Хранители. Часть 4 Луцяхамато – Озеро погибших русских

Глава 9 Братья Пестровы

Утром, проснувшись как обычно раньше всех, Ванька первым делом стал натираться пахучей кашицей отгоняющей комаров, которую Еленка отдала ему вчера перед расставанием. Кровососов в казёнку налетело столько, что от них стало совсем невмоготу. Он посмотрел на своих товарищей, беспокойно ворочавшихся под своими одеялами, и отправился разжигать дымокуры да варить кашу.

Выйдя палубу, Ванька увидел Молчана и старика Ойку. Они стояли на берегу и о чём-то тихо разговаривали. Хозяйки в становище уже вовсю хлопотали у костров, несколько дымокуров дымили у жилищ. Еленки было не видно. Ветер полностью стих, на безоблачном небе ярко светило солнце, но жарко не было и назойливое комарьё хозяйничало теперь повсюду. Ванька знал, что кормщик не будет с утра пораньше водить разговоры с Кульчиным про его сердечные дела, но всё равно внутренне трепетал и, занимаясь своими делами, всё искоса поглядывал на старших.

Скоро артельщики потихоньку начали собираться у костра.

– Абодье[32]… Знать ветер скоро переменится… – глядя на зеркальную гладь губы, проворчал дед Семён.

– Ойка говорит, по всем приметам ветер уже к вечеру от губы задует, надобно в путь готовиться. – сказал Молчан, подходя вместе с Кульчиным к собравшимся товарищам.

– Так готово всё, – развёл руками дед Семён, – Яков с Фёдором вернутся, можем выходить.

Пестровы вернулись к полудню и в этот раз с добычей. Трёх больших глухарей они отдали хозяйкам, а сами ушли отсыпаться на корабль. Вся команда «Святителя Николая» сидела у дымокуров, и только Штинин со своими картами не давал покоя Кульчиным, расспрашивая о реках и озёрах, по которым предстоит пройти. Ванька, управив свои дела, сидел с остальными и поддерживал дымокуры. Он всё время высматривал Еленку, но, ни её самой, ни её сестёр видно не было.

Как и предсказали самоеды, к вечеру с губы потянул прохладный западный ветер. Всем уже изрядно наскучило безделье и артельщики, заметно повеселев, ждали только команды старшого, чтобы сняться с якоря. Один Ванька не находил себе места. Весь день он искал встречи со своей зазнобой, весь день не сводил глаз с Молчана, но всё было напрасно. Еленка с самого утра не показывалась, и только Хадне, верная её спутница и единомышленница, унося днём в дальний чум чашку с похлёбкой, отыскала взглядом Ваньку среди остальных и, улыбнувшись, кивнула. Это его малость успокоило. Значит с той, о которой он беспрестанно думал, всё хорошо.

Наконец, Молчан подошёл к собравшейся на берегу команде и сказал:

– Идите, готовьтесь к отходу. А ты, – тут он обратился к зуйку, – покуда со мной останься.

Когда все разошлись, он по-отечески обнял Ваньку за плечи:

– Ну, Ванюшка, поговорил я дедом Еленки и с её дядьями. Рассказал им про тебя, про твои старания в учении, про родителей твоих покойных. Кульчины пообещали не выдавать Еленку за другого, а как в возраст войдёшь, сосватаем её как полагается. А покуда, учись всему, что мореходу знать надобно и деньгу копи.

– Неужто согласились?! – задохнулся от счастья Ванька.

– Согласились, согласились. – улыбнулся кормщик, – Когда сказал что у вас с Еленкой уже всё слажено, сперва не поверили, позвали саму.

– А она что?!

– Сказала, что ты ей жених и ни за кого другого не пойдёт. Смелая девка! Настоящая поморка!

Ванька не мог сдержать счастливой улыбки.

– Ну, всё паря, иди, работай. Отходим скоро.

Молчан пошёл на корабль, а Ванька спешно снёс в поварню кухонную утварь, наскоро прибрался и побежал в казёнку. В ящике под его лежанкой хранился костяной, отделанный серебром гребень, оставшийся от матушки. Когда-то отец купил его у датского купца за немалые деньги. Уходя в поход, Ванька забрал с собой из дома самое ему дорогое: матушкин гребень и её малый псалтирь с красивыми картинками. Теперь он решил подарить гребень Еленке. Надев чистую рубаху, он сунул подарок за пазуху и побежал на берег, чтобы проститься со своей ненаглядной.

