Императорский Китай в начале XV века

На всем протяжении существования в Китае феодальных отношений сельское хозяйство оставалось основой экономической жизни страны. Аграрная политика продолжала играть одну из главных ролей во внутриполитической деятельности любого императорского правительства. От положения в деревне, от того, какие взаимоотношения складывались между феодалами и крестьянами и между этими обеими силами и государственной властью, порой зависело само существование династий, единство феодальной империи. Стабилизация внутреннего положения в стране в конечном итоге была немыслима без урегулирования жизни в деревне. Отсюда аграрная программа, которую избрало правительство Чжу Ди, должна была в немалой степени способствовать его устойчивости или же, наоборот, шаткости.

Однако изучение политики Чжу Ди в области сельского хозяйства затруднено по двум причинам. Первое — это отсутствие в китайских источниках четких критериев, позволивших во всех деталях воссоздать реальные взаимоотношения, складывавшиеся в деревне в тот или иной период. Указанное препятствие носит общий, объективный характер. Отсутствие твердого и определенного земельного законодательства, размытость социальных граней при описании в источниках аграрных отношений в Китае отмечались всеми исследователями, соприкасавшимися с данными проблемами. Все это характерно и для описываемого времени.

Второе — это крайняя скудость материалов, относящихся именно к интересующему нас периоду-началу XV в. Такое препятствие связано с особенностью исторического момента. Общеизвестно, что основные образцы аграрной политики новосозданной империи Мин были выработаны в конце XIV в. Именно тогда вследствие существенных сдвигов, сопровождавших широкое народное движение 1351–1368 гг. и падение монгольской власти, победившей группировке пришлось во многом заново определять те принципы, на которых она намеревалась строить отношения в деревне. Отсюда вполне понятно, что внимание всех источников обращено преимущественно на аграрные мероприятия правительства Чжу Юань-чжана. Периоду же, непосредственно последовавшему за этим, не придается в данном плане самостоятельного значения. Он рассматривается как продолжение заложенного в конце XIV в. курса, что в определенной мере, как будет показано ниже, соответствует исторической правде.

Поэтому, переходя к рассмотрению аграрной политики правительства Чжу Ди, необходимо оговорить, что в данном исследовании нет возможности воссоздать ее во всех деталях и что она будет непонятна без учета основных направлений политики правительства Чжу Юань-чжана в той же области.

Некоторые моменты аграрной политики Чжу Юань-чжана

Поставленная задача облегчается тем, что в советской исследовательской литературе имеется ряд работ, освещающих затронутую проблематику [см. 14; 53; 55; 96; 105; 106; 108]. Это обстоятельство избавляет от необходимости подробно излагать все аспекты аграрных мероприятий конца XIV в. Однако многие связанные с ними вопросы остаются спорными, решаются исследователями по-разному. Это несколько осложняет поставленную задачу. Но тем не менее общий уровень разработки проблемы в трудах советских историков позволяет, не вдаваясь в дискуссионные моменты, выделить определяющие черты аграрной политики правительства Чжу Юань-чжана.

Исследователи сходятся на том, что в конце XIV в. проводилось целенаправленное стимулирование развития сельскохозяйственного производства, в известной мере пострадавшего в результате бурных событий середины столетия. В результате расширились размеры посевных площадей в стране, увеличилось число податных крестьянских хозяйств, возросли доходы казны. Однако в последнем случае немалую роль сыграло быстрое возрастание налогового бремени, усиление эксплуатации крестьянства феодальным государством. С целью расширения и закрепления нормы налогообложения были тщательно обмерены земельные владения и составлены реестры, подробно фиксировавшие все обязанности деревенского (равно как и городского) населения. Для удобства изъятия налоговых отчислений была принята система фиксальных общин (ли-цзя) — деление деревенских хозяйств на стодворки и десятидворки, связанные круговой порукой во всех повинностях, а также учрежден институт так называемых налоговых старост (лянчжан).

Верное своему стремлению — стимулировать развитие сельскохозяйственного производства в стране, правительство Чжу Юань-чжана уже в первый год существования империи Мин закрепило сложившееся перераспределение земельных владений и сняло юридические ограничения расширения земельной собственности за счет обработки нови [105, 73; 55, 164]. Подобные указы повторялись в 1380, 1391 и 1394 гг. [105, 71]. Тем самым создавались благоприятные возможности роста частной земельной собственности (минь тянь), существование которой официально признавалось минским законодательством наряду с государственными землями (гуань тянь). Перспективы такого роста были тем более реальны, что к моменту образования империи Мин в стране имелся, как отмечает Н. П. Свистунова, колоссальный фонд необработанных земель [105, 73].

