Хроника расстрелянных островов

Взрыв на Тофри

Старый эстонский рыбак Вилли Померанц, числившийся на батарее плотником, в это утро, как и обычно, пришел на работу. В казарме он никого из краснофлотцев не застал и зашел на камбуз. Кок сержант Пустынников, увидев топор в руках старика, невольно рассмеялся.

— Мало задержаться пришлось, — по-своему понял смех кока Померанц. — Самолеты долго-долго кружили.

— Сидел бы дома, отец. Какая сегодня может быть работа! — удивился Пустынников. — Видишь, что творится кругом?

Старик покачал головой:

— Я должен столы ремонт делать. Старшина батареи сам говорил.

К камбузу на повозке подкатил краснофлотец Дуров.

— И вы здесь? — удивился он, встретив старика. — Вам что, жизнь надоела?! Фашисты наступают, а вы…

— Столы ремонтировать пришел! — высунулся из окна камбуза Пустынников.

— Я должен работать, — упрямо стоял на своем Померанц. — Старшина батареи сам говорил.

— Да, говорил. Но вчера была одна обстановка, а сегодня другая, — объяснил Дуров. — У тебя же жена, дети…

Померанц задумался, не зная, что делать. Еще вчера вечером по хуторам прополз слушок, что немцы скоро высадятся на Хиуму, а рано утром загремели взрывы. Жена не пускала его на батарею сегодня, да разве мог он обмануть краснофлотцев.

— Да вот и старшина батареи! — воскликнул Дуров.

— В чем дело? — спросил сержант Антонов.

— Товарищ на работу пришел, — показал Дуров на насупившегося Померанца. — Вы приказывали ему столы ремонтировать.

— Сегодня работы не будет. Не до этого… — устало сказал Антонов.

— Поняли, папаша? — похлопал Дуров по плечу Померанца. — Идите домой.

— А когда на работу можно приходить? — спросил Померанц.

— Да хоть завтра! — выпалил Дуров.

Старик не спеша направился на свой хутор. Пустынников остановил его:

— Постойте, отец! Заберите-ка у меня с собой кое-что…

Он наложил в мешок мяса, масла, сахара, консервов и взвалил его на спину растерявшегося рыбака.

— Несите домой. Пригодится в хозяйстве.

Вилли Померанц ушел.

— Топор свой забыл, — сказал Дуров, поднимая его. — Придет еще за ним.

— Готов завтрак? — спросил Антонов. — Краснофлотцы голодные.

— Готов, товарищ старшина, — ответил Пустынников. — Сейчас погрузим и повезем на огневую позицию.

Вдвоем с Дуровым они вынесли из камбуза белый хлеб, сливочное масло, сахар, консервы, три термоса горячего чая, посуду и погрузили на повозку.

— Боюсь, сегодня обедать нам не придется, — произнес Антонов. — А ужинать тем более. Так что учтите, товарищи.

— На всякий случай я приготовлю сухой паек, — сказал Пустынников.

— Пожалуй, так будет лучше.

Послышались тройные удары в батарейный колокол.

— Опять летят! — заметил Антонов.

Второй налет продолжался около часа. Девять бомбардировщиков беспрестанно кружили над батареей, сбрасывая бомбы. Над огневой позицией стоял сплошной грохот от разрывов бомб. Появились раненые и убитые. Горели казарма и подсобные помещения. Катаев опасался прямого попадания в орудия. К счастью, бомбы рвались рядом, обдавая стальным дождем броневые щиты. Зенитная установка батареи открыла по самолетам огонь, но на нее сразу же налетели три бомбардировщика. Посыпались бомбы, и зенитная установка замолчала навсегда.

Сбросив все бомбы, самолеты улетели. Над батареей воцарилась напряженная тишина, однако длилась она недолго. Минут через десять заговорили полевые батареи с Саремы: начался методичный обстрел огневой позиции. С моря крейсер и четыре миноносца тоже открыли беглый огонь по батарее. В районе орудий вражеские снаряды падали редко и особого вреда батарее не причиняли, но заставляли личный состав держаться все время в укрытии. Этого, очевидно, и добивался противник.

Катаев попытался дозвониться до командира 33-го инженерного батальона, оборонявшего прибрежную полосу в соседнем с батареей районе Эммасте, Теркма. Телефонист долго крутил ручку полевого телефона, но ответа не было.

— Связь прервана, товарищ командир, — доложил он.

Катаев позвонил старшине батареи Антонову:

— Пошлите разведку в сторону Эммасте. Нет связи с соседями, что там у них?

— Есть, — ответил Антонов. — Направлю трех краснофлотцев…

Катаев решил обойти орудия, поговорить с артиллеристами, приободрить их. Он спустился с командного пункта и по знакомой тропинке пошел на первое орудие. Путь ему сразу же преградила огромная воронка от бомбы. Обошел ее лесом — и опять воронка. Принялся было считать, сколько этих воронок понаделали немецкие бомбардировщики, да сбился со счету. Вся огневая позиция усеяна ими.

По пути Катаев завернул в центральный артиллерийский погреб, где хранились основные боеприпасы. Старшина погреба сержант Попов пересчитывал оставшиеся снаряды и заряды.

— Много еще осталось снарядов? — поинтересовался Катаев.

— Мало, товарищ старший лейтенант! Уже меньше половины…

— Если и эти израсходуем с пользой, считайте, задачу мы выполнили.

Зазвенел батарейный колокол. Катаев, прыгая через воронки, побежал обратно на командный пункт. Запыхавшись, он влетел по отвесному трапу в боевую рубку.

