Император Терний

14

Пятью годами ранее

Покуда старуха оголяла ребра Солнышка, девчонка принесла мне свою последнюю находку. Она крепко зажала клешни скорпиона в кулаке и другой рукой вытянула жало. Восемь лапок яростно бились. Существо было длиной в добрых тридцать сантиметров. Мне было видно, как ей тяжело его удерживать, — тощие руки напряглись.

— Что?

— Это неправильно!

Ей пришлось кричать, чтобы быть услышанной, так вопил Солнышко.

— Мутант?

Мне казалось, нормальное животное — разве что крупнее, чем хотелось бы.

Старуха содрала очередной клок кожи, и за ним погнались два тщедушных цыпленка. Люди, собравшиеся вокруг столбов, радостно орали. Большинство сидело, скрестив ноги, и потягивало какое-то пойло из кожаных фляг. Похоже, все были довольны зрелищем. Кто-то болтал, но большинство выказывало интерес и аплодировало ловкой работе ножа при окончании каждой стадии. Я заметил, что один мужик нашел голову Лейши и теперь держал ее у себя на коленях, направив мертвые глаза на шест. Мало кто из Плохих Псов смотрел на нас столь же пристально, как она.

— Не мутант, просто неправильно. — Она попыталась сломать существу спину, но не смогла. Лапки продолжали отчаянно сучить. — Разве не слышишь?

Я и ее-то еле слышал из-за криков Солнышка, не говоря уже о новой животине. По правде говоря, думаю, кричал он, чтобы отвлечься от того, что с ним происходит, а ведь худшее было еще впереди. Разумеется, старуха об этом знала. Она толком еще и не начала, оставаться покалеченным хуже, чем страдать от боли, не оставляющей следов. Когда палач наносит раны, которые совершенно точно уже не заживут, возникает ощущение неизбежности. Лучше уже не будет. Это не прекратится. Человек понимает, что он всего лишь мясо, вены и сухожилия. Мясо для мясника.

Девчонка, Гретча, поднесла скорпиона к моему лицу. Я отвернулся и все-таки увидел, во что превратили грудную клетку Солнышка — белые кости ребер виднелись в узких порезах. На шее выступили вены, глаза были крепко зажмурены. Тогда я услышал странный скрежет, щелчки и тиканье сквозь сухой перестук лапок. Это напомнило мне шум, раздавшийся, когда я поднес к уху часы Зодчих, звук шестеренок, металлических зубцов, смыкающихся с невозможной точностью. Я повернулся и посмотрел на существо — на долю секунды его черные глаза полыхнули красным.

Гретча бросила скорпиона на землю и принялась за ним гоняться, колотя тяжелой палкой. Один удар перебил почти все лапки на левой стороне. Девочка исчезла из поля моего зрения, все еще гоняя покалеченное создание. Я не мог более поворачивать голову. Красная вспышка мерцала на внутренней стороне век, и вдруг отчего-то я снова увидел красную звезду Фекслера, мерцающую над Иберико.

Старухе понадобился почти час, чтобы завершить работу, и за это время она использовала почти все инструменты из своего свертка. Она превратила грудь и руки Солнышка в произведение искусства, разрезая, разрывая, отрывая куски, вскрывая слой за слоем и прикалывая обратно. Естественно, он орал на нее и на меня, требуя, чтобы его выпустили, чтобы я что-то сделал, умолял меня, а вскоре и клялся страшно отомстить — не своим палачам, но Йоргу Анкрату, который навлек на него такую судьбу.

Меня охватил страх — да и могло ли быть иначе? Ужас захлестнул горячей волной, затем в венах застыла кровь, пальцы и лицо покалывало, словно иголками. Но я пытался обмануть себя, будто сижу среди зрителей и наблюдаю с небрежной жестокостью дорожных братьев на отдыхе. И до некоторой степени мне это удалось — я же столько раз сидел и смотрел, начиная с того времени, когда еще не понимал подобного мучения, и потом, когда уже понимал, но мне было плевать. Сильные будут калечить слабых, это естественный порядок вещей. Но, растянутый под палящим солнцем, ожидая своей очереди кричать и сломаться, я знал ужас всего этого и был в отчаянии.

