Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

М. Ю. Медведев Державный орден при Павле I и его преемниках. Проблема реформ и расколов

Яркие характеры героев прошлого всегда чреваты искушением для историка, провоцируя его то на беллетризацию, на игру образами, то на вынесение беспокойных персонажей за скобки — и тогда в поле зрения остаются холодные ряды событий, совершаемых не людьми, а «процессами» и «интересами». История как таковая остается посередине между личным образом и событийным планом. Вряд ли мне удастся полностью избежать обеих крайностей в своей работе, посвященной встрече двух выдающихся исторических персонажей — Его Императорского Величества блаженной памяти Государя Императора Павла I и Державного ордена святого Иоанна Иерусалимского[22]. Черная легенда об императоре Павле сегодня все чаще переводится в светлый негатив, оставаясь при этом лишь легендой. Ореолом патетики — то апологетической, то обличительной — в значительной мере скрыт и Державный орден. Мифологизация, которой изначально подвергались как жизнь императора, так и деяния госпитальеров, чрезвычайно сильна. Но, по счастью, она противоречива, и это заставляет нас снова и снова обсуждать гипотезы и искать доказательства.

Исследователи постоянно рассматривают Орден и русский период его развития как лежащие в разных исторических пространствах. Для русских авторов курьезным и «маскарадным» представляется Орден, а равно и пристрастие императора к нему. Карикатурный облик увиденного мельком иоаннитского сообщества по провинциальному наивно сопоставляется с «близким» и «понятным» образом России. То, что Орден в допавловский период имел строгую организацию и не был рыцарской вольницей, то, что установления Павла I делались не на пустом месте, — все это остается почти необсужденным в отечественной историографии.

Для западных авторов, напротив, курьезом оказывается русский контекст, в котором пришлось действовать Ордену. Они с готовностью допускают, что в далекой России, по ту сторону географических, политических, культурных, конфессиональных барьеров, Орден оказывался как бы вне своей традиции и открывался самым невероятным новациям. В оценке этих новаций специалисты расходятся, находя их то животворными для Ордена, то обманно — самообманными (в этих случаях обычно и идет в ход метафора маскарада), то основанными на дипломатических интригах. Перед нами — историографическая реинкарнация сказочного сюжета путешествия в преисподнюю со всем спектром традиционных развязок (персонаж, очнувшись, возвращается в мир и избавляется от чар; персонаж перерождается и возвращается другим; персонаж остается таким же, как прежде, но мир уже переменился, и т. д.).

В результате формируется иллюзорная картина исторических событий; конкретным исследованиям противостоят всевозможные политизированные обобщения — от «коварного Запада» до «коварной России». Этим взаимным непониманием объясняются и существование обширной русско-мальтийской мифологии, и та неподатливость исторического материала, с которой сталкиваются серьезные историки. Между тем действия и реформы Павла, а равно судьба российских приоратов после гибели Павла органично вписываются в орденскую историю, более того не могут быть адекватно оценены вне ее. И величие, и курьезность магистерства Павла I оказываются на поверку скорее мальтийскими, госпитальерскими, нежели русскими. Итак, рассмотрим это магистерство в контексте орденской истории, орденской самобытности.

Эпоха перемен и потрясений началась для Державного ордена задолго до контакта с Павлом I. Во второй половине XVIII века явственно проявился кризис Ордена, вызванный последствиями протестантизации Европы и местным эгоизмом национальных монархий. Орден должен был искать новые связи, точки опоры, новые нормы внутреннего и внешнего обустройства.

На протяжении всего XVIII века давление католических государей (королей Обеих Сицилий, Габсбургов и т. д.) на госпитальеров и на внеорденское население Мальты граничило с грубым вмешательством. Протестанты претендовали на свою долю в орденских традициях, и еще великий магистр Пинто де Фонсека установил нормы своеобразного сосуществования с такими рыцарями-схизматиками в Бранденбургском бальяже Ордена, даровав бальяжу в 1763–1764 годах признание в обмен на условное изъявление верности и при условии выплаты взносов в орденскую казну. Однако это «скандальное» признание имело условный, титулярный характер, и в организационном отношении протестантская ветвь осталась отделенной от Ордена. Более того, католический Бранденбургский великий приорат (уже не существовавший) продолжал формально числиться в составе Ордена, что исключало подлинную интеграцию протестантских структур в иоаннитское сообщество.

Французская революционная экспансия конца столетия, сама по себе разрушительная, явилась вместе с тем катализатором всех процессов, уже тяготивших Орден. Передел европейских границ в пору наполеоновских войн поставил Орден на грань гибели. Пик кризиса в конечном счете пришелся на начало XIX столетия, далее последовали долгие десятилетия стабилизации. В ряду этих событий «павловский» период выглядит вполне органично.

Обращаясь к эпохе перемен, мы должны учесть, чем Орден продолжал оставаться постоянно, вне зависимости от всех потрясений, до Павла, при Павле и непосредственно после Павла. Ответ гласит: в основе своей Орден неизменно оставался канонической организацией монахов, занятых делами благочестия — прежде всего крестоносными и госпитальными. Все подразделения, не подпадающие под это определение, имели характер вспомогательных, состоящих при Ордене, а не в Ордене.

