Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

Т. Н. Жуковская Рыцарские традиции в облике русского офицерства в первой четверти XIX века

В 1898 году Особое совещание по делам дворянского сословия отмечало: «Исторически сложившимся призванием нашего дворянства всегда было служение государству, причем, главным поприщем сего служения искони была служба военная».[202] Современный историк русского офицерства С. В. Волков справедливо считает, что офицеры как профессиональная группа стояли в социальном плане выше любой другой социальной группы в стране.[203]

Однако статус офицерства таковым был не всегда, а динамично менялся в зависимости от государственных потребностей, официальной идеологии, духовных запросов русского общества. Глубокое воздействие этических и идеологических нормативов военная служба испытала при Павле I. Традиция идеологического нормирования и романтизации всех сторон военного быта сохранилась и при его преемниках.

Военная служба связана с патриотизмом, чувством, восходящим, несомненно, к рыцарской ментальности, культу верности сюзерену. В Новое время в рамках национальных государств происходит отождествление в сознании служилого сословия Верховного Сюзерена, государства и Отечества. Русское дворянство к концу XVIII века прошло тот же духовный путь, однако его патриотическим чувствам недоставало внешнего оформления и облагораживающей идеологии.

Павел I попытался радикально изменить ситуацию, использовав идеологию и эстетику рыцарства. Прививка их производилась в неожиданных формах, таких как, например, принятие русских дворян в кавалеры Мальтийского ордена после того как император провозгласил себя его гроссмейстером.

Обращение Павла к рыцарскому идеологическому и этикетному арсеналу не было случайным. С одной стороны, это было вызвано потребностью найти дополнительные формы духовного обновления самодержавия, обожествления и утверждения незыблемости царской власти. Старые же, традиционные «скрепы» порядка — религия и церковь сильно пострадали в процессе начатой еще Петром I секуляризации. С другой стороны — апелляция к орденской организации иоаннитов (история с покровительством о. Мальта вызывалась дипломатическими интересами России — мы этот вопрос не рассматриваем) была глубоко созвучна личным идеалам и наклонностям Павла. Посланник Мальтийского ордена в Петербурге граф Литта в декабре 1796 г. замечал о Павле, что «личные качества его суть набожность, вера и великая любовь к правосудию, оказываемому им всем и весьма ускоренным образом… Характер его обнаруживает большой задаток возвышенных чувств и благородства и восхищения всем тем, что проистекает из начала древнего и благородного рыцарства. Мальтийский орден, служащий образцом и примером самим своим учреждением и образом действий — для него предмет уважения и любви».[204] «Известную справедливость и рыцарство» подчеркивает в Павле шведский посланник Армфельд.[205] А. И. Герцен иронически назвал Павла I «коронованным Дон-Кихотом»,[206] но заметим без всякой иронии, что «донкихотство» это было искренним и подчеркнуто контрастировало с «распущенностью» правления Екатерины II. Органичной стороной «донкихотства» было предпочтение военной службы перед другими занятиями в качестве единственно достойного назначения человека и дворянина. Этот укорененный в душе Павла «марсианизм» совершенно несправедливо было бы сводить к «фрунтомании». Черта эта была унаследована и его сыновьями.

Увеличение роли армии при Павле и его преемниках было продиктовано изменившимися функциями военной силы государства и ее усложнившимися задачами. Изменение общественного значения армии влияло на перемены в военной атрибутике — по линии все большей европеизации и усовершенствования вооружения, управления армией, военного костюма. Расходы только на перемену формы при Павле превысили 30 млн. руб. При Александре форма усовершенствовалась еще дважды. Этикетное и культурное значение формы и ее, если так можно выразиться, «поэтика» при этом возрастала. Мундир превращался в сложную опознавательную систему, выражал личное начало службы, по нему можно было судить не только о названии полка, но о звании, должности, обеспеченности, вкусах и даже характере его носившего. Система орденов и отличий, приложенная к мундиру, говорила о том, как этот дворянин относится к службе государю, и как государь в свою очередь относится к нему. Отношения между рыцарем и «сюзереном» в их российском варианте конца XVIII века были вполне «овеществлены».

