Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

М. М. Сафонов Павел I и его время

Павел I получил от своей матери Екатерины II «богатое» наследство. Оно состояло из двухсот миллионов рублей государственного долга и системы экономических, политических и социальных отношений, построенной на принципах исключительности дворянских привилегий, той системы, которая тормозила дальнейшее прогрессивное развитие страны и не позволяла дворянскому государству выпутаться из паутины внутренних и стремительно возраставших внешних долгов.

Сами по себе эти две проблемы были достаточно значительны, чтобы привлечь к себе пристальнейшее внимание только что воцарившегося венценосца. Но существовали особые обстоятельства, которые сделали эти проблемы особенно жгучими.

В 1789 г. в Европе произошел мощный революционный взрыв. Одна из самых импозантных европейских монархий — французский абсолютизм — рухнула, и под ее обломками погибло старое феодальное общество. В муках революции рождалось новое, буржуазное. Французская революция имела мировое значение. Она открыла новую эпоху в истории человечества. События во Франции оказали революционизирующее влияние на весь европейский континент. Французская революция не могла не потрясти до основания всей остальной самодержавной, царской, королевской, полуфеодальной Европы.

Великое социальное землетрясение 1789 г. не обошло и Россию, хотя от эпицентра взрыва ее отделяло не менее двух тысяч верст и более сотни лет.

Французская революция высветила внутрироссийские проблемы, и озаренное революционным заревом екатерининское наследство предстало в своей ужасающей наготе. Пожалуй, самое главное влияние Французской революции на Россию заключалось в том, что она стимулировала реформаторские искания правящих верхов.

Пораженные тем, что происходило во Франции, монархи пытались как-то объяснить причины революции. Екатерина II, а вслед за ней и Павел I были убеждены в том, что главная причина французского катаклизма заключалась в финансовом кризисе, который и заставил короля пойти на созыв Генеральных штатов[1], затем они объявили себя Национальным, а после и Учредительным собранием, абсолютизм был заменен конституционной монархией, а та в свою очередь уступила место республике. Конечно же, это была упрощенная точка зрения, но ею руководствовались в правящих верхах России, и главный вывод, который можно было извлечь из французских событий, заключался в том, что прежде всего необходимо поправить финансовое положение страны, чтобы избежать революции. Второй урок, который извлекали в правительственных кругах России из французских событий, состоял в том, что французский абсолютизм допустил множество злоупотреблений, дворянство погрязло в своих корыстных и мелких эгоистических интересах, оказалось не на высоте, не смогло послужить верной опорой трона и в итоге потеряло все. Наконец, королевская власть во Франции оказалась настолько слабой (и в этом в большой степени вина возлагалась на личные качества Людовика XVI), что в решительную минуту не смогла овладеть событиями. Это и привело монархию к катастрофе. Хорошо известны слова, сказанные в этой связи Павлом своей фаворитке Нелидовой: «Вспомните Людовика XVI: он начал снисходить и был приведен к тому, что должен был уступить совершенно. Всего было слишком мало и, между тем, достаточно для того, чтобы в конце концов его повели на эшафот». Выводы напрашивались сами собой: вдохнуть новую жизнь в дворянство, дисциплинировать его, усилить монархическую власть, поднять сан самодержца на недосягаемую высоту — в этом, по мнению Павла, заключалось лучшее противоядие против революции.

К этим, так сказать, международным задачам, стоявшим в той или иной степени перед всеми абсолютистскими режимами Европы в период Французской революции, в России прибавлялась еще одна чисто русская — всеми возможными средствами избежать дворцового переворота. Решению этих задач и было посвящено короткое, но энергичное царствование Павла I.

Таковы были исходные посылки, какова же реальная действительность и возможности преобразовать ее?