Подобно всем монашеским общинам, Державный орден занимал определенное место в церковной структуре — со всеми проистекающими из этого правами и обязанностями, включая послушание церковным властям не только в вопросах исповедания веры, но и в сфере дисциплины и администрирования на основе строго определенных норм канонического права. Следует учесть, что важнейшие монашеские ордена католической церкви обычно исключались из ведения местных иерархов и получали право подчиняться непосредственно Риму. Точно так же и госпитальеры находились в прямом подчинении папскому престолу и кардиналам, а в течение нескольких периодов орденской историй — только папам.[23] Впервые эти правила были установлены в 1154 году буллой Анастасия IV «Christianae Fidei Religio»; впоследствии орденские привилегии неоднократно уточнялись и пересматривались панами. В 1779 году Пий VI издал буллу «Pastoralium Nobis», подтвердившую подчинение Ордена непосредственно папскому престолу — положение, сохранявшее силу в течение всего рассматриваемого периода.[24] Из папской юрисдикции Орден не изымался никогда.

«Действительное членство» в Ордене, как известно, принадлежало лишь рыцарям, принесшим монашеские обеты (включая обеты послушания и безбрачия). Это положение закреплялось орденским уставом (с 1113 года) и законодательством, а равно и многовековой традицией. Именно обетные рыцари управляли Орденом и его ветвями, обладали правом голоса в орденских структурах, могли управлять орденскими имениями (командорствами). Капелланы (священники, окормлявшие рыцарей) сами не имели рыцарского статуса. Принадлежа к Ордену как к духовной структуре, они (как и братья-служители) не могли претендовать на полноправное членство. И наконец, на периферии орденской организации существовали почетные рыцари. Институт почетного рыцарства сложился в результате того, что многие знатные особы, сотрудничая с Орденом и имея перед ним заслуги, почему-либо не могли или не желали принять обеты. В отличие от института обетного рыцарства с его корпоративностью институт почетных рыцарей был чисто наградным, подобно современным некорпоративным «орденам заслуг»[25]. Стать почетным рыцарем мог и некатолик (Шереметев в 1698 году, Павел I с супругой и сыновьями в 1797 году и т. д.). Не принадлежа к Ордену как к религиозной общине, находясь за пределами внутреннего устройства Ордена (подобно Б. Шереметеву, который приехал на Мальту, получил почетный кавалерский крест и отправился домой), почетные рыцари тем не менее были окружены ореолом морального единства с «настоящими» рыцарями и имели право на ношение орденских знаков. Для высокопоставленных и заслуженных почетных рыцарей было возможно получение орденских званий командора и даже бальи, но никакие должностные позиции, никакие реальные командорства и бальяжи за этими званиями не стояли; участвовать в управлении Орденом и его локальными отделениями почетные рыцари не могли.[26]

Орден являлся также обладателем светских, державных прав, в том числе — права обмениваться послами и заключать договоры с другими государствами. Это положение оформилось как следствие длительного обладания Мальтой; но тем не менее суверенитет принадлежал Ордену не как «мальтийскому княжеству», а как общине, союзу рыцарей, объединенных уставом (в основе своей монашеским). Именно в качестве главы госпитальеров, а не в качестве правителя Мальты, великий магистр де Виньякур получил для себя и преемников от императора Рудольфа II в 1607 году титул и права князя (дополненные позднее, по пожалованию Фердинанда II, титулом светлости). Именно поэтому ни потеря Мальты в 1798 году, ни позднейшее закрепление этого положения международными актами не лишили Орден значения субъекта международного права и fontis honorum.[27]

Полнотой гражданских прав в государственном организме Ордена обладали лишь все те же обетные рыцари.

Итак, Державный орден в силу своей державности являлся субъектом светского права, но по собственной орденской природе находился в ведении канонического права и экклезиологии. Эта «смешанность», «двойственность» Ордена (persona mixta) не приводила к раздвоенности благодаря первенству (как историческому, так и юридическому) крестоносно-монашеского начала по отношению к крестоносно-государственному. Поэтому совершенно неправы те авторы, которые из государственного суверенитета, принадлежавшего Ордену, выводят административную независимость от церкви. Напротив: Орден лишь постольку мог пользоваться своими светскими правами, поскольку он был верен церкви.

Таковы были общие принципы существования Ордена. На практике госпитальерский союз к концу XVIII века претерпел сильное обмирщение нравов. Среди иоаннитов обычным было релятивистское отношение к обетам и к духовному наследию основателей Ордена.[28] Открыто пренебрегать монашескими нормами было невозможно; на этих нормах основывалось все существование мальтийского рыцарства с его правами и почестями. Но разнообразные попущения, вызванные человеческими слабостями и политическими амбициями госпитальеров, асе серьезнее влияли на жизнь Ордена, вынужденного нести свое светское бремя. Орден должен был искать и найти новый баланс между духовным и светским началами в своей жизни. Отсутствие баланса было чревато потрясениями.

