И явилось новое солнце

39. СНОВА КОГОТЬ МИРОТВОРЦА

Человек о двух головах, сидевший на диване за пурпурной ширмой, поднял кубок, отвечая на мой поклон.

– Я вижу, ты знаешь, к кому пришел. – Со мной заговорила левая голова.

– Ты – Тифон, – сказал я. – Монарх – единоличный правитель этого злосчастного мира и других миров или мнишь себя таковым. Но поклонился я не тебе, а моему благодетелю Пьятону.

Могучей рукой, не принадлежавшей ему, Тифон поднес кубок к губам. Взгляд его над золотым ободком кубка был ядовитым взглядом желтобородой змеи.

– Ты прежде знал Пьятона?

– Я познакомлюсь с ним в будущем, – покачал головой я.

Тифон выпил и поставил кубок на столик перед собой.

– Значит, правда то, что о тебе говорят. Ты утверждаешь, что ты – пророк.

– Я не думал о себе в таком свете. Но если угодно, да. Я знаю, что ты умрешь на этом самом ложе. Ты заинтересовался? Это тело будет валяться в ворохе ремней, которые больше не понадобятся тебе, чтобы удерживать Пьятона, и среди бесполезных приспособлений, некогда заставлявших его принимать пищу. Горные ветры станут обвевать его похищенное тело, пока оно не высохнет, как листья, что ныне гибнут слишком рано, и целые века мира минуют, прежде чем мой приход снова пробудит тебя к жизни.

Тифон рассмеялся, точно так же, как в тот раз, когда я обнажил «Терминус Эст».

– Боюсь, ты плохой пророк; но, по-моему, плохие пророки забавляют больше, чем настоящие. Извести ты о том, что я буду покоиться, – если моя смерть все-таки наступит, в чем я уже начинаю сомневаться, – среди погребальных хлебов в черепной коробке этого монумента, твои слова не многим отличались бы от лепета любого ребенка. Я же предпочитаю выслушивать твои выдумки и, вероятно, использовать тебя с толком. Говорят, ты совершал чудесные исцеления. У тебя есть истинная сила?

– Это тебе решать.

Он сел, мускулистое туловище, не принадлежавшее ему, покачивалось из стороны в сторону.

– Я привык, что на мои вопросы отвечают. Одно мое слово, и добрая сотня людей из моей личной стражи вышвырнет тебя, – он усмехнулся собственным мыслям, – из моего же рукава. Тебе это понравилось бы? Так мы поступаем с теми, кто отлынивает от работы. Отвечай, Миротворец! Ты умеешь летать?

– Не знаю, никогда не пробовал.

– Скоро у тебя появится такая возможность. Что ж, я спрошу дважды. Тем более что это соответствует моему нынешнему положению. – Он снова рассмеялся. – Но не трижды! Есть у тебя сила? Докажи или умри.

Я позволил себе едва заметно пожать плечами. Руки мои еще не отошли от оков; разговаривая, я все время растирал запястья.

– Признаешь ли ты за мной силу, если я убью оскорбившего меня человека, просто ударив вот по этому столу?

Несчастный Пьятон бросил на меня взгляд, а Тифон ухмыльнулся:

– Да, я был бы вполне удовлетворен подобным доказательством.

– Даешь слово?

Ухмылка расплылась шире.

– Если хочешь – даю. Приступай!

Я вынул кортик и воткнул его в столешницу.

Сомневаюсь, что на этой горе имелись помещения, специально отведенные для содержания заключенных; оглядывая то, что приспособили для меня, я вдруг подумал, что моя камера на том корабле, который скоро станет нашей Башней Сообразности, вероятно, тоже была переустроена, и не так давно. Если бы Тифон хотел просто лишить меня свободы, он мог бы легко сделать это, освободив один из прочно выстроенных ангаров и заперев меня в нем. Очевидно, он желал большего – напугать меня и подчинить, заставив работать на него.