На исходе XVIII столетия, когда в Европе стал устанавливаться буржуазный строй, Россия оставалась феодальной страной, в которой процветало крепостное право. Одна из важнейших особенностей развития феодально-крепостнической системы заключалась в том, что в то время, как Французская буржуазная революция потрясла до основания феодализм старой крепостнической Европы, привела к коренному изменению международных отношений, российский абсолютизм оказался не в состоянии разрешать внутри- и внешнеполитические задачи, стоявшие перед страной, на основе тех средств, которые давала ему сложившаяся система экономических, социальных и политических отношений, построенная на принципах исключительности дворянских привилегий. Эта система получила наиболее полное развитие во второй половине XVIII века. Стремясь преодолеть крайнюю нестабильность политического режима, которая особенно ярко проявилась во второй четверти столетия в серии дворцовых переворотов, Екатерина II укрепляла свои позиции путем расширения привилегий первенствующего сословия, максимального учета частных и общих интересов господствующего класса. При этом система исключительных дворянских прав получила свое окончательное законодательное оформление как раз в то время, когда она начинала становиться тормозом на пути тех прогрессивных явлений, которые стали наблюдаться в экономике России во второй половине XVIII века. Права дворянства были закреплены в Жалованной грамоте, изданной в день рождения Екатерины II 21 апреля 1785 г. 92 статьи этого документа, являвшегося важнейшим законодательным актом второй половины XVIII столетия, представляли собой памятник исключительных дворянских привилегий. Важнейшие из них состояли в следующем: свобода дворян от обязательной службы, от уплаты податей, постойной повинности, телесного наказания, подсудность только дворянскому суду, монопольное право владения землей и крепостными, лишение дворянского звания только властью монарха. За дворянством было закреплено также право владеть недрами в своих имениях, заниматься торговлей, устраивать заводы, в том числе винокуренные, быть свободным от конфискации движимого и недвижимого имущества. Жалованная грамота предоставляла дворянам, находившимся на службе или вышедшим в отставку по достижению обер-офицерского чина, право самоуправления в уезде и в губернии, где оно владело земельной собственностью. Органом дворянского самоуправления было дворянское собрание, уездное и губернское, собиравшееся каждые три года для выборов губернских и уездных предводителей дворянства, а также должностных лиц в судебные и административные учреждения.

Развитие привилегий дворянства шло в направлении превращения его из служилого в свободное от обязательств службы, приобретения прав сословного самоуправления, расширения прав дворянского звания, наконец, закрепления наиболее важных из этих прав исключительно только за дворянами. Самым важным правом, на котором покоилось экономическое и политическое господство дворянства, являлось монопольное владение землей и крепостными. Хотя монопольность этих прав экономически никак не была обусловлена.[2]

Важным моментом развития феодально-крепостнической системы явилось обнаружившееся в конце столетия расстройство финансов. Активная внешняя политика Екатерины II, в результате которой удалось разрешить важные национальные задачи, потребовала чрезвычайных расходов. За 34 года екатерининского царствования государство израсходовало на 200 млн. рублей больше, нежели получило доходов. Эта огромная сумма была погашена путем иностранных займов на 33 млн. рублей и выпуском 156,6 млн. ассигнаций, которые были объявлены государственным долгом. Расстройство финансов стало очевидным с середины 80-х годов XVIII в. Именно с этого времени начинается внешняя задолженность России, которая, постепенно возрастая, перешла затем в XIX век и просуществовала до 1917 г. К концу 1796 г. внешний долг составлял уже 41 млн. рублей, его рассчитывали погасить к 1808 г., и для этого с уплатой процентов требовалось 55 млн. рублей. Одна уплата процентов по внешним займам поглощала ежегодно около 4 млн. рублей, что составляло 5 % всего бюджета. Общий государственный долг России равнялся более 200 млн., что составляло приблизительно 3 годовых бюджета. Это означало, что для того, чтобы рассчитаться с долгами, Россия должна была жить 3 года, не истратив ни одной копейки.[3]

