И явилось новое солнце

4. ЖИТЕЛИ ПАРУСОВ

Он донесся снизу. Я перегнулся через проволочной толщины леер, глянул вниз и тут услышал его снова – вопль, полный тоски и одиночества, отражавшийся от металлических перекрытий между этажами металлических кают.

Пока я прислушивался, мне на мгновение показалось, что это мой собственный вопль, будто все накопившееся во мне с того памятного мрачного утра, когда мы с аквастором мастером Мальрубиусом шли по берегу моря и смотрели, как аквастор Трискель исчезает в сверкающей пыли, высвободилось, оторвалось от меня, и теперь выло там, внизу, в слабом неверном свете.

Я почувствовал желание прыгнуть через леер, ибо тогда еще не знал глубины этого колодца. Швырнув матрац в открытую дверь моей новой каюты, я начал спускаться по узкой вьющейся лестнице, перепрыгивая целые пролеты.

Сверху бездна колодца казалась мутной, странные лучи желтых ламп светили в нее, ничего не освещая. Я полагал, что, когда спущусь пониже, дымка рассеется, но вместо этого стало только еще темнее и туманнее, пока помещение не приобрело сходство с облачным залом Балдандерса, хотя туман и не был здесь таким плотным и густым. Поднимающийся воздушный поток тоже потеплел, и, может быть, окутавший все туман образовывался из-за того, что теплый и влажный воздух из недр корабля смешивался с холодной атмосферой верхних этажей. В своей бархатной рубашке я скоро стал обливаться потом.

Двери многих кают стояли здесь открытыми нараспашку, но в каютах было темно. Когда-то – или так мне только казалось – экипаж этого корабля был куда многочисленнее или же, вероятно, на нем перевозили узников (каюты вполне могли бы служить камерами, если иначе проинструктировать замки) либо солдат.

Вопль раздался снова и с ним – звон, похожий на удар молота по наковальне, хотя в нем была какая-то нота, по которой я понял, что породил ее не металл, а существо из плоти и крови. Ночью, в горах, он пронял бы посильнее, чем волчий вой, подумалось мне. Какая тоска, какой ужас и одиночество, какой страх и предсмертная мука были в нем!

Я остановился перевести дух и огляделся. Похоже, в помещениях где-то внизу держали зверей. Или, может быть, безумцев, как мы, палачи, держали сошедших с ума от мучений жертв на третьем ярусе подземелья. А кто знает, все ли двери закрыты? Не могло ли какое-нибудь чудовище выбраться из заточения, не поднявшись до сих пор наверх лишь по случайности или боясь людей? Я вынул пистолет и убедился, что он установлен на минимальную мощность, но несет полный заряд.

Первый же взгляд на зверинец подтвердил мои худшие опасения. Тонкие, как паутинки, деревья колыхались на краю ледника, журчал и пел водопад, бархан выгибал свою желтую блестящую спину, и между ними бродило всякой твари по паре. Я смотрел на них на протяжении десятка вздохов, пока не начал догадываться, что их ничто не держит, и еще через полсотни вздохов я окончательно убедился в этом. Но у каждого из них было свое место, просторное или маленькое, и они имели не больше возможности убежать, чем звери в Медвежьей Башне. Что за диковинный это был зверинец! Если бы прочесать все болота и леса Урса в поисках редких видов, навряд ли удалось бы собрать такой. Одни неустанно бродили по кругу, другие смотрели на них, третьи лежали в беспробудном сне.

Я поднял пистолет и спросил:

– Кто кричал?

Я лишь подбодрил себя шуткой, но мне ответили – слабый стон донесся с другой стороны зверинца; я пробрался между зверями по узкой едва различимой тропинке, которую проделали, как я вскоре выяснил, матросы, кормившие животных.

Это было то самое лохматое существо, которое набросилось на меня в грузовом трюме, и я даже немного обрадовался, узнав его. Я так долго просидел в одиночестве с того времени, как шлюп перенес меня из садов Обители Абсолюта на этот корабль, что встретить даже такое несуразное создание, как это, во второй раз показалось мне так же отрадно, как повстречаться со старым приятелем.

К тому же я помогал при поимке этого зверя, и он заинтересовал меня. Когда мы гнались за ним, он выглядел почти шарообразным; теперь же я увидел, что на самом деле он был одним из тех коротконогих небольших зверьков, которые обычно живут в норах, – нечто вроде пайки, другими словами. Круглая голова сидела на шее такой короткой, что о ее наличии приходилось больше догадываться; тело его тоже было округлым, а голова казалась лишь его продолжением. У него имелись четыре короткие лапы, на каждой из которых было по четыре длинных тупых когтя и по одному поменьше; кожа поросла не слишком длинной гладкой шерстью буровато-серого оттенка. Два блестящих черных глаза глядели на меня.

– Бедняга, – сказал я. – Ты-то как сюда попал?

