И явилось новое солнце

6. ГИБЕЛЬ И ТЬМА

Это был стюард. Он лежал в коридоре лицом вниз, и истертые подошвы его тщательно вычищенных ботинок не доставали трех кубитов до двери моей каюты. Голова его была почти отсечена от туловища. Выкидной нож, так и нераскрытый, валялся рядом с его правой рукой.

Десять лет уже я ношу черный коготь, который достал из своей руки на берегу Океана. Когда я взошел на престол Автарха, я часто пытался воспользоваться им, и всякий раз без толку; последние лет восемь я почти забыл о нем. Сейчас я вынул его из маленького кожаного мешочка, который сшила для меня Доркас в Траксе, прикоснулся когтем ко лбу стюарда и начал делать то, что делал некогда для девушки в хижине, для обезьяночеловека у водопада и для мертвого улана.

Без всякой охоты я опишу то, что случилось потом: давно, когда я был пленником Водалуса, меня укусила летучая мышь-кровосос. Это было почти не больно, и мною овладели спокойствие, вялость и безразличие, с каждой минутой становившиеся все приятнее и сладостнее. Когда я, дернув ногой, прервал пиршество летучей мыши, дуновение ветра от ее черных крыльев показалось мне дыханием самой Смерти. Но это было лишь тенью, лишь предчувствием того, что я испытал в коридоре. Я был сердцевиной вселенной, как считает себя каждый из нас; и вселенная рвалась, точно гнилое тряпье на плечах клиента, и легкой серой пылью распадалась в ничто.

Долгое время я лежал, дрожа в темноте. Возможно, я уже пришел в сознание. Я, конечно, не мог знать об этом и ни о чем другом, кроме пурпурной боли и той слабости, какую, должно быть, ощущает мертвец. Наконец я увидел искру света; мне пришло в голову, что если я ослеп, но вижу эту искру, то у меня еще есть какая-то пусть слабая, но надежда. Я сел, хотя был так слаб и потрясен, что испытал при этом адские муки.

Искра вспыхнула снова, мельчайшая, меньше отблеска солнца на острие иглы. Она упала на мою руку, но исчезла, прежде чем я успел осознать это, прежде чем успел шевельнуть онемевшими пальцами и понять, что они слиплись от моей крови.

Кровь стекала с когтя, с твердого острого черного шипа, который вонзился в мою руку так много лет назад. Я, должно быть, стиснул кулак; коготь вошел под кожу указательного пальца и вышел изнутри, поддев ее, как рыбацкий крючок. Я выдернул его, почти не чувствуя боли, и убрал в кожаный мешочек, даже не обтерев от крови.

Тогда я снова подумал, что ослеп. Гладкая поверхность, на которой я лежал, видимо, была просто полом коридора; стена, на которую наткнулись мои шарящие пальцы, также вполне могла сойти за стену коридора. Но коридор был прежде ярко освещен. Кто же унес меня куда-то, в эту темноту, и измочалил до полусмерти? Я услышал человеческий стон. Это был мой собственный стон, поэтому я закрыл рот руками, чтобы сдержать его.

В юности, когда я путешествовал из Нессуса в Тракс с Доркас, а из Тракса в Оритью, большей частью в одиночестве, я всегда носил с собой кремень и огниво, чтобы разводить огонь. Я обыскал карманы и порылся в памяти в поисках чего-нибудь, что дало бы мне свет, но не придумал ничего лучше, чем воспользоваться пистолетом. Вынув его, я набрал в легкие воздуха, чтобы выкрикнуть предупреждение, и только потом догадался позвать на помощь.

Ответа не последовало. Я вслушался, но не услышал ничьих шагов. Удостоверившись, что пистолет все еще установлен на самую малую мощность, я решился пустить его в ход.

Я хотел дать одиночный выстрел. Если бы я не увидел фиолетового пламени, то подумал бы, что потерял зрение. Тогда бы я поразмыслил, не предпочесть ли мне расстаться также и с жизнью, если во мне еще осталось необходимое для этого отчаяние, или же искать помощи, какую только можно найти на корабле.

И все же даже тогда я понимал, что, если я и решу – мы решим – умереть, мы не сможем этого сделать. Разве у Урса есть другая надежда?

Левой рукой я коснулся стены, чтобы выяснить направление коридора, а правой поднял пистолет на высоту плеча, как стрелок, целящийся в дальнюю мишень.

Передо мной вдруг засветилась светлая точка, алая, точно Вертанди сквозь тучи. Это ошеломило меня настолько, что я почти не почувствовал, как мой поврежденный палец нажал на курок.

Энергия расщепила мрак. В фиолетовом сиянии я разглядел тело стюарда, приоткрытую дверь в мою каюту, скорчившуюся тень и блеск стали.

Тут же снова сгустилась тьма, но я не ослеп. Я был едва жив, чувствовал себя так, словно попал в смерч и ударился о гору, – но не ослеп. Я видел!