— Дальномер, доложите обстановку!

— Десантные суда отвалили от Саремы. Идут на пристань Сыру, — ответили с дальномера.

Катаев приник к окулярам визира. Действительно, от темного берега Саремы, отчетливо выделявшегося на белом фоне облаков, отходило множество судов, направляясь через пролив. Соэла-Вяйн на Хиуму. Можно было разглядеть громоздкие самоходные баржи, катера, мотоботы, шхуны и баркасы.

— Понятно, почему нас дважды бомбила авиация, — догадался Катаев. — Думают, что от батареи уже остались одни рожки да ножки. Ладно, подходите-подходите. Встретим…

В боевую рубку ворвался возбужденный сержант Антонов:

— Немцы наступают от Эммасте на батарею, товарищ командир! Мои разведчики вернулись. Говорят, не меньше двух рот марширует на нас.

— Передайте это политруку Паршаеву. Всех на самооборону. Можно даже взять часть краснофлотцев с орудий, — распорядился Катаев.

Антонов скатился по трапу на землю и побежал в правофланговый дот старшего сержанта Рахманова, где находился и военком батареи.

Катаев снова приник к окулярам визира: флотилия десантных кораблей немцев уже подходила к середине пролива Соэла-Вяйн. Сзади нее, над берегом Саремы, вспыхивали сизые дымки — полевые батареи открыли огонь по району пристани Сыру, обрабатывая прибрежный участок высадки десанта. Заговорили орудия с крейсера и миноносцев. Катаев знал, что артиллерийский обстрел побережья скоро прекратится: противник, опасаясь поражения своих войск, вынужден будет перенести огонь в глубину Хиумы. Так оно и случилось. Едва многочисленная флотилия начала приближаться к пристани Сыру, как батареи с Саремы прекратили огонь совсем, а корабли начали стрелять по маяку Ристна, где находилась 42-я береговая батарея.

«Пора, — решил Катаев. — Ближе подпускать катера опасно».

— К бою! По десантным катерам!..

Командир батареи открыл огонь сразу же на поражение: слишком много было десантных судов, и шли они кучно.

Первые же снаряды угодили в гущу катеров, разломив один из них буквально пополам. Всплески настолько часто и густо вырастали среди флотилии, что трудно было видеть за судами результаты стрельбы. На дальномере едва успевали считать разбитые катера и баржи. Не ожидавшие такого внезапного удара катера нарушили строй. Некоторые даже повернули обратно, но остальные продолжали упорно идти к пристани, за берегом которой надеялись укрыться от губительного огня. Батарея стреляла с предельной скорострельностью. Воздух сотрясали дружные залпы дальнобойных орудий. Катаев то и дело уменьшал прицел, приближая всплески к пристани. Двум катерам удалось проскочить в бухточку, за ними устремились самоходные баржи.

— Меньше один! — скомандовал корректуру на орудия Катаев.

Снаряды вспенили воду у самого пирса. Расстояние было настолько мало, что в визир видны были обломки катеров и баржи, вместе с фонтанами воды взлетавшие в воздух. Оба катера перевернулись вверх килем. Загорелась самоходная баржа, вторая завертелась на месте.

— Вот вам, получайте сполна, — возбужденно шептал Катаев. Лицо его горело. Глаза лихорадочно блестели, руки цепко обхватили визир. — Еще один пошел на дно!

И вдруг пристань Сыру, а вместе с ней и всплески от рвущихся снарядов пропали, точно их задернуло мутной пеленой.

Катаев оторвался от визира.

— Что случилось? — спросил он телефониста, думая, что в объектив визира угодил осколок. Увидел разбитые амбразуры, и все стало понятно: пошел густой снег. Лохматые мокрые хлопья снега, медленно кружась; падали на землю и быстро таяли. Вокруг ничего не было видно — одна завеса беспрестанно движущихся вниз крупных снежинок.

Воспользовавшись снежным зарядом, десантные суда подойдут к пристани и беспрепятственно начнут высадку. Допустить этого нельзя. Хорошо, что пристань пристреляна: можно вести огонь вслепую.

Первый снежный заряд прошел довольно быстро. Стало видно даже пристань Сыру. Но потом снова повалил снег. Катаев перешел на стрельбу поорудийно: кончались снаряды, и нужно было их экономить.

Позвонил Паршаев.

— К проволочному заграждению подходит усиленная рота от Нурсте. А от Эммасте идет еще больше. Окружают нас.

— Держи тылы крепче, Иван. А с моря я их не пущу! — крикнул Катаев в трубку.

Группа немецких автоматчиков приближалась к батарее с северо-запада, от деревни Нурсте. Наблюдатель, выставленный Паршаевым, насчитал их более ста человек. Снег уже прошел, и лишь кое-где еще кружились одинокие белые хлопья. В амбразуры дота были видны десантники. Они осторожно выходили из леса, направляясь к колючей проволоке. От группы отделились несколько человек, в руках они держали саперные ножницы.

— Хотят проход расчистить в проволочном заграждении, — догадался командир дота старший сержант Рахманов.

— Пусть попробуют, — ответил Паршаев.

Он не сводил глаз с немецких саперов, которые бежали к проволочному заграждению. Вот они уже у самой проволоки, один из них приноравливается перекусить ножницами проволоку.

— Огонь! — скомандовал Паршаев.

