Хрупкое желание

Глава 4

Я спустилась вниз, все еще одетая в пижаму. Зевая, я вошла в столовую, где пахло кофе и блинами. Наша горничная Аделита быстро улыбнулась мне, прежде чем обратно выбежать, вероятно, чтобы захватить то, чего все еще не было. За столом сидел только папа, что было довольно необычно. Обычно мама всегда вставала рано и первой заботилась о том, чтобы за завтраком были все наши любимые блюда, особенно в выходные.

— Доброе утро, — сказала я хриплым от сна и слез голосом.

Папа посмотрел вверх из под своей газеты. Темные тени залегли под его глазами, и когда я поцеловала его в щеку, запах дыма ударил мне в нос.

— Ты опять куришь? — обеспокоенно спросила я. — Это не полезно.

Папа слегка улыбнулся мне, затем оглядел мой наряд.

— Может, тебе стоит одеться?

Мои брови нахмурились.

— Сегодня выходной.

— Данило провел здесь ночь. Он может спуститься в любую минуту, и уверен, что ты не захочешь находиться рядом с ним в пижаме.

Мои глаза расширились от удивления.

— Почему он здесь?

Папа опустил глаза в газету. Если он и не хотел говорить мне, то это могло быть только о Фине.

— После того как твоя сестра помогла Римо сбежать, он чувствовал себя неважно, поэтому я забрал его вчера ночью и оставил переночевать.

Я кивнула, и у меня защипало в глазах.

— Конечно. Эммм… Сейчас оденусь. — я отступила назад и направилась к выходу.

Я думала, что Данило покончил с Финой, но если папа забрал его вчера, он, должно быть, был очень пьян — как Сэмюэль.

Погруженная в свои мысли, я тащилась по коридору второго этажа, когда кто-то вышел из одной из комнат. Я заметила это слишком поздно и врезалась прямо в него — Данило, конечно.

Он схватил меня за плечи для поддержки. Я подняла глаза, щеки горели. Данило был в мятой рубашке и темных брюках, от которых слабо пахло алкоголем и дымом. Вчерашняя одежда.

Его глаза были налиты кровью и наполнены мириадами темных эмоций, которые забивали мое сердце ужасом. Я никогда не видела его таким. Он выглядел убитым горем из-за побега моей сестры. Это не реакция того, кто больше не заботился о ней.

— Прости, — пробормотала я, ведь я чуть не сбила его.

Он быстро оглядел мой наряд, и я внутренне съежилась. Не то впечатление, которое я хотела произвести.

Он отпустил меня и отступил назад.

— Не нужно извиняться, — сказал он голосом, который говорил о долго проведённой ночи. — Твой отец внизу?

— Да. — я натянуто улыбнулась ему и извинилась, желая привести себя в приличный вид, чтобы сохранить достоинство.

Фина никогда не разгуливала около Данило в детской пижаме.

Я хотела закричать от отчаяния, но вместо этого оделась в красивое платье, прежде чем сбежать вниз, надеясь, что смогу компенсировать свое первое появление, но когда я вошла в столовую, Данило там не было.

Мама с папой сидели за столом и пили кофе.

— Где Данило? — спросила я, усаживаясь напротив мамы.

— Ему нужно было вернуться в Индианаполис, — сказал папа.

Я кивнула, с трудом сдерживая разочарование. Мама ничего не сказала. Она выглядела измученной, а глаза опухли от слез.

Я потянулась за блинами и положила несколько себе на тарелку. Аделита вернулась с двумя последними тарелками. В одной из них лежал набор ягод, в другом ломтики грейпфрута. Мой желудок превратился в пустую яму при виде идеальных розовых полумесяцев.

Фина была единственной, кто любил грейпфрут.

Мама и папа, должно быть, подумали о том же, потому что их лица вытянулись, когда Аделита поставила тарелку.

— Можешь это выбросить, — резко сказала мама.

Она никогда так не разговаривала с персоналом, даже при стрессе. Аделита подскочила, но тут же ее лицо озарила догадка. К этому времени наши сотрудники уже должны были узнать новости о Фине. Подобные новости распространяются как лесной пожар. На сердце было тяжело из-за ухода сестры. Сейчас она должна быть в Лас-Вегасе с близнецами, на вражеской территории. Появится ли у меня когда-нибудь шанс поговорить с ней снова? Увидеть ее?

