Хранитель забытых тайн

ГЛАВА 18

18 ноября 1672 года

Вместе с остальными придворными и их лакеями Анна наблюдает, как король присаживается у кровати Луизы де Керуаль и протягивает ей золотую коробочку. Его возлюбленная открывает ее, глаза ее вспыхивают, и она дарит его радостной и вместе с тем самой нежной улыбкой.

— О, ваше величество, я никогда в жизни не видела таких прекрасных драгоценностей.

Она показывает подарок придворным, ближайшим наперсникам и друзьям Луизы и Карла: лорду Арлингтону, леди Арлингтон, мадам Северен, а также брату короля Якову, герцогу Йоркскому. На бархате, которым выложена коробочка изнутри, лежат два изумительной красоты ожерелья, одно бриллиантовое, а другое жемчужное. Придворные издают подобающие моменту возгласы одобрения и восхищения; так ведет себя прилично воспитанная публика на закрытом просмотре какой-нибудь пьесы.

— Залог любви моей маленькой Фабси, — говорит король, называя Луизу ласковым прозвищем, которое он сам ей придумал (Фабси означает «толстушка», он прозвал ее так за ее соблазнительно округлые формы), и щекочет ей под подбородком.

— Мы восхищены, какое яркое проявление щедрости вашего величества, — говорит мадам Северен, произнося слова, которые должным образом следовало произнести ее госпоже.

Но та уже занята тем, что примеряет нитку бриллиантов.

Остальные улыбаются и кивают, хотя всем прекрасно известно, что король лишь пытается загладить свою вину перед Луизой за ту неприятность, которую доставил ей последний его невольный подарок. Объективный сторонний наблюдатель мог бы подумать, что поступок короля более чем естествен, но лица посвященные испытывают огромное облегчение. Действия короля всегда для всех неожиданны, и ни один человек, даже сам Арлингтон, не знает, что ему может прийти в голову.

Уже больше недели Анна наблюдает за королем и начинает понимать, что имел в виду ее отец, когда однажды заметил, что натура короля соткана из бесполезной энергии и противоречий. Выглядит Карл Стюарт поистине величественно: он более двух ярдов ростом, и его голова возвышается не только над женскими головками, но и над головами мужчин; физически он очень здоров, всегда бодр и энергичен, даже теперь, в свои сорок два года. У него глубокие темные глаза и черные как смоль волосы, унаследованные от французских предков, а также от бабки, урожденной Медичи, и поэтому иногда его называют «Карл Черный». Полные губы его говорят о чувственности этого человека; от носа к подбородку сбегают две глубокие морщины, а когда он спокоен, лицо его угрюмо и строго. Но король никогда не бывает высокомерен или груб, и жесткое выражение лица всегда смягчается, как только он начинает говорить. Он со всеми неизменно рыцарственно учтив; предупредителен и внимателен как к людям низкого звания, так и высокого. Двор его отличается свободными правилами и открытостью, что было бы немыслимо, скажем, во Франции. Любой человек, даже слуга, может позволить себе приблизиться к его величеству, и всякий в Лондоне знает, что, если он захочет говорить с королем, ему надо лишь рано утром пойти в Сент-Джеймский парк, где тот в это время любит дышать свежим воздухом. Жизнь его в Уайтхолле по большей части носит публичный характер — он всегда окружен людьми.

Король гордится тем, что он доступен своему народу, хотя добиться от него исполнения обещаний редко могут даже его министры. У него есть один необычный для короля интерес, это естествознание: он может часами сидеть в своей лаборатории, проводя опыты или наблюдая за движением звезд; и, тем не менее, он продолжает верить в то, что способен лечить наложением рук «королевский недуг», или, иначе, золотуху, болезнь лимфатических узлов на шее (традиция восходит еще к королю Эдуарду Исповеднику, правившему в одиннадцатом столетии), тем самым поддерживая в своих подданных это суеверие. Он интересный собеседник, способен рассуждать на самые разные темы, но знания его довольно поверхностны. Несколько раз Анна замечала в его глазах особенный блеск, который мог говорить об остром уме, но последующие реплики короля лишь разочаровывали ее. Дважды при этом она ловила взгляд Монтегю и вспоминала его слова о «глубине интеллекта его величества». Анне очень не хотелось бы слишком глубоко заглядывать в него. И без того в жизни осталось мало, во что можно верить.