Однако, снимая ограничения с расширения частной земельной собственности и даже поощряя его определенными налоговыми льготами, правительство Чжу Юань-чжана субъективно стремилось увеличить тем самым прослойку мелких крестьянских хозяйств и создать посредством этого как можно больше крепких налогоплательщиков. Данный факт отмечался исследователями [105, 75; 55, 165, 167], С этой целью власти прибегали к таким мерам, как наделение землей безземельных крестьян, переселение малоземельных хозяйств из густонаселенных районов в места, где имелись большие массивы необработанных земель, посадка на землю ссыльных и осужденных, снабжение получавших землю необходимым минимумом производственных средств[38]. Правительство пыталось доступными ему методами предотвратить разорение и размывание прослойки мелкокрестьянских хозяйств. В данной связи становятся понятными неоднократно практиковавшиеся в конце XIV в. отмены недоимок, снижения налогов, выдачи материальной помощи, попытки создать резервные фонды зерна на случай голода и бороться с произволом местных властей в отношении крестьянства, меры борьбы с бегством крестьян с земли и их уходом «под покровительство» крупных землевладельцев.

Последнее, несомненно, затрагивало интересы феодалов. Здесь мы соприкасаемся с другой чертой, характерной для аграрной политики Чжу Юань-чжана. Наряду с попытками укрепить и расширить мелкокрестьянское хозяйство в конце XIV в. прослеживается стремление к некоторому ограничению крупного феодального землевладения. Степень и целенаправленность такого ограничения еще не до конца изучены. Н. П. Свистунова, например, считает, что ущемление крупной земельной собственности наиболее заметно в начальный период царствования Чжу Юань-чжана, а впоследствии правительство сняло некоторые преграды [105, 71–72]. Л. А. Боровкова, в свою очередь, склонна усматривать усиление ограничительных мер с середины его царствования [55, 160–162]. Конкретные проявления этого она видит в физическом истреблении и ограблении властями многих представителей крупных землевладельцев, переселении крестьян на казенные земли, приводившем, по ее мнению, к уменьшению числа арендаторов, используемых феодалами, и, наконец, в изъятии в 90-х годах прежних земельных пожалований двора крупным сановникам [55, 162–166].

Однако даже вне зависимости от вопроса о степени и характере подобного ограничения легко заметить, что оно находилось в прямом противоречии с отмеченным выше отсутствием юридических преград к расширению частной земельной собственности. Как уже подчеркивалось исследователями, в условиях средневекового Китая законодательное подтверждение права каждого обрабатывать столько неиспользуемой земли, сколько он сможет при условии последующей исправной выплаты налогов, отвечало прежде всего интересам феодалов и деревенских верхов, имевших к тому несравненно больше средств и возможностей, нежели основная масса крестьянства [114, 103]. Таким образом, указы 1368, 1380, 1391 и 1394 гг. при всем субъективном стремлении их творцов к укреплению мелкокрестьянского хозяйства объективно отвечали интересам крупного частного землевладения. Видимые ограничения последнего тем самым сочетались с созданием легальных возможностей для его расширения. Это дополнялось существовавшим правом продавать и закладывать частные земельные владения. Все сказанное свидетельствует об определенной внутренней противоречивости аграрной политики правительства Чжу Юань-чжана.

Если говорить об истоках данной противоречивости, то здесь заслуживает внимания предположение Л. А. Боровковой, которая считает, что и насаждение мелкого крестьянского хозяйства, и ограничения крупного частного землевладения свидетельствуют о намерении Чжу Юань-чжана осуществить некий социальный идеал государства. Такой идеал сводился к обеспечению государственных доходов за счет податного крестьянства, к управлению страной чиновниками, чье благосостояние целиком зависело бы от жалованья, и к сохранению ничем не ограниченной, сильной императорской власти [55, 167]. Подобный образец, отвечающий представлениям традиционной, конфуцианской и легистской идеологии, был обращен в прошлое и не мог быть осуществлен в условиях развитого феодального общества в Китае в конце XIV в.

Отсюда не удивительно, что, по единодушному мнению исследователей, тенденция к расширению крупной частнофеодальной земельной собственности в конце XIV в. продолжала пробивать себе дорогу, а насаждение мелкокрестьянского хозяйства не мешало воссозданию при Чжу Юань-чжане системы жесткой феодальной эксплуатации в деревне[39].