Он подошел вплотную к невидимой стенке, за которой сидел, передвигаясь гораздо медленнее, чем в тот раз, когда он был напуган.

– Бедняга… – промолвил я снова.

Он привстал на задних лапах, как это иногда делают пайки, положив передние лапы на свое белое брюхо. Черные ленты прилипли к белому меху. Они напомнили мне о том, что такие же ленты висят на моей рубашке. Я потянул за остатки прочных пут и увидел, что они стали вялыми и больше не пружинили. Некоторые рвались под моими пальцами. Ленты на шерсти зверя тоже отваливались.

Он снова тихо простонал; инстинктивно я протянул руку, чтобы погладить его, как погладил бы скулящую собаку, но сразу же отдернул, боясь, что он может укусить меня или поцарапать когтями.

Тут же я выругал себя за трусость. Он не причинил бы никому никакого вреда, и когда я боролся с ним, он, судя по всему, хотел лишь убежать. Я просунул палец через стенку, которая не оказала мне никакого сопротивления, и почесал его щеку. Он, точно по-собачьи, повернул голову, и я нащупал под шерстью маленькие круглые ушки.

– Забавный, правда? – сказал кто-то у меня за спиной, и я обернулся. Это был Пурн, улыбчивый матрос.

– Выглядит он совершенно безобидным, – ответил я.

– Они почти все безобидны. – Пурн помолчал. – Но в основном они умирают и исчезают. Говорят, мы видим жалкую их часть.

– Гунни назвала их грузом, – вспомнил я, – и я как раз размышлял об этом. Они появляются благодаря парусам, верно?

Пурн отсутствующе кивнул и просунул свой палец через стенку, чтобы тоже пощекотать зверька.

– Соседние паруса здесь должны быть подобны большим зеркалам. Они изогнуты, поэтому в каком-то месте – точнее, во многих местах – параллельны друг другу. И на них светит звездный свет.

Пурн снова кивнул.

– Это-то и движет корабль, как ответил шкипер на расспросы о его милашке.

– Я знавал человека по имени Гефор, который вызывал для своих нужд смертельно опасных тварей. А другой, по имени Водалус – впрочем, Водалусу, по-моему, нельзя верить – говорил, что Гефор вызывает их при помощи зеркал. У меня есть друг, который тоже колдует зеркалами, но он не занимается черной магией. Гефор был матросом на таком же корабле, как этот.

Это привлекло внимание Пурна. Он убрал руку из клетки и повернулся ко мне.

– Ты не помнишь его названия? – спросил он.

– Названия корабля? Нет, по-моему, он мне его не говорил. Хотя… Он рассказывал, что работал на нескольких кораблях. «Долго служил я на кораблях сребропарусных, по сту мачт, достигавших самых звезд».

– Ага, – кивнул Пурн. – Некоторые утверждают, что корабль только один. Я частенько раздумываю об этом.

– Их наверняка много. В детстве мне самому рассказывали про них – про корабли какогенов, которые заходили в порт на Луне.

– Где это?

– Луна? Это спутник моего мира, Урса.

– А, значит, это были небольшие суденышки. Шлюпы, барки и тому подобное. Никто и не говорит, что суденышек, курсирующих между мирами и между солнцами, мало. Этот корабль и другие, если считать, что они есть, не подходят обычно так близко. Они могут подойти и пристать, но это сложная работа. К тому же возле солнца обычно болтается много скал.

Показался белокурый Идас, который нес в руках какие-то инструменты.

– Привет! – крикнул он, и я махнул ему рукой.

– Надо бы делом заняться, – проворчал Пурн. – Мне вот с ним поручено ухаживать за ними. Я как раз спустился сюда, когда увидел тебя, э-э…

– Северьян, – сказал я. – Я был Автархом – правителем Содружества; теперь я – представитель Урса и его посол. Ты не с Урса, Пурн?

– Не думаю, но может быть, – ответил он, замявшись. – Большая белая луна?

– Нет, зеленая. Ты, наверно, был на Вертанди; я читал, что у нее светло-серые луны.

Пурн пожал плечами:

– Не знаю.

Идас тем временем подошел к нам и сказал:

– Это, должно быть, великолепно.

Я не понял, что он имеет в виду. Пурн двинулся дальше, осматривая зверей.

Словно мы были двумя заговорщиками, Идас шепнул мне:

– Не обращай на него внимания. Он боится, я скажу, что он не работал.

– А ты не боишься, если я скажу, что не работал ты? – спросил я. Что-то неуловимое в Идасе раздражало меня, хотя, вероятно, это была просто его внешняя слабость.

– А, ты знаешь Сидеро?

– Я думаю, кого я знаю – это мое дело.

– По-моему, ты никого не знаешь, – сказал он. И, словно смутившись своей бестактности, добавил: – Но, может быть, и знаешь. Или я мог бы тебя представить, если хочешь.

– Хочу, – ответил я. – Представь меня Сидеро при первой же возможности. Я требую, чтобы меня вернули в мою каюту.