По пути к чумам ему встретились дядья Еленки – Илко и Сатако. Они шли к лодье нагруженные большими кожаными мешками.

– Давайте пособлю! – кинулся им на помощь Ванька, внутренне жалея, что придётся замарать чистую рубаху.

– Мы сами, Ваня, нам не тяжело. – улыбнулся Сатако. – Ты верно Елю ищешь? Так ей покуда некогда, она с сёстрами за работой сидят. Она сама к тебе скоро выйдет.

На корабле уже всё было готово к отплытию. Зуйку занять себя было нечем и он, усевшись на нос шитика, стал смотреть на серебристую морскую гладь. Ветер быстро набирал силу, и его уже было довольно, чтобы гнать лодью по реке против течения. Ванькино сердце тоскливо сжималось, когда он думал о расставании с Еленкой, но тут же наполнялось радостью, когда представлял он как станет первейшим мореходом и как хорошо заживут они в Архангельске или в Мангазее. Не зря говорится: «И радость и горе – помору всё от моря». Зимой они обязательно увидятся. Еленка бойкая, она сможет уговорить родню и непременно приедет к нему в Мангазею.

– Здравствуй, Ваня! – услышал он голос той, о которой только что думал. Еленка шла к нему с узелком в руках. За ней как хвостик трусил Сянда. Из чумов провожать мореходов высыпали все жители становища. Молчан, Михейка и Штинин стояли у корабля и разговаривали со старым Кульчиным и его сыновьями.

– Здравствуй, Еленка, здравствуй! – обрадовался Ванька. – Где же ты пропадала? Я весь день тебя высматриваю!

– А я тебе на зиму рукавицы и бахилы шила. Времени мало было, сама бы не поспела, спасибо сёстры и тётушка пособили. Возьми, Ванечка! – она протянула ему узелок. – Будешь носить и меня вспоминать.

Покраснев от смущения, Ванька принял узелок.

– Спасибо. Я и так только о тебе одной и думаю…

Она улыбнулась.

– И я про тебя всё думаю. Дядя Молчан сегодня к дедушке приходил, про нас с тобой говорили. Дед дал слово, что только за тебя меня отдаст. А после всё у меня выспрашивал, не согласишься ли ты остаться, чтобы сразу нас поженить.

– Не могу я остаться сейчас. Никак не могу.

– Я знаю, Ванечка. Буду ждать тебя сколь понадобится, ты только вернись ко мне.

– А у меня тоже для тебя подарок есть! – спохватился Ванька, и достал приготовленный гребень. – Возьми. Это моей матушки.

– Какой красивый! – воскликнула Еленка, принимая подарок. – Спасибо, Ванечка!

– Пора мне, Еленка.

– Ну, плывите с богом. Да смотри мне там, на других девчат чтобы не заглядывался! – погрозила она пальцем с напускной грозностью. – Слышишь?!

– Да что ты! – возмущённо воскликнул Ванька, – Мне кроме тебя никого не надобно! Ты же у меня одна в целом свете!

– То-то же! – снова улыбнулась девчонка и взяла Ваньку за руку.

Они пошли к лодье.

Заметив их, Ойка покачал седой головой и толкнул в бок Молчана:

– Глянь-ка! Усмирил твой луця[33] бедовую самоедку! Сладу с ней не было, а тут глянь-ка, и глаз не поднимает.

Все весело рассмеялись.

– Иди, Ваня, спокойно, – обратился Ойка к будущему зятю, – мы все будем ждать тебя. Зимой свидимся в Мангазее. И Еленку с собой возьму.

Лодья вёсельным ходом вышла из бухты, развернулась, и, огибая кошки, направилась к устью Хэяхи.

– Вознимай парус! – скомандовал кормщик.

Райна[34], расправляя парусиновое полотнище, быстро поползла вверх по мачте. Соргин, Чупров и Илья разнесли снасть, прихватили подборные, и лодья, набирая ход, устремилась в широкие ворота, прорезанные рекой средь высокого леса.