Наконец старая карга отошла, кровь покрывала ее руки до локтей, но ни капли не попало на ее лицо и одежду. Она обернулась к аудитории и издевательски изобразила реверанс, затем отправилась к себе в хибару со свертком инструментов под мышкой.

В толпе кричали, многие были уже пьяны. Солнышко тяжко, хрипло дышал, повесив голову, широко распахнув один глаз, а другой крепко закрыв. Высокий человек, Раэль, встал и подтянул голову Солнышка к столбу кожаными ремнями. Позади, у хижин, кто-то мочился, кто-то кормил кур зерном.

— Гретча! — пузатый мужик, Биллан, позвал девчонку.

Она вышла из-за столбов, лицо-череп рассечено ухмылкой, в руках изломанные ножки насекомого и куски панциря. Биллан поставил для нее табурет, чтобы она встала на него, рядом с Солнышком.

Гретча без подсказок подошла к костру и вынула накалявшийся в нем кусок железа. Я не видел, когда его туда положили. Схватила его за обернутый тряпками конец и ткнула в нас другим, тускло-оранжевым.

— Нет!

Солнышко понял, зачем ему привязали голову. Я не мог винить его за реакцию, зная, что сам буду так же биться и кричать «нет», когда придет мой черед.

В костре плясали странные тени. Солнце творило призраки из языков пламени, и мне пришлось зажмуриться, но я все равно видел их — формы и цвета, которых там просто быть не могло. Бред, вызванный жарой и ужасом. Возможно, безумие одолеет меня, прежде чем они приступят к пыткам.

— Слишком много шумишь.

Она сунула раскаленное железо ему в рот. Плотно сжатые губы раскрылись от жара, зубы потрескались от прикосновения и посыпались, пока она проталкивала железо дальше. Я слышал это. А потом повалил дым, донесся жуткий вопль и запах жареного.

Я отвернулся, ослепленный слезами, когда мелкая девчонка выжгла ему глаза. Я мог сказать, что плакал из-за Солнышка или из-за того, как ужасен мир, в котором случается подобное, но, по правде, я плакал от страха за себя. На острие бытия есть место лишь для нас самих.

Плохие Псы радостно орали и улюлюкали. Кто-то выкрикивал имена, видимо, тех, кого мы убили, но это ничего не значило — если бы они захватили нас безо всяких потерь, спящими, пытки были бы точно такими же.

— Гретча. — Опять Биллан. — Оставь его в покое, хватит. Мария потом найдет в нем еще что-нибудь. Выжги глаз другому. Только один. Не нравится мне, как он на меня смотрит.

Девчонка ткнула железом в горящие угли и смотрела, повернувшись ко мне спиной. Я пытался высвободиться. Они умело связывали, не только запястья, но локти и выше. И все равно я рвался. Гнев поднялся во мне. Он был бессилен против железа, но хотя бы на миг отчасти прогнал страх. Гнев на моих мучителей и на то, как же это глупо — умереть в каком-то дурацком лагере, наполненном пустыми людьми, людьми без цели, теми, для кого моя мука станет развлечением, о котором они скоро забудут.

Когда Гретча вновь обернулась, я встретил ее взгляд, не обращая внимания на раскаленное железо.

— Не промахнись, девочка.

Я злобно ухмыльнулся, внезапно почувствовав к ней ненависть настолько сильную, что она причиняла боль.

Когда схватили нубанца, я спросил: «А ты опасен?» Я дал ему шанс, освободил одну руку, и он этим воспользовался. «Ты опасен?» Да, сказал он, и я попросил его показать мне. Сейчас мне был нужен такой шанс. Пусть она это скажет: «Ты опасен?»

Но вместо этого ее улыбка погасла, и рука едва заметно дрогнула.

— Стой! — крикнул Раэль. — У него голова не привязана. Ты могла его убить.

Он подошел и закрепил меня ремнями. Я смотрел на него, пытаясь запомнить каждую деталь облика. Он будет одним из последних людей, кого я увижу.

