Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика

Глава 1 Военная организация

Победа Октавиана при Акции сделала его хозяином всех вооруженных сил Римского государства — остатки военной системы Антония рассыпались в считанные месяцы, поэтому завоевание Египта в 30 г. до н. э. было почти бескровным. Принято считать; что в результате «молодой Цезарь» оказался во главе чудовищно огромной армии, размеры которой исследователи определяют по-разному — от 50 до 70 легионов.[4] Если это и соответствует действительности, то командовал Октавиан этим милитаристским монстром очень недолго: роспуск армии начался сразу же по завершении Актийской кампании, когда Антоний и Клеопатра были еще живы, а их намерения неизвестны. Но Октавиан справедливо считал их уже политическими мертвецами и на заключительном этапе войны обошелся необходимым минимумом сил.

Демобилизация воинов, весьма масштабное мероприятие, прошла относительно гладко и быстро, хотя зимой 31/30 гг. до н. э. положение дел потребовало личной встречи Октавиана с подлежавшими отставке войсками. Наибольших хлопот и материальных затрат требовали легионеры — с ветеранами флота и вспомогательных войск достаточно было расплатиться предоставлением им римского гражданства, а также ряда льгот и привилегий.

Успешному решению проблемы обеспечения отставных легионеров способствовали два важных обстоятельства: во-первых, за годы гражданских войн был создан четко функционировавший механизм наделения ветеранов землей, который позволял справиться с задачей в очень короткий срок, [5] во-вторых, в руки Октавиана попали сокровища Птолемеев, заботливо сбереженные Клеопатрой.

Однако перед торжествующим победителем встал целый комплекс вопросов, связанных с армией и, следовательно, с его политическим будущим. Разумеется, он не мог позволить себе вернуться к традиционной республиканской практике набора военнообязанных граждан для очередной военной кампании и их роспуска по ее окончании — это было бы политическим самоубийством; армия привела Октавиана к, власти, и только армия могла обеспечить за ним эту власть на будущее. В принципе решение было принято сразу — уже в 29 г. до н. э. Октавиан принимает императорский титул в качестве личного имени (Dio Cass. LII. 41. 3–4), примерно тогда же началось конституирование регулярной армии.[6] Серия военных реформ Августа, растянувшихся почти на все его долгое правление, не была его личным изобретением. В сущности, резкой грани между армией Республики и вооруженными силами Империи не было — военная организация раннего принципата в главных своих чертах фактически сложилась уже в период второго триумвирата.[7]

Костяком всей военной системы новорожденной Империи были, разумеется, легионы. Наиболее обоснованным представляется мнение, согласно которому Октавиан, исходя из точных стратегических расчетов, оставил в строю 28 легионов.[8] По политическим причинам предпочтение отдавалось тем соединениям, которые служили под знаменами Юлия Цезаря.[9] Таким образом Октавиан стремился показать, что именно он является подлинным политическим наследником «божественного Юлия». Принцип неуклонно выдерживался и в том случае, когда бывшие легионы Цезаря оказывались под началом врагов и соперников Октавиана.[10] Логическим продолжением этой политической линии было наделение землей после завершения гражданских войн всех без исключения отставных легионеров, в том числе бывших сторонников Брута и Кассия, Лепида и Антония.[11]

В годы междуусобных войн этнический и социальный состав легионов был довольно пестрым, особенно у тех претендентов на власть, кто не имел в своем распоряжении Италии — основного поставщика легионеров в I в. до н. э. В полной мере это относится и к армии Антония, перешедшей под начало Октавиана. Конечно, можно предположить, что увольнения коснулись антонианцев в большей степени, чем собственных воинов Октавиана, однако факты заставляют отнестись к подобным предположениям очень осторожно. Так, мнение Харди об упразднении большей части легионов Лепида и Антония как состоявших из провинциалов и даже рабов[12] едва ли можно принять без оговорок — принцип, согласно которому легион оставался под знаменами или распускался, был иным, да и масштабы увольнений, во всяком случае, воображение не потрясают, по подсчетам В. Шмитхеннера, из приблизительно 230 тыс. легионеров, оказавшихся под началом Октавиана после битвы при Акции, было уволено около трети, [13] что сопоставимо, допустим, с происшедшими в армии триумвиров сокращениями после битвы при Филиппах. Высказанное Э. Кавеньяком мнение, что Октавиан, сохранив значительное количество легионов Антония, уволил из них всех уроженцев Востока, [14] не соответствует действительности: уже О. Кунц документально доказал, что Август продолжил практику Антония по набору жителей Востока в легионы, стоявшие в Египте и на Балканах.[15]