И все-таки решающим мотивом для обращения Павла к орденской организации и символике было желание противопоставить ненавистной ему Французской революции «твердые начала» монархии, облагороженные романтизмом в духе Средневековья, и создать реальную силу из союзных европейских дворов и рассеянной по Европе европейской аристократии для «крестового похода» против новых «неверных». Атрибутика же древнейшего из европейских орденов, основанного в XI веке для защиты «христовой веры», как нельзя более соответствовала желанию императора.

Совершенно определенно задачи новой организации в России сформулировал автор «заказанной» Павлом трехтомной «Истории Ордена Св. Иоанна Иерусалимского» А. Ф. Лабзин. «Предмет рыцарей, — заявил он в предисловии, — был противоборствовать злу… но когда зло восходило до толь высокой степени как в наши времена? Какой народ, по справедливости, более мог быть почтен неверным, как не та мятежная нация, которая… восстала противу всякой веры, восстала противу всех законов, противу всех общественных связей; по кружению умов в разное время повелевала быть и не быть Богу» (речь — о культе Разума, Верховного божества, введенном Робеспьером. — Т. Ж.). Следовательно, заключает автор, война нового Ахиллеса (Павла I) с мятежной Францией «достойна добродетели древних рыцарей».[207]

Желая объединить монархические принципы с «рыцарским духом», Павел обменялся с Людовиком XVIII старейшими государственными орденами, послав ему и его приближенным орден Андрея Первозванного, а затем большие кресты мальтийского ордена и испросив для себя и сыновей старейшие ордена Франции — орден Св. Лазаря и орден Св. Духа.[208]

Рыцарские жесты русского императора произвели неоднозначное впечатление в Европе. Посланный от Прусского приорства в Петербург аббат Жоржель заметил, что по мнению многих европейцев, принятие Павлом звания гроссмейстера было ниже достоинства монарха, По выражению Жоржеля, «Павел думал, что звание великого магистра… ставило под власть русского императора цвет европейской знати и давало ему поэтому громадное влияние на политические дела…» Чего, как кажется Жоржелю, русские императоры всегда добивались.[209]

Правота аббата отчасти подтверждается массовым пожалованием новым магистром в командоры и кавалеры Мальтийского ордена эмигрантов и иностранцев, как состоящих на русской службе, так и просто нашедших политическое убежище в России. Иностранцев в списках мальтийских кавалеров оказалось едва ли не больше, чем русских. Среди имен, включенных в состав «великого приорства российско-католического» — принц Конде, гр. д'Авари, гр. де Лашатр, барон де Ларошфуко, виконт де Клермон, гр. де Сен-При, гр. Шуазель, дю Пэн, Гогенцоллерны, Вюртембергские, Мекленбургские, германский посол гр. Кобенцль, английский посланник Витворт, а также польская знать — Сапеги, Понятовские, Чарторыйские, Радзивиллы.

Подчиненной задачей Павла было, конечно, сохранение российского влияния в Средиземноморье в случае, если остров Мальта, захваченный Наполеоном, будет снова возвращен Ордену, а пока что, как выразился Жоржель, «государь… спасал от крушения рыцарскую корпорацию».[210] Собственные подданные имели о целях Павла смутное представление. Некоторым даже казалось, что Орден обосновывается в России, с тем чтобы здесь исполнить свое назначение «просвещения и воспитания» (госпитальеры со времен крестовых походов действительно приобрели репутацию всемирных «благотворителей»), что будет даже основана сеть учебных заведений, где в духе замкнутых корпораций под присмотром вывезенных с Мальты рыцарей будут воспитываться офицеры и дипломаты.[211]

И все же история Мальтийского ордена в России много богаче неудачных попыток использовать его для дискредитации и подавления революции во Франции. Продолжением ее стало самостоятельное бытование рыцарских традиций в среде русского офицерства после «расставания» с орденской символикой и организацией при Александре I.

