Хроника расстрелянных островов

На острове Хиума

Штаб 42-го армейского корпуса по приказанию генерала Кунце приступил к разработке общего плана штурма последнего из островов Моонзундского архипелага — Хиумы. Предусматривалось через пролив Соэла-Вяйн высадить десанты на юге Хиумы. Одновременно по опыту операции «Беовульф II» намечались демонстративные маневры флота в районе западного и северного побережий острова. Главные удары предполагалось нанести по гарнизону Хиумы с флангов — с юго-востока и юго-запада, для чего создавались ударные группы «Ост» и «Вест». Группа «Центр» должна была форсировать Соэла-Вяйн и высадиться на южной оконечности Хиумы.

Военно-морские силы должны были провести два демонстративных маневра: «Вестпрейссен» — вдоль западного побережья Хиумы и «Остпрейссен» — у северо-западного побережья острова.

Операция по захвату последнего советского острова получила кодовое обозначение «Зигфрид». Руководство операцией было поручено командиру 61-й пехотной дивизии.

Хенеке тут же перевел штаб дивизии в Лейси, где должны были развертываться основные силы для броска на Хиуму. 6 октября он подписал приказ о взятии последнего советского острова. По составленному им плану нужно было подойти к неукрепленным участкам восточного и западного побережий Хиумы и ударом с тыла разгромить южный фронт моонзундцев. Для этого группа «Ост» после захвата плацдарма должна быстро продвинуться на запад — к Сыру, а группа «Вест» идти на восток. После соединения обе группы наступают на север. К этому времени к ним подойдет и третья группа — «Центр».

Огневое обеспечение высадки всех трех групп возлагалось на группу артиллерии поддержки дальнего действия и на бомбардировочную авиацию. Военно-морские силы демонстративными маневрами «Вестпрейссен» и «Остпрейссен» должны были отвлекать огонь советских береговых батарей на себя и имитировать высадку морских десантов с запада и севера с тем, чтобы русские не могли подбрасывать подкрепление на южный участок обороны.

Операция «Зигфрид» генералом Хенеке была назначена на раннее утро 12 октября.

Полковник Константинов подробно изложил Елисееву обстановку на острове, показав на карте подготовленные рубежи обороны и места расположения частей и подразделений. Северный укрепленный сектор состоял из шести береговых и двух зенитных батарей, двух стрелковых и двух инженерно-строительных батальонов и нескольких подразделений обслуживания.

— Всего около четырех тысяч человек, — уточнил Константинов.

Елисеев спросил:

— Надеюсь, ваша противодесантная оборона вполне пригодна для длительной борьбы?

— Строим подручными средствами, товарищ генерал. На отдельных участках — проволочные заграждения в два ряда, окопы, стрелковые ячейки. Доты и дзоты в основном на береговых батареях как на главных опорных пунктах. Наиболее укреплено северо-восточное и южное побережье острова. В этих местах вероятна высадка десанта противника.

— Пожалуй, — согласился Елисеев. — Что ж, посмотрим на месте, — проговорил он. — Прикажите подать машину…

Из Кярдлы, где находился штаб сектора, Елисеев и Константинов сначала проехали на мыс Серож. Там стояла 12-я береговая батарея, охраняя с севера вход в пролив Муху-Вяйн. Их встретили на огневой позиции командир батареи капитан Карчун и военком политрук Кравец.

Около часа генерал осматривал сухопутную оборону 12-й батареи. Лазил по стрелковым ячейкам, ходил по окопам, заглядывал в доты и дзоты, давая на ходу указания удивленному командиру батареи.

— Сколько у вас осталось снарядов на батарее, товарищ капитан? — спросил Елисеев.

— Около одного боекомплекта, — ответил Карчун.

— При обороне острова Вормси много пришлось израсходовать снарядов, — добавил Кравец.

— Дополнительно ни одного снаряда больше не получите. На складах боеприпасов нет.

Генерал поднялся на командный пункт батареи. С высокой деревянной вышки была едва видна вдали приплюснутая темная полоска острова Вормси, уже занятого врагом.

— Надо ждать десант немцев с Вормси, — уже в машине сказал он Константинову. — Главный опорный пункт — двенадцатая береговая батарея. Но сухопутная оборона у нее слаба. Кроме дотов и дзотов, все развалится при первом же ударе.

Константинов не возражал. Все это он знал и сам.