Основная направленность аграрной политики Чжу Ди

Теперь, имея в виду все сказанное выше, обратимся к аграрной политике правительства Чжу Ди. Первое и основное, что бросается в глаза при ее рассмотрении, — это отсутствие каких-либо существенных попыток изменить сложившуюся к началу XV в. систему землепользования, земельной собственности, налогообложения и всей структуры китайской деревни. На передний план выдвигается намерение поддерживать в аграрных отношениях полнейший статус-кво, что официально мотивировалось всеобъемлющим лозунгом придерживаться образцов, установленных Чжу Юань-чжаном.

Действительно, в начале XV в. в общем и целом юридически сохранялись прежние нормы налогообложения, оставались в силе реестровые списки конца XIV в. (с учетом проводимых время от времени поправок), продолжала функционировать система фискальных общин и налоговых старост, при регулировании отношений в деревне действовали, как и прежде, установления, записанные в кодексе «Да Мин люй» (1374–1397). В этих условиях аграрная политика правительства Чжу Ди представляется лишенной четкой направленности, определенной ориентации. Говоря современным языком, может показаться, что в ней не было самостоятельной аграрной программы. Однако такая аморфность весьма обманчива.

За отказом от активного вмешательства в аграрные отношения в сложившейся ситуации можно проследить вполне реальные шаги навстречу интересам феодалов. Во-первых, провозглашая незыблемость порядков времен Чжу Юань-чжана, новые власти отвергали те попытки преобразований земельной системы, которые наметились при Чжу Юнь-вэне. Подобные попытки, как отмечалось в первой главе, не могли не тревожить имущие слои, и поэтому возвращение к прежнему положению имело для них вполне конкретное содержание.

Во-вторых, поддержание статус-кво в деревне в самом широком смысле этого слова всецело отвечало интересам феодального класса. Сохранение здесь статус-кво означало консервацию закрепленной в конце XIV в. системы феодальной эксплуатации крестьянства. Богатые землевладельцы, шэньши, тесно связанные с администрацией на местах, обладали всем необходимым для того, чтобы при относительном спокойствии народных масс закрепить свои господствующие позиции в деревне без дальнейшего активного вмешательства со стороны Центральных властей.

Наконец, в-третьих, в условиях «невмешательства сверху» могла получить наилучший стимул для развития наметившаяся уже в конце XIV в. основная тенденция к расширению крупной земельной собственности. Правительство Чжу Ди, прикрываясь общим лозунгом следования предшествующим порядкам, в отличие от Чжу Юань-чжана отошло от политики сколько-нибудь заметного ограничения такой собственности. В первой четверти XV в., хотя и не наблюдается попыток возродить введенную и отмененную Чжу Юань-чжаном систему «должностных земель», равно как и широкой раздачи жалованных земель знати, но вместе с тем не прослеживается ни конфискаций земли и имущества крупных собственников, ни каких-либо других прямых ущемлений интересов этой категории[40]. Правда, правительство Чжу Ди отнюдь не поощряло переход крестьянских держаний в руки феодалов и превращение государственных тяглецов в арендаторов частной земли. Но такая позиция центральной власти была традиционна. Она прослеживается по крайней мере с X в. [114, 138, 148]. Поэтому ее нельзя считать особой, характерной чертой описываемого времени, выходящей за рамки обычного не полного совпадения интересов феодального государства в целом и отдельных землевладельцев.

Отход от попыток прямого сдерживания самопроизвольного процесса расширения крупной феодальной собственности в начале XV в. определил все дальнейшее развитие аграрных отношений в империи Мин. Он открыл дорогу к полному возобладанию частнофеодальной тенденции.

В точном соответствии с отмеченной позицией правительства Чжу Ди в отношении крупного землевладения находится подтверждение им юридического права расширять земельную собственность за счет обработки нови. «Семьям, у которых есть для этого силы», разрешалось обрабатывать пустующие и заброшенные пахотные поля без ограничения [23, цз. 116, 1476]. При этом, как и прежде, давались определенные налоговые льготы. Указ от 21 мая 1403 г. предписывал местным властям: «Рассматривайте дела и освобождайте от налогов тех, кто обработает и засеет пустующие и покинутые поля, которые никто [еще не занял]» [23, цз. 20 (I), 353–354]. Правда, в данном случае, как явствует из текста того же указа, освобождали от выплаты налогов лишь на один год. Но уже в 1405 г. есть данные о предоставлении освобождения сроком на три года [23, цз. 46, 715].

