ГЛАВА 28

25 ноября 1672 года

Рю де Варенн, Париж

Поводов для твоего возвращения на родину я не вижу, но если нога твоя когда-нибудь вновь ступит на эту землю, позволь порекомендовать тебе уникальное зрелище, а именно английскую смертную казнь через повешение.

В Тибурне собираются толпы людей, которые в своей неуемной жажде крови чуть ли не сходят с ума. За место дерутся и рвут друг на друге волосы не только мужчины, но и женщины, всем хочется лучше видеть виселиц и своими глазами наблюдать смерть известного преступника. Поэтому занимать надо только сидячие места (лишь здесь тебе не свернут шею в очередной потасовке и не очистят карманов воры, столь наглые, что, случается, воруют даже у палачей); они расположены на специально выстроенных предприимчивыми жителями Тибурна трибунах; места очень дороги, но дело стоит того.

Отсюда открывается прекрасный вид на виселицу, построенную в виде треугольника и прозванную в народе «тройное древо» или еще «трехногая кобылка», а еще «смертный сухостой», а также на Тибурнскую дорогу, ведущую в Лондон, вдоль которой выстроились толпы самой пестрой публики, всегда готовой наслаждаться подобными зрелищами, — это подмастерья, разнорабочие, бродяги и прочий сброд.

Сегодня петле суждено быть накинутой только на одну шею. Весть о чудовищном преступлении Симуса Мёрфи распространилась по городу на прошлой неделе быстрей, чем чума, и поглазеть на его экзекуцию сбежалась огромная толпа народу. Конечно, это не те десятки тысяч, которые можно было видеть во время знаменитой публичной казни, когда на виселице болталось сразу двадцать четыре несчастных, однако вполне впечатляет. Дикие фантазии толпы, раздутые до невероятных размеров авторами листков, распространяемых по всему городу, быстро превратили преступление Мёрфи из убийства в гнуснейшее извращение, на которое способны лишь отвратительные варвары. По слухам, он не только расчленил тело бедного сэра Генри и разбросал куски его по всему Сент-Джеймскому парку, но еще и устроил целое пиршество на его останках. Все это, конечно, самая отъявленная ложь и неправда, но столь жуткие сказки приятно щекочут нервы грубой толпы.

Толпа разделяется на две части, и мы видим, как вдалеке показывается процессия. По сложившейся традиции приговоренный прибывает в Тибурн, сидя на своем, обитом черной тканью гробу, установленном на открытой, запряженной быками повозке. Вместе с ним на этой же повозке сидят тюремный священник, палач и несколько стражников. Впереди верхом на лошади едет городской обер-церемониймейстер в сопровождении помощника шерифа и группы стражников и констеблей, вооруженных длинными крепкими палками и призванных охранять кортеж на всем его медленном двухмильном пути от Ньюгейта. К преступникам, которым простой народ сочувствует, с обеих сторон летят розы и разноцветные ленточки, их приветствуют и восторженно подбадривают свешивающиеся с балконов шлюхи; но и те, которых народ презирает, не остаются без своей награды: я нисколько не сомневаюсь в том, что в Симуса швыряют вонючими отбросами и дохлыми кошками. Кортеж останавливается сначала возле церкви Гроба Господня; священник звонит в колокол и вручает осужденному букетик цветов и чашу вина. Далее повозка с осужденным тормозит возле каждой таверны, где он, а также констебли и стражники — кроме тех, кто управляет повозкой, им пить вино не позволено — опрокидывают бесчисленное количество бокалов жидкости, призванной возбудить мужество перед лицом смерти.

Констебли оттесняют толпу, и повозка подъезжает прямо к виселице. Священник — этакий благочестивый бугай, другого слова не подберешь, только увидишь его откормленную рожу, — встает и призывает собравшихся к тишине. Что удивительно, ему повинуются, но, с другой стороны, как не повиноваться, ведь именно для того, чтобы поглядеть, как тут ломают эту комедию, все сюда и собрались.

— Добрые люди Лондона! Узрите этого грешника по имени Симус Мёрфи: перед вами убийца сэра Генри Рейнольдса! Суд приговорил: быть ему повешенным за шею, чтобы висел он до тех пор, пока не умрет! Встань, грешная душа!

