Хранитель забытых тайн

ГЛАВА 27

Эдвард Стратерн никогда не был человеком брезгливым, но он не любит, когда рассекаемый им на части труп смотрит на него открытыми глазами. Весь процесс анатомирования приобретает несколько странный характер, так порой и кажется, что мертвое тело сейчас встанет и попросит прекратить это безобразие. Он не может объяснить себе, почему его это беспокоит, ведь такого не может быть в принципе, однако тошнотворный страх этот, похоже, таится где-то в таинственных глубинах человеческой психики. Выходит, не случайно существует обычай держать веки умершего человека закрытыми. Как только душа покидает тело, кажется, что лишь злые силы способны вернуть ее обратно.

Кончиком пальца он касается одного из раскрытых век сэра Генри, но оно не слушается. Даже когда человек умирает с закрытыми глазами, процесс трупного окоченения приводит к тому, что мышцы глазной впадины напрягаются и заставляют веки снова открыться. К великому сожалению, ни сторож, ни стражники, которые переносили тело бедного сэра Генри, не догадались закрыть ему веки и положить на них медные монеты, чтобы веки застыли в таком положении. Если, приложив усилия, сделать это сейчас, можно повредить кожу, а ему приказано сделать все аккуратно, чтобы сэр Генри предстал перед своими безутешными родственниками в приличном виде. Нелегкая предстоит работа: пока погибший выглядит не вполне подходяще.

— Мышцы лица совсем окоченели, — говорит он вслух, чтобы его слышал мистер Биллингс, его убеленный сединами секретарь, которого ему предоставила Корпорация врачей.

Сжавшись в комок, мистер Биллингс сидит за специально установленным в операционном зале небольшим письменным столом и дрожащими пальцами старательно записывает все, что диктует ему Эдвард. Анатомический театр Корпорации создан по образцу аналогичного заведения Лейденского университета, но, построенный совсем недавно, имеет некоторые приятные новшества: застекленный потолок, льющий естественный свет на стол для анатомирования, который, в свою очередь, устроен на колесах, чтобы трупы можно было без труда привозить и увозить обратно. В остальном интерьер очень похож, Стратерн мог бы даже забыть, где он находится, в Лондоне или в Лейдене: по обе стороны расположены скамейки для зрителей, с потолка низко свисают дающие дополнительное освещение люстры. Это его первое вскрытие, проводимое в условиях относительного спокойствия и тишины, без толпы окруживших его и заглядывающих через плечо студентов. Присутствует лишь ассистент, недавно получивший лицензию молодой врач по имени Гордон Хеймиш; он стоит по другую сторону стола, на котором лежит изуродованное, но все еще облаченное в одежды тело сэра Генри. Как и Эдвард, он без парика, который только мешает работать, и в свете многочисленных свеч густая шевелюра золотисто-рыжим ореолом окружает его голову. Нос и рот Хеймиша закрывает повязка, и на лице лишь сверкают отраженным светом бесцветные глаза. Прежде Хеймиш не имел дела с анатомированием и еще не вполне освоился с трупным запахом. Но Стратерн запаха не замечает совсем, ведь смерть сэра Генри наступила довольно недавно, и холодный ночной воздух замедлил процесс разложения. Несмотря на чрезмерную чувствительность молодого врача, Стратерн считает, что с ассистентом ему повезло: живой и гибкий ум Хеймиша и желание учиться с лихвой возмещают недостаток опыта. Не говоря уж о том, что ни один врачей из Корпорации, кроме него, не захотел принять эту должность.

— Глубокий порез трахеи, в результате чего вытекло некоторое количество крови, но артерии, похоже, не задеты, — продолжает Эдвард внешний осмотр тела.

От более серьезного повреждения в этом месте сэра Генри спас галстук.

Однако жилет нисколько его не защитил. Шелк разрезан в шести местах и весь пропитался кровью.

— Ряд колотых ран в области груди и брюшной полости.

Он расстегивает оставшиеся пуговицы и распахивает жилет: под ним открывается рваная и окровавленная рубашка. Доктор Хеймиш протягивает ему ножницы, и Эдвард разрезает рубашку посередине. Пять глубоких ран, одна в нижней левой части груди; здесь, как подозревает Стратерн, орудие убийства пронзило сердце; далее, рассечение живота крест-накрест по диагонали, длиной не менее семи дюймов, запекшаяся кровь цвета ржавчины, фиолетовый кровоподтек на посеревшей коже.

