Игра на вылет

Фуйкова

Том меня нормально обнимает и целует в щеку.

А получилось так: Борис вечером заскочил в «Барету» за двумя пиццами с черными маслинами и сыром гермелином и столкнулся там с Томом, который, как ни странно, узнал его, хотя виделись они всего раз в жизни, на нашей свадьбе. Том сидел один и, вероятно, нуждался в обществе, потому что тотчас заказал бутылку белого; когда выпили, Борис пригласил его к нам (из моих воспоминаний он уже давно понял, что когда-то для меня значил Том, и хотел доставить мне радость).

— Привет, моя девочка, — сказал мне Том.

В отличие от Скиппи и остальных он никогда не называл меня Фуйковой, чем, конечно, возбуждал во мне пустые надежды. Не то чтобы я была так наивна и надеялась, что этот симпатичный и умный мальчик влюбится именно в меня, но все же… Ладно, не буду врать: конечно, я была так глупа! Если вы думаете, что уродливым взрослеющим девчонкам подобные сны не снятся, вы ошибаетесь. Снятся, но постепенно тают, потому что девчонки отлично сознают, как были бы смешны… (Однажды мне подумалось, что было бы лучше, если бы Том относился ко мне как все, то есть с более или менее завуалированной жестокостью, и тем самым помогал мне реально смотреть на вещи.)

Мы все вместе съедаем обе пиццы и выпиваем три бутылки вина. Я встаю и иду в кухню за следующими. Ищу открывалку и слышу, как Том зевает и как старается подавить зевок — в присутствии моего мужа люди довольно часто подавляют зевки.

— Да, кстати, — кричит мне Борис, — ты уже знаешь?

Я вынимаю три тарелки и начинаю собирать маленькую полуночную закуску (иногда в присутствии Тома я выражаюсь несколько высокопарно). Я как раз в том настроении, когда даже по выключателю шлепаю ладонью так, словно это не квадратик твердого пластика, а жопка молодого тореадора (на корридах я никогда не была, но к тореадорам спокон веку питаю слабость). Я щурюсь на гудящую лампочку — ее холодный свет не выношу, но опьянение помогает мне с ним смириться — и лихо зашибаю ногой под кухонный стол каждую маринованную луковицу, что падает на пол. Пусть преспокойно гниет там! — восклицаю я вполголоса, не признаваясь даже самой себе, что завтра же утром на четвереньках полезу за ними, словно это бильярдные шары. Но сейчас мне море по колено. Открываю наш технологически средневековый холодильник, вынимаю из него ветчину со слезой, прижимаю ее к груди и легонько ласкаю. Мне кажется, что это самая замечательная ветчина на свете, которую я когда-либо видела. Мир — сказка! В моей гостиной — всего в трех метрах от спальни — сидит Том.

— Эй! — снова кричит Борис. — Я спрашиваю, ты уже знаешь?

— Нет. А что? — говорю я, и вдруг до меня доходит.

Я откладываю ветчину на блюдо, опираюсь обеими ладонями о стол и жду.

— Что послезавтра я женюсь! — вопит Том.

Я слышу, как они с Борисом чокаются. Заставляю себя выйти из кухни и весело поднять свои уродливые брови.

— Ты женишься? Так, значит, настоящая любовь…

Возможно, оба опасались моей реакции (а иначе почему бы с этой самой важной новостью так долго медлили?), но теперь вид у них довольный.

— Да так, — с трудом выговаривает Том. — Она… видишь ли… красива!

Он закрывает свои прекрасные глаза, и я наконец могу вернуться к ветчине со слезой и потихоньку выплакаться.