Хроника одного заговора

Тайник в книжной лавке

Китаец был искушен в конспирации, и самый тщательный обыск на его квартире не дал ничего существенного. Обнаружили, правда, пухлый сафьяновый альбом с автографами знаменитостей, в котором безграмотные каракули Гришки Распутина соседствовали с подлинными письмами Екатерины II. В общем, коллекционером Илья Романович был весьма усердным и насобирал в свой альбом всякой всячины.

— Давно увлекаетесь? — полюбопытствовал следователь.

— Видите ли, у меня это еще с мальчишеских времен, — охотно пустился в объяснения Илья Романович. — Помню, покойный мой отец подарил мне однажды любовную записочку Марии Антуанетты, вот эту самую, и с той поры началось… Не угодно ли взглянуть, это вот настоящий манускрипт государя императора…

Разговорчивость сразу покидала Китайца, когда нужно было давать ответы на более серьезные вопросы. Тотчас начинались нудное увиливание, хитрые недомолвки, обещания подумать и припомнить.

С необыкновенной легкостью Илья Романович сваливал вину на других. На кого вздумается — лишь бы уйти от ответственности. Утверждал, например, что с Джоном Мерретом, английским резидентом в Петрограде, сошелся при настойчивом посредстве Генерала Б. и что старый этот делец втянул его в преступные контакты с «Интеллидженс сервис».

По указанию Николая Павловича Комарова выписали ордер на арест Виктора Буклея. И тут, как нередко случается в следственной практике, открылись вдруг совершенно непредвиденные обстоятельства.

Генерал Б., или Виктор Буклей, доживал последние свои часы на земле. У постели умирающего круглосуточно дежурили врач и сиделка. Окна в комнате были настежь распахнуты, с улицы врывался леденящий ветер, и все равно больному не хватало воздуха, он задыхался.

Профессор, приехавший с ордером на квартиру Буклея, решил оставить его в покое, но старый англичанин заговорил сам, подозвав его к постели:

— Я догадываюсь, вы оттуда, из «чрезвычайки»… Мне, как видите, крышка, медицина бессильна помочь, и я это хорошо понимаю… Нет, нет, не перебивайте! Прошу вас, выслушайте меня, это необходимо… Мне хочется напоследок снять с души тяжкий грех… Да, грех… Я не могу с ним уходить в могилу… Русские не сделали мне ничего дурного, наоборот — только хорошее, а я ужасно виноват перед ними…

Говорить умирающему было нелегко, он широко раскрывал рот, глотая воздух, подолгу молчал, набираясь сил для следующей фразы, а Профессор, уже понимая, о чем пойдет речь, молча слушал его исповедь.

— Честные люди рождаются и уходят в небытие со своим собственным именем… Они отняли у меня мое доброе имя, которое я носил без стыда всю жизнь… Нет, я для них не Виктор Буклей… Они сделали меня Первичеком, как мелкого жулика, который спасается от полиции…

История была достаточно заурядная. Осенью 1918 года, перед тем как скрыться из Петрограда, Виктора Буклея уговорил Джон Меррет. Уговаривал долго и очень настойчиво, пустив в ход всяческие средства давления. Говорил, что жизненные интересы Великобритании поставлены под угрозу властью большевиков, что Буклей, если он любит свое отечество, обязан взять на себя кое-какие весьма несложные обязанности — это его патриотический долг. Надо будет кое с кем встречаться, кое-кому помочь деньгами, которые ему вручат для этой цели. Вот в этом пакете сто тысяч рублей, а позднее он получит еще. Следует также запомнить несколько имен и адресов, непременно запомнить, потому что вести записи в нынешней ситуации опасно. В общем, сущие пустяки, которые не будут для него обременительными, а Великобритания получит от этого пользу.

На поверку, однако, обязанности были совсем не пустяковыми, и очень скоро Виктор Буклей понял, что его сделали руководителем шпионской сети англичан. Вернее, ее остатков, уцелевших после разгрома. Надо было вести двойную жизнь, и это его угнетало. К счастью, вскоре в Петрограде появился новый резидент Лондона, так что продолжалось все недолго.