Заинтересованное главным образом лишь в том, чтобы в стране возделывалось как можно больше посевных площадей, правительство шло на передачу казенной необработанной земли в частную собственность при условии последующей выплаты соответствующих, положенных с частной земли (т. е. пониженных) налогов. Один из первых таких случаев зафиксирован в источниках в октябре 1405 г.: «Из уезда Сян в Хэнани доложили, что [там] более 16 цинов казенной земли уже давно заброшены… [Император] приказал вербовать людей для обработки этой земли [при условии, что] через три года [они] начнут [платить] налоги [с нее], как с частных полей» [23, цз. 46, 713]. В дальнейшем подобные действия получили силу закона. Один из пунктов императорского указа от 28 февраля 1415 г., содержавшего директивные распоряжения, гласил: «В тех случаях, [когда] местные власти освобождают [пустующие земли] от налогов и привлекают людей из других мест, давая им землю для обработки, то тех, кто получает такую казенную землю, рассматривать по тем же категориям и правилам, что [владельцев] частной земли» [23, цз. 160, 1819–1820]. Важно подчеркнуть, что это распоряжение распространялось на всю страну, а не на какой-либо отдельный район, т. е. не имело случайный прецедентный характер. Здесь мы, таким образом, сталкиваемся с целенаправленной передачей государственных земель в частную собственность тому, кто мог ее обработать. Естественно, что наибольшую выгоду от этого получали представители господствующего класса — «сильные дома», а также зажиточные слои крестьянства.

Власти заботились лишь о том, чтобы не практиковалась «тайная запашка» пустующих площадей, которая позволила бы вообще (без всякого срока) избежать выплаты налогов. В данном случае правительство руководствовалось соответствующими статьями из «Да Мин люй» [14, 101]. Иначе говоря, при предоставлении права распахивать пустующие земли, даже на условиях передачи их в частную собственность, подразумевался учет со стороны государства. Расширение земельной собственности разрешалось лишь с ведения властей и обусловливалось (пусть с некоторой отсрочкой) уплатой налогов и несением повинностей. Но тем не менее значение легализации расширения частной земельной собственности, повторенной в начале XV в., трудно недооценить. Тенденция к такому расширению, наметившаяся в конце XIV в., получила, таким образом, своеобразное признание нового правительства.

Предоставляя возможности для увеличения частного землевладения, правительство Чжу Ди одновременно шло на закрепление земельного фонда, сложившегося в результате незаконного с точки зрения действовавших установлений перераспределения. В этом отношении характерны следующие примеры. В сентябре 1402 г. на имя императора поступил доклад, сообщавший, что в стране имеется много «дарственных полей» и «полей, захваченных самовольно», которые не обложены налогами. В ответ на это императорский двор отнюдь не приказал конфисковать эти якобы подаренные или же просто самовольно захваченные земли. Он распорядился лишь приказать чиновникам собирать с них налоги [23, цз. 12 (I), 193]. Тем самым самовольный захват был санкционирован.

В том же плане весьма показательна реакция правительства на поступивший в июле 1411 г. доклад военного наместника в Шаньдуне Ван До с предложением узаконить перераспределение земли, происходящее в результате миграции населения. Сообщая о бегстве крестьян на новые места, Ван До писал: «Если включить в реестры беглый народ в Цинчжоу и в других трех областях, выдать [им] из казны волов, [сельскохозяйственный] инвентарь и семена, приказав обрабатывать землю, [то] через три года [можно будет] брать [с них] натуральный и промысловый налог. Земли же, к которым они были приписаны раньше, [следует] разрешить обрабатывать семьям, у которых есть [для этого] силы. Если [сделать] так, то поля не будут приходить в запустение, а народ приобретет спокойствие и хозяйство» [23, цз. 116, 1476–1477][41]. Император одобрил предложения Ван До и дал специальное распоряжение, чтобы их немедленно провести в жизнь.

Отразившаяся в этих прецедентах позиция властей показывает, что перед феодалами и деревенской верхушкой открывались пути к расширению земельной собственности не только за счет обработки нови, но и приобретения или же прямого захвата полей, ранее принадлежавших другим.

Описанный подход правительства Чжу Ди к вопросам перераспределения земельной собственности в сочетании с отказом от какого-либо прямого давления на крупных землевладельцев помогает еще четче определить классовую сущность его аграрной политики. Главный выигрыш от нее получали «семьи, у которых есть силы», т. е. имущие слои населения.

В дополнение к сделанному выводу можно сказать, что Чжу Ди сохранял за отдельными представителями знати «жалованные» земли. Свидетельством этому может служить поступивший в октябре 1403 г. доклад о том, что Му Шэн продолжает получать арендную плату с жалованных ему прежде полей, хотя она должна поступать в казну, ибо взамен ему выплачивается возмещение. Император же приказал не отбирать у Му Шэна арендную плату, сохраняя и возмещение [23, цз. 24, 433]. Однако других, более подробных данных о «жалованных» землях в начале XV в. в использованных источниках обнаружить не удалось.