Конечно, он король и может делать все, что ему заблагорассудится, но его капризы порой шокируют Анну. За ним повсюду следует целая стая маленьких спаниелей с темно-каштановыми пятнами, которые носятся, тявкают, крутятся вокруг его ног; он так их избаловал, что они даже мочатся и испражняются прямо во дворце. А следом с губкой, шваброй и ведром бегает специальный человек; этот бедняга едва успевает подбирать за ними. Короля частенько окружают и юные шалопаи, которые ведут себя не лучше, чем эти самые собачки, и он прощает им чуть ли не всякую непристойность, если она почему-то кажется ему изящной или остроумной. Он жить не может без того, чтобы его постоянно не развлекали пустыми и пошлыми разговорами и не менее пошлыми шуточками. Серьезных бесед он не выносит, у него есть привычка, если ему вдруг станет скучно или раздражает чье-либо общество, вынимать из кармана часы и смотреть на циферблат. Искушенные придворные, стоит им только заметить это движение, разбегаются, боясь, как бы недовольство короля не пало на их головы. Ему, похоже, все равно (если он вообще отдает себе в этом отчет), что многие его считают человеком ветреным и недалеким. Анна раньше представить себе не могла, что такое возможно, ей даже стало немного жаль беднягу лорда Арлингтона, который постоянно ходит за королем, упрашивая его сделать то или сделать это на благо своих подданных, — его старания не могут укрыться от глаз посторонних, поскольку король не любит заниматься делами.

Но неделю назад его величество вернулся из Хэмптона и сразу же навестил Луизу, просидев у ее постели более часу, и с тех пор настроение Арлингтона, как и всех остальных приближенных мадемуазель, приподнялось. Луизе уже было гораздо лучше, и король вновь по доброму обычаю час или два в день проводил с нею, как правило, после утренних физических упражнений: азартной игры в теннис, укрепляющего плавания в реке (в это время слуги его стояли на берегу и, дрожа от холода, ждали, когда король искупается) или прогулки по Сент-Джеймскому парку, которую он проделывал в таком быстром темпе, что придворные, тяжело дыша, едва за ним поспевали.

Анне эти перемены не очень по вкусу. Заботы о мадемуазель обострили ее собственную впечатлительность. Уже почти две недели она ухаживает за мадемуазель де Керуаль, порой часами не отходит от ее постели, сама поит сиропом из ложечки (под бдительным оком мадам Северен), проводит необходимые медицинские процедуры и руководит медленным процессом ее выздоровления в целом. Она моет горячее тело мадемуазель, настояв на том, чтобы ванну принесли в ее спальню, она накладывает ей на поясницу лечебные пластыри и помогает ей добираться до стульчака. Между нею и мадемуазель нет ничего общего, разве лишь то, что обе они родились во Франции, но Анна всей душой ей сочувствует, она даже какое-то время надеялась, что они когда-нибудь сблизятся, но эта мысль сразу куда-то испарилась, как только мадемуазель открыла рот и начала говорить. Ни теплоты, ни остроумия, ни изящества или горячего чувства в словах Луизы услышать невозможно, с энтузиазмом и без умолку она готова говорить только об одном: о себе самой.

— Ну почему страдаю я, а не графиня Каслмейн или эта бесстыдная шлюха Нелл Гвин? — жалуется она, коверкая английские слова сильным акцентом, — Или даже не королева Екатерина?

Ругательства эти она произносит, даже не покраснев.

— Она все равно уже одной ногой стоит в могиле!

Луиза почему-то уверена, что, когда Екатерина умрет, король на ней женится и она станет королевой Англии. Эти надежды в ней подогревает и Арлингтон, но в то, что это возможно, никто не верит.

Утро мадемуазель проводит, бесконечно перебирая платья, не зная, какое надеть, но в результате нарочно остается неодетой, чтобы король и его придворные могли застать ее как бы врасплох, когда она лежит в постели, и две служанки расчесывают ее тонкие шелковистые волосы. Еще она любит беседовать о подарках, которые ей преподнес или собирается преподнести король. Она любит повторять, что страстно желает вернуться во Францию, ее мечта — сидеть на скамеечке у ног французской королевы, это высочайшая честь, какой в этой стране может удостоиться женщина благородного происхождения. Похоже, у мадемуазель де Керуаль есть, кому отомстить в Париже, где ее когда-то жестоко третировали. И по всей вероятности, имя этих людей — легион. Хотя Луизе уже двадцать два года, и она мать трехмесячного Чарльза Фицроу, и от нее можно ждать поступков, подобающих взрослой женщине, она ведет себя как ребенок. Анны рядом с собой она не выносит и вечно капризничает, отказываясь принимать лекарства (если, конечно, при этом не присутствует король), вечно устраивает шум и скандалит по поводу лечебных ванн или пластырей, чуть ли не каждый час заливается слезами или бранится, испытывая терпение всех, кто находится рядом, кроме разве что мадам Северен.