— Его звали Поль Дюкс?

— Имен и фамилий у него множество, и, право, я затрудняюсь сказать, какое из них настоящее… Вы уже поймали этого субъекта? Он обезврежен?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что вам следует поторопиться, если вы хотите жить в безопасности… Да, да, непременно поторопиться… Это оборотень, человек без совести и джентльменских понятий о чести… Мы с ним крупно поговорили, я не скрыл своего отношения, высказал ему все в лицо, и он, безусловно, меня ненавидит…

— Когда вы его видели в последний раз?

— Еще до болезни, вероятно, месяца два назад… Встретились мы в Английском благотворительном комитете, где он обделывает свои грязные делишки…

— Какие же именно?

— О, это целая афера, о которой вы даже не подозреваете!

Так возникла ниточка к еще одному ответвлению заговора, позволившая вскрыть довольно любопытные вещи.

Еще в 1918 году, вскоре после отъезда посольства Великобритании, был создан Английский благотворительный комитет. Задача этого учреждения явствовала из самого названия — оказывать всяческую помощь проживающим в России подданным английской короны, заниматься благотворительностью.

Мистера Леонарда Гибсона, почетного секретаря и казначея Английского комитета, допрашивали в присутствии стенографистки. Материалы допроса полагалось немедленно отправить в Москву, — таков был незыблемый порядок, установленный Дзержинским в отношении задержанных Чека иностранцев.

Копня стенограммы этой любопытной беседы сохранилась в архиве.

«Следователь. Чем занимался ваш комитет и был ли он действительно благотворительным?

Гибсон (с гордостью). Мы обслуживали все нужды английских подданных и давали в этом смысле рекомендации представителю посольства Нидерландов, защищавшему интересы Англии. Мы руководствовались исключительно принципами человеколюбия и гуманности…

Следователь. Из каких источников черпались ваши денежные средства?

Гибсон. Мы брали заимообразно у частных граждан.

Следователь. Одалживали вам лица состоятельные?

Гибсон. Не всегда.

Следователь (усмехается). Быть может, вы просили в долг у петроградских пролетариев? Или у наших красноармейцев и матросов?

Гибсон. Вы же сами знаете, что нет…

Следователь. В таком случае, вы брали деньги заимообразно у недобитых нами капиталистов, обещая возвратить их после свержения Советской власти?

(Гибсон долго молчит, переспрашивает переводчика.)

Следователь. Что же вы молчите? Так или не так?

Гибсон. Да, пожалуй, так…

Следователь. Знаете ли вы господина Дюкса?

(Гибсон молчит.)

Следователь. Я повторяю свой вопрос: знакомы ли вы с Полем Дюксом, агентом английской секретной службы?

Гибсон. Мне представили его в голландской миссии как уполномоченного британского Красного Креста… Я, право, не осведомлен о его отношениях с секретной службой…

Следователь. Оказывали вы господину Дюксу материальную помощь? Я имею в виду ваш благотворительный комитет…

Гибсон (долго молчит, дважды переспрашивает переводчика, и тот повторяет вопрос следователя). Видите ли, в чем дело. Однажды господин Дюкс зашел ко мне в контору и сказал, что сильно поиздержался после своей поездки в Москву…

Следователь. Короче, пожалуйста. Просил он денег?

Гибсон. Да, просил…

Следователь. Сколько вы ему дали? Под какое обеспечение?

Гибсон. Не помню точно. В последний раз он взял у меня тысяч сто, а всего около миллиона рублей…

Следователь. Где же его расписки?

Гибсон. Они должны быть в бумагах комитета, конфискованных Чрезвычайной комиссией.

Следователь. Расписок Поля Дюкса в этих бумагах нет.

Гибсон (сконфуженно). Видите ли, Поль Дюкс предпочитал подписываться другим именем…

Следователь. Каким?

Гибсон. Там есть расписки Генри Эрлса, это и есть Поль Дюкс.

Следователь. Странно… Ну хорошо, а какие максимальные суммы обычно выдавались нуждающимся англичанам?

Гибсон. В пределах одной тысячи рублей.