О классовой позиции Чжу Ди свидетельствует еще один пример, непосредственно не относящийся к земельным вопросам, но помогающий пролить на них дополнительный свет. В октябре 1411 г. ко двору поступила жалоба жителей одного из уездов на местного «влиятельного человека» (хаоминь). Император по поводу этой жалобы заметил: «Все это непременно из-за вражды, которую они (жители) питают к влиятельным людям и поэтому доносят на них» [23, цз. 119, 1509–1510]. Жалоба была оставлена без внимания. Данный эпизод говорит о том, что Чжу Ди имел четкое представление о враждебности, которую питало население к местной элите, и, столкнувшись с этой враждебностью, он без колебаний встал на сторону влиятельной верхушки.

Концепция «заботы о народе» и методы ее реального воплощения

Однако, идя объективно навстречу интересам феодалов, правительство Чжу Ди отнюдь не исходило из субъективного стремления усилить эксплуатацию крестьянства, усугубить его положение. Выступая как выразитель не только узкоклассовых интересов феодалов, но и общегосударственных интересов, оно было заинтересовано в стимулировании и развитии сельскохозяйственного производства в стране. В этом своем качестве оно проявляло определенную «заботу о народе». Последнее отразилось во многих официальных документах начала XV в., и здесь вряд ли можно усматривать одну лишь демагогию (хотя она, несомненно, имела какое-то место). В них нашло выражение и субъективное стремление создать приемлемые для основной массы населения условия, чтобы обеспечить его участие в производительном труде.

Регулирование экономической жизни страны и стимулирование производства, основу которого составляло сельское хозяйство, по конфуцианской и легистской традиции издревле считалось одной из основных функций государственной власти[42]. На последнюю теоретически возлагалась ответственность за экономическое благосостояние страны. «Забота о народе» выступала одним из определяющих моментов упомянутого регулирования. Этот факт отмечался исследователями: «Традиционное китайское государство в лице его правящих верхов… считало своей главной задачей обеспечение минимального благосостояния народа, т. е. прежде всего крестьян, с тем, чтобы гарантировать регулярные поступления в казну и сохранение статус-кво» [63, 42].

На этом фоне подобная ориентация в деятельности правительства империи Мин не представляется исключением. Несколько гиперболизованное высказывание Ч. О. Хакера о том, что в данный период «ни один аспект китайской экономической жизни не был избавлен от вмешательства государства и правительство принимало на себя ответственность за экономическое процветание», не так уж далеко от истины [213, 70]. Таким образом, в своей «заботе о народе» и стимулировании развития сельского хозяйства правительство Чжу Ди следовало традиционным, сложившимся принципам.

Именно обращение к традиционному пониманию управленческих функций толкало Чжу Юань-чжана, а позднее и Чжу Ди к поискам идеала организации экономической жизни общества на основе конфуцианско-легистских идеологических концепций. Вероятно, у первого из «их, благодаря прямым попыткам ограничить частнособственнические тенденции (что издавна выступало одной из черт упомянутого выше экономического регулирования), такое стремление к идеалу было более заметно. При Чжу Ди можно наблюдать нечто подобное. Хотя он и отказался от непосредственного ущемления земельных собственников, но отмеченное стремление к идеалу сосредоточилось главным образом в комплексе мероприятий, связанных с «заботой о народе» (если не считать описанных в предшествующей главе поисков идеала в организации бюрократического управления).

Указанная «забота», по мысли китайских политиков, должна была способствовать приближению к искомому идеалу трояким образом: во-первых, служить доказательством высокоморальных побуждений государя и тем укреплять его авторитет; во-вторых, обеспечивать максимум налоговых поступлений; в-третьих, удерживать народные массы от восстаний. Все это довольно четко прослеживается в документах начала XV в.

Моральная сторона, т. е. настойчивое напоминание о стремлении монарха к «добру», к «хорошей политике», вполне естественно, выдвигалась при этом на первый план. В манифестах, приказах и устных распоряжениях императора в изобилии встречаются сентенции следующего типа: «Небо поставило государя, чтобы [он] заботился о народе. [Если] государь не заботится о народе, то это непочтительно к Небу… Став императором, я думаю о том, чтобы довести народ до всеобщей радости, и не помышляю о том, чтобы опрометчиво [приносить] людям бедствия и несчастья… [Если] хоть один человек не получит того, что ему необходимо [для] жизни, то в этом будет моя вина… Древние потому и достигали эпох гармонии и процветания, что шли они прежде всего путем заботы о достатке народа в одежде и пище» [23, цз. 24, 521, цз. 160, 1818, цз. 129, 1602, цз. 247, 2312].