Разом ожил притаившийся дот. Из амбразур застрекотал станковый пулемет, защелкали винтовочные выстрелы. Три немецких сапера тут же рухнули на землю, остальные побежали назад к лесу.

— Бегать они здорово умеют, — обрадовался Серебрянский.

Но радоваться было рано. Едва саперы добежали до леса, как ударили минометы. Мины рвались так часто и густо, поднимая в воздух взрыхленную землю, что скрыли из виду проволочные заграждения. Когда же обстрел прекратился, то на месте взрывов лежали выброшенные из земли столбы. В образовавшийся проход тут же с криком ринулись вражеские автоматчики. Они стреляли на ходу и бросали вперед гранаты.

— Огонь по фашистам! — крикнул Паршаев.

Дробно застучал пулемет в руках Рахманова. В амбразуре замелькали частые вспышки. Первая цепь фашистов дрогнула, залегла. Но пулемет доставал их и на земле. С задних рядов начали вскакивать и удирать в лес. Их примеру последовали, и остальные. Лишь около десятка трупов осталось на поляне.

— Дробь! — остановил Паршаев разгоряченного Рахманова. — Надо беречь патроны, — предупредил он.

Защитники дота ждали новой атаки, но немцы не выходили больше из леса.

— Никак не опомнятся, — рассмеялся довольный Рахманов. Он вынул пустую ленту, отдал краснофлотцам: — Набивайте быстрее!

Паршаева волновал левый фланг обороны батареи. Там наступало от Эммасте до батальона десантников.

— Пойду к Антонову, — сказал он. — Вижу, вы здесь и без меня справитесь. Только не горячитесь, — предупредил он командира дота. — Знаю я вас.

Он взял с собой краснофлотца, вышел из дота и, укрываясь в воронках, побежал на огневую позицию. Краснофлотец едва поспевал за ним.

— Как же тут не горячиться, когда немцы на батарею лезут! — возбужденно произнес Рахманов. — Да я их…

Серебрянский осуждающе посмотрел на друга, покачал головой.

— Старший политрук прав, — помолчав, произнес Рахманов. — Будем бить фашистов спокойненько…

Минут двадцать немцы не давали о себе знать. Краснофлотцы терялись в догадках: уж не ушли ли они совсем? И тут в стороне, правее их дота, заухали взрывы.

— Фашисты правее пошли! Гранатами проход себе расчищают! — доложил Серебрянский.

В боковую амбразуру он с трудом просматривал местность, которую вражеские десантники выбрали для нового удара. — В атаку пошли!

Рахманов понял: из дота пулемет фашистов не достанет — мешали кусты и высокие края воронок, вырытых снарядами.

— Пулемет наверх! — скомандовал он и, схватив две коробки с лентами, выбежал из дота. Серебрянский с краснофлотцем подхватили станковый пулемет и вынесли его наверх. С крыши дота весь участок был как на ладони. Метрах в двухстах видны были цепи немецких автоматчиков. Они шли во весь рост в только что проделанный гранатами новый проход в проволочном заграждении. Слева из леса высыпало десятка два автоматчиков.

— Фашисты и слева! — предупредил Серебрянский.

Рахманов покосился в сторону, торопливо продернул ленту с патронами.

— Возьми их на себя, — сказал он. — А я тех…

Серебрянский кинулся в дот, краснофлотец остался с командиром.

Рахманов навел пулемет на первую цепь. Несколько человек из цепи плюхнулись на землю, остальные залегли. Пулемет смолк. Через минуту немцы поднялись и опять ринулись на прорыв. И вновь застрочил пулемет Рахманова, не подпуская их к проходу в проволочном заграждении. Из дота вели огонь краснофлотцы во главе с Серебрянский, отжимая вторую группу автоматчиков к лесу.

Рахманов вдруг почувствовал боль в левой ноге. Попробовал пошевелить ею — нога не подчинялась. Подумал обернуться, посмотреть, что с ней, да нельзя разжать пальцы, отпустить пулемет — немцы прорвутся на огневую позицию батареи. Новая резкая боль в ноге, теперь уже в правой. Словно кто-то уколол ее. Попытался приподнять ее — не хватило сил. А пулемет все дергался в его руках, но бил он уже в одну точку, не причиняя вреда фашистам.

Краснофлотец мигом соскочил в дот.

— Командир… старший сержант…

Серебрянский не дослушал, выскочил наверх. Краснофлотец побежал за ним. Рахманов неподвижно лежал за пулеметом.

— Друг, живой?! — приподнял его голову Серебрянский. Рахманов с трудом открыл глаза, сухими, потрескавшимися губами прошептал:

— Командуй сам… Я… немцы… — и потерял сознание.

— В дот его, — приказал Серебрянский испуганному краснофлотцу. Тот подхватил обмякшее тело Рахманова и потащил вниз. Серебрянский лег за пулемет, огляделся. Немецкие автоматчики были уже в проходе проволочного заграждения. Он прильнул к прицелу и нажал гашетку…

Краснофлотец Дуров едва успевал заряжать пустые круглые диски от ручного пулемета и подавать их старшине батареи. Антонов вел прицельный огонь вдоль дороги на Эммасте, откуда то и дело бросались в атаку гитлеровские десантники. Из соседней амбразуры стрелял кок Пустынников.

Из-за кустов высыпала на дорогу группа автоматчиков. Антонов поймал на мушку бегущего впереди офицера и дал короткую очередь. Офицер неуклюже взмахнул руками и рухнул на землю. Остальные попятились в кусты.

— Готов! — выкрикнул Пустынников. — Не будешь лезть вперед!