Следователь. Понятно… Значит, нуждающимся по тысяче, а Полю Дюксу, или Генри Эрлсу, миллион? Теперь скажите, знакомы ли вы с некоей Марьей Ивановной?

Гибсон. Если это та дама, которую Дюкс представил мне как свою сотрудницу, то знаком. Дюкс сказал, что она является доверенным лицом английского правительства и выданные ей суммы будут погашены.

Следователь. Сколько она у вас получила?

Гибсон. Около трехсот тысяч рублей.

Следователь. Под расписку?

Гибсон. Нет, оправдательных документов не было…

Следователь. Занятно… Стало быть, вы, деловой человек, раздавали деньги на веру? Теперь объясните, пожалуйста, для каких целей понадобился вашему благотворительному комитету шифр?

Гибсон (смущен, мнется, долго размышляет, прежде чем дать ответ). Видите ли, комитету, собственно, шифр был не нужен… Как бы вам это объяснить? Словом, однажды Дюкс посоветовал сноситься с ним при посредстве шифрованных записок…

Следователь. И вы последовали доброму совету? Ясно… Теперь попрошу вас коротко резюмировать собственные показания. Итак, для чего же был создан ваш так называемый благотворительный комитет? Каково было его истинное назначение?

Гибсон (с горячностью). Уверяю вас, господин следователь, мы не имели никакого отношения к шпионажу… Намерения у нас были благородные и христиански возвышенные… Попрошу верить честному слову английского джентльмена…»

На этом стенограмма обрывается. Нет к ней никаких комментариев, нет и оценки следователя, проводившего допрос. Да и что тут скажешь? Ругаться — бессмысленно, к тому же и строго запрещено «Памяткой чекиста». Тем более бессмысленно напоминать мистеру Гибсону об элементарной человеческой порядочности. Небось хорошо знал, что творил, и честным словом джентльмена жонглирует вполне сознательно.

В том-то и заключалась трудность следствия, что надо было разбираться в колоссальных нагромождениях лжи. Разбираться терпеливо, настойчиво и быстро, чтобы в короткие сроки ликвидировать этот опасный заговор.

Тем радостнее были удачи и открытия, заметно продвигавшие дело вперед. Тот же Китаец извел стопу бумаги, клятвенно заверяя в своем полном разоружении. Пытался даже представить себя в роли беззащитной жертвы злодеев из английской секретной службы.

Ни словом не обмолвился Илья Романович о тайнике, существовавшем в букинистической лавке на Литейном проспекте.

Тайник этот был устроен искусно. На книжных полках поблескивали золотым тиснением переплетов старинные издания, у прилавков с утра толпились книголюбы, а за тяжелым шкафом хранился запрятанный в стену железный ящик. Достаточно было нажать кнопку, и шкаф медленно отодвигался в сторону, открывая доступ к богатствам Китайца.

Хранились в железном ящике не только драгоценности, которые скупал Илья Романович у ювелиров «на черный день».

Извлекли из него и полный набор разведывательных донесений, отправленных Китайцем. Всего их было сто четыре, аккуратно переписанных под копирку, пронумерованных, с почтительной надписью в верхнем углу каждого листка: «В собственные руки его высокопревосходительства»…

Хранились в ящичке и инструкции, полученные заговорщиками из штаба Юденича. Особенно характерна была последняя, датированная сентябрем.

«Вам надлежит завести особые синодики, в которые записывать все звезды большевизма по степени их величины, — наставлял начальник контрразведки генерал Владимиров. — За корифеями большевизма установите персональное наблюдение, чтобы они не сумели ускользнуть, воспользовавшись сумятицей. Это даст вам возможность радикально уничтожить большевизм. Предупреждаю, что в этом деле не должно быть проявлено ни малейшей сентиментальности».

Разведдонесения Китайца были до странности не похожи друг на друга. В одних чувствовалась рука опытного штабника, сообщающего лишь самое важное, имеющее военный характер. В других автор как бы давал волю своей безудержной фантазии, выдавая желаемое за действительность.

