Хроники Расколотого королевства

«У» ЗНАЧИТ «УЖАС»

«По крайней мере, — думала Мошка, — прямо сейчас печатать они не будут, значит, можно не бояться, что меня расплющит».

Через щель между пластинами она видела, как старьевщик по имени Тар быстрыми движениями располосовал одежду и бросил лоскуты в угол. С ножом он обращался профессионально. Уничтожив накидку, он подошел к стене, где были развешаны белые прямоугольники.

— Бумага почти высохла, — крикнул он наверх, в люк.

— Тише ты, — раздался недовольный голос, — мы еще не вышли из города. Предлагаю плыть в Радоволье, пока туман совсем не рассеялся. Скоро поднимется ветер.

Мошка слышала приглушенные крики чаек, перестук копыт и человеческие голоса. Где-то сверху в воду опустилось весло, и балки парома издали протяжный скрип. Река без слов рассказывала свою историю.

Время от времени раздавался оглушительный свист, он медленно нарастал, кнутом бил по ушам и снова затихал. Над рекой гомонили птицы.

Тар подошел к печатному станку. Мошка услышала два металлических щелчка, словно ключ лязгнул в замке. Верхняя пластина дернулась и просела на два пальца.

— Эй, Тар, — позвал сверху второй старьевщик. — Иди-ка взгляни.

Темный силуэт отошел от станка и вылез из трюма по веревочной лестнице.

— Что там?

— Вот и посмотри. Я с веслами занят. Там, около крышки. Знакомая штука?

— Кажись, нет. Впервые вижу. Вроде шляпная коробка.

Во мраке трюма глаза у Мошки стали как две черные монетки.

— Загляни туда, что внутри?

Тар нагнулся и поднял коробку. Затем встряхнул ее несколько раз.

— Осторожней, парик испортишь. Да что с тобой?

— Там что-то живое, — неуверенно произнес Тар. — Соррел, честное слово. Сейчас разберемся. Дай-ка мне багор.

Наверху с коробки сняли крышку. Через миг Мошка услышала дружный хохот.

— А я-то думал, что за черт! А тут у нас такой красавчик. Кто-то оставил тебе подарок. Что ж, сегодня у нас будет суп из гуся.

— Подожди, — сказал Тар с сомнением в голосе. — Это ж гусь из «Серого мастифа». Точно тебе говорю.

Мошка ушам своим не верила — всё произошло как предсказывал Клент. Выставив Сарацина на бой, он фактически спас ему жизнь. Старьевщики узнали отважного победителя циветты, животного королевы Капиллярии. В их черствых душах что-то шевельнулось. Как будто луч солнца упал на них из-за туч, и они прониклись жалостью к несчастному созданию.

Щелкнул взведенный курок.

— Тар? Что ты делаешь? С ума сошел? Убери мушкет!

Мошка нахмурилась. Благодатная картина трещала по швам.

— Говорю тебе, это гусь из «Серого мастифа». Знаешь, на что эта тварь способна? Да она тебе ногу сломает, как ветку!

— Если ты выстрелишь, нас услышат на улице. Об этом подумай! Каждое подворье, каждый Речник отсюда до Радоволья. Убери, сказал.

Раздались глухие удары, треск рвущегося картона и хлопанье крыльев.

— Ну что теперь?! Эта тварь вырвалась. Куда она улетела? Заступники небесные, гусь атакует!

Раздались отчаянные вопли, громкий всплеск и шлепки по воде. Затем Мошка услышала приглушенные слова одного из бедолаг:

— Паром уперся в дерево… Набросим на него канат и подтянемся, а потом подождем…

Мошка до сих пор не пришла в себя после падения в трюм. Повезло, если влага на руках — всего лишь чернила. Внизу было тесно. Поднимаясь, она задела лицом о печатную пластину. Мошка попробовала карабкаться по веревочной лестнице, но та раскачивалась, норовя сбросить ее, а башмаки скользили по веревке. Тогда она разулась, и карабкаться стало легче.

После трюмного мрака даже слабый утренний свет резал глаза. Далеко на берегу сквозь туман проступали очертания двух фигур в кустах ежевики. Рядом с ними упавшее дерево мочило крону в воде.