Что касается легионов Запада, то их этнический и социальный состав мало изменился по сравнению с последними десятилетиями Республики. Тогда армия рекрутировалась в основном из сельского плебса Италии, обезземеленные представители которого стремились военной службой обеспечить себе средства к существованию. Из италиков же комплектовались и легионы ранней Империи — документально доказано, что в первые десятилетия I в. н. э. доля уроженцев Апеннинского полуострова в легионах составляла около 65 %.[16] Если учитывать, что постепенно этот процент сокращался (место италиков занимали провинциалы), то можно смело предположить, что при Августе, особенно в начале его правления, его соотечественники составляли абсолютное большинство среди легионеров западной половины Римского государства. Новобранцы происходили главным образом из Цизальпийской Галлии, где в течение первого столетия Империи свободное крестьянство было еще достаточно многочисленным.[17]

Кадровая армия должна была быть достаточно эффективной для решения внешнеполитических задач и удержания в повиновении населения провинций. Но не менее важной была и другая сторона дела — необходимо было исключить потенциальную угрозу с ее стороны для нового политического строя и в особенности для личности лидера. Октавиан, в отличие от Цезаря, уделял личной безопасности самое серьезное внимание, и наиболее экзотические в римской военной системе новшества связаны именно с этим обстоятельством.

Элитой императорской армии стали гвардейские части — преторианские когорты, которые несли службу при особе принцепса. В 23 г. н. э. их было девять (Тас. Аnn. IV. 5. 3), и нет особых оснований сомневаться в том, что это число сохранялось с начала принципата Августа. М. Дюрри полагал, что здесь император отдал дань республиканской традиции, не допускавшей пребывания в самом Риме регулярных войск, и чтобы количество когорт не вызывало ассоциаций с легионом, предпочел «счастливое» число, кратное трем.[18] Однако в действительности происхождение этого количества было иным, и числовая мистика здесь явно не играла никакой роли.

Еще в Мутинской войне (43 г. до н. э.) каждый полководец имел, в полном соответствии с республиканскими порядками, по одной преторской когорте.[19] Но уже осенью следующего года ситуация резко изменилась: когда после разгрома республиканцев при Филиппах 8 тыс. ветеранов победоносных легионов выразили желание продолжать службу, Антоний и Октавиан распределили этих воинов между собой и «разделили на преторианские когорты» (συνελ6χισαν ές στρατηγίδας τάξεις).[20] Логично считать, что оба триумвира получили равное количество преторианцев, и если предположить, что каждая когорта состояла из тысячи человек[21] то Антоний и Октавиан имели теперь по четыре когорты личной гвардии, тогда как их коллега Лепид продолжал сохранять одну. В 36 г. до н. э. на сторону Октавиана перешла вся армия Лепида, в том числе и cohors praetoria, следовательно, число преторианских когорт в армии наследника Цезаря должно было возрасти до пяти. И действительно, в битве при Акции Октавиан располагал пятью преторианскими когортами (Oros. Vl. 19. 8), Антоний же, очевидно, продолжал сохранять четыре, [22] присоединением которых и завершился процесс формирования императорской гвардии.

На численность преторианской когорты времен Августа в источниках прямых указаний нет, если не считать Диона Кассия (LV. 24. 6), который, как и Тацит, указывает, что такая когорта насчитывала 1000 воинов, и это число принято авторитетными исследователями.[23] С ними, однако, не согласен М. Дюрри, считающий, что от Августа до Септимия Севера преторианская когорта состояла из 500 чел.[24] Свою точку зрения французский историк аргументирует тем, что, по его мнению, сообщение Тацита «отражает необычное и скандальное положение дел» в 68–69 гг., а Дион Кассий допускает анахронизм, перенося на время Августа то, что было характерно для монархии Северов. В подтверждение своего мнения Дюрри ссылается на Псевдо-Гигина (De met. castr. 27). Однако назвать эту аргументацию убедительной нельзя: во-первых, потому, что анонимный античный автор также не дает бесспорных данных на этот счет, во-вторых, из-за сомнительности самого источника.[25] С другой стороны, едва ли допустимо, как это делает М. Дюрри, отвергать достоверность информации Диона Кассия лишь на том основании, что он ошибочно указал на десять преторианских когорт Августа вместо девяти. Дело в том, что как раз к определению численности воинских подразделений времени Августа Дион Кассий отнесся очень внимательно, указав, что, в отличие от преторианских и городских когорт, точную численность отряда телохранителей и корпуса эвокатов ему установить не удалось (LV. 24. 7–8).