Аделита потянулась за тарелкой, но я остановила ее и придвинула к себе.

— Не переживай. Сегодня утром мне хочется грейпфрута.

Аделита медленно кивнула, прежде чем выйти из комнаты, выглядя такой же потрясенной, как и я. Мама сделала глоток кофе, ее пальцы побелели от крепкой хватки на чашке.

Папа снова уткнулся в газету, но не раньше, чем одарил меня легкой благодарной улыбкой.

Я наколола ломтик грейпфрута и отправила его в рот. Горьковато-сладкий вкус расцвел на моем языке, и мне пришлось сдержаться, чтобы не поморщиться. После еще нескольких штучек мои вкусовые рецепторы привыкли к горечи, и я доела остальное. Мама мельком взглянула, прежде чем снова наполнить чашку кофе. Я единственная, кто ела.

— Вы не видели Сэмюэля? — спросила я наконец, не в силах больше выносить сокрушительное молчание.

Мама покачала головой. Казалось, что это маленькое движение уже стоило ей слишком много энергии.

Папа отложил газету.

— Когда я в последний раз проверял, он еще спал.

— Он был очень пьян…

Папа покачал головой.

— Он не должен ходить пьяным перед тобой.

Я пожала плечами. Я больше не была ребенком. Со времени похищения Фины я увидела столько тревожных вещей, что меня было не так легко потрясти.

— Думаю пойду поищу его, — сказала я, ожидая согласия папы.

Он кивнул, и я встала из-за стола. Я налила кофе Сэмюэлю и захватила печенье, прежде чем подняться наверх. За его дверью было тихо. Я постучала несколько раз, но за дверью не было слышно ни звука. В конце концов, беспокойство одолело меня. Пьяные люди могут захлебнуться собственной блевотиной. Что, если бы что-то подобное произошло с Сэмюэлем?

Я на сантиметр приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Кровать была нетронута. Сэмюэль определенно не спал здесь прошлой ночью. Я повернулась и пошла вниз, в кабинет, где оставила Сэмюэля вчера вечером. Когда я вошла внутрь, мой желудок сжался.

Сэмюэль лежал на полу, рядом с ним стояла пустая бутылка из-под виски. Я поставила чашку и тарелку печеньем на столик и опустилась на колени рядом с ним, опасаясь, что он может не дышать. Мои глаза заметили, как поднимается и опускается его грудь. От него несло алкоголем. Я с силой начала трясти его.

— Сэм? Просыпайся.

Прошло несколько мгновений, прежде чем его глаза открылись, и он посмотрел на меня. Он защурился, словно свет слепил его.

— Что происходит? — он хмыкнул, посылая мне в нос еще одну волну запаха алкоголя.

Я слегка отодвинулась назад.

— Ты спал на полу. Ты, должно быть, был очень пьян.

Со стоном, он посадил себя в сидячее положение, склонил голову набок, его лицо сморщилось от боли.

— Блядь. Что… — понимание промелькнуло на его лице, будто он вспомнил вчерашние события. Он быстро спрятал свою боль и посмотрел на меня. — Что ты здесь делаешь?

— Я переживала за тебя, — сказала я. — И принесла тебе кофе. — я встала, взяла кофе и печенье. — Возможно он уже остыл. Я не знала, что ты здесь.

Сэмюэль взял у меня чашку.

— Спасибо, София. Ты просто спасительница.

Он выпил кофе двумя глотками, потом вздохнул и откинулся на спинку дивана, но не потрудился подняться с пола.

— Хочешь, принесу еще кофе?

Он усмехнулся.

— Должно быть, я выгляжу дерьмово.

Я прикусила губу.

— Ты не выглядишь хорошо.

— Ты слишком мила, — сказал он, и выражение его лица смягчилось.

Я протянула ему печенье и пошла за дополнительным кофе.

Я хотела помочь Сэмюэлю. Это отвлекало меня от всего произошедшего, и заставляло чувствовать себя полезной. Когда я вошла в столовую, мама с папой уже ушли, а Аделита убирала со стола.

— Кофе ещё есть? — спросила я.

Она удивленно посмотрела.

— Для Сэмюэля, — уточнила я.

Она улыбнулась, но жалость в ее глазах почти погубила меня. С раннего детства я усвоила, что жалость это нечто нежелательное. Жалость это дар, но все, что стоит получить, должно быть заслужено.

— Я могу приготовить свежий кофе.