— Дай мне железку. — Он выплюнул слова и забрал орудие пытки у Гретчи. — Сам справлюсь. — Отвечая на мой взгляд, он сказал: — Может, ты и правда какой-то лорд. На тебе было много золота. И вот это. — Он поднял руку, чтобы показать часы из сокровищницы моего дяди. — Но мы оба знаем, что если попросить за тебя выкуп, ты же потом откроешь охоту на нас — как только освободишься. По тебе видно.

Я не мог ему солгать. Смысл? Будь я свободен, я бы преследовал его на любые расстояния, любой ценой.

— Похоже, с тобой такое уже случалось. — Раэль ткнул меня в щеку. — Может, стоит начать там, где они закончили, просто чтобы напомнить тебе, каково это.

Раскаленный докрасна кончик поднесли к толстым шрамам на левой стороне моего лица. Как бы я ни смотрел, рука Раэля не дрогнула. Гретча стояла у него за спиной, голова ее была чуть выше его пояса.

Жар опалил мне губы и высушил слезы, но больно не было, просто тепло, почти приятно. Ожог лишил кожу чувствительности, я мог царапать ее и только чувствовать натяжение неповрежденных участков под глазом. Железо остановилось под скулой, ощущение — как от легкого нажима. Раэль выглядел озадаченно.

— Он не го…

Внезапно по шраму прошла пульсация, почти оргазмическая, и я прикрыл глаза от жара. Вонь паленых волос достигла моих ноздрей. Раэль завопил, и когда я снова посмотрел на него, он был охвачен танцем — тем, что исполняют от неожиданной боли, если уколоть палец или удариться чувствительным местом у локтя. Он схватился за правое запястье. Там, на открытой ладони, был глубокий ожог от железа — до самых костей. Сама железка лежала в пыли, ярко сверкающая, белая от жара, словно ее закаляли в кузнице, тряпка вокруг нее горела.

Мне пришлось рассмеяться. Что они будут делать, если я посмеюсь над ними? Причинят мне боль? Я так ошалел от происходящего, что прикусил язык и теперь смеялся, чувствуя, как кровь наполняет мне рот и теплыми струйками стекает по губам.

— Идиот. — Биллан встал и оттолкнул Раэля с дороги. — Что ты сделал, мальчик?

— Мальчик?

Он так вцепился мне в щеку, что было больно говорить. Я не знал, что я сделал, но радовался, что так получилось. Я подозревал, что это частицы Гога, увязшие в шраме, среагировали на сильное нагревание.

— Отвечай.

Даже теперь Биллан думал, что может мне угрожать. Я плюнул кровью ему в лицо. Он отшатнулся, по-девчоночьи вскрикнув, и я рассмеялся еще громче. У меня была истерика. Другие Псы поднимались на ноги. Здоровяк Манва, брат Санчи, которого я убил в яме, схватил Виллана за руку и попытался его урезонить. Похоже, грязной тряпкой не удалось стереть кровь, чуть позже я смог получше присмотреться и заметил, что от крови кожа покраснела, а радужка глаз была ошпарена добела. Похоже, некромантия, способная убивать небольшие создания одним прикосновением пальцев, и правда текла у меня в жилах.

— Тащите старую Мари обратно! — заорал ослепленный Виллан. Он дрожал от желания придушить меня, от невозможности удержаться. — Пусть его целый месяц пытают!

— Ты не проживешь этот месяц, Виллан. Когда твои братья поймут, что зрение не вернется к тебе… скоро ли они привяжут тебя к столбу, как думаешь?

Я не мог не улыбаться. Истерика и бравада мигом прекратятся, когда старая карга принесет свои ножи, я знал, но, черт, надо же смеяться, пока можешь, верно?

Манва обнажил меч — как оказалось, мой.

— У него меч из древней стали, колдовской. — Он покрутил лезвие в ручище. Манва сам был крупным мужчиной, но руки его словно принадлежали гиганту. — Может, потребуем за него выкуп? Тот, другой, сказал, что граф Ганза заплатит за них.

Раэль сплюнул, лицо его было напряжено от мучений. Обожженная рука не способствует миролюбию.

— Он умрет. Умрет тяжко.

Манва пожал плечами и сел, положив мой меч на колени.