Ванька прильнул к левому борту, чтобы ещё раз увидеть Еленку, когда корабль будет проходить устье. Она вместе с сёстрами и детворой пришла на берег проводить корабль.

Увидев любимую, Ванька махнул ей на прощание, она помахала ему в ответ. Детвора радостно бежала по берегу, махала руками и свистела в свистульки.

Скоро лодья вошла в реку и, преодолевая течение, медленно пошла по широкому, обрамлённому зелёными стенами деревьев водному коридору.

– Ну и парочку себе нашёл наш недомерок! – ехидно заметил Яшка Пестров, стоявший вместе с братом у кормы.

– Её же в три дня от грязи да вшей всей артелью в бане не отмыть! – подхватил Фёдор. Оба расхохотались.

– Не смейте! – процедил сквозь зубы Ванька сжав от злости кулаки.

– Поглядите-ка как наш молодой петушок расхрабрился! – удивлённо поднял брови Яшка. – И впрямь в самоедку грязную влюбился!

– Не вашего ума дело! – сердито огрызнулся Ванька, чего раньше со старшими никогда себе не позволял.

– Дам те ща по шее, чтобы знал, огрызок, как со старшими говорить! – зло нахмурился Фёдор.

– Фёдор! Яков! Уймитесь! – не громко, чтобы не услышали самоеды, шикнул на братьев стоявший у руля Молчан. – Услышат Сатако и Хадко как вы про Еленку непотребности болтаете, надают вам по шеям.

– Как бы им самим по плоским мордам не получить. – зло пробурчал Яшка и отвернулся.

– Уйдите оба с палубы. А ты, Иван, иди к себе в поварню. – строго приказал Молчан.

Два следующих дня гонимый попутным ветром, «Святитель Николай» шёл без остановок. Хэяха была широка и глубоководна. Ветер не менялся и все, наконец, смогли отдохнуть от ненасытных комаров, которых на реке почти не было. На носу поочерёдно стояли Сатако или Хадко, у руля Михейка с отцом сменяли друг друга. На палубе обычно сидел Штинин, рисуя на бумаге береговые линии и отмечая впадающие в Хэяху широкие протоки и реки, да кто-нибудь из команды смотрел за снастью. Рядом с самоедами постоянно топтался дед Семён, которому по старости лет не спалось. Оказалось, что у Кульчиных есть дальние родственники среди архангельской самояди и дед Семён их хорошо знал. Разговаривали они, то на самоедском, то на остяцком языке и хорошо ладили меж собой. Вообще, с Сатако и Хадко ладили все, кроме братьев Пестровых, которые общаться с «неумытыми нехристями», как они говорили о самоедах в целом, считали для себя зазорным.

К утру третьего дня русло Хэяхи сделалось сильно уже и мельче. Берега, поросшие высокими кедрами, сомкнулись коридором, в котором ветер гудел словно в печной трубе. Глубины здесь были разные, и чтобы не сесть на мель, приходилось держаться то одного берега, то другого, то середины реки. Сатако, стоя на носу, показывал Молчану куда править. Ванька управив свои дела, сидел на борту павозка и смотрел как Иван Тимофеевич выводит линии на будущей карте.

Вдруг на палубу поднялся Нил Чупров, подошёл к старшому, и, тронув его за плечо, тихо сказал:

– Молчан, там дед Семён кажись помер…

Евтяев спешно отдал руль Нилу и спустился в казёнку. Время было раннее, большая часть команды ещё не проснулась, только Аким Соргин стоял у лежанки деда Семёна. Старик лежал на спине с закрытыми глазами накрытый по грудь оленьим одеялом.

– Холодный уж совсем. – перекрестившись, сказал Аким, глянув на кормщика и сбежавшего следом зуйка.

Молчан потрогал старика, перекрестился и накрыл его одеялом.

Узнав о несчастье, Сатако посоветовал похоронить деда Семёна на берегу красивого озера, до которого им предстояло проплыть ещё вёрст пять или шесть.

Ближе к обеду «Святитель Николай», вошёл в широкую протоку, и по ней в большое озеро с высокими берегами, где стал на якорь. Артельщики обрядили покойного в чистое, уложили на дно павозка и отвезли на берег.