Он знал, что никто так точно не стреляет на батарее, как Антонов. Недаром сержант на всех соревнованиях по стрельбе всегда брал первое место.

В дверь дота постучали. Краснофлотцы насторожились: неужели их сумели обойти с тыла? Стук повторился.

— Наши, — сказал Антонов. — Открывайте дверь.

В дот вошел Паршаев. За ним втиснулся и сопровождающий его краснофлотец.

— Ну, как тут у вас дела? — спросил Паршаев.

— Бьем фашистов, товарищ старший политрук, — ответил Антонов, не отрывая взгляда от дороги.

Паршаев подошел к амбразуре:

— Откуда они наступают?

Антонов не успел ответить: на дороге появились немцы. Антонов стрелял короткими очередями, и каждый раз один из автоматчиков падал на землю. Кончился диск. Он вынул его и взял у Дурова новый, набитый патронами. Снова застучал пулемет.

— Так вот где они прячутся, — проговорил Паршаев.

Ровная поляна, шириной метров пятьдесят, с дота хорошо простреливалась. Но если ее пройти, то можно будет укрыться за леском, и тогда противника из дота не достать.

Зазвонил полевой телефон. Дуров ваял трубку.

— Да… Вас, товарищ старший политрук, — передал он трубку Паршаеву. По тому, как побелело лицо военкома, Антонов понял: произошло что-то непоправимое.

— Фашисты прорвались с центра к третьему орудию. Я туда…

Он схватил автомат и выбежал с краснофлотцем из дота. Почти сразу же перед амбразурами со свистом начали рваться мины.

— Подготовка к атаке. Закончат обстрел — пойдут, — сказал Антонов. — Патронов потребуется много. Дуров, сколько их еще там у нас? — оторвался он от амбразуры.

— Два ящика.

— Мало. И у других, наверное, не больше. Вот что, давай-ка за патронами к сержанту Попову. Забирай, что осталось.

— Есть! — бросился к двери Дуров, но Антонов его удержал:

— Куда под мины? Пережди обстрел.

Минут десять немецкие минометчики добросовестно обстреливали дот Антонова, потом перенесли огонь в центр огневой позиции.

— Я пошел, — взял винтовку Дуров и выскочил из дота. Переползая неглубокие воронки от мин по-пластунски, он быстро достиг леса. Сзади затрещал ручной пулемет. «Значит, фашисты опять в атаку пошли», — решил он. В узкой полосе невысокого леса, которая тянулась перед фронтом батареи ближе к проливу, было сравнительно безопасно. Пули сюда не залетали. Лишь иногда в кустах рвались мины, со свистом разбрасывая осколки. Дуров побежал по тропе в сторону командного пункта, возле которого оставил повозку с пустыми термосами из-под чал. Лошадь оказалась на месте. Она стояла привязанная к сосенке, как и оставил ее Дуров. Спина лошади вздрагивала, когда доносился взрыв мины.

— Жива, старушка! — обрадовался Дуров. Лошадь повернула голову, увидела хозяина, заржала. Дуров отвязал уздечку, сбросил с повозки пустые термосы.

— Но-о, милая! Поехали!..

Сержант Попов был немало удивлен, когда к нему в центральный погреб влетел повозочный.

— Давайте быстрее патроны! Все, что есть!

— Как ты их доставишь? — показал Попов на штабеля ящиков.

— А у меня повозка.

Вдвоем они быстро перетаскали ящики с патронами на повозку, и Дуров погнал лошадь. Сначала он решил доставить патроны в самый дальний дот Рахманову. Но подъехать близко к доту не удалось. Он оставил повозку в лесу, взял в обе руки по ящику и из воронки в воронку пополз к травянистому бугорку, из которого то и дело раздавалась стрельба. Тяжелые ящики мешали ползти. Измученный, мокрый от пота, Дуров наконец подполз к доту, постучал в дверь.

— Кто? — послышалось за дверью.

— Патроны привез…

Дверь распахнулась, на пороге стоял Серебрянский.

— Вот спасибо, дружище! — Серебрянский обнял Дурова. — В самое время!

Дуров увидел на полу Рахманова, обе ноги старшего сержанта были перебинтованы.

Вернувшись к повозке, Дуров погнал лошадь по лесной тропе к доту Антонова. По пути он останавливался и тащил ящики с патронами в дзоты и окопы. С последними двумя ящиками он подкатил к опушке леса, за которой уже виднелась крыша дота. Неожиданно откуда-то простучала автоматная очередь. Лошадь вдруг, точно споткнувшись, упала на передние ноги, потом повалилась на бок и захрипела.

Дуров огляделся — немцев нигде не было видно. Стащил с повозки два ящика патронов и пополз. До дота оставалось уже метров двадцать, когда перед глазами с нудным посвистом вспыхнули султанчики взрыхленной земли. Дуров потянул правой рукой ящик — рука не подчинялась ему. Новый каскад султанчиков вырос сбоку от него. В ушах эхом отозвалась приглушенная автоматная очередь, и все стихло…

В боковую амбразуру Пустынников видел, как повозочный уткнулся в землю лицом.

— Дуров там… лежит… Разрешите, товарищ старшина? Я сейчас, — шагнул Пустынников к двери, но грозный окрик Антонова остановил его.

— Там же мой друг! — с отчаянием в голосе выкрикнул Пустынников.

— Назад! — приказал Антонов.