Двое привели старую Мари к столбам. Я увидел их краем глаза и смотрел так пристально, что едва заметил, как веревки, связывающие мои лодыжки, ослабли. Сквозь жалобы и проклятья Плохих Псов, сквозь влажные неестественные всхлипы Солнышка я услышал щелчок и жужжание, потом скрежет, словно пальцы царапали дерево. Что-то лезло по обратной стороне столба. Вжик. Веревка упала с моих колен. Никто не заметил.

Мари развернула свой сверток на пыльной земле и недобро глянула на меня, словно хотела сказать: вот, получай за то, что нарушил мой покой. Снова уголки моих губ дернулись при мысли о нелепости происходящего. Она достала самое острое из своих лезвий, маленькое, на цилиндрической ручке из металла, такое, каким врачи Греко вскрывают волдыри. Три шага — и она рядом, нетвердо стоит на ногах, но руки служат ей безупречно. Она срезала с меня заляпанные остатки рубашки без малейших усилий, ткань словно сама расходилась под лезвием.

— Какая у тебя там уродливая штука, старая Мари.

Она помолчала, глядя на меня злыми старушечьими глазами, темными почти до черноты.

— Ах, прости. Я хотел сказать, та, что у тебя на подбородке. Жуткая бородавка. И что бы тебе просто не срезать ее этим замечательным острым ножиком? И бородку убрать? Мы же не хотим, чтобы тебя называли Старой Уродкой Мари, верно?

Что-то сухое и неприятное проползло по моим связанным рукам. Я вздрогнул, когда твердые лапки пробежали по запястьям. Мне стоило немалых усилий не сбросить с себя эту тварь.

— Ты чего, дурак? — спросила Мари после очень долгой паузы.

Солнышку она не сказала ни слова все то время, пока трудилась над ним.

— Я ранил твои чувства, Старая Мари? — Я улыбнулся, обнажая алые от крови зубы. — Ты же знаешь, как бы я ни кричал и ни умолял, эти слова обратно не упрячешь, верно? С этим ничего не поделаешь, Мари. Думаю, маленькая Гретча скоро станет делать эту работу, а тренироваться будет на тебе. Интересно, каким манером она тебя изрежет?

Плохие Псы смотрели на меня, забыв о спорах. Даже Раэль и Биллан отвлеклись от своих болячек и уделили мне свое драгоценное внимание. Жертвы угрожают или просят. Старая Мари не знала, что делать с издевательством.

Вжик. Мои запястья свободны. К ним прилила кровь. Это было больнее всего, что я испытал на пыточном столбе до сих пор. Старая Мари покачала головой и отбросила прядь седых волос. Она явно была обеспокоена и уже не столь уверена в себе. Вот она, готовая освежевать меня по частям, а вот я, тот, кто смутил ее небрежным замечанием о волосатом подбородке. Я широко улыбнулся, так, что лицо чуть не лопнуло. Я был совершенно уверен, что, если освобожусь, им придется меня убить. Возможность биться с ними вместо медленной смерти на столбе наполняла меня радостью. Я не мог не улыбаться.

Мари приставила кончик своего ножа к правому нижнему ребру.

Я напрягся, прислушиваясь к малейшему звуку моего спасителя, ползущего вверх по шесту. Если он перережет веревки на моей груди и предплечьях, все заметят, когда они упадут, а я буду все еще привязан за голову. За шею нас не привязывали, видимо, чтобы мы не задохнулись, тужась от боли.

Мари сделала надрез. Говорят, нож острее — меньше слез. И правда, сначала не было больно, но потом в меня словно кислотой плеснуло. Я едва сдержался, чтобы не оттолкнуть ее и не выдать себя.

— Ой, больно!

Мари чуть подалась назад и сделала второй надрез пониже, параллельно первому. За спиной существо поскользнулось и упало.

— Вот зараза! — Я крикнул это вслух. Что удивительно, Старая Мари дернулась назад, Псы забеспокоились. Каким-то образом существо удержалось на моей руке — то ли укусило, то ли лапками вцепилось, сам не знаю, но больно было до невозможности. — Ой-ой-ой, зараза такая!

Мари заморгала. Меня же лишь разок надрезали, и она не поняла, в чем дело.