Вероятно, это корабль погрузился во тьму, будто в ночи. Я снова услышал человеческий стон, но это уже был не мой голос. Кто-то еще находился в коридоре – тот, кто покушался на мою жизнь, потому что увиденный мною предмет наверняка был клинком какого-нибудь оружия. Узкий луч опалил его, как лучи пистолетов иеродулов обожгли когда-то Балдандерса. Этот явно не отличался исполинским ростом, решил я, но он еще был жив, как остался жив Балдандерс; а может быть, он пришел не один. Нагнувшись, я стал шарить свободной рукой, пока не нащупал тело стюарда, и склонился над ним, точно раненый паук; затем мне удалось пробраться в дверь своей каюты и захлопнуть ее за собой.

Лампа, при свете которой я восстанавливал свою рукопись, погасла вместе с огнями в коридоре, но когда я стал обыскивать бюро, то наткнулся на восковую палочку и вспомнил, что у меня здесь есть еще золотая свеча для плавления воска, свеча, загорающаяся сама собой, если нажать на особую кнопку. Это хитроумное устройство хранилось вместе с воском в отдельном ящике бюро, чтобы его можно было достать при первой же надобности. Его не оказалось там, но вскоре я нашел его среди бесполезных бумаг на письменном столе.

Ясный желтый огонек зажегся немедленно. При свете его я увидел руины своей каюты. Моя одежда была разбросана по полу и вся изрезана на мелкие части. Острый клинок исполосовал мою постель от края до края. Ящики бюро были вывернуты на пол, книги свалены в угол, и даже мешки, в которых я перенес свои пожитки на борт корабля, были разрезаны.

Сначала я решил, что это обыкновенный вандализм; видимо, кто-то ненавидящий меня (а на Урсе таких было много) учинил подобный разгром в ярости от того, что не застал меня спящим. Немного поразмыслив, я понял, что моей первой версии противоречат масштабы разрушений. Едва я ступил за порог, кто-то проник в мою каюту. Без сомнения, иеродулы, чье время движется обратно известному нам времени, предвидели нападение и послали стюарда, чтобы спасти меня. Увидев, что каюта пуста, убийца стал искать в моих вещах нечто маленькое, предмет, который можно было бы спрятать в воротнике рубашки.

Что бы он ни искал, сокровище у меня было лишь одно: письмо, которое вручил мне мастер Мальрубиус, удостоверявшее, что я – законный Автарх Урса. Я не предполагал, что моя каюта может быть ограблена, и вовсе не стал прятать его, а просто сунул в ящик бюро между прочих бумаг, которые взял с собой с Урса; сейчас письма там, разумеется, не было.

Выходя из моей каюты, вор столкнулся со стюардом, который, должно быть, остановил его и спросил, в чем дело. Этого нельзя было так оставить, потому что стюард мог потом описать мне его внешность. Вор обнажил свое оружие; стюард попытался защищаться выкидным ножом, но замешкался. Его крик я слышал, когда разговаривал с иеродулами, и Оссипаго не дал мне уйти, чтобы я не встретился с вором. Ясно по крайней мере это.

Но вот что самое странное. Найдя тело стюарда, я попытался оживить его, пользуясь шипом вместо настоящего Когтя Миротворца. У меня ничего не вышло; но это лишь значит, что всякий раз, когда я старался воззвать к силам, полученным от настоящего Когтя, у меня тоже ничего не выходило. Впервые, наверно, тогда, когда я коснулся в нашем подземелье женщины, которая меблировала свою комнату телами украденных детей.

Все те неудачи, однако, были не более страшны, чем ошибка со словом власти: ты произносишь пароль, но дверь не открывается. Так и я прикасался своим шипом, но ни исцеления, ни воскрешения из мертвых не происходило.

На этот раз все было совсем по-другому. Я был оглушен так, что до сих пор чувствовал в себе слабость и дурноту, и я не имел ни малейшего понятия, что же со мной стряслось. Как бы абсурдно это ни звучало, подобная реакция несколько обнадеживала меня. Наконец-то хоть что-то случилось, хотя это чуть было не стоило мне жизни.

Что бы со мной ни произошло, после этого я оказался без сознания и в темноте. Осмелев с наступлением темноты, вор вернулся. Услышав мой крик о помощи, – на который человек с добрыми намерениями обязательно откликнулся бы, – он явился убить меня.

Все эти размышления заняли у меня гораздо меньше времени, чем потребовалось, чтобы записать их. Снова поднимается ветер, нанося, песчинка за песчинкой, новую землю на затонувшее Содружество; я же продолжу писать еще какое-то время, пока не отправлюсь спать в свою беседку. Итак, единственный полезный вывод, к которому привели меня мои рассуждения, заключался в том, что вор, должно быть, еще лежит там, в коридоре. Если это так, то я могу заставить его выдать мотивы преступления и сообщников, если они у него есть. Задув свечу, я открыл как мог тихо дверь, прислушался и рискнул осветить коридор.