Моей тюрьмой стал выступ скалы, который еще не откололи от одеяния гигантской фигуры, уже имевшей его лицо. На этой площадке, выметенной ветрами, для меня было возведено небольшое укрытие из камней и брезента; туда мне и принесли еду и разбавленное вино, которое, должно быть, припасли для самого Тифона. На моих глазах в скалу у основания отрога вбили столб толщиной почти с бизань-мачту «Альционы», но не такой высокий, и у самой земли приковали смилодона. С верхушки столба свисал хилиарх на крюке, пропущенном между его рук, скованных точно так же, как были скованы мои.

До самой темноты я наблюдал за ними, хотя скоро заметил, что под горой разгорелось настоящее сражение. Смилодона, похоже, морили голодом. То и дело он подпрыгивал, пытаясь ухватить за ноги хилиарха. Тот каждый раз поджимал их так, что зверь не доставал всего какого-то кубита; а его огромные когти хотя и точили дерево словно зубила, не могли удержать его на столбе. В тот день я пресытился местью раз и навсегда. Когда стемнело, я принес смилодону поесть.

Однажды, во время моего путешествия с Доркас и Иолентой в Тракс, я освободил зверя, которого привязали примерно так же, как сейчас был привязан хилиарх; зверь не набросился на меня благодаря камню, прозванному Когтем Миротворца, а быть может, просто потому, что слишком ослабел. Сейчас этот смилодон ел из моих рук-и облизывал их своим широким шершавым языком. Я прикасался к его кривым клыкам, похожим на бивни мамонта, и почесывал ему за ухом, как почесывал бы за ухом Трискеля, приговаривая: «А у нас свои мечи, от рождения, верно?»

Вряд ли звери понимают нечто большее, чем самые простые и знакомые фразы, но мне все же казалось, что массивная голова кивала мне в ответ.

Цепь пристегивалась к ошейнику двумя пряжками размером с мою руку. Я отстегнул ее и вызволил несчастное создание, но смилодон остался рядом со мной.

Освободить хилиарха оказалось не так легко. Я забрался на столб, обхватив его коленями, как карабкался некогда мальчишкой на сосны в некрополе. К тому времени моя звезда уже достаточно высоко поднялась над горизонтом, и я без особого труда мог снять его с крюка и бросить вниз; но я не решился идти на риск, боясь, что он сорвется в пропасть или подвергнется нападению смилодона. Света было немного, и я почти не различал зверя, но его глаза поблескивали, когда он смотрел на нас снизу.

Наконец я накинул руки хилиарха себе на шею и спустился, как умел, – наполовину слез, наполовину сполз по столбу, в итоге очутившись на твердой поверхности скалы. Я отнес его в свое укрытие, а смилодон пошел следом и лег у наших ног.

Утром, когда семеро гвардейцев явились с пищей, водой и вином для меня и с факелами на длинных шестах, чтобы отгонять смилодона, их хилиарх был уже в полном сознании и мог есть и пить. Ужас на лицах солдат, когда они обнаружили, что хилиарх и зверь исчезли, немало позабавил нас; но вы бы поглядели на их физиономии, когда они увидели и того и другого в моем укрытии!

– Подходите, – позвал я их. – Зверь не тронет вас, а ваш хилиарх, уверен, накажет вас только в том случае, если вы нерадиво исполняли свой долг.

Они нерешительно приблизились, глядя на меня почти с таким же страхом, как на смилодона.

– Вы видели, что ваш монарх сделал с хилиархом за то, что он оставил при мне оружие. Как он поступит с вами, когда узнает, что вы позволили вашему хилиарху бежать?

– Нас всех казнят, сьер, – ответил десятник. – Воткнут еще пару столбов, и на каждом будут висеть трое или четверо из нас. – Смилодон оскалился на эти слова, и все семеро сделали шаг назад.

– Он верно говорит, – кивнул хилиарх. – Я сам отдал бы такой приказ, если бы был при исполнении.

– Иногда человек ломается, потеряв такую должность, – сказал я.

– Меня еще ничто не сломало, – ответил хилиарх. – Не сломаюсь и на этот раз.

Наверное, именно тогда я впервые посмотрел на него как на человека. Лицо его было суровым и холодным, но исполненным разума и решимости.