Анна понимает, что чаще всего капризы мадемуазель вызваны страхом перед болезнью, которую она считает величайшей несправедливостью (в этом ей действительно можно посочувствовать), но терпеть такое поведение изо дня в день очень нелегко. Анна с нетерпением ждет того дня, когда возлюбленной короля ее услуги больше не понадобятся, но совсем недавно в душу к ней закралось подозрение, что Луиза, несмотря на отвращение к лечебным ваннам, старается затягивать этот спектакль как можно дольше. Ее недуг дает ей возможность чувствовать на себе внимание короля. И Анна понимает, что мадемуазель пойдет на все, даже на симуляцию болезни после выздоровления, лишь бы только удержать это внимание.

— Миссис Девлин, уже почти половина одиннадцатого, — напоминает ей мадам Северен — Кажется, время давать госпоже лекарство.

— Да, конечно.

Анна просит у короля позволения покинуть помещение и идет в смежную со спальней гостиную. Здесь на специальном столике выставлен ряд пузырьков с сиропами и склянок с порошками. Хотя в присутствии короля процесс приема лекарств Луиза превращает в настоящее представление, держать флакончики и склянки рядом со своей постелью она наотрез отказывается: «Я что вам, какая-нибудь больная старушка?»

Вынув пробку из пустой склянки, Анна, как учил ее отец, наполовину наполняет ее темной густой жидкостью из одной бутылочки, добавляет несколько крупинок какого-то пахучего порошка, смешивает это с более светлым, похожим на мед, сиропом. Перемешать микстуру надо в последний момент, перед самым употреблением, тогда состав подействует более эффективно, и это один из секретов отцовского лекарства. Все, что делает Анна для Луизы, говорит о том, что она настоящий профессионал, но при дворе никто не считает ее врачом и не называет доктором. Придворные, с которыми Анна порой общается, уверены, что она подруга детства мадемуазель, которая лишь по счастливой случайности умеет лечить болезни, и относятся к ней соответственно.

Она уже усвоила, что при дворе имеет большой вес то, о чем не говорят вслух, хотя всем известно. О «лихорадке» Луизы придворные говорят без всякой иронии, но Анна уверена, что все до единого (за исключением, пожалуй, сэра Грэнвилла Хейнса) нисколько не сомневаются в характере болезни Луизы. Но ни жестом, ни мимикой, ни, упаси боже, словом никто из них даже не намекнет, что знает правду. Все они актеры, тонкие, изощренные и умудренные опытом актеры, они играют свои роли столь убедительно, что и на подмостках она такого не видела, да и никогда не увидит. Возможно, это потому, что последствия малейшей ошибки в игре здесь могут стать для актера роковыми. Открыто признать правду, о которой не принято говорить вслух, значит рисковать, что тебя изгонят, лишат права бывать при дворе; с другой стороны, не знать действительного положения вещей, не видеть этих тайн, подводных камней и лжи, то есть всего, что здесь считается самой твердой валютой, значит прослыть круглым дураком, которого в придворных кругах за своего по-настоящему никогда не признают.

— Как поживает мой любезный доктор?

— Мистер Монтегю!

Ральф Монтегю отвешивает ей надлежащий поклон и дарит улыбку не столь уже надлежащую, которая недвусмысленно дает ей понять, что видеться с ней ему приятно не меньше, чем и ей с ним. И верно, Анна представить себе не может, что бы она делала при дворе без него: без его общества ей бы здесь было совсем одиноко. Дружба Монтегю, его доброе расположение скрашивает время ее пребывания среди придворных.