Машина мчалась на юг по проселочной дороге вдоль восточного побережья острова Хиума к мысу Тофри. Временами слева мелькала серая гладь пролива, но чаще дорога, усыпанная пожелтевшими листьями, шла лесом. То и дело попадались лужи — только утром прекратился холодный осенний дождь. Ветровое стекло было забрызгано липкой грязью. Иногда шофер останавливался и тряпкой протирал его.

По пути Елисеев заехал в стрелковый батальон майора Столярова, а потом и в инженерный батальон капитана Морозова.

— Дотов мало, дотов! — сокрушался Елисеев. — А то бы фашисты не один месяц простояли у Хиумы.

На 44-й береговой батарее старшего лейтенанта Катаева генерал задержался дольше обычного. Он считал мыс Тофри, на котором стояла батарея, направлением главного удара противника. На северном побережье Саремы немцы, без сомнения, сосредоточили основные силы десанта. Перебросить их через неширокий глубоководный пролив Соэла-Вяйн не представлялось особенно трудным. К тому же южный берег Хиумы, и особенно пристань Сыру, был очень удобен для подхода десантных судов.

— На Сареме немцы установили уже пять полевых батарей, — доложил генералу Катаев. — Вчера пытались обстрелять нас.

Они стояли в боевой рубке командного пункта, откуда отчетливо вырисовывался на белом фоне облаков темно-серый выступ острова Сарема. Неожиданно над выступом поднялся сизый дымок. И тут же слева от командного пункта в лесу раздался взрыв.

— Пристреливаются, — пояснил военком батареи Паршаев. — Но они скоро перестанут.

Действительно, беглый обстрел 44-й батареи вскоре прекратился. С командного пункта Елисеев прошел на огневую позицию и закончил осмотр сухопутной обороны.

— Главное, следите за пристанью Сыру, — наставлял генерал командира батареи, — не давайте вражеским катерам с десантом подходить к ней. Учтите, вся тяжесть первого броска ляжет на вашу батарею.

В Кярдлу вернулись поздно вечером.

— С Ханко пришла радиограмма, товарищ генерал, — доложил начальник штаба СУСа полковник Савельев. — Послезавтра прибудут представители от генерала Кабанова для разработки плана боевого взаимодействия.

— Добро. Давно пора, — повеселел Елисеев.

— Вам шифровка от командующего флотом. — Савельев протянул Елисееву бланк.

Елисеев торопливо пробежал глазами текст. С минуту он напряженно молчал.

— Придется вам одному командовать на Хиуме, — обратился он к Константинову. — Меня отзывают в Ленинград. Новое назначение… Я доложу обстановку на острове лично командующему флотом. Какие будут просьбы?

— Просьб много, — вздохнул Константинов, — да они вряд ли реальны сейчас. Главное — отстоять наш Ленинград. А мы тут по возможности скуем силы немцев.

— Тяжело вам будет, Александр Сильвестрович, тяжело, — сочувственно произнес Елисеев и, простившись, вышел из кабинета.

Провожать на аэродром коменданта БОБРа поехал Копнов.

— Меня назначают комендантом Кронштадтской крепости, — сказал по дороге Елисеев. — Буду просить Политуправление флота, чтобы вас, Лаврентий Егорович, назначили ко мне начальником политотдела.

Через три дня Копнова отозвали в Ленинград. С ним отзывался в Политуправление и военком БОБРа Зайцев.

Старшего лейтенанта Катаева разбудили глухие взрывы снарядов.

«С Саремы фашисты бьют, — догадался он и, торопливо одевшись, выскочил из дома. — Рано сегодня начинают. Еще темно…»

Отчетливо донеслись частые удары колокола — на батарее объявили боевую тревогу. Катаев быстро добежал до командного пункта, одним махом поднялся по деревянному трапу в боевую рубку. Там уже находился старший политрук Паршаев.

— Фашисты начали артподготовку. Стреляют с Саремы полевые орудия, — сообщил Паршаев.

— Это не так страшно. Слишком мала у них точность стрельбы, — проговорил Катаев. Он сел за визир, наведенный на притаившийся в темноте соседний остров. Мелькнули четыре короткие вспышки, потом еще четыре. Чуть правее появились новые огненные точки, и так по всему берегу.

— Ого! Все немецкие батареи открыли огонь. Впервые это они, — оторвался Катаев от окуляров визира. — Если накроют нас, туго будет.

Но снаряды падали впереди батареи и несколько левее. До командного пункта доносился лишь сплошной гул от их разрывов. Нетрудно было догадаться, что немцы стремятся обработать прибрежную полосу южной оконечности Хиумы.

— По-моему, будет сейчас выброшен десант на наш остров, — предположил Паршаев.

