутылку отдала Дуне.

— Сначала синее тряпкой в уксусе ототри, сколько получится. Потом уксусом же залей и в воде замочи, да не в медном тазу, а в деревянном корыте. Пока отмокает, моим тоже займись, пожалуйста, я сейчас приду и помогу тебе.

С этими словами я стянула рубаху и отдала ей. Дуня, пролепетав, что и без барыни сама управится, исчезла. Я, глядя в медный таз, начала оттирать пятна с лица.

Марья взяла еще одно полотенце, тоже макнула в уксус.

— Дай-ка помогу тебе: вся спина синяя. Как только угораздило, да еще и обоих.

— Мотя ведро с дерева снес, — сказала я, проигнорировав вторую часть вопроса.

К слову, что нашло на сообразительного кота? Неужели его просто настолько перепугал мой визг? Ни в жизнь не поверю!

Точно услышав, что я думаю о нем, Мотя протиснулся в дверь, начал тереться о мои ноги. Я подняла его под мышки, кот повис мохнатой сарделькой. Заглянула в янтарные глаза.

— Ну, и что это было?

Мотя сделал умильную морду и заурчал.

— Зараза ты шерстяная! — с чувством сказала я.

Кот заурчал еще громче. Я рассмеялась и, усадив его на согнутую руку, погладила. Он немного потерпел мою ласку, потом чихнул — правду говоря, уксус уже провонял всю кухню — и, спрыгнув, вальяжно направился к двери в прачечную. Оглянулся — дескать, чего ленишься, хозяйка, открывай дверь. Пришлось открыть. Мотя просочился в нее и убежал к людской. Все время, когда он не бродил со мной по поместью или не спал в моей кровати, он дремал на Петре. И то сказать — на человеке-то теплее и мягче, чем на лавке. Петр не возражал, говорил, все веселее, чем одному лежать да в потолок смотреть. «А этот кот так смотрит, будто все понимает, только не говорит».

Синие пятна, как я и предполагала, оттерлись не до конца, но ничего страшного. На лице почти незаметно, будто жилка просвечивает, а на холку мою смотреть некому. Долго намываться я не стала: протопится баня, ближе к вечеру и отмоюсь, и отпарюсь как следует.

А пока она топится, стиркой займусь, раз уж обещала Дуне помочь. Хорошо, что обе куртки — и моя, и Виктора — оказались суконными, на стеганой подкладке, а не на меху.

Получалось у Дуни куда быстрее и ловчее, чем у меня. Пока я отмывалась да оттирала тряпкой купорос со своей одежды, Дуня успела расправиться с вещичками Виктора, притащила откуда-то мои ношеные сорочки и нижние юбки, настругав мыла, поставила их кипятиться и взялась за мужские порты с рубахой.

— Это Петруши, — смутилась она под моим любопытным взглядом. — Он сам-то не может сейчас.

И в самом деле, переодеть-то мы его переодели, но вряд ли у конюха было много смен одежды, а я про это вовсе не подумала.

— Спасибо, я тебе за это тоже доплачу, — сказала я.

— Да что вы, Настасья Пална, я же не ради денег. — Она густо покраснела.

— Марьи на тебя нет, — проворчала я, проглотив едва не вылетевшее «все они одинаковые, никакой пользы, кроме вреда!»

— Да я понимаю, — вздохнула девушка на то невысказанное, что повисло в воздухе. — Только сердцу не прикажешь.

— Бабы каются, а девки замуж собираются, — покачала я головой и решила дальше тему не развивать.