— Вы слышали последнюю новость? — как бы по секрету спрашивает он, останавливаясь рядом с ней возле стола, — Томас Киллигрю, директор королевского театра и по совместительству королевский шут, сообщил его величеству, что дела в его государстве принимают весьма дурной оборот, однако он знает способ, как все спасти. А потом заявил буквально следующее: «Я сейчас назову вам имя одного порядочного, честного и умелого человека, и если ваше величество ему это дело поручит и проследит, чтобы все было как следует исполнено, он все вам поправит. Этого малого зовут Карл Стюарт, он болтается при дворе без дела и сует свои губы и шишку во все подходящие дырки. Но если вы дадите ему эту работу, лучшего человека вам не найти».

— Так прямо и сказал? Самому королю? — изумленно открывает рот Анна.

Монтегю кивает.

— Кротость нашего короля такова, что вместо того, чтобы немедля отправить Киллигрю в Тауэр, он только весело рассмеялся. К сожалению, от критики Киллигрю мало толку, короля интересуют только удовольствия.

— Мистер Монтегю, — предостерегающе кивает Анна, — король сейчас в соседней комнате.

— Не беспокойтесь, любезнейшая миссис Девлин.

Монтегю заглядывает в раскрытую дверь.

— Он далеко и ничего не услышит. Но я должен сказать, что все понимают озабоченность Киллигрю, и я тут не исключение. Первую половину утра я провел с королем в парке, где он и герцог Йоркский забавлялись тем, что наблюдали за играми спаривающихся гусей в пруду, заключая пари, как станут складываться пары. К сожалению, это правда, печальная правда: король дурак, а герцог послушный дурак.

— Мистер Монтегю! Говоря так, вы рискуете.

— Не беспокойтесь, я знаю, как позаботиться о своих интересах в этом логове беззакония. Но поговорим о чем-нибудь другом. Скажите, миссис Девлин, если бы я был гусак, а вы гусыня, вы бы не отказались поплавать со мной в пруду?

Анна невольно улыбается.

— Мне кажется, мистер Монтегю, вам доставляет большое удовольствие шокировать меня, поэтому я отказываюсь удивляться вашим безнравственным вопросам. Кроме того, я вам вот что скажу: я подозреваю, что под вашей скандальной личиной скрывается человек, в сущности, добрый, и когда-нибудь вы сбросите свою маску.

— Откуда вы знаете?

— Женская интуиция подсказывает.

— Ну уж с женской интуицией не поспоришь.

— Думаю, вы правы.

— Однако вы не ответили на мой вопрос.

— Какой вопрос?

— Про гусака и гусыню.

Анна лукаво улыбается и отворачивается.

— Уже не успею, пришло время давать лекарство одной юной даме.

Монтегю следует за Анной в спальню Луизы, где герцог Йоркский разглагольствует о спектакле, который он смотрел накануне. Лицом Яков очень похож на своего брата, но светловолос и не столь смугл и по общепринятым нормам мужской красоты более привлекателен, чем Карл, но на вкус Анны его привлекательность много теряет из-за его заносчивости и высокомерия. Младший Стюарт горд, тщеславен и, по общему мнению, не столь умен, как король. Однако в глазах женщин это нисколько не лишает его обаяния; он наследник трона, а значит, в высшей степени обольстительный мужчина. Среди придворных дам он имеет почти такой же успех, как и сам король.

Но общественное мнение в стране, несмотря на то, что Карл не желает видеть своим преемником никого, кроме брата, не на стороне Якова, поскольку герцог Йоркский, будучи ближайшим претендентом на престол, не скрывает того, что он католик. А поскольку у короля законных отпрысков нет, оспорить его желание невозможно. Идет время, появление наследника все менее вероятно, и шансы герцога Йоркского стать королем Яковом II растут. Анне приходит в голову, что король намеренно не заводит законного наследника, ведь имея преемником человека, которого мало кто хотел бы видеть на английском троне, он тем самым избегает больших для себя неприятностей и дворцовых интриг. Возможно, он не так глуп, как кажется.

С пузырьком наготове Анна пересекает комнату и подходит к постели Луизы. Мадемуазель с готовностью открывает рот и теперь похожа на птенца, который ждет от взрослой птицы корма.

Король откашливается.

— Миссис Девлин, а скоро ли моя малышка Фабси поправится? Мне так не терпится станцевать с ней куранту![28]

— Я считаю, что ей уже гораздо лучше, ваше величество.

— Нет, я хочу знать, когда она совсем поправится, сколько осталось дней?

— Было бы разумно, ваше величество, сроки ее выздоровления измерять не днями, а неделями.

— Неделями? Но я не хочу ждать так долго!