— Десант? — переспросил Катаев и задумался. Пожалуй, прав комиссар, иначе зачем бы им вести такой ураганный огонь по берегу. Правда, немцы редко высаживали десанты ночью. Но сейчас уже, можно сказать, утро.

Катаев подошел к застекленной амбразуре, напряженно поглядел в темноту. Вокруг в нескольких метрах ничего не видно. Но, присмотревшись, он заметил на востоке чуть розоватую полоску, наполовину еще скрытую лесом. Через полчаса забрезжит мутный осенний рассвет, а за это время фашистские катера могут подойти к пристани Сыру и высадить десант. Значит, необходимо было проверить, чист ли пролив Соэла-Вяйн, и Катаев решился:

— Прожектор к бою!

— Сразу же выдадим себя, — предупредил Паршаев, хотя и знал, что командир батареи принял правильное решение: лучше взять на себя тяжесть прицельного огня вражеских батарей, чем позволить беспрепятственно высадиться десанту.

— Прожектор к бою готов! — через минуту доложил телефонист.

— Пеленг сто пятьдесят, луч! — скомандовал Катаев и приник к окулярам визира.

Огромный сноп яркого света вспорол предутреннюю темноту и осветил маслянисто-черную воду.

— Произвести поиск вправо! — приказал Катаев.

Луч вздрогнул и словно нехотя пополз вправо, ощупывая поверхность Соэла-Вяйн. Командир батареи и военком внимательно следили за освещенным треугольником поверхности пролива, боясь пропустить маленькие вражеские катера. Глаза слезились от напряжения. Паршаев опустил бинокль и вытер слезы платком.

— Стоп! — воскликнул Катаев.

Луч прожектора несколько сузился, ярче осветив небольшой участок воды. В визир теперь были видны расплывчатые контуры приземистых судов, шедших прямо на свет.

— Сколько их! — не выдержал Паршаев и попробовал сосчитать суда. Но вражеские катера вдруг начали расступаться, как бы давая место ослепительному лучу. Одна группа свернула вправо, а другая круто повернула влево, в сторону Балтийского моря.

— Десант идет на Хиуму, — выдохнул Катаев. — Доложите немедленно в штаб, — приказал он телефонисту.

Полевые немецкие батареи с Саремы, заметив луч, перенесли огонь на прожектор. Для огневой позиции батареи это было не страшно: прожектор находился далеко от нее. И все же отдельные снаряды уже начали падать вблизи орудий. Самым неожиданным для Катаева оказалось то, что со стороны моря открыли огонь по батарее притаившиеся в ночи немецкие корабли. Луч прожектора послужил им хорошим ориентиром.

— Закрыть луч! — приказал он прожектористам, и яркий сноп света погас.

Батарея не давала возможности артиллерии противника вести прицельный огонь, но в то же время потеряла из поля видимости катера с десантом. Катаев думал, что корабли прекратят огонь — ни цели, ни ориентира не видно. Но обстрел не прекратился, наоборот — усилился. Снаряды рвались даже в центре огневой позиции, и краснофлотцы вынуждены были укрыться за броневыми щитами орудий и попрятаться в бетонированных погребах для боеприпасов. В редеющей темноте Катаев увидел яркие вспышки. Можно было определить: стреляют по батарее пять кораблей, один из них очень большой.

— Что будем делать, Михаил Александрович? — спросил командира батареи Паршаев.

— Произведем обстрел площади, — ответил Катаев и подал первую команду: — К бою!..

Через минуту прогремел дружный залп батареи.

Видимость с каждой минутой улучшалась. Отчетливее стали вырисовываться с командного пункта вершины деревьев, показался каменистый берег, а за ним и темно-серая поверхность пролива. Простым глазом можно было уже различить дом у пристани Сыру, бухточку и подход к ней. Вражеских катеров с десантом не было видно. По-прежнему лишь доносились звуки канонады да разрывы снарядов в еще темном лесу.

— Где же катера?! — заволновался Катаев. — Неужели повернули обратно?..

— Не для того фашисты устроили такой фейерверк, — усмехнулся Паршаев.

— Тогда они просто обошли нас!

В боевую рубку поднялся радист Соколов.

— Товарищ командир, получена радиограмма от поста наблюдения в Нурсте: около тридцати фашистских катеров подошли к берегу. Высаживают десант силою до батальона. Пост ведет бой.

— Передайте эту радиограмму в штаб, — распорядился Катаев и развернул карту. — Так вот где они высаживаются… Обходят нас с запада. Район Нурсте — удобное место для них. Корабли поддерживают огнем… А мы их не сможем достать. За лесом не видно Нурсте. Стрелять же по площади…

Зазвонил оперативный телефон. Катаев схватил трубку. До него донесся далекий взволнованный голос командира 33-го инженерного батальона капитана Морозова.