Семёна Чусовитина похоронили на открытом высоком месте. Прочли, как положено молитву, и поставили из толстых брусьев большой крест, который было видно издалека.

– Это озеро будет теперь называться Луцято – Русское озеро. – сказал Сатако. – Все люди будут знать это место и проезжая мимо, будут навещать дедушку Семёна. Он был хороший, добрый человек, мы все будем его помнить.

Отдав положенное покойному, занялись делами мирскими. Самоеды рассказали, что дальше будет открытая тундра, где дров мало, и посоветовали сделать здесь запас. Предстояло ещё не раз делать дымокуры, да и с Окатэтто хорошо бы поделиться. Они будут сильно за то благодарны. По берегам озера и в лесу, что тянулся от озера на юг, было много сухого леса и артельщики без большого труда собрали и отвезли на корабль три полные лодки дров.

Во второй половине дня ветер стал слабеть. Самый длинный путь по открытой воде был позади, дальше начинались земли рода Окатэтто. Кульчины рассказали, что у них с соседями договор, по которому в стадах Сэу ходит тысяча оленей Ойки, потому как у соседей обширные и богатые ягелем выпасы, но мало хороших рек, озёр и лесов, а взамен Кульчины разрешают соседям ловить рыбу и охотиться в своих угодьях. Глава рода Окатэтто приедет, чтобы купить много товаров и, как условлено с Кульчиными, дать оленей для волока и людей в помощь.

Вечером они прошли большую протоку, которая через сеть озёр соединяла Хэяху с рекой под названием Вадаяха, ведущей в Обскую губу в самое устье Оби. Хадко прошлой осенью ходил этим путём на шитике в Обдорск и рассказал Штинину весь ход, который тут же был записан на карту.

Земли Окатэтто действительно сильно отличались от угодий Кульчиных. Чем дальше вглубь Ямала заходил «Святитель Николай», тем скуднее становились леса и ниже кустарник. Здесь были низкие берега и много болот. За всё время они не видели ни одного самоедского становища, ни одной упряжки. Сатако объяснил, что в этих местах рыба ловится только осенью, когда скатывается из озёр в Байдарацкую губу, оттого людей здесь летом не бывает.

К ночи они добрались до места, где было уговорено встретиться с Сэу. Молчан знал, что в летнее время, самоеды угоняют оленьи стада далеко на север, где холоднее, постоянные ветра, много корма и мало комаров. Сейчас нужно ждать несколько дней. Гнать сюда оленей загодя было никак нельзя: животных заедят комары, они не будут есть и быстро ослабнут. Но Сэу уже сообщили, что корабль пришёл и со дня на день уже Окатэтто будут здесь. Они привезут для обмена пушнику и рыбий зуб, и после глава рода уедет с товарами обратно, а его сыновья проводят корабль дальше. Осенью, уже перед самыми морозами, он снова вернётся сюда со своими стадами и погонит их зимой на ярмарки в Мангазею, Обдорск, Берёзово.

Молчан выбрал подходящее место и «Святитель Николай» стал на якорь. На ночёвку все сошли на берег и принялись сооружать дымокуры да устраиваться на ночлег. Только братья Пестровы выспавшись за предыдущие дни, изъявили желание отправиться на охоту. Не заходящее летнее солнце висело над чернеющими вдали зарослями редкого леса, в котором можно было добыть дичи. Туша оленя, взятая перед отъездом в становище Кульчиных, уже была съедена, вкусный и сытный юрок, который самоеды дали в дорогу, лучше было приберечь, а добыть к столу пару глухарей было бы сейчас совсем не худо. Молчан согласился.

Утром следующего дня ветер сперва вовсе стих, а после стал меняться на холодный северный, который принёс желанную прохладу, однако комарья сильно прибавилось. Тут и пригодился берестяной туесок с пахучим варевом, которым Еленка мазала Ваньку в их последнюю прогулку. Натершись дрянным, но полезным зельем, большая часть команды, не зная чем себя занять, разбрелись по округе. Сатако и Хадко спали, накрывшись с головой одеялами, Штинин у дымокура учил Ваньку выводить пером буквицы на бумаге, Молчан с Михейкой говорили о чём-то своём.