Финансовое положение страны в конце XVIII века не было результатом каких-либо временных или единичных действий, вызванных тем или иным необдуманным шагом правительства, а отражало состояние ее экономики и знаменовало собой начало разложения феодально-крепостнической системы. Тот факт, что эта система оказалась не в состоянии работать без сбоев, свидетельствовал о серьезных неполадках в ее устройстве. В конце XVIII века государственная власть оказалась перед необходимостью произвести определенные изменения в этой системе, чтобы ослабить препоны, сдерживающие развитие производительных сил, открыть новые источники доходов, разрешить финансовые затруднения и приспособить государственный аппарат страны к решению этих сложных задач. Речь шла об определенных уступках, властно диктуемых всем ходом социально-экономического развития страны. Важнейшим препятствием для решения всего комплекса этих сложно переплетающихся между собой задач являлось крепостное право, которое уже тормозило дальнейшее прогрессивное развитие страны, но пока еще не исчерпало всех своих возможностей. Сложность проблемы усугублялась тем, что феодально-крепостническое государство всем ходом социально-экономического развития страны, медленно и противоречиво двигавшейся к капитализму, было вынуждено поставить под сомнение некоторые частные интересы дворянского сословия — такие, как монопольное владение землей и крепостными, свобода дворян от обязательной службы, неограниченная власть помещиков над принадлежавшими им крестьянами: дворянство же в массе своей не желало ни на йоту поступиться своими исключительными привилегиями. Малейшие попытки правительства, если не ликвидировать, то по крайней мере ослабить действия негативных явлений, разлагающих феодально-крепостническую систему изнутри, наталкивались на крепость дворянских привилегий и вызывали сопротивление крепостников. Российский помещик мало думал о международном престиже своей страны. Относительное спокойствие и временное затишье, установившееся в деревне после жестокого подавления крестьянской войны, создавало иллюзию вечности и незыблемости существующих крепостнических отношений. Поэтому ни о каких превентивных мерах он и слышать не хотел. Что же касается попыток дворянского государства вторгнуться в сферу его отношений с крестьянином, а тем более запустить руку в помещичий карман, чтобы перенести часть доходов в государственную казну, то тут помещик уже начинал кричать о подрыве основ. Каковы бы ни были взгляды самого монарха, влиятельного фаворита или доминирующей правительственной группировки, окончательное решение проблемы всегда оставалось за господствующим классом, а его позиция во многом определялась настроениями подавляющего большинства страны — эксплуатируемого крестьянства. Чем было тише в деревне, тем смелее и настойчивее требовали дворяне укрепления своих исключительных привилегий, тем решительней отметали всякие попытки представителей своего же класса провести ряд мер, которые могли бы в будущем предотвратить угрозу новой крестьянской войны и для этого в самой незначительной степени могли бы уже сегодня ущемить интересы помещика. Объективную основу этого сопротивления составляло то, что еще не все возможности крепостного права были исчерпаны в конце XVIII века. Помещики еще могли увеличивать повинности крепостных. Поэтому любая попытка правительства вмешаться в отношения помещиков и крепостных воспринималась дворянством как стремление ликвидировать крепостное хозяйство как раз в тот момент, когда оно могло еще увеличить свою доходность. Отсюда проистекала необходимость преобразовать государственное управление таким образом, чтобы оно могло быстро и эффективно решать стоявшие перед страной задачи, но это могло быть достигнуто при условии уменьшения влияния консерватизма дворянства на государственное управление. Это была очень трудная задача, так как верхи бюрократии принадлежали к дворянству и хотя составляли отличный от основной массы дворянского сословия слой, но в равной степени дорожили основными привилегиями дворян и не желали отступать от дворянской монополии на землю, регламентировать отношения помещиков и крестьян, ограничивать помещичий произвол.

Таковы были основные внутриполитические коллизии, когда на престол вступил Павел I.[4]

Как не вспомнить известную картину Васнецова «Витязь на распутье». Воин в доспехах сидит на коне, понуря голову. Перед ним камень, на котором написано: «Направо пойдешь — костей не найдешь. Налево пойдешь — голову потеряешь, прямо пойдешь — смерть найдешь». Павел I поехал прямо…

«Победителя не судят» — гласит пословица. Можно сказать иначе: «Побежденного не оправдывают». Думается, что если Петр I пал бы жертвой заговора противников его нововведений, то историкам, вероятно, потребовалось немало времени, чтобы доказать неизбежность проводимых им реформ. Правительственная деятельность Павла I закончилась дворянской расправой с царем. Именно этот трагический факт во многом предопределил последующие оценки государственной деятельности Павла и его самого как личности. Это очень тонко почувствовал Лев Толстой, когда писал о Павле: «…признанный, потому что его убили, полубешеным…» Однако эти преставления претерпели сильную эволюцию, которая продолжается и по сей день. Как всякий, сколько-нибудь значительный государственный деятель, Павел прожил две жизни: одну реальную, вторую историографическую — в умах людей, в научных исследованиях, в художественной литературе. Эта вторая жизнь Павла оказалась ничуть не менее неудачной, чем та, первая…