— Да, пожалуйста, — сказала я.

Схватив несколько тарелок, я последовала за ней на кухню.

— Тебе не нужно мне помогать. Это моя работа, — сказала Аделита, забирая у меня тарелки и ставя их в посудомоечную машину.

Я смотрела, как она готовит кофе. Наша вторая горничная занялась чисткой кастрюли, но бросила на меня любопытный взгляд.

— У Сэмюэля похмелье? — спросила Аделита.

Моя защита взлетела вверх. Наши горничные практически жили в доме, так что вполне естественно, что они были свидетелями многого, но раскрывать уязвимость Сэмюэля все равно было неправильно.

— С ним все в порядке. Он просто хочет свежего кофе.

Я почувствовала облегчение, когда через пять минут вышла из кухни с кофейником дымящегося кофе. Сэмюэль не сдвинулся со своего места на полу, но, по крайней мере, съел печенье.

Выражение его лица смягчилось, когда он заметил меня, но я уже увидела темноту.

Я налила ему кофе, и он сделал большой глоток, шипя от обжигающего жара.

Я опустилась на пол рядом с ним, не зная, что сказать. После похищения Фины, Сэмюэль стал еще более замкнутым, и теперь, когда она сбежала, это, вероятно, не изменится.

Несколько минут мы сидели молча, Сэмюэль дул на свой кофе, а я погрузилась в свои мысли. В конце концов, я больше не могла этого выносить.

— Как ты думаешь, мы еще увидим Фину?

Сэмюэль напрягся.

— Она предала нас. Накачала меня наркотиками, чтобы спасти Фальконе. — он замолчал, но его суровое выражение лица сказало мне больше, чем слова.

— Она сделала это ради близнецов. Здесь, в Наряде, они никому не нравились.

Сэмюэль хмыкнул.

— Она могла отправить их в Вегас.

— Ты действительно думаешь, что Фина могла бы жить без своих детей?

Но Сэмюэль был не в том состоянии, чтобы прислушиваться к голосу разума.

— Что теперь будет? — спросила я.

Сэмюэль пожал плечами.

— Мы двинемся дальше. Серафина ушла, и на этот раз мы не будем пытаться ее вернуть. Возможно, однажды она придёт к нам, как только поймет, какой сумасшедший Римо Фальконе.

— Наряд примет ее обратно?

Сэмюэль отвел взгляд, и, несмотря на гнев и чувство предательства, в его глазах читался ясный ответ.

— Она девушка, — сказал он вместо этого.

— Возможно, когда-нибудь наступит мир с Каморрой.

Сэмюэль вскочил на ноги.

— Мира не будет, если Данте не захочет поднять мятеж. Данило, папа и я никогда бы не согласились, и, зная многих будущих Младших Боссов, сомневаюсь, что они хотят мира. Нам это не нужно.

Когда я встала, Сэмюэль тронул меня за плечо.

— Не переживай о войне. Просто постарайся быть счастливой и быть ребенком, София.

Я заставила себя улыбнуться.

— Нашей семье нужно, чтобы я стала взрослой, а теперь, когда я обещана Данило, я не могу оставаться маленькой девочкой.

— Ты можешь выбросить Данило из головы на ближайшие шесть лет, божья коровка. Наша семья сама по себе восстановиться. Ты не можешь исправить то, что сломали Римо и Серафина. — он сжал мое плечо, прежде чем уйти.

Возможно, он был прав, но я знала, что не могу успокоить свои мысли. Я хотела исправить нашу семью и показать Данило, что он сделал правильный выбор.

Моя головная боль все еще пульсировала в висках, когда я направил машину к дому моих родителей. После короткой ночи в особняке Мионе я забрал свою машину и направился в отель, чтобы переодеться и захватить сумку. И поехал обратно в Индианаполис. Мое тело кричало, чтобы я лег спать, но сообщение от мамы заставило меня отправиться к ним вместо этого.

Когда я открыл дверь ключами, Эмма вкатилась в прихожую.

— Я услышала звук твоей машины, — тихо сказала она.

Ее глаза покраснели и опухли от слез. Несмотря на очевидное огорчение, она внимательно посмотрела мне в лицо и сказала:

— Выглядишь не очень. Все в порядке?

Известие о том, что Серафина помогла Римо сбежать, еще не дошло до дома моих родителей. Хотя я сомневался, что это не обсуждается среди моих людей.