Глаза его обшаривали поляну в надежде засечь немецких автоматчиков. Ясно, что они стреляли по Дурову. Но где же они засели? Скорее всего за тем бугорком, что копной возвышался слева от дота. Ведь от леса до него можно доползти незамеченным. И действительно, над бугорком вскоре повис жидкий дымок: простучала автоматная очередь. Антонов навел ручной пулемет на вершину бугорка и нажал на спусковой крючок…

— Давай теперь, — махнул он рукой коку.

Пустынников прыжками добрался до краснофлотца и упал рядом с ним. Дуров неподвижно лежал на животе, цепко зажав в руках деревянные ручки ящиков. Пустынников повернул его на спину и ужаснулся: вся голова, лицо, шея были в крови.

— Друже… Как же так? А?! Как же так? Друг… — Пустынникова душили слезы.

— Скорее в дот! Немцы в атаку пошли! — позвали его из дота.

Немцы наступали вдоль дороги. С криками, стреляя из автоматов на ходу, они лавиной устремились на дот.

— По фашистам — огонь! — скомандовал Антонов и дал из пулемета длинную очередь. Пустынников стрелял из винтовки. Он видел, как падали немецкие автоматчики, но оставшиеся в живых упорно приближались к доту. Расстояние быстро сокращалось. Уже можно было отчетливо видеть разгоряченные лица солдат. Передние десантники начали забрасывать дот гранатами. Перед глазами Пустынникова, прямо перед амбразурой, мелькнула желтая вспышка от разрыва гранаты. В следующее мгновение щеки его точно обожгло кипятком, стало темно. Он схватился руками за лицо и со стоном повалился на пол. Пальцы почувствовали липкую теплую кровь…

— Заменить Пустынникова! — услышал он сквозь трескотню пулемета и винтовок далекий голос старшины батареи и словно полетел в бездонную пропасть…

Молодой краснофлотец встал к амбразуре вместо кока. Защитники дота усилили огонь, прижимая наступавших фашистов к земле.

С командного пункта командир батареи поддерживал связь с дотами и орудиями по телефону. Первой оборвалась связь с правофланговым дотом старшего сержанта Рахманова. Спустя полчаса уже не ответил левофланговый дот старшины батареи сержанта Антонова. И лишь с дзотов огневой позиции еще отвечал старший политрук Паршаев, отбивая атаки врагов.

— Продержись до темноты, — просил его Катаев. — Недолго осталось.

Что будет ночью, старший лейтенант не знал. Конечно, немцы не успокоятся, пока не ликвидируют у себя в тылу 44-ю батарею. Ждать же помощи неоткуда: противник наступает по всему южному побережью острова. Возможно, темнота заставит вражеских солдат отказаться от штурма батареи до утра. За это время можно будет собрать оставшихся батарейцев в единый кулак и попытаться выстоять хотя бы еще один день.

— Самолеты… курсом на батарею! — отвлек от размышления Катаева доклад с дальномера. Он заглянул в амбразуру: со стороны Саремы на небольшой высоте летели шесть «мессершмиттов». На бреющем полете они пронеслись над батареей, поливая позицию огнем из пушек и пулеметов. Последние два самолета сбросили бомбы.

Катаев позвал радиста Соколова.

— Передайте в штаб… — Он посмотрел на часы: — Семнадцать сорок. Окружены. Противник у проволочного заграждения. Веду бой. Подвергаюсь обстрелу. Бомбит авиация. Коды сжигаю. Давайте открыто…

Соколов записал на бланк текст, посмотрел на командира.

— Выполняйте.

— А коды?!

— В радиограмме сказано…

Радист спустился в радиорубку. Катаев вертел ручку полевого телефона, пытаясь вызвать Паршаева. Военком батареи не отвечал.

— Линия повреждена, — подсказал телефонист.

Катаев хотел было послать его исправить повреждение, но самолеты, сделав круг, вновь пошли на батарею. Над огневой позицией стоял сплошной рев самолетов, перекрываемый взрывами бомб, грохотом пушек и трескотней пулеметов. Изрытая земля стонала под ударами врага. Вспыхивали оставшиеся кое-где деревянные постройки, дымил лес.

Наступал вечер. Облака, сплошь покрывшие небо, почернели. Их взлохмаченные края, казалось, вот-вот упадут на землю. Северный ветер, холодный и влажный, раскачивал голые вершины осеннего леса и гнал над ними дымы с пожарищ на Сарему, берег которой уже растворился в темноте. Серая поверхность пролива Соэла-Вяйн бугрилась вдали, посылая шеренги бесконечных ленивых волн на юг, к невидимому острову. Накрапывал дождь. Огромные капли стучали в разбитые стекла амбразур командного пункта, мелкие брызги залетали в боевую рубку. Самолеты улетели на Сарему. На какое-то время над батареей воцарилась тишина. Потом завыли мины, заговорили пулеметы. Фашистские солдаты вновь пошли на штурм батареи, намереваясь в сумерках покончить с окруженным гарнизоном.

— Исправляйте линию! — приказал Катаев телефонисту, и тот кубарем скатился по трапу на землю.

В боевую рубку поднялся радист. Он протянул командиру батареи радиограмму:

— Из штаба.

Катаев посмотрел текст, бережно сложил лист и засунул в карман кителя.

— Приказано орудия взорвать и пробиваться на полуостров Тахкуна…

Он вызвал к себе дальномерщика:

— Найдите старшего политрука Паршаева. Он где-то в районе огневой позиции… И передайте: орудия немедленно взорвать! После всем собраться у КП. Отсюда пойдем на прорыв. Все ясно?