Орденская организация в России, утверждавшаяся в 1797–1799 «на вечные времена», почти не претерпела изменений, хотя именно в связи с этим пришлось реформировать прежнее управление Капитула императорских орденов,

В двух учрежденных приорствах — католическом и российском основывалось сначала 20, а затем еще несколько десятков новых командорств с различным доходом — от 1 до 6 тысяч рублей ежегодно.[212] В каждом приорстве сохранялась традиционная для Ордена лестница должностей: канцлер, адмирал, фельдмаршал, казначей, герольды, шталмейстеры, церемониймейстеры, секретари, капелланы, «действительные» и «почетные» кавалеры и т. д. Но при этом Павел настойчиво старался связать орденскую организацию с военной службой. 15 февраля 1799 года были утверждены «Правила для принятия дворянства Российской империи в орден Св. Иоанна Иерусалимского». Несмотря на то, что право вступления в Орден гарантировалось «всякому дворянину» (§ 1), целью принятия признавалось все же — «доставление ордену защитников и воинов» (§ 5). Параграф 7-й «Правил» гласил, что Орден «как есть только военный и дворянский» требует от вступающих доказанного документами 150-летнего дворянства и налагает, кроме обычных для мальтийских уставов обязательств, обязательство «прослужить в воинской е. и. в. службе не менее 2-х лет для получения командорской степени»,[213] Право пожалования в «почетные» кавалеры Павел оставил не за капитулом Ордена, а за собой — для отличившихся в военной службе, даже если они не могли подтвердить дворянского происхождения рода.[214] Этой категории кавалеров разрешалось носить малый крест в петлице («крест благочестия и милости»), но «не употреблять без особого дозволения императора мундира российского приорства».[215]

Не претерпел изменений в русских приорствах и знак Ордена. Это был все тот же носимый на черной ленте мальтийский крест белой эмали под короной. Лилии в углах, арматура, бант (металлический) и другие подробности уточняли степени и чины награжденных, К знаку этому добавлялся матерчатый нашивной крестик.[216]

Связывая орденскую организацию с военной, Павел одним из первых подал пример учреждения «подчиненного» знака Ордена, учредив солдатские «донаты» Мальтийского ордена (вместе с «донатами» введенного им ордена Св. Анны).[217] Мотивировка введения «донатов» та же — «приучение» недворян к высокой чести защиты Отечества и службы государю. Это очевидный знак если не демократизации, то популяризации службы. Донаты имели вид медных мальтийских крестиков, на трех концах которых, кроме верхнего, нанесена была белая финифть, а верхний конец оставался незмалированным.[218] 10 октября 1800 года капитулу орденов было повелено — «выдавать донаты Ордена св. Иоанна Иерусалимского всем нижним чинам российской армии за 20-летнюю беспорочную службу взамен знака отличия ордена Св. Анны, для этого установленного».[219] Это распоряжение оказалось последним распоряжением Павла по делам Ордена в России.

Мы видим, что орден св. Иоанна Иерусалимского, и особенно его донат, выдавался преимущественно за военные заслуги. В связи с этим прекратилось даже награждение традиционными военными российскими орденами — Св. Георгия и Св. Владимира, восстановленными в своих «правах» уже при Александре I.[220]

Военно-идеологическое значение раздачи орденов таким образом Павел поставил впереди всякого другого. Правда, от этого правила он же по временам и отступал. Так, с самого начала был установлен знак отличия для особ женского пола двух степеней: Большого креста и Малого креста. Первая степень носилась на черной ленте через левое плечо, а вторая — на левой стороне груди. Однако стоит взглянуть на списки принятых в Орден в 1797–1799 гг., чтобы убедиться, что это отступление было сделано Павлом исключительно для женщин из императорской фамилии. Мария Федоровна и Елизавета Алексеевна получили Большие кресты еще до превращения Павла в гроссмейстера — от его предшественника — Гомпеша.