— Немецкие самоходные баржи подходят к берегу…

— Сколько их?

— Около двух десятков. Высаживают десант… Открывайте огонь! Нам не удержать…

— Не вижу я их! — сердито сказал Катаев.

С дальномера в боевую рубку поступил доклад:

— Пеленг сто двадцать, дистанция тридцать семь кабельтовых, десантные баржи идут к берегу.

— Вижу, вижу теперь! — прокричал в трубку Катаев. — Открываю огонь!

В визир ему были видны низкие борта четырех барж, медленно двигавшихся к берегу. «Вот поднагрузили, — пронеслось у него в голове. — По роте в каждой посудине будет!»

— К бою! По головной барже!..

Три пенистых всплеска кучно упали за баржей и несколько впереди нее. Катаев определил отклонение по направлению и передал его на орудия. Второй залп накрыл неповоротливое судно. Всплески вырастали вокруг баржи, обрушив на ее палубу потоки воды.

— Есть! Прямое попадание в цель! Баржа тонет! — сообщили дальномерщики.

Паршаев и сам увидел, как баржа резко сбавила ход и прямо на глазах развалилась.

— Первая, — со злостью произнес Катаев. — Право восемь, — скомандовал он на орудия поправку. И тут же три губительных всплеска выросли возле второй баржа. Судно сделало резкий поворот вправо, надеясь уйти от снарядов батареи, но было уже поздно. Третья и четвертая баржи повернули вправо, стремясь скорее уйти в спасительную утреннюю дымку. 44-я батарея все же успела поджечь одну из них. Черный столб дыма был еще виден и тогда, когда баржу уже скрыла белесая полоса. Его клубящаяся шапка возвышалась над дымкой, северный порывистый ветер сносил ее к Сареме.

— Пеленг двести семьдесят, крейсер и четыре миноносца. Открыли огонь по батарее, — доложили с дальномерного поста.

Катаев увидел в визир вражеские корабли. Четыре миноносца медленно шли в кильватерной колонне, обстреливая берег. За ними высилась громада крейсера, над палубой которого то и дело вставало сизое облачко дыма от залпа тяжелых орудий.

— По головному миноносцу! — поступила команда на орудия.

«12 октября. 9.05. Веду огонь по крейсеру и четырем миноносцам. Катаев», — зашифровал радист Соколов донесение и передал в эфир.

Головной миноносец, спасаясь от снарядов батареи, увеличил ход и, развернувшись, взял курс в открытое море. Вспененные султаны воды долго преследовали его, заставляя маневрировать. Один из снарядов разорвался на корме миноносца, и сразу же поднялся клуб дыма и пламени. Но экипажу удалось быстро потушить пожар. Три остальных миноносца нарушили строй и тоже отошли ближе к крейсеру.

Катаев прекратил стрельбу:

— Побережем снаряды. Да и стволы пусть остынут. День еще только начинается.

С дальномера поступил доклад от сигнальщика:

— Самолеты! Курсом на батарею…

— Воздушная тревога! — объявил Катаев. В амбразуру он увидел три бомбардировщика. Вдалеке за ними виднелась еще тройка. Шум моторов нарастал. Вскоре гулко ударила одна бомба, за ней другая. Бомбардировщики закружили над огневой позицией батареи.

В течение часа 33-й инженерный батальон ружейно-пулеметным огнем не давал возможности немецкому десанту зацепиться за берег возле деревни Теркма. Но из редеющего тумана подходили все новые и новые баржи, высаживая подкрепления на мелководье. Гитлеровцы подрывались на заранее расставленных минах, их косили пули красноармейцев, по они упорно лезли на берег и в конце концов захватили небольшой участок, откуда, собрав в кулак все силы, перешли в наступление и оттеснили роту лейтенанта Сокерина на север — к поселку Кяйна, возле которого находился единственный островной аэродром. Немецкий десант разделился на две группы: два усиленных батальона начали продвижение к аэродрому, а третий батальон предназначался для захвата 44-й береговой батареи. На пути его встала рота лейтенанта Найденова, но в результате неравного боя она вынуждена, была отойти к Кяйну.

Со своего командного пункта, расположенного на мысу возле деревянного здания начальной школы, командир 33-го инженерного батальона капитан Морозов тщетно пытался связаться по телефону с Сокериным и Найденовым. Не было связи и с ротой лейтенанта Тихомирова, которая занимала оборону северо-западнее мыса Тофри. Очевидно, и там шел жаркий бой. Катаев сообщил Морозову, что в районе Нурсте высадился батальон пехоты противника.