Моего врага там не было, но больше никаких перемен не произошло. Мертвый стюард не ожил, выкидной нож так и остался лежать у его руки. Насколько можно было судить при свете дрожащего желтого огонька, коридор был пуст.

Чтобы не жечь зря свечу и не выдавать себя, я погасил ее. В узких коридорах охотничий нож, который нашла для меня Гунни, показался мне куда полезнее пистолета. Так, с ножом в одной руке, шаря по стене другой, я медленно двинулся по коридору в поисках каюты иеродулов.

Когда мы шли с Фамулимус, Барбатусом и Оссипаго, я не обращал внимания ни на дорогу, ни на расстояние; но я запомнил все двери, которые мы миновали, и сохранил в памяти почти каждый свой шаг. Хотя возвращение и заняло у меня больше времени, чем в первый раз, я точно знал (или мне лишь казалось), что я пришел туда, куда требовалось.

Я постучал в дверь, но ответа не последовало. Из-за двери тоже не доносилось ни звука. Я постучал еще раз, погромче, но с прежним успехом и наконец ударил по двери рукояткой ножа.

Когда и это ничего не дало, я перебрался в темноте к дверям на другой стороне коридора, хотя они были расположены на некотором расстоянии от первой и я был уверен, что это не те двери. И здесь на мой стук никто не ответил.

Вернуться в свою каюту означало добровольно сдаться в лапы убийцы, поэтому я от души поздравил себя с тем, что у меня уже есть безопасная запасная квартирка. К сожалению, попасть в нее единственным известным мне путем я мог, лишь пройдя мимо дверей своей каюты. Изучая историю моих предшественников и копаясь в памяти тех, чьи личности вплавлены в мою, я поражался, сколь многие из них потеряли свои жизни по какой-нибудь нелепой случайности – бросившись в последнюю победоносную атаку или забежав тайком попрощаться к подруге на другом конце города. Вспомнив дорогу, я подумал, что, наверно, знаю, в какой части корабля находится моя новая каюта; я решил идти дальше по коридору, свернув в другой, как только смогу, а потом вернуться в прежний и так как-нибудь добраться до цели.

Свои утомительные скитания я опущу, дабы не утомлять и тебя, мой предполагаемый читатель. Довольно будет сказать, что я нашел лестницу вниз и коридор, который, как мне показалось, шел точно под тем, откуда я ушел, но вскоре он уперся в другую лестницу, а та, в свою очередь, вывела меня в лабиринт коридоров, трапов и узких проходов, где было темно, как в преисподней, пол дрожал под ногами и воздух становился все более теплым и влажным.

Спустя некоторое время в этой духоте я вдруг различил запах, едкий и знакомый, и пошел, выслеживая как мог этот запах; я, который столько раз хвастался своей памятью, теперь пробирался нюхом, словно брахет. Я прошагал, как мне представлялось, не меньше лиги и готов был закричать от радости, когда после стольких часов пустоты, тьмы и безмолвия вдруг показались знакомые места.

И я действительно закричал, потому что вдалеке увидел отблеск какого-то слабого света. Мои глаза так привыкли к темноте за те несколько страж, которые я бродил по внутренностям корабля, что, как ни был слаб этот свет, я разглядел пол под ногами и замшелые стены вокруг; я вложил нож в ножны и побежал.

Через мгновение вокруг меня уже были круглые вольеры с сотнями невиданных тварей. Я вернулся в хозяйство, где содержался живой груз; свет исходил от одного из вольеров. Я пробрался поближе и увидел, что в нем сидит не кто иной, как тот лохматый зверек, которого я помогал ловить. Он стоял на задних лапах, опершись передними на невидимую стену, окружавшую его, а его брюшко и особенно голые пальцы передних лап светились ярким фосфорическим сиянием. Я заговорил с ним, как с любимой кошкой, после возвращения из путешествия, и он, казалось, приветствовал меня, точно кошка, прижимаясь мохнатыми боками к невидимой стене и мяукая, заискивающе заглядывая мне в лицо.

Вдруг он выгнулся, ощерил зубы, и глаза его загорелись словно у демона. Я отпрянул было в сторону, но тут чья-то рука обхватила меня за горло и у моей груди блеснул нож.

Поймав убийцу за запястье и остановив нож на расстоянии одного пальца от собственного тела, я попытался поднять нападавшего и бросить через голову.

Меня называли силачом, но этот был все же слишком крепок для меня. Поднять его я смог легко – на корабле это нетрудно проделать и с дюжиной человек, – но он обхватил меня ногами как капканом. Я изогнулся, пытаясь сбросить его, и мы оба рухнули на пол. Я отчаянно старался увернуться от его ножа.

Вдруг он взвыл от боли прямо мне в ухо.

Оказывается, мы упали внутрь вольера, и зубы лохматого зверя сомкнулись на запястье убийцы.