Что касается служения политики «заботы о народе» меркантильным интересам государственной казны, то об этом, естественно, открыто не говорилось. Документы свидетельствуют об этом лишь в завуалированной форме. Тем не менее ни для современников описываемой эпохи, ни для нас не было и не является секретом, что такие часто употребляемые формулы, как «народ — это основа государства» или «государь создает государство, используя для этого народ», подразумевали прежде всего несение населением налогового бремени [23, цз. 129, 1602, цз. 247, 2312]. Материальная сторона «заботы о народе» проявляется также в постоянных напоминаниях двора о том, что с бедного и разоренного люда нельзя получить настоящих доходов. Отсюда логически вытекал вывод о необходимости заботиться о его благосостоянии: «Государь получает от народа одежду и пищу; если же народ беден и у него [самого] нет одежды и пищи, то разве можно не помочь ему?» [23, цз. 32, 573].

Наконец, в документах достаточно ясно отразился мотив о боязни народных движений и необходимости в связи с этим уделять внимание его нуждам. Такая откровенность объясняется тем, что распоряжения императора чаще всего адресовались чиновным властям, с которыми он мог быть довольно откровенен. Поэтому в официальных бумагах можно найти следующие красноречивые признания: «Когда народ голодает, императорский двор не в безопасности… Идти по пути любви к народу — это значит давать ему достаточно одежды и пищи, чтобы он не страдал от голода и холода. Тогда [его] борьба утихнет… [Если] создать благополучие для неисчислимых [народных] масс, то в Поднебесной не может не быть мира… У низкого люда [может] накапливаться недовольство императорским двором… Дав покой военному и гражданскому люду, я и все мы [также] получим покой» [23, цз. 207, 2116, цз. 38, 639, цз. 20 (I), 359; 16, цз. 16, 1111].

В описываемом плане весьма характерно одно из высказываний императора, где он подчеркивает постоянную опасность, грозящую правящим верхам со стороны народных масс: «[Если] государство милостиво относится к народу, то (в нем] вряд ли смогут [возникнуть] ежеминутно грозящие особые (мятежные. — А. Б.) замыслы» [23, цз. 40, 664].

В этом своем назначении — служить для предотвращения народных движений — «забота о народе» сливалась с идеей поддержания в стране статус-кво в самом широком, всеобъемлющем масштабе. Отсюда во многих документах мы находим следующую формулировку императором своих основных задач: «В чем [истинный] путь управления народом? В том, чтобы [он] был спокоен и плодился, — только и всего… Мой долг как хозяина Поднебесной — успокаивать народ, и только» [23 г цз. 20 (I), 353, цз. 129, 1602]. Стремление к исполнению этих задач выражалось в проповеди классового мира: «Вечно будьте совершенно спокойным народом… Государь — это отец, народ — это дети. Дети должны питать сыновнюю почтительность, государь же — любить нижестоящих. И каждый [из нас обязан] до конца идти своим путем [в исполнении своего] долга… Каждая семья, [где будут процветать] безропотность и согласие, получит безграничное богатство… Бедные и богатые, любите друг друга, соседи по общине, помогайте друг другу! [Не нужно] бороться и конкурировать… [и тогда будет] общий покой, общая радость и безграничное богатство» [23, цз. 89, 1183, цз. 32, 573 г цз. 92, 1199–1200].

Таким образом, «забота о народе», как можно видеть, органически отвечала основной направленности аграрной политики правительства Чжу Ди, а именно консервации и закреплению сложившихся в стране норм феодальной эксплуатации.

Конкретные мероприятия, которые в общей сложности согласовались с общей теорией «заботы о народе», были весьма различны по своему содержанию. Одни из них были более идеалистичны, чем действенны, другие — приносили вполне реальные плоды. В этой связи заслуживает внимания следующее положение, высказанное Л. С. Васильевым: «Суть взаимоотношений государства и народа… никогда не находила своего адекватного отражения! в реальной действительности, но тем не менее всегда была нормой, ориентиром, желанием и даже необходимым оптимумом существования сложившегося в Китае социального строя» [63, 40]. Однако вопрос о том, насколько те или иные из этих мероприятий могли способствовать достижению искомого идеала в аграрных отношениях, будет удобнее разрешать после непосредственного рассмотрения всего комплекса данных мероприятий.

