И явилось новое солнце

15. ЙЕСОД

По всей логике, я должен был спуститься по спасительному тросу на корабль, но не сделал этого. Я поймал его не очень далеко от корабля, а кливера закрывали мне обзор; и я, сочтя себя то ли неуязвимым, то ли уже обреченным (не могу сейчас сказать точно), пробрался вместо этого на дальний конец троса и дальше, на самый конец перекладины, к которой он крепился, там устроился поудобней и стал наблюдать.

То, что я увидел, в сущности невозможно описать, хотя я и попытаюсь это сделать. Голубая звезда превратилась уже в диск чистейшей лазури. Я сказал, что она находилась не так далеко, как призрачные звезды. Но на самом деле она просто была, а их не было; кто мог сказать, что из них дальше? Чем дольше я смотрел на нее, тем больше убеждался в их иллюзорности – они не только не присутствовали там, где казались, но и вовсе не существовали и, следовательно, являлись не просто миражами, а, как и большинство миражей, обманом. Голубой диск все ширился передо мной, пока наконец я не увидел, что он подернут хлопьями облаков. Тогда я рассмеялся про себя и, еще смеясь, вдруг понял опасность, грозившую мне, осознал, что могу погибнуть в любой момент из-за своего ребячества. Но на некоторое время я задержался на прежнем месте.

Мы вплывали в самый центр того диска, и на краткий миг призрачные звезды образовали вокруг нашего корабля ослепительно белое кольцо – Венец Брии.

Потом мы прошли сквозь него и, казалось, повисли в лазоревом свете; за нами, там, где я разглядел чуть раньше лучистую корону юных солнц, теперь виднелась наша вселенная. В небе Йесода она смотрелась белоснежной луной, луной, которая скоро превратилась в одинокую звезду, а потом исчезла вовсе.

Если ты, когда-нибудь прочитавший эти строки, еще сохранил ко мне хоть какое-то уважение, несмотря на многочисленные глупости, уже совершенные мной, то сейчас ты непременно в досаде отвернешься от меня, ибо я расскажу о том, как повел себя точно дитя, напуганное тыквой с вырезанными глазницами. Когда мы с Ионой направлялись в Обитель Абсолюта, на нас напали ночницы Гефора – зеркальные существа, порхавшие, словно клочки сгоревшего пергамента из печной трубы, но при всей своей бестелесности способные убивать. И теперь мне, наблюдавшему, как исчезает Брия, почудилось, будто я снова узрел те создания, но серебряные, а не цвета сажи, какими были Гефоровы ночницы.

Ужас охватил меня, и я попытался спрятаться за реем. Спустя мгновение я понял, что это (как ты, читатель, наверное, давно уже догадался) всего лишь обрывки паутины снастей с порушенной мачты, подхваченные безумным ветром. Выходит, что вокруг был воздух, пусть разреженный, но не пустота! Я посмотрел на корабль и увидел поверхность палубы как на ладони. Все паруса исчезли, десять тысяч мачт и сто тысяч перекладин стояли, словно облетевший зимний лес.

До чего странно находиться в подвешенном состоянии, дышать собственной, изрядно подпорченной атмосферой и знать о существовании, но ничуть не чувствовать могучей бури, бушующей вокруг! Я снял с шеи оба ожерелья, и меня тут же едва не сорвало с моего насеста, а уши заполнил рев урагана.

И я глотнул этого воздуха! Любые слова прозвучат лживо, кроме тех, что это был воздух Йесода, ледяной и облагороженный жизнью. Никогда до тех пор я не пробовал подобного воздуха, но он показался мне хорошо знакомым.

Ветер содрал с меня рваную рубашку и понес ее, развевая, вместе с обрывками сорванных парусов; и в тот же миг я узнал его. Вечером, когда я отправился из Старой Цитадели в свое изгнание, я шел по Бечевнику, глядя на шхуны и караки, усеявшие широкий речной тракт Гьолла, и ветер, развевавший гильдейский плащ за моей спиной, рассказывал мне о севере; сейчас дул тот же ветер, громко читая повесть новых лет и распевая все песни нового мира.

Теперь куда? Под нашим кораблем я не видел ничего, кроме лазурной чаши и дымчатых полос, какие я наблюдал, когда мы еще находились в старой и захламленной вселенной, предшественнице этой. Через пару мгновений (ибо оставаться в бездействии на этом воздухе было равносильно гибели) я отбросил смутившую меня мысль и начал спускаться к кораблю.

И тогда я увидел его – не внизу, куда я смотрел, а над головой – огромная мощная дуга, протянувшаяся от края до края окоема, и белое облако, отделявшее нас от мира, испещренного голубым и зеленым, словно яйцо лесной птицы.

И я узрел еще более необычное явление – наступление Ночи на этот новый мир. Как братья нашей гильдии, она носила плащ цвета сажи и на моих глазах накрывала им весь дивный мир; и я вспомнил, что она приходилась матерью Ноктуа в сказке из коричневой книги, которую я когда-то читал Ионе; зловещие волки резвились у ее ног точно щенки, а она не заслоняла Венеру и даже Сириус; и я дивился, что заставляет корабль лететь, обгоняя ночь, если его паруса убраны и свет не может подгонять его вперед.

В воздухе Урса корабли иеродулов плавали где хотели, и даже судно, доставившее меня (а вместе со мною Идас и Пурна, хоть я и не знал об этом) на борт корабля, сначала пользовалось иным способом передвижения. Наш корабль явно обладал и другими двигательными силами, но мне казалось, что капитан выбрал самую необъяснимую. Спускаясь, я думал об этом и обнаружил, что предаваться размышлениям гораздо легче, чем прийти к какому-нибудь выводу.