Всего за неделю до ареста Китаец отправил генералу Юденичу свое сто четвертое донесение:

«Мои сотрудники и сотрудницы, занимающие места различной важности в большевистских правительственных учреждениях, сообщают следующее: представители высшей власти в Петрограде потеряли голову, думают лишь о бегстве. Население голодает, у армии нет пищи, и она умирает от холода, не имея зимней одежды. Результаты боев за последние дни разочаровали самых фанатичных комиссаров. Дисциплина в партии покачнулась, высшие начальники теряют авторитет. Сообщают также, что коммунистки, записавшиеся в Красный Крест, получили ядовитые вещества, чтобы отравлять безнадежно раненных».

Илья Романович не подозревал, что тайник его обнаружен чекистами, что каждое из ста четырех донесений тщательно исследуется в кабинете начальника особого отдела.

— Странные все же люди эти заговорщики, — усмехнулся Комаров, отодвигая от себя кипу донесений Китайца. — Ты не находишь, Эдуард Морицевич?

— Почему странные? — сказал Профессор, думавший о чем-то своем. — Они не странные, они чрезвычайно опасные…

— Это само собой, конечно… И опасные, и ловить их нужно побыстрей… Но ты обрати внимание вот на эти донесения, чисто военного содержания. Информация в них стопроцентно точная, источник, видно, надежный…

— Люндеквист давал информацию.

— Ну тем более, сам начальник штаба. Выходит, они знали про нас все или почти все. Сколько имеем дивизий и полков, сколько оружия, продовольствия, транспорта. И в то же время умудрились не знать самого важного…

— О чем ты, Николай Павлович? — спросил Профессор.

— Да о том, что против них весь народ! Ведь это и есть самое важное и решающее обстоятельство! Неужели трудно было догадаться?

— Догадываются они, Николай Павлович. По крайней мере, наиболее умные в их лагере. Ну, а те, что поглупей, сочиняют небылицы насчет потерявшей голову власти и умирающей от холода армии…

Новый допрос Китайца начался с последнего его донесения.

— Про нехватку зимней одежды вы, пожалуй, правильно сообщили Юденичу, — сказал Комаров. — И голодновато у нас в Петрограде, тоже правильно. Но откуда вам известно, будто результаты последних боев «разочаровали самых фанатичных комиссаров»?

Илья Романович не успел сообразить, что к чему, и лишь переминался с ноги на ногу.

— Хорошо, дадим вам время познакомиться с вашей же информацией. Освежить, так сказать, память. Вот, пожалуйста, это вы отправляли совсем недавно…

Китаец взял протянутое ему донесение, тупо в него уставился. Отпираться было глупым мальчишеством. Но что сказать, как все это объяснить?

— Познакомились? Вот и отлично. Теперь сообщите, кто вас информировал о пошатнувшейся дисциплине в партии.

— Собственно, я не получал этой информации… Слухи ходили в городе…

— И остальное — слухи?

— В основном — да.

— Допустим. В конце концов, не наше дело оценивать правдивость вашей информации. Пусть об этом заботится его высокопревосходительство генерал Юденич. Потрудитесь, однако, назвать имена своих сотрудников и сотрудниц из правительственных учреждений…

Как обычно, Илья Романович начал сдавать позиции. Признал со вздохом, что о сотрудниках из правительственных учреждений оставалось лишь мечтать, что многое он высасывал из пальца, потому что и профессиональный разведчик порой испытывает затруднения. Что же касается коммунисток, якобы снабженных ядом, то эти сведения получены от Марьи Ивановны.

— Сами подумайте, не мог же я ставить ее информацию под сомнение? Она, между прочим, состоит в санитарном отряде…

— В каком?

— Вот этого, к сожалению, не знаю… Но она хвасталась, что состоит. Будто бы лично организовала отряд…

— Послушайте, Илья Романович, вы действительно не знаете, где сейчас Марья Ивановна?

— Ей-богу, гражданин комиссар, чего не знаю — того не знаю… Это такая хитрющая баба, что не вдруг-то догадаешься…

Похоже было, что на этот раз Китаец клянется искренне. Уж кого-кого, а ненавистную ему Мисс выдал бы с потрохами.