Мошка решила, что выбора нет. Придется угнать паром. На палубе лежал багор, но он был тяжелым и неудобным. Так что она взялась за гребное колесо и принялась крутить что есть мочи.

Поначалу ей казалось, что паром застыл на месте, но вскоре упавшее дерево сместилось вправо. Старьевщики тоже это заметили и вскочили на ноги. Один из них — Мошка подумала, что это Тар, — стал продираться через корни к воде, то и дело спотыкаясь. Когда она уже испугалась, что он доберется до нее вплавь, он зацепился ногой за корень и ничком упал в воду, подняв фонтан брызг, только шляпа осталась плавать на поверхности. Когда он вынырнул, отплевываясь, паром уже проплывал мимо дерева, выруливая на середину реки, а на груде тряпья размахивал крыльями и гоготал Сарацин.

— Сарацин, — обратилась к нему Мошка, — давай договоримся. Это последнее судно, которое мы угоняем.

Она понимала, что долг зовет ее плыть в Манделион и доложить Книжникам о печатном станке, а значит, надо развернуть паром в другую сторону. Однако река так резво несла его, что Мошка не решилась выгребать против течения.

Вскоре Мошка вновь услышала те самые свистящие звуки, а потом из тумана возникла водяная мельница. Колесо, оглушительно бьющее по воде, будто подняло ветер. Туман поднялся, открыв берег, словно путешественник вернулся домой и сдернул чехлы с мебели. Впрочем, смотреть было не на что — вокруг раскинулись пустоши, поросшие мелким кустарником, а дальше темнел лес. Над серыми верхушками деревьев всходило холодное осеннее солнце, бросая на мир длинные бледно-золотистые лучи.

Мошка быстро разобралась, как управлять паромом. Чтобы сдвинуть его, надо было крутить колесо, а рулем служил багор. Стоило ей опустить багор в воду, как течение едва не вырвало его из рук. Мошка вцепилась в него изо всех сил и попробовала еще раз, но до дна так и не достала. Должно быть, паром выплыл на глубину.

— Что ж, — сказала она, положив багор, — значит, это судьба. Течение несет нас в море. Будем ждать и надеяться, что первыми нас заметят контрабандисты, а не пираты.

Постелив на палубу тряпок, Мошка улеглась на спину и закинула руки за голову. Густые облака начали редеть, точно пена в кружке пива. В просветах показалось чистое небо. В душе Мошки шел тот же процесс: тучи беспокойства таяли, обнажая безмятежную синеву. Чем дальше оставался Манделион, тем легче ей дышалось. Ей ли бояться моря, подумала Мошка.

Она закрыла глаза, защищая их от яркого света, и ее одолел сон. Когда она проснулась, лицо ей щекотал камыш, а над головой шелестело кроной дерево.

Пока она спала, паром прибило к берегу, и он застрял в камышах. Оглядевшись по сторонам, Мошка решила, что уплыть в открытое море ей не суждено, и почувствовала облегчение.

Но стоило ей подумать о печатном станке в трюме, и на душе помрачнело. Она буквально видела, как из его недр расползаются тлетворные буквы-пауки, пронзительно пища во тьме. И вместе с тем станок загадочным образом манил ее. Ну уж нет, она не поддастся на эти чары.

Берега были ровными и пустынными, а течение очень слабым. Над водой выступали кочки, на которых сидели утки и гуси. Дальше по течению виднелся серый пологий склон, нависавший над водой. Мошка подумала, что в былые времена на этом холме стояла крепость Радоволья.

Орудуя багром, она подвела паром через камыши к самому берегу. И только тогда обратила внимание, что ее руки и одежда испещрены чернильными словами. Ряды букв шли во всех направлениях, сплетаясь в паутину.

— Сарацин! — воскликнула Мошка. — Только посмотри! Я вся как нелегальная листовка…

Мошка подошла к краю парома и, раздвинув камыши, посмотрела в воду. Увидев свое отражение, она ахнула. Противозаконные буквы были даже на лице.