— Ясно, товарищ командир!

— Мигом!

Низкие облака грозовыми тучами проплывали над батареей, краями задевая черную кромку леса. Растворился в сумерках пролив Соэла-Вяйн, исчезла разбитая в щепки пристань Сыру. С командного пункта еще просматривалось начало извилистой тропы, ведущей на огневую позицию. Командир батареи нетерпеливо глядел на нее, ожидая возвращения телефониста или дальномерщика. Прошло уже много времени, но ни того, ни другого не было. Наконец Катаеву показалось, что кто-то идет: от кустов мелькнула одна тень, другая. В ту же секунду автоматная очередь заставила его отпрянуть от амбразуры: на пол к ногам посыпались разбитые пулями осколки стекла. Затрещали автоматы слева и справа. Катаев распластался на полу, укрываясь за толстыми стенками боевой рубки.

— Закрыть дверь! Задраить люки! — крикнул он краснофлотцам. — Нас окружили…

Стрельба немецких автоматчиков усилилась, с посвистом влетали в амбразуры пули, впиваясь в стену.

— Соколов! — позвал Катаев радиста. — Передавай в штаб: кончаю связь с вами. Катаев…

— Есть! — ответил радист.

— Рации уничтожить — и за оружие.

Радист спустился в радиорубку. Катаев проводил его взглядом, тяжело вздохнул. Выхватил две гранаты и со злостью метнул их в амбразуры. Автоматы на минуту замолчали, потом затрещали вновь.

«Не выпустят из КП, — соображал Катаев, — попытаются взять живыми. Не выйдет! Пока есть патроны и гранаты…» Он взял гранату, выдернул чеку. И тут в уши ударил упругий воздух, командный пункт потряс сильный взрыв.

— Наши орудия взрывают! — услышал он голос одного из краснофлотцев. — Первое, по-моему…

Почти подряд грянули еще два взрыва.

— Все, — упавшим голосом произнес тот же краснофлотец.

— Не фашистам же оставлять, — сказал радист и чем-то тяжелым ударил по рации.

«Молодец комиссар, — похвалил Катаев, — теперь орудия не достанутся немцам. Значит, он скоро с краснофлотцами появится у КП. Не нарвались бы на засаду. Ведь не знают они, что фашистские автоматчики зашли в тыл». Он бросил гранату в амбразуру. Раздался взрыв. И тут же затрещали автоматы, обстреливая вышку командного пункта. В ответ Катаев периодически метал гранаты, взрывы которых, по его мнению, должны были услышать на огневой позиции. Раздались удары в дверь, ведущую из командного пункта.

— Приготовиться к встрече, — передал Катаев и предупредил: — Потребуется — пойдем на прорыв.

Стрельба разгоралась. В ней явственно выделялся сухой, резкий стук коротких очередей. «Так это же ручной пулемет!» — догадался Катаев и крикнул:

— Наши с огневой позиции идут выручать нас!

Минут пять еще продолжалась трескотня, потом дважды громыхнуло, и все стихло.

— Эй, на КП?! — послышался знакомый голос.

«Старшина батареи Антонов. Точно», — определил Катаев и заглянул в амбразуру. Внизу стояли несколько краснофлотцев, остальные подходили из леса.

— Товарищ командир, прогнали немцев, — позвал Антонов.

Катаев спустился на землю и попал в объятия Паршаева.

— Живой, Иван?!

— А что мне сделается, — улыбнулся Паршаев. — С такими умирать? — показал он на все еще подходивших артиллеристов, многие из которых тащили на себе раненых товарищей.

— Друзья! — обратился Катаев к батарейцам. — Наша сорок четвертая батарея выполнила свой воинский долг. Нам приказано батарею уничтожить и идти на прорыв. Место встречи — полуостров Тахкуна. Раненых много? — спросил он Паршаева.

— Много, — ответил Паршаев, — но мы их заберем с собой.

— Иначе и быть не может.

К командиру батареи подошел сержант Серебрянский, отвел его в сторону:

— Старший сержант Рахманов… покончил с собой…

— Как?! — вырвалось у Катаева.

Серебрянский глубоко вздохнул, шмыгнул носом:

— Знал, что мы на прорыв пойдем, не хотел обременять нас. А я бы…

Катаев дружески положил руку на плечо Серебрянского:

— Добрый был боец ваш друг…

Сборы были недолгими. Командир батареи и военком разбили краснофлотцев на три группы. Первая группа идет впереди и пробивает заслон, со второй группой следуют раненые, и третья прикрывает отход.

— Старшина батареи, вы поведете первую группу, — сказал Катаев, Антонов кивнул. — Вы должны прорвать кольцо окружения.

— Задача ясна, товарищ командир, — ответил Антонов.

— Помните, от вашей группы зависит выход из окружения остальных. Готовьте людей.

Антонов отошел к краснофлотцам и стал объяснять им задачу. Сам проверил у всех оружие и гранаты, потом вернулся к Катаеву.

— Готовы к выходу, товарищ командир, — спокойно доложил он.

— В путь, старшина. Действуйте, — легонько подтолкнул Антонова Катаев. — А мы следом за вами…

Антонов подошел к своей группе:

— За мной, товарищи!

Он первым шагнул в темноту, за ним устремились артиллеристы. Шли молча, стараясь не шуметь, оружие держали наготове. Местность Антонову была знакома, и он точно вывел группу к проходу через проволочное заграждение. Миновали проволочное заграждение, сзади осталась огневая позиция батареи. Шедший последним краснофлотец запнулся за проволоку и с шумом упал.