Я поцеловал ее в щеку с натянутой улыбкой.

— Дела в Миннеаполисе были напряженными, но давай не будем сейчас об этом переживать.

Это еще мягко сказано. Дерьмо очень скоро ударит, и разочарование моих людей и гнев из-за вражеского переворота попадёт по мне, даже если Данте принял решение. Некоторые будут испытывать мой авторитет, и мне придется проявить силу. Еще больше энергии будет потрачено впустую, в неправильном направлении.

— Мама с папой наверху, — сказала Эмма, а потом прошептала: — Папа был очень плох последние несколько дней. Я думаю… не думаю, что он доживет до Рождества. — ее голос дрогнул, и она закрыла лицо руками.

Я сжал ее плечо.

— Ему и раньше становилось лучше.

У него случалось несколько тяжелых эпизодов, за которыми следовали недели улучшения здоровья, но в целом его тело ухудшилось. Я поднялся наверх. Дверь в спальню родителей была открыта, и я вошёл без стука. Папа лежал в центре массивной двуспальной кровати, похожий на скелет — сломленный, увядшее тело, удерживаемое в этом мире только силой воли.

Мама вышла из ванной, вытирая брызги крови на своей белой шелковой блузке. Ее кожа была бледной, а карие глаза красными. Заметив меня, она подскочила и медленно опустила руку, сжимавшую полотенце, к себе. Ее каштановые волосы находились в беспорядке, обычно элегантный шиньон взъерошен, из него выбивались пряди.

— Что случилось? — спросил я.

— У твоего отца был приступ кашля, — сказала она без эмоциональным голосом, а затем со странной улыбкой произнесла. — Кажется, моя блузка испорчена.

Я подошел к ней и положил ей на плечо руку.

— Когда ты в последний раз спала?

Она покачала головой, будто вопрос был неуместен.

— Я нужна твоему отцу. Ему необходимо мое полное внимание, чтобы поправиться.

Я снова взглянул на кровать. У меня было мало надежды, что папа поправится. Возможно, он будет цепляться за жизнь — что бы от нее ни осталось — еще несколько недель, но его смерть не за горами. Слова Эммы могли оказаться верными. Недели до Рождества казались непреодолимым расстоянием для человека, прикованного к постели.

Думая о предстоящих неделях, я почувствовал, как меня охватывает глубокая усталость. Смерть отца и неизбежный надвигающийся скандал в Наряде потребуют от меня всех сил.

— Как… — вырвавшееся из потрескавшихся губ отца слово заставило нас подпрыгнуть.

Она бросилась к нему и промокнула ему рот мокрым полотенцем. Его остекленевшие глаза остановились на мне. Я опустился на стул рядом с кроватью и наклонился вперед, чтобы понять его.

— Как все прошло?

Каждое слово вырывалось из его тела болезненным хрипом, и моя собственная грудь болела, просто представляя его борьбу. У меня была миллисекунда, чтобы решить, что сказать.

— Все прошло хорошо, — сказал я, делая выбор на лжи.

Отец не общался ни с кем за пределами семьи, потому что не хотел показывать свою слабость перед другими. Он хотел, чтобы они запомнили его как сильного лидера, каким он был раньше. Это означало, что правда о фиаско с Римо Фальконе не достигнет его ушей, если я поговорю с несколькими ключевыми людьми и прослежу, чтобы они держали рот на замке.

Его глаза возбужденно блеснули.

— Мы замучили его до смерти. Это заняло у нас два дня, но в конце концов он взмолился о пощаде. Мы отрезали ему член и покончили с его жалкой жизнью.

Как только я произнес эти слова, мое собственное разочарование снова нахлынуло на меня. Я так долго стремился к конечной цели — уничтожить Римо, но все было напрасно.

Отец кивнул.

— Они… они все так делают. Ты оказал честь?

— Да.

Ложь легко слетала с моих губ, может, потому, что ее легче было переварить, чем правду. Мне все еще было тяжело смириться с тем, что Римо вернулся в Лас-Вегас, что он будет жить своей жизнью, и не только этим… у него была Серафина, чтобы выставить напоказ его победу над Нарядом.

— Возможно, теперь девочка сможет двигаться дальше. Если она отправит этих детей в интернат подальше отсюда, люди в конце концов забудут об их существовании, — добавила мама.

Я проглотил свою горечь. Серафина двинулась дальше, но никто из Наряда не забудет ни о черноволосых отпрысках Фальконе, ни о событиях породившие их.