— Вот и управляй батальоном без связи! — негодовал Морозов. — Надо было бы не полевку по кустам тащить, а подземный кабель прокладывать.

Хорошо, что вчера вечером он собрал на совещание командиров и политруков рот и поставил им задачу на самостоятельные действия в бою, если вдруг телефонная связь выйдет из строя. Так оно сейчас и получилось. Но от этого ударная сила батальона уменьшилась. При падежной связи можно было бы перегруппировать подразделения для совместного удара и нанести больший урон фашистскому десанту. Остаются теперь связные, однако надежда на них плохая: их могут перехватить по пути разведывательные группы противника или местные националисты — кайтселиты.

Морозов нервничал, слушая гром канонады и частую стрельбу из пулеметов и винтовок. Справа била 44-я береговая батарея, слева дрались его бойцы. Он же с двумя отделениями красноармейцев находился на командном пункте и нетерпеливо ожидал возвращения связных. Морозов ясно отдавал себе отчет в том, что подразделения его батальона, вооруженные лишь винтовками и пулеметами, долго не продержатся. К противнику с острова Сарема на десантных судах подходят подкрепления, а ему нечего дать командирам рот. Весь его резерв составлял двадцать человек. Непосильная задача была поставлена батальону комендантом Северного укрепленного сектора — оборонять южную оконечность Хиумы, от полуострова Кыпу до деревни Теркма. Протяженность береговой черты этого участка составляла более пятидесяти километров. На нем в пору управиться стрелковой дивизии, но никак не строителям, которые укрепляли остров и лишь за несколько дней до высадки десанта вплотную занялись боевой подготовкой. Красноармейцы орудовали саперной лопатой или топором, учиться же стрелять им приходилось прямо в бою.

С мыса вернулся наблюдатель:

— Корабли фашистов приближаются к Эммасте, товарищ капитан. С подкреплением, видно.

Морозов показал на полевой телефон:

— Передайте это командиру сорок четвертой батареи.

Пока наблюдатель вызывал КП батареи, беспрестанно покручивая ручку телефонного аппарата, Морозов приказал всем быть готовыми к выходу. Стрельба слева доносилась отчетливее, бой приближался к Эммасте. На дороге, идущей от Теркмы к Тофри, показался связной от лейтенанта Найденова. Боец настолько запыхался от быстрого бега, что не мог выговорить ни слова. Морозов подал ему стакан воды, связной хлебнул и закашлялся.

— Ну? — поторопил Морозов.

— Немцы… следом… товарищ капитан! Идут…

— Командир роты где?

— Лейтенант Найденов… отходит к… Кяйне. Меня послал в вам…

Морозов не захотел больше слушать все еще не пришедшего в себя связного Найденова. Ему уже была ясна обстановка. Он подозвал к себе бойца:

— Пойдете к лейтенанту Тихомирову. Знаете, где его рота находится?

— Знаю, товарищ капитан, — с готовностью ответил красноармеец. — Что передать?

— Передайте: роты Найденова и Сокерина отходят к аэродрому. Я со штабом, тоже ухожу туда. Он остается один, — сказал Морозов и, подумав, добавил: — Пусть действует по обстановке.

Связной убежал. Морозов облегченно вздохнул. Он сделал все возможное, чтобы, предупредить своего любимца об отходе подразделений батальона к Кяйне. Правда, лейтенант Тихомиров был любимцем не только одного командира инженерного батальона, его любили все командиры и бойцы на острове, любили за темпераментные цыганские песни, с которыми он часто выступал на всех концертах художественной самодеятельности. Да и сам он был похож на цыгана: тонкий, стройный, черноволосый, с широкими, сросшимися на переносице бровями, из-под которых с задором смотрели на окружающих темно-карие глаза…

За школой на дороге появилась группа немецких десантников.

— Фашисты наступают, товарищ капитан! — доложил командиру батальона сержант, командир отделения.

— К бою! Не подпускать немцев к школе! — приказал Морозов.

Сержант забрал с собой десять красноармейцев и залег на бугре возле самой дороги. Остальные бойцы торопливо жгли секретные документы и минировали командный пункт батальона. Вскоре из-за школы донеслась стрельба из пулемета: строители вступили в бой с головной группой немцев.

— Быстрее! — поторопил Морозов оставшихся с ним красноармейцев и повел их к дороге.