Можно согласиться с тем, что личной охраной принцепса преторианцы считались лишь теоретически, а в действительности эту функцию осуществлял отборный отряд телохранителей.[26] Вовремя гражданской войны это были уроженцы испанского города Калагурриса.[27] Затем они были уволены, может быть, потому, что во время планировавшейся Испанской войны могли оказаться недостаточно надежными и их сменили германцы. В посвященной последним монографии Г. Беллена выяснено, что их численность. составляла минимум 500 человек, которые делились на декурии до 30 телохранителей в каждой. Командовал таким подразделением декурион, который по рангу приравнивался к трибуну преторианской когорты, декурион же возглавлял смену караула в императорском дворце. Отряд телохранителей состоял из свободных перегринов, которые к 40 годам уходили в отставку, получали римские гражданские права и возвращались на родину. Любопытно, что более 50 % упомянутых в надгробных надписях телохранителей, которых император нанимал на службу, разумеется, молодыми и здоровыми, умерли в возрасте до 25 лет: северянам было трудно приспособиться к условиям жизни в Риме. Позднее германская охрана не раз проявляла себя в критических ситуациях как cohors fidelissima.[28]

Если телохранители, строго говоря, к армии не относились, то городские когорты, как и преторианцы, принадлежали к ее элитным частям. Учреждены они были предположительно в начале 27 г. до н. э. (дата, впрочем, является дискуссионной), [29] чтобы выполнять функции военного гарнизона Рима и (отчасти) городской полиции. Городские когорты, как и преторианцы, подчинялись непосредственно императору. Первоначально были сформированы три городские когорты, их нумерация продолжала номера преторианских.[30] Численность каждой точно не установлена: если Дион Кассий утверждает, что при Августе насчитывались четыре когорты городской стражи общей численностью 6 тыс. чел., то Тацит приводит иные данные — в 69 г. в городские и преторианские когорты набирали по 1 тыс. чел. (Hist. II. 93. 2). Г. Фрайс склоняется к тому, что прав М. Дюрри, считавший, что в преторианских и городских когортах времени Августа было по 500 человек в каждой.[31]

Еще одной новацией Августа явилось учреждение постоянного военно-морского флота, важность которого для безопасности Италии со всей очевидностью проявилась в последний период гражданских войн, когда Секст Помпей, установив морскую блокаду Италии, вызвал голод и политический кризис в Риме. Октавиан извлек много полезных уроков из опыта длительной войны против «сына Нептуна» и не намеревался допустить повторения чего-либо подобного.

У Октавиана для организации флота военных кораблей было в избытке: только после битвы при Акции в руки победителя попало, как пишет Плутарх со ссылкой на мемуары самого Августа, триста судов (Plut. Ап1 68. 2).[32] Собственные корабли Октавиана, более легкие и маневренные, были использованы для создания двух флотов, Мизенского и Равеннского, охранявших западное и восточное побережья Италии (Таc. Аnn. IV. 5. 1; Suet. Aug. 49. 1). Трофейные боевые корабли (rostratae naves), захваченные у Антония, образовали еще один флот с базой в Нарбонской Галлии (Таc. Loc. cit.). Кроме того, отдельные флотилии и эскадры базировались в других морских и речных портах Римской империи. Стационирование морских исполинов из флота Антония в Forum Iulii (эти корабли имели по 7–9 рядов весел и башенную артиллерию. — Flor. II. 21.5), вероятно, предполагало использование их в Испанской войне как транспортных средств и, может быть, для поддержки штурма прибрежных крепостей противника; во всяком случае, как выяснил К. Крафт, две когорты римских граждан из состава этого флота принимали участие в Ьеllum Cantabricum.[33]

Точка зрения, согласно которой в раннеимператорское время военный флот был укомплектован рабами и вольноотпущенниками, подвергнута основательной критике Д. Кинастом, [34] с которым трудно спорить: человек, возвративший хозяевам или казнивший рабов, служивших Сексту Помпею и уже получивших свободу, гарантированную триумвирами и сенатом, едва ли стал бы в мирное время и вразрез со своей социальной политикой следовать примеру побежденного врага. По мнению Кинаста, флотские экипажи комплектовались почти исключительно из свободных людей — перегринов.[35] Кроме того, еще при Республике на флоте были обязаны служить (в принципе) беднейшие римские граждане. Что это имело место и в эпоху Империи, свидетельствует надпись Л. Требия, который явно был римским гражданином или как минимум обладателем латинского права:[36] будучи «рожден в крайней нищете», наш герой после 17 лет беспорочной службы в морской пехоте (видимо, на флотской стоянке в самом Риме) был удостоен почетной отставки.[37] Но, скорее всего, римлян и италиков, которых не хватало даже для легионов, среди моряков было немного; Равеннский флот (правда, по данным, относящимся к концу эпохи Юлиев — Клавдиев), комплектовался из далматов и паннонцев (Таc. Hist. III. 12. 1).