Идас кивнул:

– Хорошо. Ты не возражаешь, если мы постоим тут и поговорим немного? Только не обижайся на то, что я тебе скажу: ты ничего не знаешь о кораблях, а я ничего не знаю о таких местах, как этот… э-э…

– Урс?

– Ничего не знаю о других мирах. Я видел картинки, но, кроме них, все, что я знаю, – вот эти твари, – он обвел рукой зверинец. – А они все отвратительные. Наверняка в других мирах есть что-нибудь и получше, то, что не живет так долго, чтобы попасть к нам на борт.

– Но они ведь не все злые.

– Нет, все, – возразил он. – Мне приходится чистить за ними, кормить их, подбирать им воздух, если надо, и будь моя воля, я бы всех их перерезал; только Сидеро и Зелезо прибьют меня за это.

– Не удивлюсь, если даже и убьют, – сказал я. Мне вовсе не хотелось, чтобы такая чудесная коллекция пропала по прихоти этого урода. – И это было бы, по-моему, справедливо. Ты выглядишь так, словно сам выбрался оттуда.

– Да нет, – сказал он серьезно. – Это вы с Пурном и остальные выбрались оттуда. А я родился на корабле.

Что-то в его интонации подсказывало мне, что он пытается втянуть меня в разговор и с радостью пошел бы на ссору, лишь бы я не замолкал. Я же не имел никакого желания даже разговаривать, не то что ссориться. От усталости я валился с ног и к тому же был зверски голоден.

– Если я принадлежу к этому зверинцу, то твой долг следить, чтобы я был сыт. Где тут камбуз? – спросил я.

Идас ответил не сразу, сперва почти открыто предложив обменяться сведениями – он покажет мне, куда идти, если я отвечу на семь его вопросов об Урсе или о чем-нибудь еще. Но тут он понял, что я готов пришибить его, если он скажет еще хоть что-нибудь в том же духе, и, сильно поскучнев, рассказал мне, как добраться до камбуза.

Одно из преимуществ такой памяти, как моя (памяти, которая никогда ничего не упускает и хранит абсолютно все), в том, что ею можно пользоваться будто картой. Может быть, это даже ее единственное преимущество. На этот раз, однако, она послужила мне не лучше, чем тогда, когда я попытался следовать совету начальника пельтастов, которых я встретил на мосту через Гьолл. Идас, конечно же, решил, что я знаю корабль куда лучше, чем на самом деле, а значит, не буду считать каждую дверь и каждый поворот.

Скоро я понял, что сбился с пути. Коридор разветвлялся на три рукава, где их должно было быть два, а обещанная лестница все не появлялась. Я вернулся назад, нашел то место, где, по моим понятиям, я сбился с дороги, и начал поиск заново. Почти сразу я попал в широкий прямой коридор, который, как говорил мне Идас, вел к камбузу. Я решил, что мои плутания закончились, и зашагал вперед в хорошем настроении.

По меркам корабля, место это было просторным и ветреным. Наверняка воздух попадал сюда прямо из тех устройств, которые очищали и разгоняли его по отсекам, потому что пах он, как южный ветерок в дождливый весенний день. Пол был покрыт не странной травой и не решетками, которые я уже ненавидел, а полированным паркетом со слоем прозрачного лака. Стены, которые в отсеках экипажа были темного мертвенно-серого цвета, здесь отличались белизной, и пару раз я проходил мимо кресел, стоявших спинками к стене.

Коридор повернул раз и еще один, и, как мне показалось, пошел чуть вверх, хотя вес, который я поднимал с каждым своим шагом, был таким незначительным, что я не мог сказать наверняка. На стенах висели картины, и некоторые из них двигались – одна изображала наш корабль, словно бы увиденный издалека. Я невольно остановился и вгляделся, содрогнувшись при мысли, что мог и сам увидеть его в такой перспективе.

Еще один поворот – и оказалось, что это вовсе не поворот, а круглая площадка с дверьми, которой коридор оканчивался. Я выбрал первую попавшуюся дверь, толкнул ее и оказался в узком проходе, в котором было так темно, что после белого коридора я различал лишь огни на потолке.

Спустя несколько мгновений я понял, что прошел через люк, внутренний люк корабля; все еще не в силах избавиться от трепета, который охватил меня при виде страшной и прекрасной картины на стене, я вынул свое ожерелье, поднес к свету и убедился, что оно не повреждено.

Я зашагал вперед. Проход дважды повернул, разделился на два и начал извиваться как змея.

Где-то сбоку открылась дверь, выпустив аромат жареного мяса. Голос, тонкий механический голос замка, произнес:

– С возвращением, хозяин.

Я заглянул в дверь и увидел свою собственную каюту. Не ту, конечно, которую я занял в отсеках экипажа, а свою гостевую каюту, откуда всего стражу или две назад я вышел, чтобы запустить свой свинцовый ящик в величественное сияние новорожденной вселенной.