— Тише! Чего ты там? — спросил Антонов и лег на землю. Рядом с ним распластались краснофлотцы. Вот-вот немцы должны открыть огонь на шум, но стрельбы почему-то не было. Антонов поднялся и шагнул вперед — к темному, загадочному лесу. «Неужели фашисты ушли от батареи? — думал он. — Хорошо бы…»

— Хальт! — вдруг послышалось с опушки, и в небо взметнулась белая осветительная ракета.

— За мной, вперед! — не раздумывая, крикнул Антонов и, стреляя на бегу, кинулся в то место, откуда выпустили ракету. Из кустов затрещали автоматы, но их тут же заглушили взрывы гранат, брошенных бегущими артиллеристами. Антонов достиг леса, побежал между деревьями. Рядом с ним бежали краснофлотцы. Стрельбы сзади не было.

— Прорвались! Заслон фашисты маленький поставили. Повезло нам… — перевел дух Антонов.

После подрыва орудий сержант Попов вместе со всеми отходил к командному пункту, как и приказал старший политрук Паршаев. И только тут он вспомнил, что в центральном артиллерийском погребе еще остались снаряды и заряды. Надо было их тоже уничтожить, иначе достанутся фашистам. В горячке боя он совсем забыл о них.

Попов побежал к погребу, открыл ключом замок. Торопливо вынул его из проушин и отбросил в сторону. Перед глазами мелькнула тень. Он испуганно оглянулся: сзади чернел лес, до него доносился его монотонный бесконечный шум. «Показалось просто». Сержант схватился за ручку двери и тут услышал, как совсем рядом хрустнула ветка. Быстро обернулся: два человека, лиц которых нельзя было разглядеть, шли из леса прямо к погребу. За ними появились еще несколько человек. «Немцы! — мелькнула мысль. — Наши бы так, крадучись, не шли». Не раздумывая, он рывком открыл дверь и юркнул в погреб — все равно уже нельзя было убежать отсюда. Сержант задраил дверь изнутри и стал ждать…

Минуты через две возле погреба послышались осторожные шаги. Кто-то дернул ручку, пытаясь открыть дверь, но та не поддалась. Солдаты что-то сказали друг другу, застучали в дверь прикладами.

— Рус, сдафайс! Рус, выходи! — кричали они, барабаня в дверь.

Попов прислонился к холодной бетонной стене. Он чувствовал, как стучала в висках кровь, но мысль работала четко, он был почти спокоен. Он знал, что не выйдет отсюда живым, и не думал об этом. Сознание его как-то раздвоилось, он смотрел на себя словно со стороны и с холодной рассудительностью контролировал того другого, своего двойника, которому предстояло сейчас взорвать погреб с боеприпасами.

В дверь снова забарабанили. Немцы что-то кричали, по он не мог разобрать что, разве только отдельные слова.

— Рус, капут! Сдафайс!

Ломом они старались приподнять дверь.

— Пошел к черту, гад, — негромко сказал Попов, отошел от двери и остановился посреди погреба. В нос ударил знакомый, чуть сладковатый запах пироксилинового пороха. Он не спеша достал из кармана пачку папирос, закурил, впервые нарушив инструкцию по технике безопасности. «Вот бы командир батареи увидел! Такой бы фитиль влепил!» — подумал он грустно, представив, какое было бы счастье оказаться теперь с командиром, с товарищами, а не в этой мышеловке. Тусклый свет выхватил из темноты погреба оцинкованные короба, в которых лежали оставшиеся от стрельбы пороховые заряды. В противоположном конце поблескивали двухпудовые осколочно-фугасные снаряды. Спичка догорела, потухла. Стало вновь темно. Попов жадно затянулся горячим дымом, чуть покосился назад: в дверь неистово колотили ломом, пытаясь ворваться в погреб.

— Сейчас впущу всех, — с усмешкой произнес Попов. Он нащупал в нише электрический фонарь, включил его, направив луч на заряды. Потом подошел к самому ближнему коробу, привычным движением вскрыл герметическую крышку. Глазам остановились на белой шелковой шашке, в мешочках которой находился черный дымный порох. Под тоненькой круглой шашкой лежал длинный, в пол роста человека, заряд из пироксилинового трубчатого пороха.

— Рус, сдафайс! — снова закричали снаружи, раскачивая поддетую домом дверь.

Он не обращал внимания на эти крики, он только подумал, что медлить нельзя, иначе они могут схватить его и он не успеет сделать то, что должен, обязан сделать. Что пережил он, что вспомнил в эти последние секунды, которые он еще имел право жить? Никто никогда не узнает об этом. Сзади раздался шум, и Попов невольно оглянулся. Немцы уже открыли дверь.

— Ну, теперь пора, — сам себе сказал он и бросил горящую папиросу в короб на пороховую шашку…

Ударная волна от взрыва встряхнула бревенчатый настил дзота, на голову Серебрянского посыпалась земля. «Центральный артпогреб взлетел в воздух, — догадался он. — Федор подорвал. Ничего не оставил фашистам…» Он видел, как от командного пункта Попов побежал на огневую позицию к своему погребу, хотел окликнуть сержанта, но в этот момент к нему подошел командир батареи старший лейтенант Катаев и приказал возглавить группу прикрытия. Серебрянский с пятью батарейцами засел в дзоте и вот уже около часа отбивал пулеметным огнем атаки немецких автоматчиков. За это время краснофлотцы батареи успели уйти далеко на север, фашистам их теперь не достать. Правда, трое из его группы уже убиты, но у него остались еще два помощника.