Павел постарался возвести всех членов фамилии, включая грудных младенцев, в кавалеры Большого креста. В списке кавалеров — трехлетний Николай Павлович, его младший брат Михаил, годовалая дочь Александра Мария, умершая во младенчестве.[221]

Другим отступлением от правил было, например, пожалование Г. Р. Державину командорского креста за оду в честь принятия Павлом гроссмейстерского титула и возмутившее православных иерархов назначение на учрежденные в русском приорстве должности капелланов русских «батюшек» (среди них — протоиереи Сергей Федоров, Матвей Десницкий, Сергей Ливанов, Николай Степанов). В командорские степени были приняты архиепископы казанский и ростовский.

Много раз упомянутые нами списки командоров, кавалеров и «оффициалов» (т. е. должностных лиц) обоих российских приорств приложены к изданной по поручению Павла краткой истории Ордена св. Иоанна Иерусалимского. Таким, как указано в списках, был состав ордена в России на начало 1799 г. (А. В. Суворов, пожалованный командорской степенью ордена в феврале 1799 г., в этих списках, например, еще не фигурирует).[222]

Изучение списков позволяет сделать ряд интересных выводов о персональном, национальном, возрастном составе российских «кавалеров». Высшие должности в Ордене, естественно, заняла знать, но не екатерининские вельможи, а новые, павловские любимцы. Так, «фельдмаршалом» был назначен воспитатель Александра Павловича граф Н. И. Салтыков, 1-м министром — Ф. В. Ростопчин (к нему, по свидетельству Жоржеля, поступали все доклады и решались согласно с его мнением)[223] Главным «госпитальером» был назначен бывший новгородский губернатор А. А. Сиверс, «главным шталмейстером» — Кутайсов, «адмиралом» — гр. Кушелев. Среди прочих «оффициалов» значатся Неклюдов, Опочинин, Хитров, Дурново, несколько представителей кланов Долгоруких, Голицыных, Головниных, Шереметевых.

Общее число наследственных и «почетных» кавалеров в Российском приорстве в начале 1799 года составило 63 человека, командоров Ордена — 91. Среди последних — гр. Воронцов (очевидно, Александр Романович. В списках, к сожалению, имена и отчества не приведены). Далее — кн. Волконский «1-й», Вязьмитинов, дюк Ришелье, братья А. А. и П. А. Аракчеевы, гр. фон дер Пален, кн, Багратион, Аргамаковы, Свечин, Ливен, Бенкендорф, Милорадович, Завадовский, Коцебу, Чичагов, Уваров, — словом, вся военная элита из «гатчинцев» и высшие чиновники, выдвинувшиеся при Павле.

Приорство «российско-католическое» по понятным причинам было гораздо малочисленнее — всего около 60 фамилий. Судя по спискам, допускалось двойное кавалерство — в обоих приорствах сразу (адмирал де Рибас, Опочинин, Хитров). Мальтийскими кавалерами были пожалованы по роковой случайности почти все самые активные участники переворота 11 марта: Пален, Скарятин, Уваров и др.

Среди «почетных» кавалеров немало простых офицеров, только начавших карьеру, попадаются имена отцов декабристов — Волконского, Л. Давыдова, Е. Розена.[224]

«Не было выше и лестнее, — по выражению П. Морошкина, — знака монаршей милости», чем пожалование мальтийским крестом.[225] «Командорские» степени были унаследованы сыновьями первых «кавалеров», так что разговор о бытовании в среде нового поколения русских офицеров 1800–1810-х гг. рыцарских традиций имеет и конкретно-биографический аспект, и историко-культурный.

Коснемся того и другого.

Со времен Павла I до конца империи слиянность опорных понятий государственной идеологии и военной организации очевидна, что отражалось и в частной жизни, включая распорядок дня столичного жителя, встававшего вместе с квартирующими в городе полками под флейту или барабан. Заведенному Павлом «солдатскому» распорядку, противопоставленному «вельможной» расхлябанности, следовали его преемники. Так, известно, что Александр I любил не фрунт, но эстетику вахтпарада, что сам он в любую погоду в один и тот же час совершал пешую прогулку по установленному маршруту по улицам и набережным, почти без охраны. Прогулка эта носила не столько «гигиенический», сколько ритуальный характер, ибо демонстрировала спартанский характер, а с другой стороны — доступность царя-рыцаря для подданных.