– Ты прав, – сказал я ему. – Когда-нибудь – может быть, но не на этот раз. Тебе надо бежать и взять этих людей с собой. Я передаю их под твое начало.

Он снова кивнул:

– Миротворец, ты можешь освободить мне руки?

– Я могу, сьер, – вмешался десятник. Он вынул ключ и сделал шаг вперед – смилодон не выразил недовольства. Когда наручники упали на камень, на котором сидел хилиарх, он поднял их и швырнул в пропасть.

– Сцепи руки за спиной, – посоветовал я ему. – Спрячь их под накидкой. Пусть эти люди проведут тебя к флайеру. Все решат, что тебя везут куда-нибудь для дальнейших экзекуций. Вам лучше знать, где вы сможете приземлиться, не опасаясь преследования.

– Мы присоединимся к повстанцам. Они нам будут рады. – Хилиарх встал, отдал честь, и я, тоже поднявшись, ответил ему воинским приветствием – благо привык к этому, пока был Автархом.

– Миротворец, – спросил десятник, – ты можешь освободить Урс от Тифона?

– Мог бы, но не стану, пока нет необходимости. Убить правителя легко, очень легко. Но до чего трудно не позволить другому, худшему, занять его место.

– Правь нами сам!

Я покачал головой:

– Если я скажу, что у меня есть задача поважнее, вы, чего доброго, решите, что я смеюсь над вами. Между тем это правда.

Они покивали, явно ничего не понимая.

– Вот что я вам скажу. Сегодня утром я изучал эту гору и прикидывал темпы, с которыми продвигаются на ней работы. По ним я понял, что жить Тифону осталось совсем недолго. Он умрет на красном ложе, на котором лежит сейчас; а без его приказа никто не осмелится войти за ширму. Один за другим люди станут убегать отсюда. Машины, копающие за людей, явятся за новыми инструкциями, но не получат их, а в конце концов и сама ширма рассыплется в прах.

Они смотрели на меня разинув рты. Я же продолжал:

– Такого правителя, как Тифон – монарха множества миров, – больше не найдется. Но меньшие, те, что придут за ним, лучший и величайший из которых будет носить имя Имар, последуют его примеру, пока каждая гора в пределах видимости не обретет корону. Вот и все, что я скажу вам сейчас, да и вообще могу сказать. Вам пора идти.

– Если хочешь, мы останемся здесь и умрем с тобой, Миротворец! – воскликнул хилиарх.

– Не хочу, – ответил я. – Да я и не умру. – Затем я попытался открыть им механизмы Времени, хотя и сам толком не понимал их. – Каждый, кто когда-либо жил, живет и сейчас где-то во времени. Но вам грозит опасность. Уходите!

Гвардейцы попятились, а хилиарх спросил:

– Миротворец, разве ты не дашь нам что-нибудь на память, какое-нибудь свидетельство того, что мы встречались с тобой? Знаю, я провинился, обагрив свои руки твоей кровью, да и руки Гауденция; но эти люди не сделали тебе ничего плохого.

Его слова и подсказали мне, что именно вручить ему. Я потянул за ремешок и вынул маленький мешочек из человечьей кожи, сшитый Доркас для Когтя, где теперь хранился шип, что я вытащил из своей руки возле беспокойного Океана, шип, который пропорол мои пальцы на корабле Цадкиэля.

– Вот это было омыто моей кровью, – сказал я.

Положив ладонь на голову смилодона, я смотрел, как они, отбрасывая длинные тени при утреннем свете, идут по отрогу, где стояло мое укрытие. Когда они подошли к той части скалы, что так быстро становилась рукавом Тифона, хилиарх, по моему совету, спрятал запястья под накидкой. Десятник вынул пистолет, и двое солдат нацелили свое оружие в спину хилиарха.

В таком порядке – заключенный и стража – они спустились по дальней лестнице и затерялись в мешанине дорог и подъездных путей того места, которое я еще не назвал Проклятым Городом. Я с легкостью послал их в путь, но теперь, потеряв их из виду, снова ощутил, каково это – утратить друга, ведь хилиарх тоже стал мне другом, и сердце мое, которое, как уверяли многие, затвердело точно металл, было готово наконец разорваться.