Вокняжение императора Павла I в Ордене, провозглашенное 27 октября и закрепленное церемонией интронизации 29 ноября 1798 года,[29] никак не может быть сочтено легитимным. Это — не оценка, а констатация. Основания для этого суждения хорошо известны[30] и — хотим мы того или не хотим — неоспоримы. Избрание было осуществлено не рыцарством всего Ордена в ходе законной генеральной ассамблеи, а одним Российским Великим приоратом, к которому присоединили свои голоса некоторые кавалеры других приоратов, оказавшиеся в Санкт-Петербурге. Нечто подобное было совершено при папе Иоанне XXII, когда избрание главы Ордена совершили рыцари, «случившиеся» в Авиньоне. Но тогда это делалось с позволения папы и во исполнение воли только что отрекшегося предыдущего великого магистра. В Петербурге же все делалось самовольно. Более того, перед избранием Павла собравшиеся в России кавалеры объявили низложенным великого магистра Фердинанда фон Гомпеша. Считать такую процедуру низложения юридически корректной немыслимо, так что Павел занял пост, еще не освобожденный предшественником. Необходимо учесть и то, что к октябрю 1798 года Павел I был лишь почетным бальи Ордена, то есть не входил в госпитальерскую корпорацию. Это лишало его права быть избранным на любую из высших должностей Ордена. Наконец, появление православного мирянина во главе католического монашеского ордена имело «необъяснимый» характер. Правда, еще на Мальте в ходе заседания 1 июня 1798 года великий магистр фон Гомпеш и Священный совет Ордена приняли решение о приеме православных кавалеров.[31] Но ни богословское, ни каноническое обоснование не разрабатывалось, практические механизмы осуществления приема не были предусмотрены. Одним словом, Щербовиц и Туманов абсолютно правы, когда определяют вокняжение Павла как государственный переворот.

Заметим: интронизация Павла I была совершена папским нунцием в Санкт-Петербурге, архиепископом Лоренцо Литтой — активным участником российско-орденских начинаний. Это никоим образом не означает признания магистерства Павла I Пием VI или от его имени. Дело в том, что нунций — не духовный сан, а светская должность Папского государства, и Литта имел полномочия представлять Ватикан в качестве дипломата, но никак не раздавать канонические признания по собственному усмотрению.

Встав во главе Ордена, император сделал все, чтобы post factum легитимизировать свое положение. Он добился отречения фон Гомпеша (хотя это отречение не было утверждено папой); он был признан практически всеми частями Ордена, сохранившими в это темное время активные связи. В день своей интронизаций император основал второй Российский великий приорат — некатолический, обусловивший пребывание в Ордене православных мирян (но, строго говоря, не самого Павла, который достиг магистерства не через членство в этом приорате и потому не мог пользоваться его привилегиями). Папского признания Павел, несмотря на все свои старания, так и не добился.

Итак, не было легитимного занятия магистерского престола — был захват. Некоторые специалисты полагают, что в силу этого Павел I может быть сочтен великим магистром только de facto, но не de jure.[32] Я не разделяю этой точки зрения, но не могу не признать, что она серьезно аргументирована и что эта тема заслуживает отдельного подробного обсуждения. Морально решающим неизбежно является мнение, которого придерживается сам Орден. В то же время стоит вспомнить такую юридическую категорию, как «право завоевания». Этот привычный для средневековой практики термин действительно обозначает право, а не его отсутствие. Для нас, однако, важнее всего то, что Орден никогда впоследствии не объявлял павловские установления и пожалования недействительными.

Стоит вернуться к постановлению фон Гомпеша и Священного совета Ордена о принятии православных дворян. Это было осуществлением планов бальи графа Джулио Ренато (Юлия Помпеевича) Литты (брата нунция), разработанных с одобрения императора Павла. Речь шла не о даровании почетных кавалерств, не о формальной светской «унии» со структурой, фактически не входящей в Орден, а о некой «новой институции» внутри Ордена.[33] Решение было принято за несколько дней до захвата Мальты Бонапартом, и сведения о нем, судя но всему, не достигли Санкт-Петербурга. Взойдя на орденский престол, Павел решил осуществить реформу сам. В день своей интронизации он провозгласил основание «нового заведения» в Ордене для христианского дворянства Российской империи без конфессиональных ограничений. «Новое заведение» создавалось внутри уже существовавшего Российского великого приората.[34] Поэтому в манифесте Павел I, действуя как император и как магистр одновременно, упомянул «новое заведение» как устанавливаемое именно «императорскою… властию»: основной целью манифеста было закрепление дарения, совершаемого Павлом-императором Державному ордену. Одновременно в манифесте подчеркивалось, что Павел «в новом качестве великого магистра» признает это императорское установление «за благо», утверждает его. Вскоре, однако, эта институция была выделена из старшего Российского приората. Новый императорско-магистерский манифест от 28 декабря окончательно оформил существование двух «заведений» ордена как двух параллельных великих приоратов — Российско-католического и Российского (межконфессионального).[35] Последний отнюдь не был «православной ветвью ордена»; членство в нем было открыто для протестантов, христиан-нехалкидонцев и — в принципе — для католиков (последние, впрочем, имели свой собственный приорат и правом вступления в «повое заведение» не пользовались). Характерно, что и в преамбуле манифест от 19 ноября речь шла о «всего Христианства пользе».

Вопреки распространенному мнению, радикальные перемены, осуществленные под руководством Павла, не изменили монашеской первоприроды Ордена. Не следует преувеличивать и радикализм перемен, новизну «петербургских» установлений.

Так, кавалеры младшего Российского великого приората не приносили монашеских обетов. Высочайше утвержденные 15 февраля 1799 года «Правила для принятия дворянства Российской империи в Орден св. Иоанна Иерусалимского»[36] умалчивали об обетах вообще и о самой процедуре приема. Разумеется, это означало, что допавловские нормы остаются в силе. Однако как согласовать это со «светским» обликом межконфессионального приората?