Результаты «одухотворения» военной службы проложили грань между веком XVIII и XIX. Например, отставки по мотивам «разочарования» в будничности службы, частые для XVIII века (так поступили в свое время Д. И. Фонвизин, Н. М. Карамзин, И. И. Дмитриев) в александровское царствование стали редки. Для отставки нужны были какие-то более серьезные причины. Резко уменьшилось число дворян, никогда не служивших. Даже светские и литературные «львы» — П. А. Вяземский, К. Н. Батюшков, В. А. Жуковский — попробовали военной романтики — в 1812 году или чуть раньше. Хотя смысл военной романтики во время боевых действий резко менялся в сравнении с периодом мирным. «Гусарство» уступало место мотивам жертвенности и подвига. Демократизация бивачного быта, обнищание младшего офицерства на походе приближали его к солдатской массе, но не снижали «одухотворенности» войны.

Вопрос о соотношении понятий кастовой чести и военной доблести в психологии русского офицерства 1800–1810-х гг. решается непросто. Скажем только, что пожалование знаком мальтийского ордена за военные заслуги изначально апеллировало как к «чести», так и к «доблести».

Знак древнейшего европейского Ордена, понятно, мог и не сообщать его носителю подразумевавшихся «рыцарских» качеств. Трудно представить себе ограниченного царского брадобрея Кутайсова «человеком чести», как и простоватого казака М. И. Платова «благородным» кавалером. Но уже сын Кутайсова — генерал-майор А. И. Кутайсов сочетал в своем облике просвещенность (он учился за границей), военную доблесть и самопожертвование. В 28 лет этот блестящий и талантливый офицер погиб на Бородинском поле.

Преемственность в понимании военной службы, чести и патриотизма между первым и вторым поколениями кавалеров Мальтийского ордена достаточно очевидна. «Дети» первых командоров и кавалеров вступали в «военный мир» очень рано — через кадетские корпуса или — в 16–18-летнем возрасте пройдя дорогами наполеоновских войн.

Павловские распоряжения направили военную службу к открытому исканию не карьеры, наград и выгод, а чести — органической составляющей дворянского самосознания. Среди боевых орденов, полученных за доблесть, орден св, Иоанна Иерусалимского, носимый по праву пожалования до середины 1810-х гг., как печать «всемирного рыцарства», не потерялся. Так, среди генералов 1812 года приблизительно каждый четвертый оказывается мальтийским кавалером. Вывод этот построен на изучении 332 портретов Военной галереи Зимнего дворца. Правда, нужно сделать поправку на то, что около 80 боевых генералов так и остались не портретированы, и на то, что не у всех портретированных открыты на изображениях мундиры и орденские колодки. Возможно, не все ордена воспроизводились в точности живописцами. Однако все возможные погрешности будут смещать общий результат как раз в сторону увеличения числа мальтийских кавалеров среди героев 1812 года.

Среди них — П. И. Багратион, М. И. Платов, А. И. Кутайсов, П. Г. Лихачев (умерший во французском плену), Д. В. Голицын (московский военный губернатор), Я. П. Кульнев, героический командир Гродненского гусарского полка, С. Г. Волконский, И. Н. Инзов, М. С. Воронцов и др.

Время портретирования «генералов 1812 года» — 1818–1826 гг., когда ношение мальтийских крестов фактически было под запретом. Этот парадокс можно объяснить только желанием портретированных или же их родственников воспроизвести те или иные ордена на мундирах.

Одним из первых, кто перестал носить мальтийский крест, был сам Александр I. Изображение креста отсутствует не только на современном созданию «Военной галереи» портрете Дж. Доу (1818 г.), но и на более ранних портретах — до 1812 года — кисти Волкова и Боровиковского.

Ликвидация Мальтийского ордена в России была проведена Александром поэтапно. Первоначально, сложив с себя сан гроссмейстера, он гарантировал ордену свое покровительство, временно сохранив штат высших «оффициалов».[226] Однако уже в 1801 году знаки Ордена были убраны с российского герба, тогда же из Зимнего дворца в дом капитула Ордена (Воронцовский дворец на Садовой) были вывезены орденские регалии. Указом 26 февраля 1810 года общественные суммы Ордена были присоединены к государственной казне, а 20 ноября 1811 года была «капитализирована» рента фамильных командорств, поступавшая в пользу ордена[227] Орденский дом был отчужден.