Я еще не добрался до палубы, а корабль уже погрузился во тьму. Ветер дул непрестанно, словно нарочно силясь снести меня прочь. По моим представлениям, мне пора было почувствовать притяжение Йесода, но лишь палуба слабо притягивала меня к себе, как раньше, в пустоте. Наконец моя глупость сподвигла меня на короткий прыжок. Ураганное дыхание Йесода подхватило меня словно осенний листок, и прыжок швырнул меня на палубу, закрутив точно гимнаста; повезло еще, что я не разбился о мачту.

Ошеломленный и контуженный, я стал карабкаться по палубе в поисках люка. Не найдя его, я решил ждать наступления дня; и день тут же наступил, внезапно, как трубный глас. Солнце Йесода имело цвет чистейшего золота, раскаленного добела, и оно поднималось над горизонтом, резко очерченное, как кромка круглого щита.

На мгновение мне показалось, что я слышу голоса гандхарвов[1], поющих перед троном Панкреатора. Потом вдалеке на носу корабля (мои блуждания в поисках люка завели меня почти на самый бушприт) я увидел раскинутые крылья гигантской птицы. Мы мчались прямо на нее словно лавина, но она заметила нас и одним взмахом могучих крыльев поднялась выше, не прервав своей песни. Крылья ее были белы, грудь – будто иней; и если жаворонка Урса можно сравнить с флейтой, то голос птицы с Йесода уподоблялся целому оркестру: казалось, у нее множество голосов, поющих слаженно, одни – высокие и щемяще-сладостные, другие – глубже любых басов и мощнее барабанов.

Как ни сковывал холод, – а я уже почти закоченел, – я по собственному почину остановился, чтобы послушать ее; а когда лес мачт закрыл эту птицу и я не мог больше ни видеть, ни слышать ее, я поискал глазами других птиц.

Их не было, но небо не пустовало. Корабль незнакомого мне типа парил впереди, раскинув крылья намного большие, чем крылья птицы, тонкие, словно лезвие меча. Мы прошли под ним, как под птицей; и тогда корабль сложил свои огромные крылья и ринулся вниз так резко, что на миг мне показалось, будто сейчас он врежется в палубу и разобьется, ведь размерами он тысячекратно уступал нашему кораблю.

Он пронесся над верхушками мачт, точно дротик над копьями армии, снова опередил нас, сел на наш бушприт и залег там, словно пардус на тонкой гибкой ветви, поджидающий лань или греющийся на солнце.

Я ждал, когда появится экипаж этого судна, но никто так и не вышел. Спустя мгновение мне уже казалось, что оно держится за наш корабль куда крепче, чем я предположил сперва; а еще через миг я с изумлением подумал, что ошибся, приняв его за корабль, будто никогда оно не проносилось над лесом наших мачт. Скорее оно обернулось частью нашего корабля, того, на котором, по-моему, я плыл слишком долго, – странным утолщением в виде клюва на бушприте, а крылья его – не более чем особые скобы, удерживавшие судно на месте.

Вскоре я вспомнил, что когда Старого Автарха доставили на Йесод, за ним прислали точно такой же кораблик. Торжествуя, я побежал по палубе в поисках люка; и до чего же славно было передвигаться по холоду в этом воздухе, хотя каждый шаг нестерпимо ранил мне ноги. Наконец я прыгнул, и ветер, как я и рассчитывал, снова подхватил меня и понес над простором палубы, пока я не схватился за бакштаг, чуть не вывернув руки из суставов.

Этого оказалось достаточно. В своем безумном полете я увидел дыру, через которую моя маленькая команда выбралась на палубу. Я подбежал к ней и нырнул в знакомое тепло и перемещающиеся блики света внутренностей корабля.

Вечно неразборчивый голос, который тем не менее всегда можно было понять, гремел во всех коридорах, вызывая эпитома Урса; и я бросился стремглав, радуясь теплу и даже здесь ощущая чистый воздух Йесода, будучи уверенным в том, что настал или близится уже час моего испытания.

Отряды матросов обыскивали корабль, но долгое время мне не удавалось встретиться с ними, хотя я и слышал их речь, а иногда мне даже случалось мельком увидеть кого-нибудь из них. Наконец, открыв какую-то темную дверь, я вышел на решетчатую площадку и в туманном свечении, лившемся откуда-то сверху, разглядел огромное помещение, заваленное всяческим хламом и механизмами, где бумаги лежали, как грязный снег, а в низинах стояла, словно вода, духовитая пыль. Если это было не то самое место, откуда Сидеро сбросил меня вниз, то оно по крайней мере очень походило на него.

В мою сторону двигалась небольшая процессия, и через несколько мгновений я понял, что процессия эта – триумфальная. Многие матросы несли светильники, и их лучи разрезали сумрак, рисуя фантастические узоры; некоторые плясали и подпрыгивали от радости, другие затянули песню:

Веселись, зануда-старпом!

Мы оставим дела на потом!

Сдуру каждый из нас документ подписал,

Чтоб отправиться в рейс прямиком в небеса.

На громаде такой не истлеть парусам!

Нам вовек не вернуться домой!

И так далее.

Не все, однако, в этой процессии были матросами. Я разглядел нескольких созданий из блестящего металла, а немного спустя заметил и самого Сидеро, узнать которого не составляло труда, поскольку руку ему так и не починили.

Чуть поодаль шествовала незнакомая мне троица – мужчина и две женщины в плащах; а перед ними, возглавляя, очевидно, колонну, брел обнаженный мужчина, ростом выше всех, опустив голову и завесив лицо красивыми длинными волосами. Сперва я решил, что он погрузился в глубокое раздумье, сцепив руки за спиной – сам я часто хаживал так, размышляя о многочисленных невзгодах нашего Содружества; потом я вдруг увидел, что запястья его связаны.