Ближе к обеду вернулись с добычей Пестровы. Ванька принял у охотников глухаря да двух капалух и стал варить обед.

Евтяевы оба сидели тут же у костра.

– Хоть и тяжёлые люди Яшка с Федькой, а всё ж добрые охотники. – усмехнулся Михейка, глядя как Ванька помешивает в котелке.

– Ничто, – отмахнулся Молчан, – это они в море от безделья маялись, а зимой при деле будут, некогда им будет свары затевать.

– Гляньте-ка! Едет к нам кто-то! – сказал, вдруг, Иван Тимофеевич. Он сидел там же у дымокура и смотрел в подзорную трубу.

С севера, от зарослей кустарника и впрямь отделилась тёмная точка, хорошо заметная на светлом ягельнике.

– Упряжка оленья, а в ней один ездок. – рассмотрел Штинин.

– Слыш, Сатако! – позвал Молчан. – Кажись Сэу Окатэтта приехал.

Но это был не Сэу, а молодой самоед Ванькиных лет. Он ловко подъехал на санях, которые тянули четверо крепких оленей, бросил наземь хорей, оглядев всех присутствующих, подошёл к Сатако и Хадко. Показывая то на лес, то на Молчана, то на Ивана Тимофеевича, он стал быстро что-то говорить на своём языке.

Когда самоед замолчал, Сатако обратился к Молчану:

– Это Хотяко – внук Сэу. Он говорит, что русские украли из священной нарты рода Окатэтто вещи, которые принадлежат духам.

Молчан нахмурил брови и посмотрел на мальчишку:

– Мы первый раз сюда пришли, и ни про какие священные нарты в этих местах знать не знаем.

Парень, кажется, по-русски не понимал и что-то сказал Сатако. Они коротко меж собой поговорили и Кульчин перевёл:

– Дед отправил его вперёд встретить нас и передать, что Окатэтто с оленями скоро будет здесь. Хотяко заехал на святилище, задобрить духов хорошими подарками, чтобы торговля была удачной, и путь наш был лёгким, но когда он убирал подарки в священную нарту, увидел, что оттуда пропали вещи. Нарта была завязана иначе, и на земле много чужих следов, которые ведут сюда.

Молчан, став ещё мрачнее, посмотрел на сына:

– Михейка, поди, кликни сюда Фёдора с Яковом.

Подкормщик пошёл на корабль, где спали братья.

Артельщики, увидев, что кто-то приехал, стали сходиться к костру.

Скоро на берег пришли Пестровы. Оба были сонные и злые.

– Яков, – обратился Молчан к старшему брату, – этого парня зовут Хотяко, он внук Сэу, которого мы ждём. Хотяко говорит, что у них на святилище, которое у тех зарослей, где вы охотились, из священной нарты пропали вещи. Вы брали там что-то?

– Какое ещё святилище? Какие вещи? – зло проворчал Фёдор. – Ты из-за этого нас разбудил?

Кормщик глянул на Фёдора и снова обратился к старшему из братьев:

– Отвечай, Яков.

– Не были мы ни на каком святилище. Охотились мы.

– Не ври. Самоеды просто так говорить не станут. Следы ваши там остались и сюда привели. Кроме вас туда никто не ходил.

– Нашёл кого слушать… – угрюмо проворчал Яшка. – Сказано же, – не были мы там. И полно ерунду болтать. Мы спать пошли.

– Нет, ты погоди! – Молчан остановил за руку, повернувшегося было Якова и обратился к команде: – Аким, Илья, Нил, пойдите на корабль и принесите сюда их ящики и мешки, в которых они охотничью снасть держат.

– Какое тебе дело до наших вещей! – зло закричал Яшка, вырываясь из крепкой руки кормщика. – Нас хозяин нанял, а не ты, перед ним и ответ будем держать! А ты нам не указ!

– Здесь я старший и за всю команду ответ перед богом и хозяином держу. И за каждого перед их семьями отвечаю. – спокойно, но строго сказал Молчан. – И покуда вы здесь, будете исполнять, что я прикажу.