Что касается командного состава, то в конце гражданской войны триерархами (капитанами) и навархами (адмиралами) достаточно часто были перегрины, получавшие римское гражданство за боевые заслуги, — наподобие небезызвестного Селевка Розосского[38] или жителя Синопы Г. Нумизия Прима (ILS. 2824). При Августе и Тиберии триерархами достаточно часто были отпущенники: Автомат, Диоген, Малхион, Гелиос, Каспий, Ант… (ILS. 28172822). Вольноотпущенники могли достигать и «степеней известных». Так, доживший до 90 лет Ксанф, либертин Тиберия, его и Клавдия личный массажист (tractator), непонятно за какие заслуги стал субпрефектом Александрийского флота (ILS. 2816). Оптат Понтиан, отпущенник Тиберия, сумел стать даже командующим флотом (praefectus classis) (ILS. 2815). С другой стороны, вполне логична мысль К.-В. Велвая о том, что при организации постоянного флота опытные командные кадры были прежде всего среди моряков перегринского происхождения, и Август обильно черпал из этого резервуара, ибо это вполне соответствовало традиционной практике и, следовательно, его программе «восстановления государства».[39]

Нельзя не согласиться с Д. Кинастом в том, что флот, при всех его особенностях, все же считался частью вооруженных сил Рима, а не res privata принцепса. Это доказывается, к примеру, тем, что высшие командные должности в военно-морских силах Империи, как и в аuхilia, занимали префекты из всаднического сословия, подчинявшиеся императору в силу его imperium proconsulare.[40] Но, при общей верности такого взгляда, он все же выглядит слишком схематичным. Постоянный флот был одним из нововведений Августа, так что император имел здесь достаточную свободу действий'— если даже легионы, которые в 17 г. до н. э. еще именуются «легионами римского нар ода» (ILS. 5050), к концу своей жизни Август считает возможным назвать «моим войском» (RgdA. 15. 3; 30. 2), то «флота римского народа» с-самого начала Империи не существует — только «мой флот» (RgdA. 26. 4).[41]

Социальный статус флотских командиров, очевидно, был для Августа вещью второстепенной — ценилась прежде всего личная преданность. Это иллюстрируется одним интересным примером: в надписи ILS. 2672 фигурирует некий Авл Кастриций (судя по cognomen, либо отпущенник, либо сын отпущенника), в cursus honorum которого входит и флотская префектура. Его принято идентифицировать с предателем Кастрицием, который сообщил Августу о заговоре Цепиона — Мурены и за эту услугу в дальнейшем пользовался исключительным расположением принцепса (Suet. Aug. 56. 4).

Главную ударную силу армии составляли, конечно, легионы со своими вспомогательными войсками, и политический центр тяжести взаимоотношений императора и войска приходится именно на них. К сожалению, количество информации об этом резко сокращается по сравнению с относящейся ко времени гражданских войн. Дело здесь, видимо, не в уменьшении политической роли армии — она не могла не быть важнейшей опорой установленного при ее деятельном участии режима, — а в стремлении новой власти максимально засекретить относящуюся к военным делам информацию, представить ее государственной тайной, хотя это противоречило старым римским традициям. Именно это противоречие позволяет проявиться из-под завесы секретности отдельным деталям, по которым можно попытаться угадать общую картину.

Одной из самых сложных для императора проблем по окончании гражданских войн было определение характера его взаимоотношений с высшим командным составом. Именно из этой среды было вероятным появление нового соперника на смену последовательно устраненным Лепиду, Сексту Помпею и Антонию. Опасность не была исключена даже со стороны ближайших сотрудников, и Октавиан очень рано начал это учитывать, о чем свидетельствует трагическая участь Сальвидиена Руфа, этого, «быть может, наиболее выдающегося из всех маршалов революции».[42] Однако при наступлении мирного времени посягательство на власть Октавиана с этой стороны было хотя и не исключено, но маловероятно: большинство его «маршалов» были homines novi, достаточно тесно связанные со своим патроном и уже в силу своей незнатности не представлявшие серьезной политической угрозы.

Иное дело — римские аристократы с их политическими амбициями. Традиционная правящая каста Республики, римский нобилитет, утратив самых ярких и талантливых своих представителей на поле брани или под мечами убийц во время проскрипций, не мог автоматически утратить способность воспроизводить претендентов на политическое руководство. С другой стороны, Октавиан не мог долго обходиться без сотрудничества с аристократией и достаточно рано начал заигрывать с ней. Это, конечно, принесло немалые политические дивиденды, во многом обеспечив ему победу в гражданской войне, но, завершив борьбу за единоличную власть, Октавиан вступал в совершенно неизведанную область, и положение его становилось опасно неопределенным. Первым сигналом этой опасности стал инцидент с Лицинием Крассом.