Во второй половине XIX века, когда Павла начали изучать, преобладали резко отрицательные оценки его деятельности. Так, например, И. Головин писал, что Павел «был чисто помешанный, и то благодушие, в котором он иногда находился, являлось лишь перерывом его безумия». А. Н. Пыпин назвал правление Павла эпохой «произвола и насилия», историк утверждал, что у царя было «фантастическое представление о достоинстве его власти, он понимал ее, как Гарун аль Рашид». «Полусумасшествие, прихотливая раздражительность, припадки необузданного гнева», так характеризовал управление Павла историк Бернгарди. Но наибольшую лепту в представление о Павле как душевнобольном императоре внес один из самых авторитетных дореволюционных историков В. О. Ключевский. Именно он создал формулу, получившую очень широкое распространение: «Деятельность Павла была не столько политической, сколько патологической», она «вылилась в простой анекдот, и более анекдота мы ничего не знаем об этом царствовании». Между тем правдой в этих словах было то, что в тот момент, когда они были написаны, исследователи ничего, кроме анекдотов, о правлении Павла не знали, — правительственной деятельностью Павла никто всерьез не занимался.[5]

Если не учитывать реальное положение России в конце царствования Екатерины II, то совершенно невозможно понять правильно основные направления внутренней политики ее сына. Поскольку же большинство историков находились под обаянием легенды, созданной императрицей о блестящем екатерининском веке, им был совершенно непонятен беспричинный, с их точки зрения, перелом во внутренней жизни страны, который начался со вступлением Павла на престол. Не видя истинных причин, вызвавших столь крутую ломку, историки объясняли ее такими причинами, как жестокая ненависть Павла к своей матери, желание нелюбимого сына переделать все, что сделано было его матушкой. Находили и более простое объяснение — сумасшествие Павла. Однако серьезные исследования психиатров показали: Павел был психически здоров. Анализ же правительственной деятельности царя может лишь подтвердить заключения врачей.

Первые правительственные мероприятия Павла проходили под лозунгом «жить по средствам». Конечно, в правительственных документах нельзя обнаружить именно этих слов. Однако общий смысл первых правительственных мероприятий Павла они передают совершенно верно.

Прежде всего это означало отказ от активной внешней политики, для проведения которой не было достаточно средств. Российские войска, находившиеся в момент смерти Екатерины II в Персии, были немедленно выведены оттуда, а война персидская прекращена. Объявленный незадолго перед кончиной императрицы рекрутский набор был отменен, а 60-тысячный корпус, приготовленный для того, чтобы совместно с союзниками по антифранцузской коалиции вести борьбу с революционной Францией на полях Европы, остался в России.

6 декабря 1796 г., на следующий день после того, как тело Екатерины вместе с гробом Петра покинуло Зимний дворец, чтобы отправиться в Петропавловский собор, перед царской резиденцией запылал косюр жгли деньги, екатерининские ассигнации. Павел решил отказаться от выпуска бумажных денег, новшества, впервые в русской истории введенного его матерью. Поэтому только что отпечатанные и не бывшие в употреблении купюры были подвергнуты публичному сожжению. Такая же участь постигла и ассигнации, которые были на руках и подлежали обмену. Одновременно шла быстрая перестройка структуры местных учреждений, число промежуточных инстанций сокращено, штаты пересмотрены. Главная цель этих преобразований заключалась в удешевлении государственного аппарата. Одновременно была сокращена численность армии: на 70 тысяч пехоты, на 25 тысяч кавалерии, всего на 105 тысяч, то есть почти на треть всех вооруженных сил.[6] Из армии были уволены все недоросли, лишь числившиеся в полках, но в действительности никогда не служившие. Причем сделали это оригинальным способом: им было приказано явиться на смотр, и как не явившихся их отчислили.