– Нам нет дела до прочих… – начал, было, Фёдор…

– Нравится или не нравится, а покуда вы на корабле, будете исполнять, что старшой велит. И всё тут! – грозно пробасил Ильюха. – Стойте смирно и не перечьте, иначе силою заставим.

Все артельщики подошли ближе и стали рядом с кормщиком.

– Добро… – зло процедил Яшка, и, сплюнув, отвернулся. Фёдор стоял рядом с братом и зло посматривал на самоедов.

Когда принесли вещи Пестровых, Молчан обратился к Якову:

– Показывайте, что у вас там.

– Смотри сам, коли такой любопытный. – огрызнулся охотник.

Молчан кивнул Михейке и тот, присев на корточки, попытался открыть ящики. Они оказались заперты.

Кормщик посмотрел на братьев.

– Где ключи?

Яков нехотя снял с шеи кожаный шнурок с маленьким ключом и бросил его на землю. Вслед за ним тоже сделал Фёдор.

Подобрав оба ключа, Михейка открыл ящики. В них оказались обычные вещи, какие хранит под лежанкой каждый мореход: чистые рубахи, шапки, рукавицы, иглы с нитками для починки одежды, лоскуты ткани на заплаты и прочее.

После ящиков стали смотреть мешки со снастью для охотничьего промысла. Михейка вынимал и клал на траву мотки верёвок и жил, железные пруты, мудрёные деревянные и железные приспособления, кожаные мешочки с наконечниками всяких размеров и форм, крюки да пики. Когда мешки почти опустели, он вынул обёрнутую в цветастые тряпки большую штуковину и вслед за ней нарядный мешочек из красной, вышитой золотой нитью ткани. И в последнюю очередь завёрнутые в старую облезлую шкуру четыре белых от старости моржовых клыка.

Увидев последнее, Хотяко стал показывать на них пальцем и что-то говорить Сатако и Хадко.

– Этот кошель с серебром в священной нарте лежал. И два таких клыка из нарты пропали. – перевел Сатако.

Михейка развязал красный мешочек, заглянул в него, и высыпал на землю добрую горку серебра: согнутые в ком старинные шейные гривны, половинки браслетов, височные женские украшения, колечки, перстни и круглые серебряные пуговицы в разноцветной эмали.

– А там что? – Молчан показал на большую, похожую на песочные часы штуку.

Когда Михейка развернул свёрток, Ванька, не отходивший от костра и наблюдавший за всем в полглаза, едва не выронил ложку. В свёртке оказалась та самая несказанной красоты чаша, какую Еленка ему показывала в лабазе на Хэбидя Я. Там, в лесу, полумраке она поразила Ваньку своей красотой, но сейчас на солнце, серебро и золото засияло так, что все ахнули.

– Эту чашу вы взяли на главном священном месте рода Кульчиных. – сразу сказал Сатако, – Хадко весной нашёл её в лесу и мы поднесли её нашим богам.

– Врёте вы всё! – выкрикнул Фёдор. – Не были мы ни на каком священном месте! В лесу клад нашли! – он обратился к Молчану: – Оговорили нас эти нехристи! Это Ванька кашевар через свою девку этих подбил, чтобы нас оговорили. Не ладим мы с ним, вот и мстит нам!

Все посмотрели на Ваньку, который услыхав про себя такое, замер как вкопанный.

– Ты что плетёшь? – сердито спросил Молчан. – Вы как с охоты вернулись сразу на корабль ушли, чтобы краденое спрятать. А Иван всё время при мне был. – Он посмотрел на самоедов: – Возьмите своё.

Сатако взял чашу, стал заворачивать её обратно в тряпицу и что-то сказал Хотяко. Тот собрал серебро обратно в мешок, взял два клыка и отошёл в сторону.

– Ты эти два зуба у нас взял? – спросил Сатако у Якова. – В нашем священном лабазе с дюжину таких хранится.

– Не были мы ни в каком лабазе! Сказано – клад нашли! – весь трясясь от злости, выкрикнул старший Пестров.

Ванька хотел было рассказать, что видел обоих братьев недалеко от Хэбидя Я, но промолчал, испугавшись, что Еленке может нагореть за то что привела чужака на священное место.