20 января 1817 года по случаю получения Мальтийского креста по правилам Русского приорства адъютантом гр. Комаровского Лазаревым, последнему было запрещено «носить оный и вообще принимать таковые запрещалось кому бы то ни было… так как приорства российского более не существует». Было сказано, что по смерти ныне живущих командоров, их потомки не наследуют их званий и знаков отличия.[228] Других официальных разъяснений о судьбе Ордена не последовало, но и «de jure» царь не запрещал его существование ни одним из предшествующих актов. Это породило в Европе двойственное мнение насчет того, существует еще в России Орден или же нет.

Вопрос о том, почему для Александра оказался приемлем «рыцарский дух», но не рыцарская организация, уходит своими корнями в изменения политико-дипломатического климата на театре российской внешней политики. Мы не беремся решать его здесь. Однако традиции Павла, склонного к поэтизации службы и военного дела, нисколько не противоречили идеологии нового царствования. И уж конечно, они были живы в русском офицерстве — иначе трудно объяснить многочисленные примеры превращения и сублимации духа «рыцарства», после ликвидации Ордена распространившегося на политическую и общественную деятельность.

Одним из условий продолжительности и интенсивности существования рыцарских традиций и рыцарского поведения был растущий уровень образованности среди офицерской молодежи (в том числе образованности политической). Это не ослабляло, а усиливало кастовую замкнутость этой среды. Не случайно тайные общества декабристов, на 90 % состоящие из молодых офицеров, избрали военную конспирацию для достижения либерально-реформистских целей уже на первом этапе движения. Первые симптомы наложения военной кастовости на политическую конспирацию проявились, кстати, еще в подготовке цареубийства 11 марта, и уж совсем очевидным образом — на дружеских собраниях группы офицеров гвардейских Преображенского и Семеновского полков в 1801–1803 гг. В этих собраниях немалую роль играла символика избранности, которая выразилась в делении всех на «своих» (единомышленников, или «костуев», по принятому в кружке наименованию) и «чужих» — или так называемых «кабов». В этом офицерском кружке оказалась молодежь из фамилий, связанных командорскими степенями Мальтийского ордена. Это — М. С. Воронцов, Аргамаков, бар. Розен, Д. В. Арсеньев.[229]

Преддекабристские военно-масонские «клубы», сложившиеся во время заграничных походов русской армии и во время пребывания во Франции русского оккупационного корпуса (1814–1818 гг.), особенно «Орден русских рыцарей» сохранили массу рыцарской символики (степени и должности, процедуру посвящения и, главное, — желание действия, подвига во имя великой цели, начисто отсутствующее, например, у масонов). Эти же организации послужили первой политической лабораторией декабризма. «Таинственность» и «кастовость» как условия политической конспирации остались для многих декабристов главным стимулятором деятельности. После конкретизации программы и тактики тайных обществ, их стремительной политизации эти люди отходят от движения. Следовательно — мотивы, восходящие к орденской организации, даже в этой наиболее эмансипированной среде имели определенную конкуренцию с политическими идеями.

При всех чисто национальных условностях, для нескольких сотен мальтийских «кавалеров» в дворянской офицерской среде принадлежность к Ордену и ношение орденского знака понималось как дополнительный символ чести, посвященности, избранности, благородства. Мальтийские связи русского дворянства и офицерства были лишь одним из элементов утверждения его нового духовного облика. Дух «рыцарства», слитый с культом службы и романтикой войны, для поколения 1812 года и для поколения 1825 года (декабристского) тем не менее сделался важнейшим мотивом общественного поведения, опосредованно связанным с недолгой историей Мальтийского ордена в России. Защищать Отечество от Наполеона новое поколение офицерской молодежи могло только «рыцарски», как «рыцарски» отдавало 14 декабря 1825 года свои жизни (карьеру, семью, достаток) на алтарь свободы.