Однако все эти мероприятия, призванные оздоровить финансовое положение страны, представляли собой паллиативы, которые могли дать лишь временный эффект. Добиться коренного улучшения было невозможно, не затронув всей системы социально-экономических и политических отношений, построенной на принципах исключительности дворянских привилегий. Но прикоснуться к ней было не так просто — это грозило новым дворцовым переворотом, потому что, когда речь заходила о дворянских привилегиях, эгоистическое сословие выступало сомкнутым строем на их защиту. Павел попытался. Прежде всего царь отступил от такой важной в материальном отношении привилегии, как свобода дворянства от уплаты податей и сборов в пользу государства. В 1797 г. на дворянские имения впервые был наложен постоянный сбор на содержание общегосударственных судебно-административных учреждений. Эта мера мотивировалась тем, что дворянство более всех других сословий пользовалось привилегиями и преимуществами. Величина сбора равнялась вначале 1,6 млн. рублей, а затем 1,7 млн. рублей. Кроме того, Павел предложил дворянам «добровольно» взять на себя оплату постройки казарм для полков, расквартированных в их губерниях.

Отступая от податной свободы дворянства, Павел следовал такой логике: если страна испытывает материальные затруднения, то дворяне должны взять часть тягот на себя, то есть раскрыть кошельки. Екатерина II никогда такой логике не следовала, но надо признать, что и обстоятельства были другие, и как знать, проживи императрица еще 10 лет, не была бы и она вынуждена пойти по этой дороге? Нетрудно догадаться, как дворянство отнеслось к этому новому шагу самодержавия. Благородное сословие могло говорить о любви к Отечеству и государю сколько угодно, но как только дело доходило до того, чтобы раскрыть кошелек, дворянство сразу же начинало испытывать иные чувства. Впрочем, налог на имения был не очень значителен и, конечно же, не он должен был стать якорем спасения российских финансов.

Главные усилия Павла I были сосредоточены на том, чтобы создать в стране такие условия, которые позволили бы поднять платежеспособность тех слоев населения, которые платили основные налоги государству, то есть крестьянства. Крестьяне в России делились на две большие категории: помещичьих крестьян, принадлежавших частным владельцам, и казенных крестьян, являвшихся собственностью государства. Первых было около 20 млн., вторых — примерно 13 млн. Главным предметом забот Павла стала казенная деревня. Павел сумел осознать, что главной причиной низкой платежеспособности казенных крестьян является малоземелье. Царь задумал осуществить грандиозную меру: в масштабах всей страны произвести наделение землей казенных крестьян в расчете 15 десятин на душу за счет пустовавших территорий. Однако вскоре выяснилось, что у государства нет столько пустых земель. Тогда были приняты строжайшие меры для охраны казенного земельного фонда, который систематически расхищался дворянами в екатерининское царствование. Следующим шагом на этом пути должно было стать разрешение казенным крестьянам приобретать у дворян землю, то есть отступление от важнейшей монополии дворянства — исключительного права владения землей. Логика неизбежно вела царя к этому важному шагу. Павел сделал только полшага или даже четверть шага и пока остановился. В 1800 г. он разрешил крестьянам удельного ведомства покупать земли у частных владельцев. Хотя удельные крестьяне представляли собой ограниченный контингент казенных крестьян — они принадлежали императорской фамилии, но сам факт по себе знаменательный. Павел подошел вплотную к нарушению исключительного права дворян владеть землей и тем самым продемонстрировал свою способность идти навстречу тем явлениям, которые прокладывали себе дорогу сквозь толщу феодально-крепостнических отношений. Через год Павла не стало. Вполне вероятно, что царь сделал бы и следующий шаг распространил бы право владеть землей не только на все категории казенных крестьян, но и на другие сословия.

Та же самая забота — поднять платежеспособность податного населения — обнаруживается во всех актах царя в отношении помещичьей деревни.