– Михейка, – обратился Молчан к сыну, – сходите с Акимом на корабль, принесите два ружья, огневого зелья и пуль.

Все замерли, глядя на кормщика.

– Сатако, Хадко, – продолжал Молчан, – возьмите эти два клыка, верните их туда, откуда были взяты и простите наших товарищей за то что они сделали. Они поступили скверно и за то будут наказаны. В знак примирения примите от нас в подарок ружьё со всем снаряжением и роду Окатэтто мы тоже дарим ружьё с порохом и пулями. А помимо этого дадим ещё товаров каких сами пожелаете. Не держите зла. Впредь не повторится подобное. Клянусь вам в том.

Выслушав кормщика, Сатако поговорил с сыном и Хотяко, все трое закивали головами. За всех ответил Сатако:

– Друг Молчан, забудем то что случилось. Ружья мы возьмём и довольно с нас, больше нам ничего не надобно. Хотяко вернёт всё в нарту и не скажет ничего Сэу. Я тоже ничего не скажу отцу. Верну всё на обратном пути. Дело у нас большое, не будем всё расстраивать.

Он протянул руку и Молчан крепко пожал её.

– А вы, – кормщик повернулся к Пестровым, – идите на корабль и носа оттуда не высовывайте, покуда я не скажу. Вернёмся домой, за всё ответ держать будете.

– Чтооо?! – закричал Яков, – Нам ответ держать?! Носа не высовывать?! Ты из-за этих грязных нехристей против своих пошёл?

– Уймись! – сердито крикнул Молчан. – Слава богу, что дело добром уладилось!

– Вот я тебе улажу дело… – впадая в ярость, прошипел старший Пестров. – Я тебе покажу, как с ними надобно говорить…

В мгновение ока он метнулся к Сатако и ударил его кулаком в ухо. Замечательная чаша полетела в одну сторону, самоед в другую. Хадко с криком схватил Якова за рубаху, но тут же получил пощёчину такой силы, что отлетев, сбил с ног Хотяко и вместе с ним упал на нарты. Олени испугано шарахнулись и отбежали на несколько саженей.

Опомнившись, Илья хотел схватить Якова, но привыкший ходить на медведя охотник проворно увернулся. За то, другой, не менее быстрый охотник – Сатако, вскочив на ноги, в мгновение ока поймал за шею старшего Пестрова и придавил так, что тот захрипел. Фёдор бросился на помощь к брату и тут все кинулись их разнимать.

Вдруг, среди выкриков и брани кто-то так страшно и пронзительно закричал, что свалка тут же рассыпалась. Яшка Пестров стоял на коленях и тяжело дышал, а над ним согнувшись и держась за правый бок, нависал Сатако. Под рукой самоеда быстро расплывалось тёмное пятно. Рядом с ножом в руке стоял Фёдор. Своего пояса на нём не было, но ножны на поясе Сатако были пусты.

– Нися[35]! Нися! – закричал Хадко, подбегая к отцу.

Сатако медленно осел наземь и завалился на бок. Подвывая и выкрикивая что-то по-самоедски, Хадко принялся трясти отца, зажимая кровоточащую рану.

– Молчан! – раздался позади голос Соргина. – Кажись, этот тоже всё…

Все обернулись. Аким стоял на коленях возле лежащего на земле Хотяко. Голова мальчишки была повёрнута в сторону, на виске темнела синего цвета яма. Он был мёртв. Видимо сбитый и придавленный Хадко он упал виском на угол саней. Рядом на земле лежал красный мешочек и моржовые клыки.

Кормщик кинулся было к Сатако, потом к мальчишке, но поняв, что им уже не помочь, беспомощно опустил руки. С тяжким вздохом он перекрестился и подошёл к Хадко. Положив ему руку на плечо, он хотел что-то сказать, но не успел. Самоед резко вскочил и, не говоря ни слова, побежал к упряжке. Подхватив на ходу хорей, он прыгнул на нарты, и олени тут же рванули с места.

Все стояли, растеряно глядя вслед упряжке, уходящей на север, откуда приехал Хотяко, и только Молчан безмолвно молился Пресвятой Богородице, прося заступницу о помощи.