— Опять будешь то же самое? — требовательно спросил я. Существо ослабило хватку и опять полезло по моей руке к столбу. По ощущениям, что-то вроде гигантского краба или паука. Боже, как я ненавижу пауков. — Опять будешь обрабатывать все ребра подряд, как у Солнышка? — Я покосился на него. — Предполагается, что ты в этом мастерица, что смотреть будет интересно. Неудивительно, что они уже готовят Гретчу на смену тебе.

— Ребра — скучища какая, — крикнул кто-то у нее за спиной.

— Зато, когда она их выламывает, уже ничего. — Это уже Раэль.

— Одно уже почти готово.

— Что-то новенькое!

Легкие вибрации — существо доползло до веревки на груди. Черт. Я напрягся, готовый порвать ее — и ничего. Еще вибрации — и существо двинулось дальше, оставив веревку нетронутой.

— Давай, Уродка Мари, покажи нам что-то новенькое. — Смуглый парень в заднем ряду.

Мари это совсем не понравилось. Она осклабилась, обнажая желтые пеньки зубов, забормотала и нагнулась за тонким крючком.

Существо было у меня за головой. Что-то потянуло меня за волосы там, где пряди намотались на кожаный ремень. Клешня скользнула под него.

Мари смотрела на меня, выпрямившись, насколько позволяла ей спина. Она приближалась, держа крюк низко, на уровне паха, и улыбалась.

Вжик.

Я подался вперед, и веревка вокруг груди лопнула. Возможно, существо ее все же распилило, оставив держаться на волоске.

Фокусник может отвлечь ваше внимание на то, что ему нужно, и вы просто не заметите, что происходит прямо у вас перед носом. Крючок Мари отвлек Плохих Псов. Последняя веревка упала, и, словно по волшебству, никто этого не заметил.

Охватившее меня безумие, кипящая смесь ужаса и облегчения, велело мне почесать нос и сунуть руку обратно за спину. Благоразумие возобладало. Я преодолел искушение бездарно потратить шанс, вонзив крюк Мари ей в глаз. Вместо этого я рванул вперед и одним быстрым движением подхватил свой меч с колен Манвы.

Я шагнул в самую толпу.

Чтобы избежать плена, лучше всего держаться с краю, но у них были луки и наверняка еще дротики. Ударив в центр, я дезорганизовал Псов. Я шел вперед, укладывая их. Прежде чем первые успели вскочить на ноги, четверо уже получили раны, что никогда не закроются.

В том, чтобы оказаться в окружении, есть своя свобода. В таких обстоятельствах с тяжелым мечом, достаточно острым, чтобы рубить ветер, можно описывать великолепные большие круги и заботиться лишь о том, чтобы он не застрял в теле очередной жертвы. Во многих отношениях я провел большую часть своей жизни именно в таких условиях — рубил во все стороны, не думая о том, кто при этом будет убит. Опыт сослужил мне хорошую службу у подножья холмов Иберико.

Плохие Псы умирали, лишались голов, конечностей, и не успевал один упасть, как мой меч пропахивал алую борозду в следующем. Ни до, ни после я не получал от резни такого чистого удовольствия. Кто-то обнажил оружие — мечи, ножи, острые топорики, колуны, но никто не успел замахнуться им больше двух раз: быстрая стычка — и они падали от ответного удара. Я был трижды ранен, но не замечал этого до того момента, когда, уже много позже, понял, что не вся кровь смывается.

На меня наступали со всех сторон. Я развернулся и столкнулся с Манвой. Инстинкт заставил меня схватить ту его руку, что держала нож, и дернуться в сторону. Ненависть столкнула мой лоб с его носом. Он был рослый и сильный человек, но и я уже немалого роста, и то ли ярость умножила мои силы, то ли моя мускулатура была не хуже, сам не знаю, но его нож не нашел меня. На самом деле я захватил его на десяток кровавых секунд, разрубая и пронзая, а потом оставил в шее Раэля.

Хорошо, что многие были пьяны, а кто-то так ослеплен солнцем, что даже не мог отыскать оружие, не говоря уже о том, чтобы толком управиться с ним. Еще хорошо, что я питал к ним настолько чистую ненависть и месяцами учился фехтовать, с утра до вечера, до кровавых мозолей и непрекращающегося свиста клинков в ушах.