Ученые подсчитали, что при жизни Петра I государство эксплуатировало своих казенных крестьян примерно в той же степени, в которой это делали помещики в отношении частновладельческих крестьян. Но в конце XVIII века государство получало от своих крестьян приблизительно в полтора раза меньше, чем помещики. Положение финансов вынуждало государство произвести перераспределение доходов, получаемых от эксплуатации крестьянского труда, в пользу государства за счет помещиков. Для этого было два пути: повысить налоги на помещичьих крестьян и уменьшить повинности крестьян в пользу помещика, то есть регламентировать отношения между крестьянами и помещиками. Однако государство в период нестабильности абсолютизма боялось прибегнуть к этим мерам, то есть отобрать часть помещичьих доходов в пользу казны. Павел начал с того, что увеличил основной государственный налог — подушную подать — с 1 рубля 02 коп. до 1 рубля 26 копеек. Как отнеслось к этому дворянство? Об этом красноречиво свидетельствует тот факт, что одним из первых требований сановных кругов и вельможной бюрократии после убийства Павла было понижение подушной подати до прежних размеров.[7] Конечно же, это требование сопровождалось разговорами о необходимости облегчить положение крестьян. Но в действительности тот, кто заботился об облегчении положения крестьян, должен был ставить вопрос о снижении повинностей в пользу помещиков, то есть о регламентации отношений между помещиками и крестьянами. Первым человеком, который поднял этот вопрос в правительственном акте, был Павел.

5 апреля в день коронации царь подписал так называемый манифест о трехдневной барщине. Этот манифест, прочитанный затем во всех церквях империи, запрещал помещикам принуждать крепостных к работам в воскресные дни и рекомендовал помещикам использовать крестьян для господских работ не более трех дней в неделю. Редакция закона оказалась темной и неудачной: самое главное было высказано вскользь, мимоходом, недостаточно понятно, неясным оставалось самое существенное — является трехдневная барщина обязательной законодательной нормой или же только благим пожеланием правительства. Специальное исследование этого вопроса показало, что сам царь и его ближайшее окружение исходили из того, что закон устанавливал трехдневную барщину как обязательную норму, и поэтому император предпринимал репрессивные меры к помещикам за его нарушение. Однако от принятия закона до проведения его в жизнь — дистанция огромного размера. Павел не предпринял действенных шагов для контроля над тем, чтобы нигде крестьянские работы не превышали трех дней в неделю. Норма эта не была проведена в жизнь. Манифест о трехдневной барщине интересен прежде всего, как первое заявление правительства о своем праве вмешиваться в отношения помещиков и крестьян, регламентировать повинности крепостных. Помещикам такой манифест понравиться не мог. Провозгласив как бы новый подход к крестьянскому вопросу и вызвав тем самым неудовольствие помещиков, Павел, однако, никаких положительных результатов от этого провозглашения не сумел получить. И это — характернейшая черта всей политической деятельности Павла. Конечно же, не крестьянолюбие двигало царем. С одной стороны, стараясь ослабить вопиющие злоупотребления помещичьей власти, император в интересах помещиков желал сгладить остроту классовых противоречий в деревне. С другой стороны, вторгаясь во взаимоотношения крестьян и помещиков, царь стремился улучшить финансовое положение страны. Павел никогда не ставил под сомнение целесообразность крепостного права, напротив, он укреплял этот институт и для того, чтобы сохранить крепостничество в будущем, стремился удалить из крепостной системы наиболее угрожающие ее дальнейшему существованию элементы. Идеалом Павла было регламентированное крепостное право. Следует, однако, особо подчеркнуть, что обычно энергичный и решительный, не терпящий и малейшего прекословия царь в этих вопросах действовал робко и боязливо, но вместе с тем он сделал вполне достаточно для того, чтобы дворянство было им недовольно.

Именно здесь, в сфере незыблемых дворянских привилегий, нарушить которые вынуждало реальное положение страны, в конце XVIII века разгорелся конфликт между государственной властью и первенствующим сословием.