Бой уже был в полном разгаре. Немцы рассыпались цепью и медленно надвигались на школу. Ручные пулеметы захлебывались очередями, пулеметчики едва успевали менять диски. Морозов понял, что при такой интенсивной стрельбе патронов хватит едва ли на десять минут боя. Силы явно неравны, единственное опасение — лес.

— Продержитесь хотя бы еще минут пять, а потом отступайте за нами в лес, — передал Морозов командиру отделения.

— Продержимся, товарищ капитан, — ответил сержант.

Морозов повел бойцов через небольшое поле к лесу.

— Школа горит! — услышал он сзади голос красноармейца. Обернулся: два языка пламени с противоположных сторон уже лизали сухие деревянные стены школы, захватывая ее в огненное кольцо. Левее школы слышалась частая стрельба, по обе стороны дороги виднелись немецкие автоматчики. Морозов послал связного к сержанту.

— Пусть немедленно отходит за нами! — приказал он.

Связной убежал к горящей школе. Морозов намеревался углубиться в лес и там дождаться прикрывающих отход красноармейцев, как вдруг справа от него, совсем близко, резанула автоматная очередь, на голову ему упала ветка березы, срезанная пулями. «Засада! — мелькнуло в голове. — Назад ходу нет. Значит, только вперед, на прорыв…» Поняли это и его бойцы. В то место, откуда раздалась автоматная очередь, полетели сразу две гранаты. Морозов увлек за собой красноармейцев и благополучно миновал опасное место. Остановился в чаще леса, куда через час подошел связной с четырьмя бойцами из отделения прикрытия.

— А где остальные? — спросил Морозов.

— Нет остальных, товарищ капитан. И сержанта тоже…

Морозов повел свой небольшой отряд к аэродрому, но вскоре опять встретился с группой немецких солдат и кайтселитов, должно быть прочесывающих лес. Еще два раза пытался он пройти к Кяйне, и оба раза безуспешно: немцы, очевидно зная, что моонзундцы будут отступать к аэродрому, повсюду выставили свои засады.

— Пойдем на запад, к полуострову Кыпу, — подумав, решил Морозов. — Там встретимся с ротой лейтенанта Тихомирова.

Рота лейтенанта Тихомирова уже два часа отбивала атаки десантного батальона противника, высадившегося в районе Нурсте. Тихомиров еще в начале боя потерял связь с командиром батальона и действовал самостоятельно. Силы были неравны, ряды роты под беспрерывным натиском врага быстро таяли, и лейтенант решил оторваться от противника, отвести свою роту в глубь острова по западной дороге, идущей от мыса Тофри к полуострову Тахкуна, и закрепиться на новом рубеже. Отделение станковых пулеметов первого взвода сержанта Артамонова прикрывало отход роты. Рота настолько быстро отходила, что сам Тихомиров не успел перевязать раненную в бою правую руку.

В лесу под каменистым обрывом он остановил свою роту. Сзади доносились далекие отголоски боя: пулеметчики Артамонова все еще сдерживали продвижение врага на север. Тихомиров прикинул в уме: раньше чем через час немцы здесь не появятся — Артамонов их не пустит. За это время можно собрать всех бойцов, перегруппировать роту. В схватке под Нурсте его рота понесла большие потери, и теперь едва ли он наберет три взвода красноармейцев. Хорошо, что полностью осталось отделение ручных пулеметов сержанта Титова. Оно занимало оборону на самом правом фланге роты — на мысу, а там немцы не высаживались.

— Связной, за пулеметчиками сержанта Титова! — приказал Тихомиров.

Только теперь Тихомиров почувствовал боль в правой руке. Санитар достал из сумки индивидуальный пакет и подошел к командиру роты:

— Рану перевязать надо, товарищ лейтенант. Крови много потеряете.

Тихомиров взял пакет:

— Я сам…

Он попытался закатать рукав шинели, но боль сдавила дыхание. Санитар помог ему и наложил повязку на кровоточащую рану.

— И рана-то пустяковая, с копейку. А хлопот доставляет уйму, — попытался улыбнуться Тихомиров.

— Не потребуется больше вам гитара, товарищ лейтенант.

— Как не потребуется?! — Тихомиров сдунул с нее пыль и пальцами раненой руки тронул струны. Звук, мелодичный и робкий, непривычно прозвучал в затаившемся лесу. Тихомиров на секунду оторвал пальцы от струн — рана давала о себе знать, — а потом заиграл, пересиливая боль. Красноармейцы невольно повернулись к командиру роты, придвинулись поближе.