Немецкие автоматчики окружили дзот, однако подходить к нему близко боялись: батарейцы вели меткий огонь из ручного пулемета и винтовок. Гитлеровцы не торопились: знали, что у защитников дзота вот-вот кончатся патроны. Периодически они пускали белые ракеты, освещая дзот, и бросали к амбразурам гранаты. Из трех амбразур огня больше не было, но из четвертой, последней, строчил ручной пулемет, не давая возможности подойти к дзоту…

Серебрянский отпрянул от амбразуры: взрыв вражеской гранаты жаром полыхнул ему в лицо. Второй взрыв, третий… Подождал несколько секунд, спрятавшись за стену, — тихо. Поглядел в амбразуру и увидел тени троих автоматчиков. Нажал на спусковой крючок: ручной пулемет задергался в его руках, больно ударив при отдаче в правое плечо. «Надо плотнее прижимать приклад к плечу, — вспомнил Серебрянский наставление по стрелковому делу. — Ведь сам учил пулеметчиков…»

Тени трех автоматчиков-скрылись в воронке от бомбы.

— Так-то вот! Знай наших! — громко произнес Серебрянский, подбадривая своих бойцов. — Нас просто так, за здорово живешь, не возьмешь! Правильно я говорю, братишки?

Ему не ответили.

— Что приуныли, други?

Из воронки снова поднялись тени автоматчиков. Слева и справа появились несколько гитлеровцев. В дзот полетели гранаты. Серебрянский нажал на спусковой крючок, намереваясь длинной очередью подкосить немцев, но пулемет не стрелял.

— Давай новый диск! — крикнул он, но ему никто не ответил. Неужели он один в живых остался в этом темном дзоте? Нет, кто-то сзади слабо стонет. Узнать бы, что с товарищем, да немцы приближаются к дзоту. Серебрянский снял диск с пулемета и поднял с пола новый. Диск оказался пустым. В темноте он торопливо перебирал диски, но все они были без патронов. Под руки попалась связка гранат — шесть штук. А что с ними делать? Через узкую амбразуру их не метнешь. Заденет за край, взорвется — и пропадешь ни за что. Поглядел в амбразуру: немцы нерешительно, с опаской приближались к дзоту. «Сейчас бросят мне под ноги гранату — и могила, — тоскливо подумал Серебрянский. — Только не сдаться живым, ни за что…»

Он повесил связку гранат на плечо, взял одну из них в правую руку и вытянул предохранительную чеку. Теперь остается лишь разжать пальцы — и последует взрыв. «А они? — вдруг пронзила его мысль. — Они останутся? Останутся целехоньки…» Это было обидно и просто невозможно! Нет, он не чувствовал страха перед смертью. Но все, что отняли у него эти двуногие звери, все, что заставили они пережить его, Серебрянского, и его погибших друзей, все, что наполняло его такой ненавистью, привело к одному-единственному решению… Он толкнул ногой дверь и вышел из дзота. В глаза ударил мерцающий свет падающей где-то белой ракеты. Метрах в тридцати от себя он увидел группу немецких автоматчике». Обернулся — и сзади немцы. На секунду растерялся: куда, податься? Увидел свежевырытую землю, к которой медленно приближались гитлеровцы. Серебрянский шагнул им навстречу, словно ощущая этот едва заметный бугорок; под ним лежал его погибший друг старший сержант Рахманов.

Над головой повисли две ракеты, стало светло как днем. Серебрянский подошел к могиле друга, остановился, поджидая немцев.

— Подходите-подходите… не бойтесь. Я же один, а вас вон сколько! — крикнул он гитлеровцам… — Не дрейфьте! Чего там, поделимся по-флотски…

Однако немцы, заметив связку гранат, перекинутую через плечо краснофлотца, оторопело остановились, а потом бросились назад, сминая друг друга. Один из автоматчиков споткнулся о корни вывороченного бомбой куста и с воплем полетел на землю!

— Куда же вы, гады?! Стойте!

Сейчас Серебрянский хотел только одного — не дать им уйти. И вдруг сзади раздалась автоматная очередь. Он почувствовал, как его правую руку словно обожгло. Еще мгновение — и пальцы, сжимавшие гранату, безвольно разжались…

Это был последний взрыв над 44-й береговой батареей. В соседних хуторах перепуганные эстонцы ждали продолжения боя, но остаток ночи прошел без единого выстрела.

Утром Вилли Померанц пришел на батарею. Казарм и камбуза уже не было, вместо них дымились обгоревшие кучи развалин. Увидел возле наполовину срубленной снарядом сосенки оставленный вчера топор, поднял его.

Старый рыбак пошел на огневую позицию. Первым на пути попался полуразрушенный дот, внутри которого ему пришлось по указанию старшины батареи строить нары. Он свернул со вспаханной взрывами тропы и увидел лежащего в воронке краснофлотца, наполовину засыпанного землей. Наклонился к нему — в груди перехватило дыхание. Это же Дуров! Голова его была неловко повернута, волосы, спекшиеся от крови, упали на лицо…

В доте Вилли Померанц нашел кока Пустынникова.

Он привес с хутора лопату и вырыл на пригорке глубокую могилу. Долго сидел старый рыбак у свежего холмика, глядя с тоской на пепельную поверхность пролива Соэла-Вяйн…