Хотя основная привилегия, на которой зижделось привилегированное положение дворянства — владение землей и крепостными, нарушена не была, дворянские «свободы и вольности» все же подверглись пересмотру. Поскольку государственный аппарат преимущественно, а командный состав в армии исключительно были дворянскими, государство постоянно испытывало серьезную нужду как в образованных чиновниках, так и в квалифицированных военных, Павел пришел к мысли о необходимости привлечь дворянство на службу, преимущественно военную. Однако он понимал, что нельзя прямо и непосредственно лишить дворян важнейшего преимущества, и поэтому стал затруднять уход дворян в отставку. Дворянским детям было запрещено вступать в гражданскую службу без специального разрешения императора. Офицерам, не прослужившим в армии более года в этом звании, запретили подавать прошения об отставке. В противном случае предписывалось исключить их из службы, что автоматически лишало права быть избранным на должность в дворянском самоуправлении или поступать на гражданскую службу. Затем последовало запрещение дворянам, вышедшим в отставку из военной службы, вступать в гражданскую, если в момент выхода они не были определены императором к статским делам. Наконец, на губернаторов была возложена обязанность доносить начальству о не служащих молодых дворянах, с тем чтобы записывать их в полки унтер-офицерами. Это было вопиющее нарушение свободы от обязательной службы, провозглашенной Жалованной грамотой.

Новому истолкованию была подвергнута и статья 15 Жалованной грамоты, провозглашавшая свободу дворянства от телесных наказаний. Теперь после лишения дворянства преступник мог быть телесно наказан. Поводом к этому послужило дело подпрапорщика Рожнова. Он обвинялся в том, что, присутствуя на вахтпараде, смотрел на все, как на кукольную комедию, утверждал, что все государи — тираны и мучители и что ни один порядочный человек не согласится стать государем, что, будучи от природы равными, люди не имеют права наказывать один другого. Рожнов называл иконы идолами и осуждал тех, кто им поклоняется. Петербургская уголовная палата приговорила Рожнова к лишению дворянства, чинов и к каторжным работам. Однако Павел ужесточил наказание и написал собственноручную резолюцию: «Коль скоро снято дворянство, то уж и привилегия до него не касается. По чему и впредь поступать». Новое толкование Жалованной грамоты вызвало сильное осуждение дворянства. Применение телесных наказаний многих ли удержало от совершения преступлений? Возможно, некоторых и удержало. Только польза от этого «нововведения» не могла идти ни в какое сравнение с отрицательным политическим капиталом, который нажил Павел благодаря такой мере.

Павел запретил подавать коллективные прошения на высочайшее имя. Также был запрещен приезд делегаций от дворянских обществ в столицу для встречи с монархом. Существенные изменения были внесены в права дворянского самоуправления: губернские собрания упразднены вовсе, сокращен круг лиц, имевших право участия в собраниях. Широко применялась высылка через местную полицию дворян, уклонявшихся от должностей по выбору. Наконец, в большую зависимость от местной и губернской администрации были поставлены дворянские собрания. Что касается выборов, то был установлен новый сокращенный обряд, уменьшено количество избираемых дворянством лиц, часть выборных должностей в судебно-административных учреждениях заменена назначением от короны.

В результате этих мероприятий дворянство, ввиду упразднения верхних земских судов, отмены выборов чинов в уездные и нижние земские суды, было вытеснено из судебно-административных учреждений.[8]

Так Павел пытался уменьшить консерватизм дворянства, свести до минимума сопротивление его преобразованиям, призванным разрешить проблемы, стоящие перед страной. Но само дворянство на этот счет было совсем другого мнения — оно роптало. Одновременно с этим Павел делал ставку на усиление роли бюрократии в управлении страной. Бюрократизация и централизация государственного аппарата была одной из ведущих идей Павла. Он подготовил план замены коллежской системы министерской, что представляло бы собой крупный шаг по пути бюрократической централизации. Но царь не успел провести его в жизнь. Наконец, следует особо сказать о стремлении поднять сан самодержца на недосягаемую высоту, окружить его чуть ли не божественным ореолом. Здесь и обязательный выход из кареты на улице при встрече с императором, и запрещение аплодировать в театре раньше царя, и множество мелочей придворного этикета, делавшего придворную жизнь почти невыносимой. Часто доходило до смешного. Из русского языка было изгнано слово «курносый» потому, что нос императора был несколько вздернут кверху. Кошек запретили называть «Машками» — жену императора звали Мария Федоровна. При представлении императору этикет предписывал опуститься на колено, требовали, чтобы коленная чашечка так грохнула об пол, чтобы было слышно в конце зала. При целовании руки самодержца звук поцелуя должен был сотрясти уши присутствующих.