– А теперь я должен отпустить и тебя, – обратился я к смилодону. – На самом деле следовало отослать тебя, пока не рассвело.

Зверь глухо заворчал, что, вероятно, означало мурлыканье – звук, который нечасто слышит простой смертный. На это громогласное мурлыканье слабым эхом откликнулись небеса.

Далеко-далеко с коленей колосса в небо поднялся флайер, сперва набирая высоту медленно – как всегда, когда подобные машины полагаются лишь на силу отталкивания Урса, – потом стрелой метнувшись прочь. Я вспомнил флайер, который видел, расставшись с Водалусом, сразу вслед за происшествием, зафиксированным в самом начале той рукописи, что я зашвырнул в вечно изменяющиеся вселенные. И я решил тогда, что, если вдруг у меня снова выдастся свободное время, я напишу новую хронику, начав ее, как и вышло, с истории избавления от предыдущей.

Я не в силах объяснить, откуда проистекает мое неистребимое стремление оставлять за собой путаный чернильный след; но как-то я упомянул об одном событии в жизни Имара. Что ж, я разговаривал с самим Имаром, но тот случай остается столь же необъяснимым, как и упомянутое желание. Лично я предпочел бы, чтобы схожие события в моей собственной жизни не отличались такой неопределенностью.

Гром, пророкотавший вдали, прогремел вновь, теперь ближе – голос столпа черной как ночь тучи, превосходившей размерами даже руку колоссальной фигуры Тифона. Преторианцы положили еду и питье, которые принесли мне, на некотором расстоянии от моего скромного приюта. Такое обслуживание – цена вечной верности; те, кто исповедует ее, часто уступают в прилежании простым слугам, которые верны по обязанности. Я вышел в сопровождении смилодона, чтобы отнести еду под навес и сберечь от непогоды. Ветер уже затянул штормовую песню, и несколько капель дождя упали на камни вокруг нас, большие, как сливы, и холодные, словно лед.

– Смотри, лучше возможности не представится, – сказал я зверю. – Все уже бегут в укрытие. Давай!

Он ринулся прочь, словно ждал только моего согласия, каждым прыжком покрывая с десяток кубитов. В одно мгновение он исчез за гребнем руки. Еще через миг он появился снова, рыжевато-коричневой полоской на темном фоне промокших скал, от которой солдаты и рабочие разбегались точно кролики. Я был рад видеть это, ибо все вооружение зверя, каким бы оно ни казалось грозным, – игрушки по сравнению с людским оружием.

Кто знает, вернулся ли он невредимым в свои охотничьи угодья, но, надеюсь, вернулся. Что до меня, то я сидел в своем укрытии, слушал бурю и уплетал хлеб и фрукты, пока неистовый ветер не сорвал брезент, натянутый у меня над головой.

Я встал и сквозь завесу ливня увидел отряд солдат, переваливающий через руку.

И еще я, как ни странно, увидел места, где не было ни солдат, ни дождя. Не то чтобы эти новоявленные места раскинулись там, где недавно зияла бездна. Ее жадная пустота никуда не девалась, остался похожий на водопад обрыв скалы высотою не меньше чем в лигу, осталась и темная зелень горных джунглей под ним – тех джунглей, что приютят деревню магов, через которую однажды пройдут мальчик Северьян и я.

Скорее мне стало казаться, что привычные направления – вверх, вниз, вперед, назад, вправо, влево – раскрылись, словно бутон цветка, распустив неведомые доселе лепестки, новый Сефирот, чье существование было скрыто от меня.

Один из солдат выстрелил. Заряд ударил по камням у моих ног, расщепив горную породу словно резец. Тогда я понял, что их послали убить меня; наверное, один из спутников хилиарха взбунтовался против собственной судьбы и сообщил о том, что случилось, хотя уже было слишком поздно, чтобы предотвратить бегство остальных.

Другой стрелок прицелился. Спасаясь, я шагнул с влажной от дождя скалы в иное место.