Отец внимательно наблюдал за мной, и я быстро скрыл свои чувства. Конечно, он догадался о моих проблемах. Он слишком хорошо разбирался в людях.

— Ты все еще зациклен на этой девушке?

Стиснув зубы, я покачал головой. Я больше не был уверен, что чувствую. Еще несколько дней назад я испытывал странное чувство тоски всякий раз, когда видел Серафину или просто думал о ней, но после того, что она сделала… мои чувства повернулись в обратную сторону.

У Марко было очень своеобразное мнение о девушках. Он говорил, что все они в душе оппортунисты и легко склоняются в ту сторону, которая им больше подходит. Они выбирают тот вариант, который принесёт наибольшую выгоду. Я всегда считал его размышления результатом его горечи по отношению к матери. Теперь я уже не был так уверен. Конечно, не все девушки такие? Но в нашем мире многие предпочли собственное преимущество лояльности.

Серафина выбрала жизнь рядом с Капо, в центре внимания, со своими детьми как наследниками трона Каморры. Она так же быстро примчится обратно в Наряд, как только поймёт, что Римо Фальконе не годится в отцы, что он не поделит с ней трон. Девушки ничего не значили для этого безумца.

— Должен сказать, что я счастлив, что София собирается стать Манчини. Она более приземленная, ее легче контролировать. Она доставит тебе меньше хлопот, чем ее старшая сестра, — сказала мама.

Я не знал какая София. Не знал ее и не был уверен, что смогу изменить это в ближайшее время. На сегодня с меня было достаточно девушек Мионе. Предостаточно проблем, возникших передо мной. Знакомство с моей будущей невестой не было приоритетом.

Отец цеплялся за жизнь до самого Рождества. Он был слишком слаб, чтобы есть внизу в столовой, поэтому мы кушали наверху разделяя с ним трапезу. Эмма украсила подоконник и изголовье кровати мишурой и безделушками, чтобы придать комнате менее гнетущую атмосферу.

Эмма рассказывала о своем новом хобби — гончарном деле, способе скоротать время теперь, когда она больше не могла заниматься балетом. Мама и я поддерживали разговор с лакомыми кусочками нашей повседневной жизни и сплетнями ходившие по кругу. Отец был слишком слаб, чтобы произнести больше двух слов, но он слушал, его грудь вздрагивала при каждом вдохе. Хуже всего в его сломленном состоянии было то, что он все еще был полностью там, в этом сломанном теле, его глаза были бдительными и жаждущими жизни, но тело не могло продолжать.

Дни, последовавшие за рождественскими каникулами, тянулись медленно, и отцу с каждым днем становилось все хуже. С каждым разом входить в его комнату становилось все тяжелее. Я не хотел видеть его таким безжизненным и слабым, я хотел создать пузырь отрицания, подобный тому, что я чувствовал, когда навещал Эмму в больнице после ее аварии. Но отрицание не изменило правды.

В последний день года я вошел в хозяйскую спальню и увидел, что отец задыхается, его лицо исказилось от боли, а мать склонилась над ним и плакала. Она взглянула на меня.

— Я не знаю, как ему помочь. Просто не знаю.

Глаза отца встретились с моими.

— Ей… нужен… отдых. — он кашлял, стонал в агонии.

Я схватил маму за руку и повел к выходу.

— Ложись на диван. Тебе нужно отдохнуть.

Она не протестовала. Она обхватила меня руками.

— Ты и твой отец такие сильные. Мы с Эммой пропали бы без вас.

Я кивнул, затем осторожно оторвал ее руки от себя и вернулся в спальню, закрыв за собой дверь. Папа рухнул на кровать, каждая унция напряжения покинула его мышцы, а вместе с ней и решимость на лице.

— Данило, — прохрипел он.

Я подошёл к кровати, потрясённый, увидев слезы на его щеках. Его плечи затряслись, кашель смешался с рыданиями. Я напрягся, не зная, что делать. Я никогда не видел своего отца таким. Он научил меня скрывать эмоции, особенно слезы. Это слабость, а он плакал, как ребенок.

Я сжал его руку.

— Все в порядке.

Слова были бессмысленны, но я не знал, как справиться с отчаянием отца.

— Я боюсь умереть.

Я опустился на край кровати.

— Ты так часто смотришь в лицо смерти.

— Только не так, никогда так.