Наконец Павел пришел к мысли, что государь должен быть первоисточником всех самых незначительных действий его подданных: определить как им одеваться, какие слова произносить, как себя вести и как причесывать волосы и так далее. Не удивительно, что эта мелочная регламентация общественной жизни вызывала сильнейшее раздражение самых разных слоев русского общества и восстанавливала против Павла даже тех, кто готов был одобрить его преобразования.

Каковы же были итоги правительственной деятельности Павла I?

За четыре с небольшим года правления в результате проведенных мероприятий Павлу удалось сократить государственный долг с 200 млн. до 133 млн. рублей, то есть более чем на треть.[9] Однако не следует обольщаться этими результатами и думать, что, проживи Павел подолее, он наверняка в короткий срок рассчитался бы со всеми долгами. Напротив, можно констатировать, что в этом случае положение стало бы ухудшаться. Павел оказался непоследовательным политиком и не смог удержаться на том пути, на который вступил в начале своего царствования. Мало-помалу он дал себя втянуть в европейские дела, принял активное участие в борьбе европейской коалиции против Франции. Послал Суворова в Италию и в Швейцарию, Ушакова в Средиземное море. Российские войска покрыли себя неувядаемой славой, благодаря мужеству и героизму. Однако коалиция потерпела поражение. Резкий поворот от войны с революционной Францией к союзу с первым консулом Бонапартом поставил Россию на грань войны с Англией, в марте 1801 года английский флот угрожал Ревелю и Кронштадту, а донские казаки двигались в Индию. Внешняя политика Павла последних месяцев стала отдавать авантюризмом, и она требовала денег, денег и денег. Но денег не было. Публично осудив свою мать за выпуск ассигнаций, выкупая и уничтожая бумажные деньги, Павел кончил тем, что сам стал выпускать ассигнации. Дело свелось к тому, что екатерининские ассигнации были заменены павловскими. Причем, если Екатерина их выпустила на 156,6 млн. рублей, то при Павле их общее количество составило уже 212,6 млн. При этом курс их на петербургской бирже колебался между 60 и 70 % серебряного рубля, то есть был ниже, чем при Екатерине II.[10] Активная внешняя политика потребовала и увеличения численности армии. Несмотря на все сокращения, к 1 января 1801 года ее численность составила уже 446 тысяч человек.[11] Разрыв с Англией и начало военных действий должны были привести к дальнейшим финансовым осложнениям, ухудшению экономического состояния страны.

Положим, Павлу удалось бы удержаться на избранном в начале царствования пути, смог бы он тогда решить проблемы, стоящие перед страной? Едва ли. Для этого были нужны более смелые и радикальные преобразования. Например, переход к новой системе налогообложения, введения налога на землю, прогрессивного налога на собственность. Для того чтобы решить кадровые проблемы в армии надо было перейти к общесословному принципу формирования вооруженных сил. Введение этих буржуазных по своей сути принципов означало бы громадный шаг вперед. Если бы Павел сделал его, он был бы человеком, опередившим свое время на полстолетия. Но царь не ставил перед собой цели облегчить развитие капитализма в стране. Цели его были совсем иные: произвести определенные перестройки в феодально-крепостнической системе, чтобы удалить или по крайней мере ослабить те элементы, которые не позволяли ей нормально функционировать. Однако и на этом пути он потерпел фиаско. Его преобразования не сумели разрешить внутриполитических противоречий. Напротив, они продолжали обостряться. В итоге это привело к дворцовому перевороту. В ночь с 11 на 12 марта Михайловский замок был окружен гвардейскими полками. Группа заговорщиков, во главе которых стоял последний фаворит Екатерины II Платон Зубов, проникла в спальню императора и предложила ему отречься от престола. Павел отказался. В возникшей драке он был зверски убит. Современники проводили Павла в могилу шутливой эпитафией: «Сюда, прохожий, но не слишком близко! Здесь лежит Павел I. Молись, чтоб господь избавил бы нас от второго!»