Анна почти уверена, что король сейчас имеет в виду совсем иные танцы со своей возлюбленной. Мадемуазель выздоровела бы гораздо скорее, если бы король вообще оставил ее пока в покое, но если она скажет это вслух, вряд ли кому здесь понравится, а уж тем более королю. И лорду Арлингтону тоже, догадывается она, увидев, с каким испугом тот на нее смотрит.

— Мне кажется, ваше величество вполне сознает серьезность лихорадки, от которой страдает мадемуазель. Если ничто не помешает нынешнему ходу выздоровления мадемуазель, я уверена, что она сможет танцевать с вами уже через две недели.

— Две недели… — как эхо повторяет король, и в устах его эти слова звучат так, будто он услышал себе смертный приговор. — А я думаю иначе. Я считаю… — Он переводит взгляд на Луизу, потом снова смотрит на Анну, а все придворные затаили дыхание. — Я считаю, что она будет вполне здорова уже через десять дней.

Она ушам своим не верит: король пытается с ней торговаться, словно здоровье мадемуазель может быть предметом, который можно оценивать по собственному усмотрению.

— Две недели, ваше величество, — твердо говорит она.

— Может быть, ваша терапия не столь эффективна, как ей следует быть, миссис Девлин. Разве нельзя устроить так, чтобы лекарства действовали быстрей, увеличить дозу, что ли, давать ей побольше и почаще?

Король милостиво предоставляет ей еще одну возможность сказать именно то, что он хочет от нее услышать. У Арлингтона такое лицо, будто его сейчас хватит удар.

Но она не оправдывает ожиданий ни того ни другого.

— Даже для самой лучшей в мире терапии нужно время, ваше величество. Я считаю, что потребуется еще две недели.

Она смотрит ему прямо в глаза и за какую-то долю секунды у нее в голове мелькает уверенность, что он в точности понял, что именно она имеет в виду: мадемуазель надо оставить в покое на весь этот срок. Она надеется, что королю удалось разгадать и вторую мысль, которую она хочет донести до него, а именно: перед тем как снова залезть в постель к мадемуазель, ему самому следует соблюдать воздержание, чтобы не подвергать ее опасности нового заражения. Но глаза Карла Стюарта остаются пусты и непроницаемы, и она снова начинает сомневаться, понял ли он ее намек.

Король отворачивается. Ему редко удается надолго сосредоточиться на одном предмете. Кажется, он собирался еще что-то сказать, но его отвлек вошедший в спальню королевский гвардеец. Он быстрым шагом проходит к Арлингтону и королю и кланяется.

— Ваше величество, господа, простите мне мое вторжение. Но на Уайтхолл-стрит произошел несчастный случай, и мы нигде не смогли найти врача.

— А вы обращались к доктору Пирсу или к доктору Фрейзеру? — спрашивает Арлингтон.

— Пытались, милорд, но их не оказалось дома, и никто не знает, где их искать. Наш капитан подумал, может быть, вы знаете, где они. Нельзя терять ни минуты — человек тяжело ранен.

— А доктор Годдард? — спрашивает Арлингтон.

Молодой гвардеец краснеет и что-то шепчет на ухо Арлингтону.

— Понятно, — кивает тот. — Он не в состоянии, пьян, — сообщает министр королю. — А что аптекарь? — снова обращается он к гвардейцу.

— У него закрыто.

— Погодите-ка, — поднимает руку король, и все сразу умолкают.

Его величество смотрит на Анну. Арлингтон на лету схватывает мысль короля.

— Не думаю, что это хорошая идея, ваше величество.

— Но зачем нам искать еще кого-то? У нас здесь есть прекрасный врач, смотрите, как она тверда в своих диагнозах и оценках, она вполне уверена в себе и в своих способностях. Что вы на это скажете, миссис Девлин? Если вы сможете помочь этому человеку, я дарую вам две недели, которые вы просите для успешного лечения мадемуазель. Если же нет, я буду настаивать на том, чтобы она встала на ноги через десять дней.

— Ваше величество, но мы ведь стараемся не разглашать значение миссис Девлин при дворе, — говорит Арлингтон.

— Вы хотите сказать, это тайна?

— Да.

— Но ведь все об этом и так знают.

Он поворачивается к гвардейцу.

— Где этот ваш человек?

— Мы принесли его в помещение для упряжи на конюшне, сэр. Самое близкое укрытие, ближе мы не нашли.