Было больно слушать его хриплые слова.

Его рука дрожала в моей, глаза умоляли меня помочь ему, но был только один способ облегчить его страдания в этот момент. Я еще не был готов к этому шагу, и он тоже.

— Что, если смерть это конец? Что, если это не так? Я грешник. У меня нет ничего в отпущение грехов.

Я сжал его руку. Бог играл в нашей жизни абстрактную роль. Мы ходили в церковь по воскресеньям, потому что наши мужчины были религиозны, и это было ожидаемо, но мы с отцом никогда не уделяли много времени или мыслей вере.

— Что бы ни ждало тебя впереди, ты победишь, папа. Ты сильный.

— Был. Больше нет. — он закрыл глаза и беззвучно заплакал.

Я стоял рядом с ним, ничего не говоря, неспособный утешить его, едва способный видеть в нем тень человека, которым он был раньше.

Спустя несколько минут после полуночи мой отец умер в окружении мамы, Эммы и меня. Эмма настояла на своём присутствии, даже если я не позволял ей остаться.

Их печаль наполнила комнату, как их рыдания и плач. Я стоял у стены, наблюдая за их нескрываемой болью. В глубине души смятение, которое они открыто демонстрировали, мучило меня, но моя стоическая внешняя маска оставалась невозмутимой. Мама и Эмма нуждались во мне, чтобы быть сильным, чтобы стать их опорой в эти нестабильные времена. Это была моя жизненная задача. Мой долг.

Я сжал руки в кулаки в карманах, единственный внешний признак огненной смеси эмоций, горящей внутри меня. Печаль и ярость смешались с темными эмоциями, которые накапливались в течение многих месяцев, и теперь к ним присоединились новые, более мрачные, создавая мощную смесь угрожающую разрушить меня.

После того как тело отца забрали в морг и я сделал все необходимые приготовления, я покинул дом. Было почти пять утра, и мама с сестрой наконец-то заснули. Я находился в полном сознании. За последний год я подавил слишком много эмоций. Мне нужен был выход, передышка от моего сдержанного «Я».

Я поехал в один из клубов, управляемых семьей Марко. Это было лучшее место в городе, если вы хотели хорошо провести время и располагали необходимыми средствами.

Список гостей был эксклюзивным, и вы могли пройти через дверь, только если ваше имя есть в списке. Охрана пропустила меня, не сказав ни слова. Прежде чем я успел сесть за стойку, рядом со мной появился Марко.

— Я слышал, — сказал он.

Я кивнул, заказал выпивку и залпом выпил ее.

— Мне нужно отвлечься от всего этого.

Обычно я не был клиентом в наших заведениях. Секс за деньги никогда не привлекал меня. Но внутри у меня образовалась пустота, слишком пустая, чтобы пытаться отвлечься.

Марко внимательно посмотрел на меня.

— У меня есть кое-кто на примете для тебя. Иди в третью комнату. Я пришлю ее наверх.

Я встал, не спрашивая подробностей, и поднялся наверх, в личные комнаты. Номер, который выбрал Марко, был оформлен в римском стиле, с круглой кроватью, окруженной фальшивыми колоннами. Меня не волновала обстановка. Блядь, сейчас мне было все равно.

Дверь открылась, и вошла высокая девушка с длинными светлыми волосами. Она была одета в белое платье с запахом, соответствующее тематике комнаты. В моем измученном, полупьяном состоянии она выглядела плохой копией Серафины.

Нахуй этого ублюдка Марко. Он мог читать меня, как открытую книгу. Только ее соблазнительная улыбка и сексуальные движения выдавали истинную сущность. Принять ее означало признать свою слабость; отослать ее назад означало бы то же самое. В любом случае, я в полном дерьме.

— Чего ты хочешь? — сказала она манящим голосом.

— Никаких разговоров, — прорычал я, прижимая ее к себе. — А теперь соси мой член.

Она упала на колени, а я запрокинул голову и уставился в потолок, украшенный древнеримской мозаикой. Я не смотрел на нее, когда она делала мне минет, не смотрел на нее, когда трахал ее. В моем сознании возникли образы другой блондинки, и мои движения стали почти порочными, когда проститутка опустилась передо мной на колени, но образы были искажены, затуманены горечью и тошнотворной жаждой мести.

Удовлетворение не поселилось во мне, даже когда я кончил. Все, что наполняло меня это чувство поражения.