Следует учесть, что эта «светскость» не была введена Павлом I. Практика личных и коллективных разрешений от целибата и от прочих обетов была установлена ранее. В частности, шесть первых командоров Великого приората Польши и сам великий приор получили от Папы Пия VI (16 июля 1776 года) разрешение от целибата. В свою очередь акт Пия VI санкционировал подобное пожалование великого магистра де Рогана от 7 мая 1776 года. Часть основателей Великого приората Баварии была в 1782 году освобождена от принесения обетов. Еще до вокняжения Павла эта привилегия толковалась Орденом как общая для англо-баварско-польского языка, в который входили и русские госпитальеры.[37] Поэтому, например, первый великий приор старшего (католического) Российского приората, принц Конде, был освобожден от принесения обетов по магистерскому акту от 1 июня 1798 года, без получения отдельного разрешения от папы. Это не было выражением нелояльности или независимости: предполагалось, что общее разрешение уже дано.

Павел I лишь распространил эту практику на младший Российский приорат (который наряду со старшим, католическим, входил в англо-баварский язык и пользовался его привилегиями), а также санкционировал беспрецедентное, но формально допустимое возвышение рыцарей, освобожденных от обетов, до высших должностей Ордена вплоть до магистерской.[38] Казалось бы (как уже указывалось выше), сам Павел не мог пользоваться привилегиями англо-баварского языка, поскольку до принятия магистерского достоинства был лишь почетным бальи и в корпоративные структуры Ордена не входил. Однако и эта несообразность объясняется внутриорденскими причинами, а не самоуправством Павла. Еще в 1797 году Российский католический великий приорат стал числить русских почетных кавалеров (равно католического и православного исповедания) среди своих членов,[39] распространяя на них, таким образом, приоратские нормы и привилегии.

Безусловно, в этом случае власти приората и Ордена превышали свои полномочия и входили в непозволительное противоречие с уставными правилами. Едва ли юридически корректным было и принятое англо-баварским языком расширенное толкование пожалования Пия VI. Однако существенно, что описываемые нарушения были унаследованы, а не инициированы Павлом I как великим магистром. Не менее существенно и то, что права рыцарей-некатоликов возводились (пусть не всегда вполне корректно) к папским пожалованиям. Это еще раз показывает, что Преимущественнейший император не вырывал Орден из церковного контекста.

Аномалии, порожденные кризисной обстановкой и доставшиеся Павлу как великому магистру от предшественников, были им сохранены и преумножены. Однако император не сделал никаких шагов, придающих этим множественным исключениям характер нормы. Да, во время его правления количество и роль не монахов в Ордене выросли беспрецедентно. Но все же это имело характер смягчения дисциплины ввиду временных, чрезвычайных обстоятельств: гибели нескольких приоратов, потери Мальты, «привыкания» к России. За обмирщением орденской общины в этот период стояло церковное снисхождение к житейским нуждам, икономия. О временном положении установившихся исключений говорит и поведение российских ветвей Ордена после гибели Павла I.

Одним из ярких примеров секуляризации Ордена историки считают обычно превращение католической рыцарской общины в межконфессиональный союз во главе с православным человеком. Предполагается, что духовное единство братьев-монахов в такой ситуации подменялось политическим. В действительности же существование межконфессионального российского приората не являлось препятствием для возвращения Ордена к его монашеским истокам. Трудно представить себе, что в контексте церковной культуры эпохи Павла I над вступающими в Орден рыцарями православного исповедания стали бы совершать обряд пострижения. Тем не менее не было ничего невозможного в принесении этими рыцарями трех традиционных обетов (послушания, бедности и безбрачия) и в принятии ими орденских уставных ограничений. Благотворительно-военная специфика ордена полностью позволяла бы католику исполнять обет послушания по отношению к православному и наоборот. Этот же путь был в принципе открыт и для иных христианских конфессий (армян-григориан, лютеран и т. д.) в составе некатолического российского приората.

Для рубежа! XVIII и XIX веков такая перспектива была вполне утопической. Она не согласовывалась ни с реальными взаимоотношениями конфессий, ни с религиозно-политической ситуацией в Российской империи. Но именно такая перспектива явственно следует из тех законов и норм, по которым Орден существовал при Павле, из тех реформ, которые он проводил, — а взгляды Павла I на церковь несомненно были отмечены утопизмом. Ему, твердому в православии, глубоко импонировали духовная открытость, религиозное сотрудничество через конфессиональные барьеры, апелляция к христианскому единству. Знаменитые заявления Павла о том, что он близок к католицизму, говорили не о конфессиональных колебаниях императора, а о его понимании природы церковных разделений.[40] Сотрудничество христианских конфессий, каким оно виделось Павлу, должно было ориентироваться не на утрату специфики, религиозной сущности участников, а на раскрытие еще не изжитой в расколах духовной общности. Одним словом, взгляды Павла I были ярко экуменическими — в том смысле, в каком это слово употребил бы полтора столетия спустя папа Иоанн XXIII.

«Экуменизацию» Ордена при Павле часто рассматривают как выведение иоаннитского союза из-под какой бы то ни было духовной и канонической юрисдикции, а такие горячие головы, как Туре-Пишель, даже распространяют эту формулу на допавловский период.[41] Эти воззрения абсолютно нереалистичны: они просто не соответствуют очевиднейшим фактам. Ближе к истине был активный соавтор реформ нунций Лоренцо Литта, расценивавший российские нововведения как ведущие к образованию двух разных, лишь формально-юридически связанных структур, существующих в различных духовных иерархических системах, — основной части Ордена и его русской ветви.[42] По сути дела Литта уподоблял изменения в Ордене аналогичным уже упоминавшимся установлениям великого магистра Пинто де Фонсеки в отношении брандебургских протестантов. Весьма вероятно, что позиция Литты (не способная, кстати, объяснить присутствие некатоликов в общеорденской администрации) отражала стереотип рассуждений, характерных для многих ветеранов Ордена. Но сам августейший автор реформ и нововведений понимал их совершенно иным образом; об этом позволяет судить хотя бы та настойчивость, с которой он добивался от Пия VI, а затем от Пия VII, признания своего магистерского сана.[43] По мысли Павла, Орден как духовное объединение членов разных конфессий был обязан войти в одновременное подчинение разным иерархиям на основе их согласия.