Мёрфи с трудом поднимается на ноги — ему очень мешают в этом связанные руки, а также раздувшийся от крепких напитков живот. По виду это настоящая скотина, боров, у которого шея толще головы, и с маленькими злыми глазками, над которыми нависают кустистые брови. Даже теперь, когда от смерти его отделяет всего несколько минут, он злобно поглядывает по сторонам, будто хоть сейчас готов затеять ссору или драку. Из толпы вылетает и шлепается на повозку несколько гнилых овощей. Мёрфи рычит от ярости.

— Люди добрые, прекратите, прошу вас! — кричит священник. — Все должно быть по закону!

Он поднимает над головой Библию, толпа умолкает, и тогда священник поворачивается к Мёрфи.

— О ты, кто ныне осужден на смерть, покайся, дай нам увидеть твои слезы скорби и проси у Господа милости о спасении грешной души твоей!

Священник делает шаг в сторону, чтобы дать место палачу, который со своей веревкой выходит вперед, но этот законный убийца так же пьян, как и его жертва, он промахивается, и петля оказывается на шее священника. Толпа взрывается криками, хохотом и свистом. Священник в бешенстве, лицо его багровеет, он яростно бранит палача, а тот со слюнявой ухмылкой наконец водружает петлю туда, где ей и надлежит быть.

Наступает момент, когда все смолкают и ждут последнего слова Мёрфи. Если он понимает, в чем его благо, то не обманет чаяний зрителей и устроит перед ними настоящее представление, которого они жаждут и в котором преступник полностью признает всю глубину своего злодеяния: перед лицом смерти это должно быть исполнено с самой отчаянной и бесшабашной бравадой. В противном случае ни один человек не окажет ему милости и не дернет за ноги, сократив тем самым его страдания, все будут злорадно смотреть, как он болтается в петле и мучается от удушья, пока не отправится в мир иной, который представляется — по крайней мере, таким людям, как он, — вечностью.

Поначалу говорить он отказывается: тяжело дышит, словно только что пробежал несколько миль, облизывает сухие губы и изо всех сил старается оттянуть экзекуцию. Священник ударяет Мёрфи Библией по голове и обзывает его грязной скотиной. Тогда он несколько приободряется и наконец открывает рот.

— Всю свою жизнь я предавался разврату, — начинает он, дурным глазом уставясь на священника, и тот одобрительно кивает, приглашая его продолжать.

Нет сомнения, отрепетировали эту речь вместе, ведь попы неплохо зарабатывают на том, что продают дешевые книги, где напечатаны признания и последнее слово осужденных на смерть в Ньюгейтской тюрьме.

— В грешной жизни своей я не совершил ни одного доброго поступка. Я занимался только тем, что у других отнимал все, что мне хотелось, и тратил это на выпивку. Я мошенничал и грабил ни в чем не повинных людей, а однажды я избил человека так сильно, что он помер.

Дикие глазки Мёрфи вдруг яростно сверкают.

— Но сегодня на этом месте должен быть не я! — бросает он в толпу. — Я не убивал этого господина!

Толпа в ответ разражается диким ревом, и волна людей подкатывает к виселице. Что он несет? Разве за этим они сюда пришли?

— Люди добрые, жители Лондона! — кричит священник, но на этот раз его крик не приносит пользы.

Тогда он машет рукой палачу, чтобы тот продолжил свою работу: народ больше не станет ждать. Он явно разочарован: Мёрфи не продемонстрировал перед публикой своего красноречия. Палач перекидывает веревку через перекладину виселицы, вздергивает Мёрфи в воздух и закрепляет веревку, намотав ее на балку. Тело Мёрфи бьется и дергается, будто рыба на крючке, ноги его молотят пустоту. Потрясенная этим неожиданным зрелищем, толпа подается назад, как одно гигантское тело, и внезапно воцаряется полная, мертвая тишина, словно кто- то накрывает толпу колпаком.

— Смотрите, а парню понравилось! — через минуту орет какой-то умник.

— Шея набок, штаны намокли!

Это замечание вызывает мрачный гул, в котором с трудом распознается смех: толпа, похоже, довольна. В последующие примерно двадцать минут все наблюдают, как осужденный умирает медленной смертью от удушения — только тогда народ почувствует полное удовлетворение. Тупой, невежественный сброд, где им знать, что Божий ангел мщения — никакой не Мёрфи, что на этого негодяя никогда не могла быть возложена задача, которой я столь дорожу. Задача, которая поглощает все мое существо без остатка, которой я посвятил и разум, и душу, и всю свою жизнь.

Letum non omnia finit.

Загрузка...