Хеймиш что-то бормочет сквозь повязку.

Стратерн хмурит брови.

— Ничего не понимаю, что вы там говорите.

Хеймиш стаскивает повязку.

— Такое чувство, что это сделал сумасшедший, — говорит он, стараясь дышать ртом. — Чтобы убить человека, вовсе не обязательно его так уродовать, как вы считаете?

— Пожалуй.

— Это писать? — спрашивает секретарь.

— Нет.

Эдвард понижает голос.

— Любая из этих ран могла стать причиной смерти, если не сразу, то очень скоро.

— Но тогда он мог бы успеть рассказать, кто на него напал.

— Верно.

Стратерн берет сэра Генри за руку и пробует ее поднять. Она плохо слушается.

— Мистер Биллингс, будьте добры, запишите: крайняя степень трупного окоченения, что указывает на то, что смерть наступила от двенадцати до пятнадцати часов назад.

Он кладет руку на место.

— По словам очевидцев, вчера в одиннадцать вечера сэр Генри был еще жив, что означает, что он умер между одиннадцатью вечера и часом ночи.

— Трупное окоченение пройдет не раньше чем через двенадцать часов. Как будем снимать одежду?

— Придется срезать.

Эдвард снова берет ножницы и начинает разрезать рукав камзола, а Хеймиш тем временем снимает с него одну из перчаток.

— Святые угодники, — восклицает Хеймиш, поднимая окровавленную руку трупа. — Вы только посмотрите!

Три пальца, начиная от мизинца, отрублены до основания, то есть по самые пястные кости. Эдвард снимает другую перчатку. Левая рука не тронута.

— Сторож, который утром обнаружил тело, сказал, что при нем не было ни кошелька, ни денег, — говорит Эдвард. — Возможно, убийца или убийцы сняли с него также и перстни.

— Отрезав пальцы?

— Так они снимаются легче.

Эдвард слой за слоем сдирает сначала камзол, потом сюртук и жилет, открывая левую половину туловища сэра Генри. Хеймиш делает то же самое с правой стороны. На груди сэра Генри, справа сразу под ключицей, убийца — Стратерн только предполагает, что это сделал убийца, — острым концом ножа нанес на тело глубокие знаки: что-то похожее на букву Y, букву X, заключенную в квадрат, и крест.

— Матерь божия, — тихим голосом восклицает Хеймиш, — это еще что такое?

«Точно, какой-то сумасшедший», — думает Эдвард.

— Не знаю, — отзывается он, качая головой.

На углу Кингс-стрит стоит мальчишка-газетчик, размахивая пачкой только что отпечатанных газет.

— Убийство в Сент-Джеймс! — кричит он, — Зверское убийство в Сент-Джеймском парке!

Молл Харрис пробирается сквозь толпу, дает газетчику полпенни и получает листок газеты. Мальчишка окидывает ее быстрым взглядом, замечает темно-фиолетовый синяк под глазом и спешит к другим покупателям, которые тоже готовы сунуть монету ему в ладонь. Читая на ходу, Молл быстро уходит.

«Гнусное, зверское убийство в Сент-Джеймском парке: двенадцатого ноября под покровом ночи неизвестный коварно напал на сэра Генри Рейнольдса и жестоко расправился с ним, нанеся ему раны столь тяжкие, что тело его найдено почти обезглавленным, а все четыре конечности изрублены на куски. Его величество Карл II потребовал во что бы то ни стало поймать и наказать злодея».

Молл злобно комкает газету и бросает ее на землю. Конечно, лишь убийство джентльмена может породить столько шуму. В Лондоне убивают каждый день, но служители закона не очень-то хлопочут о том, чтобы ловить и наказывать преступников. Особенно если убитый беден, а уж тем более, если это женщина. Она думает об одной своей знакомой, девушке по имени Бет; как и Молл, она обитала в мрачных трущобах на Мейден-лейн. Бет исчезла несколько месяцев назад. Обе зарабатывали на жизнь тем, что шарили по чужим карманам, а также практиковали искусство «шаловливой попки»: наметив в таверне подходящего мужчину, они заигрывали с ним, заманивали простофилю в темный переулок, а там их уже поджидал любовник или сутенер (у Молл это был отъявленный негодяй и мерзавец Симус Мёрфи); беднягу сбивали с ног и обирали до нитки. Так вот, когда Бет куда-то пропала, разве хоть одна душа озаботилась тем, чтобы ее найти? Ее полудурок-муж, от которого не было никакого толку, сказал, что она сбежала, но Молл ни капельки ему не поверила; она готова поставить что угодно за то, что Бет давно закопали где-нибудь на окраине Лондона и над ней уже зеленеет свежая травка.