Сегодня смешанные духовные общины стали экклезиологическим фактом для основных христианских исповеданий; по большинству современников Павла I такое построение казалось абсолютно химерическим. Отсюда и убежденность многих авторов — как критиков, так и апологетов — в полном обмирщении тех частей Ордена, которые приняли реформы Павла, в полной подмене церковного начала политическим.

Некатолические структуры, некатолическое руководство в католическом монашеском ордене — с точки зрения канонического права это действительно институциональное «чудище обло», абсурд и вызов. Но каноническое право по преимуществу внутриконфессионально, и едва ли мы можем вполне довольствоваться простой апелляцией к нему в рассмотрении «русского» периода Ордена. Это — одна из причин, побуждающих меня говорить о Павле I как о действительном великом магистре. Невозможно оценивать межконфессиональные контакты с точки зрения канонического права. Но нельзя и оправдывать этими контактами неканоническое поведение. Темной стороной орденского правления Павла являются нарушения церковных норм, ценой которых проводился эксперимент.

Император Павел I не был специалистом в области церковного и орденского права, он полагался на советы приближенных и друзей, а еще больше — на интуицию, на свое понимание христианства, рыцарства, собственного личного долга. Со своей стороны, многие госпитальеры, признавшие Павла великим магистром, подчинялись ему без охоты и одобрения, не задумываясь над новшествами и попросту рассматривая их как политически неизбежное зло. Активными и пассивными участниками преобразований было совершено множество неосторожных шагов, выражено — или скрыто — много недовольства. Было много взаимного непонимания. Действительной ломки госпитальерских устоев было гораздо меньше.

Наиболее противоречащим духу монашеского ордена может показаться установление в России родовых командорств. Здесь мы, однако, имеем дело с распространенным элементарным заблуждением. Родовые командорства, они же — патрональные командорства или командорства по праву покровительства (jus patronatus), достаточно традиционны для Державного ордена и отнюдь не являются изобретением Павла. Командорства — отдельные орденские имения — существовали как наименьшие территориальные структуры Ордена. Командорами именовались орденские чиновники из числа обетных рыцарей (монахов), управляющие этими имениями от имени Ордена. Фактически командор получал имение в личное владение от Ордена при условии выплаты определенных сумм в госпитальерскую казну. Особенность родового командорства была в том, что преимущественное (хотя и не исключительное) право возглавлять его имели члены Ордена, происходящие из определенного рода.

Одной из общих проблем европейской аристократии на протяжении всей истории рыцарской цивилизации была проблема обеспечения младших отпрысков знатных семейств. Обычно им доставалась лишь малая доля родовых богатств, несообразная их родовитости. Для таких «младших братьев» вполне обычной была духовная (священническая, монашеская, монашеско-рыцарская) карьера; она подразумевала безбрачие и спасала знатные семейства от бесконечного ветвления и, как следствие, от рассеяния имущества. Не удивительно, что многие благородные семейства уступали Державному ордену часть своих земель при условии их обращения в родовые командорства. Этим они заранее обеспечивали успешное начало рыцарской карьеры своим младшим отпрыскам, буде таковые захотят вступить в Орден. Если же представители этих семейств не вступали в Орден, власти последнего имели полное право назначить любого из своих членов на любое из патрональных командорств.

Несмотря на это дополнительное условие, исключительный престиж службы в Ордене обеспечивал процветание институту родовых командорств.

Порой кавалер, вступающий в Орден, обращал свое собственное поместье в патроиальное командорство для своих однородней. В англо-баварском языке Державного ордена такой основатель родового командорства обычно получал разрешение вступать в брак. В силу этого в тексте конвенции 1797 года «родовые» командоры упоминаются отдельно от рыцарей, «которые учинили Ордену узаконенный обет». Разрешение, однако, касалось лишь основателей и не распространялось на преемников. Более того, в придачу к принесению обетов преемники должны были иметь определенный орденский стаж, отслужить установленный срок в орденском войске и выплатить взнос в казну Ордена; без соблюдения этих условий орденские власти просто не назначили бы претендента на командорство. Эту практику продолжил и Павел I.[44] Потомки рыцарей, обладавших в России родовыми командорствами, достаточно часто приписывали себе право на рыцарский статус и даже командорское достоинство, якобы перешедшее к ним по наследству[45]. Это только миф, не имеющий никакого основания в иоаннитском законодательстве времен Павла и основанный на простом незнании фактов, Тем не менее этот миф неоднократно использовался в ходе различных «иоаннитских» авантюр.