Упал толстяк, выблевывая синие кольца кишок из распоротого живота. Другого, уже на ходу, я зарубил сзади. Обернувшись, я увидел еще двух Псов, удирающих в долину. Одного я завалил с пятидесяти шагов топориком, подобранным с земли. Второй сбежал. Внезапно наступила полная тишина.

У столбов стояли Мари и Гретча. Одну руку девчонка замотала в старухину юбку, другой держала духовое ружье, целясь в меня. Я направился к ним. Пфффт. Дротик Гретчи попал мне в ключицу. Я выхватил у нее трубку и бросил за спину.

— Мы очень похожи, Гретча, ты и я.

Я присел на корточки, чтобы смотреть ей в лицо. Вытащил дротик и швырнул его в пыль. Она наблюдала за мной темными глазами. Я видел, как она похожа на Мари. Может быть, внучка.

— Я могу помочь. — Я улыбнулся, печалясь о ней, обо всем. — Если бы кто-нибудь сделал это для меня, когда я был маленьким, всем было бы лучше.

Рот ее расширился от удивления, когда меч рассек ее, царапаясь о тонкие косточки. Она соскользнула с клинка, я выпрямился.

— Старая. Уродка. Мари.

Крюк был все еще у нее в руках. Я схватил ее за тощую шею, но она не пыталась проткнуть меня. В кончиках пальцев запульсировала некромантия, может быть, реагируя на ее возраст. Мои пальцы нашли узлы ее позвонков, и я позволил смерти просочиться в нее, достаточно, чтобы она скорчилась на земле.

Солнышко был еще жив. Его тяжкие вздохи нарушали тишину. Некоторые из Плохих Псов были ранены, но им хватало благоразумия лежать смирно и не привлекать к себе внимания.

Вблизи раны Солнышка словно вопили. Я почувствовал, как боль струится по нему красными реками. Некромантия чувствует такое. Я приложил ладонь к его груди и словно познал его кровь и кости, разветвления его вен, форму позвоночника, биение сердца. Но исцелить я не мог, только убить. Из его глазниц сочилась густая слизь, покрытая сажей. Обгорелый распухший язык вываливался из разбитого рта.

— Я не могу помочь тебе, Грейсон Безземельный.

Усилие, с которым он поднял безглазую голову, прорвалось сквозь некромантические нити, связывающие нас, и я резко выдохнул. Я перерезал веревки и опустил его на землю. Не хотел видеть, как он умирает связанным.

— Мир тебе, брат. — Острие моего меча было у него над сердцем. — Мир.

И я прикончил его.

Мои руки все еще дрожали от боли Грейсона. Я опустился на колени рядом со Старой Мари, скорчившейся в грязи, глядящей на меня ясными глазами, ручеек слюны в уголке ее рта покрылся пылью. Одну руку положил на ее тощую шею, другую — на голову и выпустил боль Солнышка. Похоже, пальцы некроманта могут за считаные мгновения сделать поглаживаниями и щипками то, на что всем острым орудиям старухи требовались часы. Ее сердце долго не выдержало, и смерть пришла за ней. Она умерла слишком легко.

Голова Лейши лежала среди тел. Я поднял ее, попутно убив одного притворщика. Большинство тел испускало эхо жизни своих владельцев, когда я их касался. Плоть Роу воняла им. Но голова Лейши была пуста, не то чтобы буквально, просто в ней не осталось ни следа самой Лейши, одна оболочка. В некотором роде это хорошо, она была там, где до нее не дотянуться. В месте получше этого, как я надеялся.

Я положил ее голову рядом с Солнышком, готовя к погребению. Однако сначала я обошел вокруг столбов. Скорпион, без трех ног с одной стороны, с переломанным панцирем, неподвижно вцепился в заднюю сторону столба, на котором прежде был я. С его клешни все еще свисал кожаный ремень. Скорпион поднял голову при моем приближении, и снова его крошечные глазки полыхнули красным.

— Фекслер?

Он дважды дернулся и упал со столба, приземлившись на спину. Еще одна конвульсия — и он плотно свернулся с громким треском, пластины панциря сомкнулись навечно.

— Черт.