Подошли пулеметчики Титова, за которыми бегал связной. Тихомиров передал гитару своему связному, покосился на санитара:

— А вы говорите — не потребуется!

Высокий, худощавый командир отделения ручных пулеметов внимательно оглядел товарищей по оружию, только что вышедших из жаркого боя. У многих — белые повязки, пропитанные кровью. Сержант вдруг почувствовал себя виноватым перед бойцами: они приняли первый удар гитлеровского десанта, а он в это время сидел с отделением в стороне от боя, в окопе, и глядел, как снаряды 44-й береговой батареи топили в море немецкие самоходные баржи. Титов неловко переступил с ноги на ногу, отвел взгляд в сторону. Что теперь может подумать о нем рота?!

Тихомиров встал.

— Пулеметчикам построиться слева, — вытянул он здоровую руку в сторону узкой лесной полянки.

Пулеметчики выстроились.

— Ого, почти целый пулеметный взвод! — сосчитал красноармейцев Тихомиров. — Сержанта Титова назначаю командиром пулеметного взвода.

Рота отступала на север, и Тихомиров вынужден был оставлять заслоны. Первым таким заслоном и должны были стать пулеметчики Титова. Командир роты раскрыл карту и показал сержанту на эстонское кладбище.

— Тут ваше место. Самое подходящее. Задержите немцев хотя бы часа на три.

— Задача ясна, товарищ лейтенант, — за всех ответил Титов. — Разрешите выполнять?

— Выполняйте! И помните, товарищи, стоять насмерть, биться до последнего патрона!

Из-за деревьев показались пулеметчики сержанта Артамонова. Сам командир отделения держал перебинтованную левую руку на ремне, перекинутом через плечо.

— Ну как? — нетерпеливо встретил его Тихомиров.

— Еле оторвались, товарищ лейтенант, — ответил Артамонов. — Следом за нами фашисты топают…

— Пора, товарищи, — повернулся Тихомиров к Титову.

Группы разделились: Тихомиров пошел с ротой через лес строго на север, а Титов свернул влево и повел свой взвод к кладбищу. Пулеметчики шли цепочкой напрямик — местность была хорошо знакома. Вот и старое эстонское кладбище. Слева от него высился пологий холм. Между ним и железной оградой проходила дорога, идущая от 44-й береговой батареи на север. Еще летом на склоне холма были вырыты учебные стрелковые окопы и ходы сообщения. В них подразделения стрелкового батальона капитана Белинского отрабатывали организацию оборонительного боя. Теперь этот маленький полигон должен стать местом схватки горстки красноармейцев с немецкими частями.

— Занимай оборону, ребята! — скомандовал Титов.

Пулеметчики быстро разбежались по стрелковым окопам. Сержант внимательно следил за установкой пулеметов на брустверах. Потом он спустился на дорогу и придирчиво оглядел склон холма: зеленый можжевельник надежно скрывал взвод.

— Порядочек! — повеселел Титов.

Он расположился в центре взвода, откуда ему было легче управлять боем. В соседней ячейке находился его друг и земляк — красноармеец Смирнов.

— Как самочувствие, Вася?

— Хорошее, — усмехнулся Смирнов. — Если останемся живы, будет еще лучше.

— Останемся. Конечно останемся, — заверил Титов. — Нас ведь просто так, за здорово живешь, не взять.

Прошло больше часа. Напряженные взгляды пулеметчиков устремлены в конец дороги, выползающей из леса. Титов забеспокоился: вдруг гитлеровцы прошли другим путем? Тогда некого и ждать. С командиром роты они не условились на этот случай. Возможно, придется посылать кого-либо из бойцов в разведку…

— Идут! Идут, Гриша! Гляди, — горячо прошептал Смирнов.

Титов отогнул веточку можжевельника и увидел возле леса группу немецких солдат. «Разведка, — мелькнуло в голове. — Только бы не обнаружили нас…» Гитлеровцы между тем подошли к кладбищу. Двое перелезли через ограду, остальные встали, совершенно не обращая внимания на склон холма. «Не видят», — обрадовался Титов, чувствуя, как учащенно забилось сердце, а указательный палец правой руки невольно потянулся к спусковому крючку ручного пулемета.

Двое разведчиков вернулись с кладбища, и группа зашагала на север. Тут же на дорогу вышла колонна солдат; следом за ней появилась еще колонна, потом третья. «Идут повзводно, — определил Титов, — вот как голова колонны достигнет самых крайних пулеметных ячеек, так и открою огонь», — решил он.

— Пора, — шепчет ему Смирнов, бледный и взволнованный.