Прежде всего правительство Чжу Ди было вынуждено считаться с тем ущербом, который нанесла сельскому хозяйству многих районов страны трехлетняя междоусобная война. Сразу же после ее окончания прослеживается определенная забота центральной власти о ликвидации ее разрушительных последствий. Надо сказать, что разорение, причиненное войной, было весьма значительным. Недаром цензор Хань Юй еще в 1399 г. писал двору, что военные действия «десятикратной тяжестью горя» ложатся на плечи населения [16, цз 11, 808]. О лишениях, которые терпят крестьянские хозяйства, говорилось и в поданном во время войны «Цзиннань» докладе Го Жэня [16, цз. 11, 799]. Особенно пострадали районы между реками Хуанхэ и Хуайхэ, а также провинция Шаньдун [130, 34]. Немалые тяготы вынесло и население провинции Бэйпин.

Понимание, сколь опасно такое положение для прочности императорского трона, отразилось в письме Чжу Ди к Чжоу-вану в мае 1403 г. Император писал: «Поднебесная только что усмирена [войной]. Сердца людей еще не спокойны. [Они] еще не воспряли от усталости. [К тому же] постоянно повторяются засухи и [налеты] саранчи. Люди по-прежнему страдают от голода и холода. Сейчас самое время [дать им возможность] отдохнуть и спокойно плодиться» [23, цз. 19, 344].

В связи со всем сказанным выше, уже в указе об амнистии от 30 июля 1402 г. декларировалось освобождение от налогов на три года хозяйств, пострадавших от военных действий в провинциях Шаньдун, Бэйпин и Хэнань [23, цз. 10 (I), 146]. В декабре того же года по той же причине были освобождены от налога на первую половину следующего года хозяйства провинции Шаньеи [23, цз. 15, 270] Наконец, в июле 1403 г. местным властям было предоставлено право отменять на два года налоги во всех пострадавших от войны районах [23, цз. 20 (II), 368].

В порядке возмещения урона, понесенного во время войны, в сентябре 1402 г. население областей вокруг Нанкина, Тайпина, Чжэньцзина, Нинго и Гуандэ было освобождено от принудительных работ в столице, которые ежегодно исполнялись им вместо выплаты определенной части налога [23, цз. 11, 190]. В декабре того же года в провинциях Бэйпин, Шаньдун, Хэнань и в других районах страны, так как «силы народа здесь еще не восстановились», было приказано уменьшить взимание долгов по государственной ссуде населению (хэмай) [23, цз. 15, 269].

Одновременно уже с августа 1402 г. безвозмездно оказывали помощь наиболее пострадавшим районам тягловым скотом и сельскохозяйственным инвентарем [23, цз. 11, 176, цз. 15, 280, цз. 23, 420].

Вместе с тем следует упомянуть и такой шаг, как прекращение «всех не срочных дел» в стране, декларированный вскоре после вступления Чжу Ди на престол и подтвержденный еще раз указом от 19 апреля 1403 г. [23, цз. 18, 333]. Эта формулировка скрывала за собой временное освобождение широких масс населения от несения значительной доли отработочных повинностей. Последние, как известно, служили издавна сложившейся обременительной формой эксплуатации, основную тяжесть которой несло китайское крестьянство.

Мероприятия по восстановлению разрушений, нанесенных хозяйству страны войной, четко прослеживаются во второй половине 1402 и в 1403 г. Однако и позже правительство продолжало уделять внимание этой проблеме. Сведения об этом встречаются вплоть до 1409 г. [23, цз. 89, 1178–1179].

Нет сомнения, что меры по ликвидации разрушительных последствий войны были весьма своевременны и могли принести некоторые положительные результаты. Вместе с тем необходимо учитывать, что, осуществляя их, правительство Чжу Ди исходило из тех основных посылок, которые диктовались общей теорией «заботы о народе». Весьма характерно, например, следующее высказывание императора: «После войны и засух какие же можно собрать налоги!» [23, цз. 31, 560]. Он также отмечал, что одним из путей правильного управления народом является проявление к последнему «милости и заботы в критические моменты» [23, цз. 27, 492]. Положение, создавшееся после войны, не без основания именно так могло расцениваться двором. Поэтому шаги к восстановлению хозяйства, вписываясь в общую схему «заботы о народе», вместе с тем были продиктованы особыми обстоятельствами, спецификой момента.

Если же говорить об основных, непреходящих аспектах политики «заботы» правительства Чжу Ди о народе, то главное место здесь принадлежит стремлению привлечь к сельскохозяйственному труду, к обработке земли как можно большее число тяглецов. Свои побудительные мотивы к подобному стремлению император формулировал предельно ясно: «Каждый человек, привлеченный государством для пахоты, может прокормить [своим трудом] несколько человек, и в этом заключена польза [государству]» [23, цз. 25, 450].