Совершенно иной характер имело уникальное в орденской истории пожалование наследственного достоинства почетных командоров графам Головкиным в 1799 году. Происходившие по женской линии от Альфонса дю Пюи, брата первого великого магистра Раймонда дю Пюи, Головкины удостоились от Павла I особенной магистерской милости.[46] В мае 1799 года пять членов рода были приняты в Орден не просто как «рыцари по праву», но как «рыцари по праву рождения» (т. е. происхождения); одновременно их уравняли в достоинстве с младшими сановниками Ордена через пожалование им почетных командорских званий. Орденский статус Головкиных — как в качестве действительных кавалеров Ордена, так и в качестве почетных командоров — был объявлен наследственным.[47] Однако выводить из «головкинского прецедента» существование наследственных командорств в России было бы грубой ошибкой. Командорское достоинство графов Головкиных было чисто титульным, не подкрепленным никакими орденскими имениями; в системе внутреннего устройства Ордена члены рода были только кавалерами по праву (за исключением тех, кто лично получал более высокое звание).[48] В любом случае положение Головкиных в Ордене было из ряда вон выходящим — об этом говорит и то, что они были первоначально вынесены в отдельный членский список, и то, что позднее (к 1803 году) они стали числиться «просто» кавалерами, без указания на командорское звание. Остается добавить, что род Головкиных прервался еще в XIX веке. Родовое прозвание Головкиных было передано по высочайшему повелению представителям княжеских родов Голицыных и Салтыковых; но это не сопровождалось ни передачей им графского титула, ни других «почестей» рода — российских или тем более орденских. Беспрецедентный орденский статус Головкиных — единственных обладателей потомственного (пусть лишь титульного) командорского достоинства в Ордене — отошел в прошлое.

Последним аргументом тех, кто приписывает Павлу I полную переделку Державного ордена, оказывается поглощение орденского государства Российской империей. Включение магистерского титула в императорский, издание совместных (императорско-магистерских) актов толкуются как симптомы полного смешения юрисдикций; Россия якобы поглотила орденский суверенитет так же, как и суверенитеты Грузии и Польши. Последнее сопоставление, приводимое таким блестящим историком, как бальи фра Кирилл князь Туманов[49], замечательно по своей неточности. Как известно, ни потеря Грузией автономии, ни поглощение Польши Россией не являлось делом рук Павла I. Апелляция к «духу российской политики вообще» едва ли целесообразна в контексте конкретно-исторического исследования.

Показательно, что и сам князь Туманов рассматривает поглощение Ордена российской монархией как нереализованную опасность, успешно преодоленную госпитальерами. Туманов не преувеличивает и интеграторский пафос Павла, свидетельствуя, что император не установил никаких административно-политических механизмов для удержания Ордена в «вечном» подчинении российской короне. Напротив, сформированный Павлом Священный совет (высший орган орденского управления), большинство в котором имели православные, эффективно содействовал в 1801–1803 годах соблюдению легитимного, строго традиционного порядка в Ордене.[50]

Духовно-рыцарская утопия императора Павла I разбилась о церковные проблемы еще при его жизни. Ей было отказано в папском признании. Регионалиетские интриги главы русских римо-католиков, архиепископа митрополита Могилевского Станислава Сестрженцевича лишь запутали отношения императора с католической иерархией, спровоцировав разрыв дипломатических отношений России с Ватиканом. Несомненно, православная экклезиология времен Павла допускала духовно-организационное сотрудничество конфессий не больше, нежели католическая. Только подчиненное положение православной церкви, установившееся в России после Петра I, избавило императора-магистра от мощного протеста российских иерархов.

Расширение роли кавалеров-мирян, кавалеров-некатоликов и другие реформы, которые Павел I осуществил в качестве главы Ордена, были, как мы видим, мерами последовательными и в целом не революционными. Их непосредственной целью было укоренение Ордена в России, а конечной целью — сохранение Державного ордена с его традициями и спецификой; сочетание парадоксальное, но логически объяснимое. Смерть Павла разделила орденский и российский престолы.

Ко времени своего воцарения Александр I был великим приором некатолического Российского приората и великим маршалом — одним из «высших чинов» — Ордена в целом. Новый российский император сохранил за собой эти посты, не предпринимая никаких попыток встать во главе всего Ордена. Манифестом 16 марта 1801 года Александр подтвердил пребывание госпитальеров под покровительством российской короны и принял звание протектора Ордена[51]. С этим актом связаны два чрезвычайно распространенных и прямо противоположных заблуждения.

Часть авторов полагает, что протекторский сан давал Александру право управлять Орденом. Характерна знаменитая ошибка графа И. Воронцова-Дашкова, спутавшего достоинства протектора и великого магистра. В действительности принятое Александром звание (как и аналогичное звание, принятое его отцом в 1797 году) обозначало не права, а почетные обязанности (долг поддержки, покровительства) по отношению к Ордену. В то же время, будучи государем, во владениях которого находились два Великих приората, Александр I имел определенные права надзора за этой (именно этой) частью Ордена. В частности, статьи XI и XII конвенции 1797 года вменяли российской короне в обязанность попечение о том, чтобы «исполнение Статутов и учреждений» было неукоснительно со стороны рыцарей (при этом подтверждалась свобода Ордена от императорской власти в установлении таковых «Статутов и учреждений»).

Эти права Александра (аналогичные правам других монархов, во владениях которых находились приораты госпитальеров) также могли быть определены как протекторские. Вообще же исторически термин «протектор Ордена» в разных ситуациях трактовался по-разному. Александр I не вполне корректно смешивал в своих указах и манифестах обязывающее почетное звание протектора Державного ордена (дарованное иоаннитами его отцу и самовольно принятое им самим) со своими правами протектора орденских структур в России. Между тем эти два протекторских статуса глубоко различны. Первый из них никоим образом не являлся наследственным. Второй был унаследован Александром I от отца вместе с готовностью соблюдать конвенцию 1797 года и условия пожалования 29 ноября 1798 года. Так или иначе, протекторские полномочия Александр делегировал поручику (местоблюстителю) великого магистра бальи графу Н. И. Салтыкову.[52] Ему же было поручено управлять делами Российского некатолического приората.