То же самое случится и с самой Молл, если она поскорей не смоется отсюда. Денежек у нее хватает, а уж причин, видит бог, тоже достаточно: синяки на лице, которые всякому видно, ни в какое сравнение не идут с кровоподтеками под одеждой. Конечно, если Симус обнаружит, что она удрала и прихватила с собой всю найденную прошлой ночью добычу, жизнь ее не будет стоить и фартинга. Но теперь он пьян в стельку и, по ее прикидкам, не очухается еще несколько часов, а за это время она успеет убраться из этого проклятого города.

Она пробирается по лабиринту торговых рядов, направляясь в восточную часть города, в сторону Рассел-стрит. Навстречу ей то и дело попадаются королевские конные гвардейцы. Ха, неужели они воображают, что преступник сам подойдет и скажет: вот он я, вяжите меня? Представив себе такое, она злорадно смеется. Нет уж, им никогда не найти человека, который это сделал, никогда в жизни.

Вдруг чьи-то крепкие пальцы хватают ее за руку и больно выворачивают ее за спину.

— Куда это ты собралась, голубушка? — рычит Симус.

От него так разит пивом, что у Молл самой кружится голова.

— Отпусти.

А она-то думала, на цыпочках пробираясь к выходу, что он валяется мертвецки пьяный и ничего не заметит.

— А ты знаешь, что по закону полагается женщине, которая бросает своего мужа, обчистив его до нитки? Ньюгейт полагается, дорогуша, и виселица, вот что ей полагается, поняла?

— Ты мне не муж.

— А я скажу, что муж, и мне поверят.

— Отпусти!

На этот раз Молл произносит это слово достаточно громко, и несколько голов поворачивается в их сторону.

— Для начала отдай мне вот этот кошель.

Он больно заламывает ей палец. Не в силах вынести боль, она вскрикивает.

— Отдай кошель, — угрожающе хрипит он.

— Прекрати!

Ей очень больно, кажется, палец сейчас сломается.

— Отдам, отдам, только дай слово, что не тронешь меня.

Изо рта Симуса вырывается хриплый лай, который он называет смехом.

— Ну уж нет, дорогуша, получишь у меня все, что тебе положено, поняла?

Свободной рукой он крепко хватает ее за талию, лезет в разрез для кармана между верхней юбкой и нижними и нащупывает туго набитый кошелек, который им посчастливилось найти, когда они рыскали по Сент-Джеймскому парку. Молл теперь догадывается, что это кошелек сэра Генри Рейнольдса. Симус сует его в карман штанов и только тогда, глядя на нее с отвращением и превосходством, отпускает — о, она хорошо знает, что сулит ей этот взгляд.

На этот раз он точно убьет ее, Молл нисколько в этом не сомневается. Может быть, не сегодня и даже не завтра, но очень скоро. И о ее смерти не будет никаких объявлений, и убийцу ее не станут разыскивать королевские стражники, и никто не получит по заслугам за это злодейство. Симус всем станет говорить, что она просто сбежала, и ему поверят, а кто не поверит, из такого он отбивную сделает. И спрашивать перестанут.

Да, попала она, нечего сказать. Но у нее есть выход, один-единственный выход.

— Помогите! — кричит Молл, — Стража! Сюда! Вот он, этот человек, который убил того господина!

Двое конных стражников быстро оборачиваются в ее сторону, потом разворачивают и пришпоривают лошадей, а заодно созывают остальных находящихся на площади стражников.

— Ну погоди, сучка! — брызжа слюной, шипит Симус.

— А ты знаешь, кто ты? И слов-то таких нет, вот ты кто! — насмешливо отвечает она в ответ, — Сюда, сюда! — снова кричит она.

Наконец-то она от него избавится.

— Вот он, этот человек, которого вы ищете! Это он убил Генри Рейнольдса!