Титов приложил палец к губам: молчи! Воспаленными глазами он провожает мимо себя офицера, идущего во главе первой колонны. «Дойдут до середины кладбища — и начнем…» Повернул голову вправо: из леса вышли еще две колонны. «Да им и конца не будет…» Он навел на вторую колонну прицел и с силой нажал податливый спусковой крючок. И тотчас весь склон холма покрылся огненными точками: красноармейцы открыли огонь из пулеметов. Колонны немцев смешались, сгрудились. Гитлеровцы снопами валились вдоль дороги, не в силах вырваться из западни. Раздался гортанный рев обезумевших от страха людей. Оставшиеся в живых кинулись к кладбищу, стремясь спрятаться за каменные плиты могил. Последние колонны развернулись в цепь и двинулись на бугор, стреляя на ходу из автоматов. Красноармейцы встретили их огнем из пулеметов и гранатами. Тут и там заполыхали сизо-огненные взрывы. Титов уже выпустил два диска, потянулся за третьим. Возле него свистели пули: немцы вели беспрестанный огонь по склону холма. Сержант оглянулся — в соседней ячейке лежали два убитых пулеметчика. И тут он только понял, что огонь его взвода заметно ослаб. Значит, многие уже погибли. А немцы сгруппировались возле офицера, готовясь к атаке. Титов дал длинную очередь из пулемета, прижал фашистов к земле. В ответ на холм полетели гранаты. Взрывы очищали склон от можжевельника, обнажая стрелковые ячейки красноармейцев. Опять кончился диск. Титов пошарил по нише ячейки и ничего не нашел.

— Выручай, друг! Патроны кончились! — крикнул он Смирнову и тут же подумал, что у того ведь тоже, наверное, патроны кончаются.

Смирнов поднял руку с диском.

— Бросай!

Смирнов бросил диск. Титов ловко подхватил его, сбивая в кровь руки, вставил в пулемет и нажал на спусковой крючок. Бил он короткими очередями, не давая возможности гитлеровцам подняться с земли и броситься на холм. Смирнов почему-то вдруг прекратил стрельбу.

— Бей фашистов, земляк! — крикнул разгоряченный Титов и только тут заметил, что Смирнов неподвижно лежит на бруствере. — Дружище! — Ответа нет. Да и почему-то весь склон молчит, не стреляют. Убиты все или кое-кто не выдержал, отступил?

Титов, почти не целясь, выпустил патроны по врагам. Вон сколько их, убитых, вдоль дороги валяется, целые груды! Последний раз дернулся пулемет и заглох. Титов до отказа нажал указательным пальцем на спусковой крючок — выстрела нет. «Кончились патроны, возьмут живым…» Он выскочил на бруствер ячейки и направил ствол пулемета на немцев.

— Хенде хох! Рус, сдафайс! — закричали гитлеровцы.

— Попробуй возьми! — крикнул Титов, правой рукой нащупывая в кармане гранату. Он вдруг вспомнил, что совсем рядом есть замаскированный ход сообщения. Если добраться до него, то можно выбежать к хутору…

Немцы прекратили стрельбу. Они смело шли к красноармейцу, решив во что бы то ни стало взять его живым. Титов попятился к замаскированному ходу сообщения; гитлеровцы, громко разговаривая, шли за ним. И тут из-за леса внезапно вывалился «юнкерс». На какие-то секунды немецкие солдаты замешкались, головы их невольно задрались к небу. Этих нескольких секунд Титову хватило на то, чтобы по ходу сообщения сбежать с противоположного склона холма к хутору. Во дворе хутора Титов остановился, не зная, куда спрятаться. В глаза бросился колодец. Прежде чем он сообразил, что делать, на него спикировал бомбардировщик. Пули со свистом впились в землю, над головой мелькнуло черное брюхо «юнкерса». Не отдавая себе отчета, Титов прыгнул в колодец и вместе с бадьей полетел вниз. К счастью, гнилые срубы возле самой воды выкрошились, и это помогло ему кое-как примоститься на выступах.

Гитлеровцы, бежавшие следом за пулеметчиком, ворвались на хутор, обыскали дом, сарай, погреб. Советский сержант словно провалился сквозь землю. Перед уходом солдаты подняли из колодца бадью, напились, потом столкнули ее со сруба.

Титову явно повезло: бадья пролетела мимо. Он еще долго выжидал, давая возможность гитлеровцам подальше уйти от хутора. По скользкой цепи с трудом дотянулся, до верхнего сруба, осторожно выглянул на улицу. Во дворе никого не было.