Александр сохранил за собой и звание великого маршала, назначив бальи И. Л. Голенищева-Кутузова своим заместителем на этом посту.[53] Историки, приписывающие Александру I роль главы Ордена, упускают из виду то, что все сделанные им перестановки и назначения основывались на его приорских, маршальских и императорских полномочиях, а не на «волевом» взятии всей власти в свои руки.

Другие авторы, напротив, усматривают первый признак высочайшего неблаговоления к Ордену в том, что Александр провозгласил себя «лишь» протектором и не стал домогаться магистерства. В этом же духе рассматривается утверждение Александром I императорского титула (18 апреля 1801 года) и государственного герба (26 апреля) без каких-либо госпитальерских элементов. Но ни один акт не устанавливал потомственного права российских, монархов на какое-либо (тем паче главенствующее) место в Ордене. Должность главы мальтийских рыцарей оставалась выборной. К тому же члены орденской администрации (даже русские и православные) понимали, что повторять благочестивый трюк со стихийными выборами магистра (как это было в 1798 году) немыслимо; что члены западных приоратов не подадут голоса за некатолика, по крайней мере за второго некатолика подряд; что форсировать «экуменизацию» Ордена нельзя и апеллировать к этому процессу рано; и наконец, что передача магистерства от немонаха к немонаху, превратив исключение в норму, подорвала бы устои Ордена.

Летом 1801 года в составе Священного совета не было ни одного обетного рыцаря и только один католик-мирянин (бальи герцог де Серракаприола). Это не помешало совету на заседании 20 июля 1801 года со всей определенностью заявить о том, что Орден является религиозной организацией в юрисдикции Ватикана.

Немаловажно и то, что Священный совет 1801–1803 годов унаследовал от Павла I почтение к изначальным орденским традициям, но отнюдь не готовность к конфессиональным экспериментам.[54] Поэтому, стремясь восстановить легитимный режим в Ордене, члены совета с легкостью решали канонические проблемы, выводя Российский некатолический приорат на периферию госпитальерских организаций. 5 ноября 1802 года, в частности, совет принял решение, исключавшее приорат из сферы действия общеорденских статутов. Отныне эта ветвь орденской корпорации стала существовать на основании учреждающего акта 1798 года и отдельного регламента, который должен был быть одобрен императором.[55] По сути дела, это было реализацией описанного выше плана нунция Литты, но с одним существенным изъятием: приорат не был выделен из орденской структуры, из «тела» Ордена; реформа его внутренней организации не освободила рыцарей-некатоликов от послушания общеорденской иерархии — от подведомственности великому магистру, Священному совету, их представителям и так далее. Так, некатолический приорат не имел права самостоятельно решать вопросы о назначении командоров (даже на родовые командорства) и принимать в свой состав новых кавалеров.

Тяжелая политическая ситуация не позволяла собрать воедино рассеянных по Европе рыцарей для проведения генеральной ассамблеи, уполномоченной совершать избрание нового великого магистра. Признавая это, Священный совет предложил в порядке исключения упрощенную процедуру: приораты по всей Европе называют кандидатов на пост великого магистра, а окончательный выбор предоставляется папе римскому. Подчеркивалось, что кандидаты должны быть католиками и принадлежать к числу обетных рыцарей.[56]

Замечательно, что позиция Священного совета плохо согласовывалась с воззрениями Александра I, настаивавшего на выборах в Санкт-Петербурге. Империя добивалась одного, Орден — другого.

Предложенный Священным советом способ выбора главы Ордена был принят приоратами[57] и папой. Без большого сопротивления с ним смирился и Александр I. В сентябре 1802 года Пий VII избрал на пост великого магистра бальи Бартоломео Русполи. Получив известие об этом, Священный совет в Санкт-Петербурге заявил о сложении своих полномочий перед новым предстоятелем.[58] Однако Русполи, полагая ситуацию в Ордене слишком тяжелой и невыгодной, отказался от магистерства.[59] Повторный выбор Пия VII, обнародованный в бреве от 9 февраля 1803 года, принес сан великого магистра кандидату, предложенному российскими иоаннитами — бальи Джованни Баттиста Томмази. Избранник принадлежал к числу мальтийских ветеранов. Непосредственного участия в «российско-орденских» событиях он непринимал.

Священный совет полностью признал это избрание и 13 апреля, перед своим окончательным роспуском, постановил отправить Томмази (пребывавшему на Сицилии) магистерские регалии и общеорденские архивы, что и было совершено с ведома и позволения императора — великого приора. Несколько позднее, 27 июня 1803 года, Томмази все-таки собрал генеральную ассамблею Ордена в Мессине, подтвердил свой статус и принес традиционную присягу.