— В таком виде точно нельзя показываться в Манделионе, — пробормотала она. — Я теперь как запретная книга.

Передник было уже не спасти. Наверное, она прислонилась к наборному листу, когда выползала из-под станка. Сняв передник, Мошка оглядела его и увидела с левой стороны черный знак в форме сердца, размером почти с ладонь.

Где-то она уже видела такой знак. Перебрав в уме события последних дней, она вспомнила ту женщину в «Сером мастифе», которую приняла было за леди Тамаринд. Вот где она видела черное сердечко — на рукаве ее белого платья!

В голове у Мошки вихрем закружились образы: платье леди Тамаринд, другая женщина с глупым, надменным лицом, черное сердечко у нее на рукаве… Что все это значило?

Ладно, с этим она разберется потом. Сейчас нужно смыть чернила. Мошка намочила в воде край юбки и стала ожесточенно тереть лицо. Между пальцев текли темные струйки. Постепенно кожа начала зудеть. Взглянув на свое отражение, Мошка увидела, что кожа почти очистилась, и собралась отмывать руки. На правом предплечье она увидела четкие строчки:

«…и там, где меч и огонь держат оплот, обороняйте сердце сие от дрожи…»

Мошка нахмурилась. Она ожидала увидеть радикальные воззвания или политические разоблачения, а получила старинную молитву от «сердечных волнений». Во время гражданской войны многие солдаты, отправляясь в бой, клали в карман у сердца пергамент с этой молитвой, чтобы она принесла им удачу и храбрость.

— Они что, к войне готовятся? — пробормотала Мошка.

Но зачем печатать молитвы от «сердечных волнений», если их обычно пишет от руки священник? Разве только у кого-то слишком мало времени? Или слишком много солдат…

Мошка продолжила читать строки на правой руке:

«…страна охвачена болезненным дурманом… отрава, от которой можно избавиться только кровопусканием… наши фигуры кажутся темными, ибо свет сияет из-за наших спин… наше славное братство…»

Следующее слово попало на тыльную сторону ладони. Мошка вывернула руку, чтобы прочитать его. А прочитав, покрылась мурашками.

Воздух вдруг наполнился птичьими трелями. Казалось, птицы сидели на каждой ветке, пели на разные голоса и хлопали крыльями.

«Но ведь они все умерли, — подумала Мошка в отчаянии, — их больше не осталось, это все знают…»

Распахнутыми глазами она смотрела на смазанные строчки, змеями вьющиеся на юбке и панталонах.

«…мечом и огнем… и даже их детей… погромы и чистки…»

И снова то страшное слово, что было на тыльной стороне ладони: «Птицеловы».

Солнце светило по-прежнему, легкий ветерок качал камыши, в воздухе пахло шиповником, но во рту у Мошки появился металлический привкус, а крики птиц вонзались в уши, точно иглы.

«Птицеловы…»

«Что дальше? — думала Мошка. — Мертвецы полезут из-под холмов? Раз уж из могилы восстал главный ужас прошлого, его не остановит никакой Добряк Построфий, будь у него хоть гора ягод».

Мошка понимала, что действительность гораздо прозаичнее и вместе с тем ужаснее. Армия Птицеловов, для которой печатались эти молитвы, состояла не из призраков, а из живых людей, из жителей Манделиона, которые годами ждали момента, чтобы нанести смертельный удар, как тот церковный сторож из рассказа Кольраби. Птицеловы не были изведены под корень. Они притаились, залегли на дно.

Теперь они готовы действовать. Они спланировали атаку, и если им не помешать, деревья будут скрипеть под тяжестью мертвых тел. Самые чудовищные страхи из ночных кошмаров вот-вот выплеснутся наружу, как стая летучих мышей из пещеры, и окутают мир вечной тьмой.

Мошка взглянула на черное сердце на своем переднике. Ей показалось, оно пульсирует, наливается темной силой. Это было Сердце Явления, заключавшее в себе идею Птицеловов о чистоте и безжалостных чистках. Но опасность была глубже и шире. Чем дольше Мошка смотрела на черное сердце, тем яснее чувствовала новую беду.