Тем временем наполеоновская экспансия и вызванные ею потрясения привели к тому, что «слишком архаичный» Орден подвергся травле и разграблению практически во всей Европе. Еще в 1802 году Карл IV Испанский упразднил все четыре госпитальерских приората в своей стране, конфисковал их имущества и «взамен» основал светский орден св. Иоанна Крестителя в Испании. Великим магистром нового ордена стал сам король. В 1806–1808 годах были уничтожены семь Великих приоратов в Италии и Германии — Венецианский, Ломбардский, Германский, Римский, Барлеттский, Капуанский и Баварский (который вместе с российскими составлял англо-баварско-российский язык Ордена). В 1810–1812 годах король прусский последовал примеру испанского коллеги. Затем Державный орден лишился Великих приоратов Мессины (1825 год) и Крату в Португалии (1834 год). Остается напомнить, что еще в 1792 году шесть Великих приоратов на территории Франции были сметены революцией. Один лишь Великий приорат Богемии оставался незатронут этой катастрофой.

Борьба вокруг престола великого магистра, начавшаяся после смерти Томмази в 1805 году, привела к расколам. Полномочия главы Ордена перешли к его заместителю (поручику) — неаполитанцу бальи И. М. Гевара-Суардо. Бальи успешно занимал пост поручика великого магистра с августа 1803 года. Капитул Ордена подтвердил временные права место-блюстителя и одновременно назначил выборы нового великого магистра. Собранная в Катанье Генеральная ассамблея избрала на этот пост бальи Дж. Караччоло ди Сант-Эрамо. Однако (как и в случае с Павлом I) папский престол по ряду причин не утвердил Караччоло в магистерском сане. На это раз Орден (включая приораты России) повиновался, и, несмотря на протесты и интриги оскорбленного Караччоло, на долгое время госпитальеры остались под властью поручика-местоблюстителя, Любопытно, что позиция российских рыцарей опять оказалась отличной от позиции российского правительства, которое в 1806–1807 годах было склонно признать избрание Караччоло состоявшимся.

Инцидент с Караччоло вызвал и вызывает немало споров. Дело в том, что среди привилегий, дарованных папами иоаннитам, было и дозволение «свободно избирать своего главу», установленное Пасхалием II в 1113 году при признании госпитальерского союза Орденом (булла «Pie Postulatio», обычно упоминаемая как документ об основании Ордена). Дозволение, о котором идет речь, предоставляло кавалерам возможность не зависеть от светских или духовных властей в проведении процедуры выборов. Недаром, предлагая нестандартную «элекцию» в 1802 году, Священный совет подчеркивал: участие папы имеет исключительный характер и не означает упразднение орденских вольностей.[60] Однако результаты свободно проведенных выборов представлялись на утверждение папе. Обычно это делалось post factum и чисто формально. И все же в принципе право папы не согласиться оставалось в силе.[61] Рыцари, избранные на магистерство, по традиции сообщали в Рим о своем избрании, еще не именуя себя великими магистрами. Это правило было в свое время соблюдено и императором Павлом.

Так или иначе, Орден остался верен канонической дисциплине. У Караччоло некоторое время находились влиятельные сторонники (в частности, при неаполитанском и российском дворах), а отсутствие «настоящего» великого магистра ослабило Орден — по крайней мере, морально. Разнообразные оппозиционные группировки, нарушая устав, стали отделяться от Ордена. В этой ситуации неудивительно и предательство Александра I — императора, великого приора межконфессиональной российской ветви госпитальеров, протектора Ордена.[62] Одним из первых проявлений недоброжелательства стала отмена привилегий нижних чинов российской армии, имеющих донатские знаки Ордена, произошедшая еще в феврале 1802 года.[63] В 1810 году Александр конфисковал казну обоих российских Великих приоратов. В 1811 году Государственный совет подтвердил это решение.[64] Командорства (включая родовые) были уничтожены, орденские здания отобраны. Незадолго до этого император обещал великому приору католического российского приората Ордена, герцогу де Серракаприола, что все останется «в прежнем состоянии», Время показало, что означало это обещание: российские кавалеры могли донашивать свои кресты. Прием новых членов, делопроизводство, организационная работа — все было остановлено. Наконец, 20 января 1817 года Александр I утвердил резолюцию Совета министров, согласно которой российская ветвь Ордена объявлялась несуществующей.[65] Отныне она перестала существовать в российской юрисдикции.

Актами 1810–1817 годов Александр I в одностороннем порядке разорвал российско-орденскую конвенцию 1797 года и отменил все российские пожалования Ордену и приоратам, закрепленные множеством манифестов и указов его отца. Удар пришелся равно по католическому Российскому приорату, основанному по конвенции 1797 года, и по межконфессиональному приорату, который должен был получить от императора подтверждение своего устава, а получил указ 1817 года. Очевидна несерьезность мнения барона М. А. Таубе, полагавшего, что риторические формулы («на вечные времена», «навсегда», «за Нас и всех Наследников Наших» и т. п.), включавшиеся в текст конвенции и манифестов Павла I, делают эти акты абсолютно неотменимыми, В соответствии с основным законодательством Российской империи все высочайшие акты утверждались «навсегда» и «за себя и преемников» — до тех пор, пока другой высочайший акт не установит норм, противоречащих предыдущему.

Безусловно, Орден, как субъект международного права, мог не подчиняться Александру I и по-прежнему числить в своем составе оба российских великих приората. Но бездеятельность и лояльность российских кавалеров по отношению к императорской политике привела к тому, что оба приората фактически угасли, исчезли из жизни Державного ордена. Юридически это оказалось закреплено в ходе структурных реорганизаций Ордена в XIX и XX веках. Проблемы, поставленные политикой Павла I перед Орденом св. Иоанна (а равно перед Россией и перед церковными иерархами), перешли в разряд чисто теоретических.