Естественно, что широкое привлечение людей к крестьянскому труду и тем самым увеличение числа налогоплательщиков (а главное — общей суммы налоговых поступлений) не могло осуществляться без наличия определенного фонда свободной, необработанной земли. Такой фонд, как отмечалось выше, существовал еще при Чжу Юань-чжане. Источники подтверждают наличие подобного явления и в начале XV в. Это особенно характерно для северных районов страны. В июне 1403 г. двору сообщалось, например, что в близлежащих к Пекину округах имеется 181 454 цина прежде обрабатываемой, а затем заброшенной пахотной земли [23, цз. 20 (II), 374]. Однако в данном случае понятие «северные районы» отнюдь не ограничивалось лишь широтами Пекина и Юнпина. Много данных о пустующих землях относится к Хэнани и всему бассейну течения р. Хуанхэ [23, цз. 18, 329, цз. 116, 1476, цз. 124, 1557]. Северные районы в широком смысле простирались вплоть до р. Янцзы, т. е. охватывали и центральные районы страны. В указе от 17 января констатировалось: «К северу от р. [Янцзы] земли обширны, а население редкое и занимающихся сельскохозяйственным [трудом] мало» [23, цз. 15, 287]. Фонды необработанной земли имелись также в Фуцзяни и даже в районе столицы [23, цз. 101, 1319, цз. 111, 1419].

Однако возрастание норм эксплуатации крестьянства к концу царствования Чжу Юань-чжана, а также разорительные последствия — войны «Цзиннань» привели к тому, что в начале XV в. крестьяне не были заинтересованы в обработке казенных земель. Как отмечалось исследователями, они еще в конце XIV в. без особой охоты шли на предлагаемые им властями земли [55, 165]. Это было не менее характерно и для рассматриваемого времени. Гораздо типичнее было стремление оставить свой обрабатываемый участок и тем самым «скрыться» от уплаты налогов в казну. Поэтому привязывание тяглецов к земле вызывало определенные трудности и было сопряжено с рядом усилий, включавших как различные льготы, так и принудительные меры.

Выше уже отмечалось, что, будучи заинтересовано во всемерном расширении обрабатываемых площадей, правительство Чжу Ди шло на передачу государственной земли в частное владение, закрепляло стихийно складывавшееся перераспределение земельной собственности и предоставляло налоговые льготы поднимавшим новь. Из прочих мероприятий, преследовавших ту же цель, нужно назвать практиковавшееся переселение крестьян на пустующие земли, направление для обработки полей ссыльнопоселенцев и осужденных, а также попытки прекратить бегство крестьян с земли и возвращение беглецов к хозяйству.

Переселение крестьян на пустующие земли неизменно поощрялось правительством Чжу Ди. Вместе с тем, насколько можно судить по имеющимся в источниках данным, оно практиковалось не настолько широко, чтобы в этом можно было бы обнаружить последовательную программу освоения невозделанных площадей. Переселение, как правило, сопровождалось следующими сопутствующими целями: разгрузить районы, где имелась относительная перенасыщенность в людях и не хватало земли, наладить хозяйство в тех или иных районах, обеспечить приток населения в округу новой столицы — Пекина. При этом инициатива центральной власти заметна лишь в осуществлении последних двух целей. Но в данном случае мотивы, которыми руководствовалось правительство, выходили за рамки чисто экономического мероприятия. Они определялись стремлением создать прочную базу вокруг северной столицы, что могло бы способствовать укреплению позиций нового двора.

В остальных случаях правительство предпочитало при переселениях опираться больше на инициативу снизу, т. е. местных властей, нежели само проявлять ее. Зафиксированные в источниках случаи переселения представлены следующим образом. На имя императора подавались доклады с изложением мотивов необходимости переселения. Содержание подобных документов передается весьма скупо и лаконично. Например, под 9 апреля 1403 г. в «Мин Тай-цзун ши лу» записано: «Из округа Цзя в Хэнани докладывают, что земли здесь обширны, а население редкое. В Шаньси же во всех уездах, что [входят] в округа Цзе, Лу и другие, земли мало, а население обильное. Просят прислать [в округ Цзя] для полевых работ взрослых мужчин [из Шаньси] из семей, не имеющих земли» [23, цз. 18, 329]. Императорский двор, как правило, санкционировал подобную инициативу без проволочек и проверки положения дел на местах. При этом мотивировка стихийными бедствиями была столь же действенна, как и нехватка земли [23, цз. 115, 1474].

Усилия местных властей всей страны, направленные на привлечение людей из других районов для обработки пустующих площадей, назывались в манифесте от 28 февраля 1415 г. «совершенно справедливыми», т. е. получали законное основание [23, цз. 160, 1819]. Переселяться могли не только владельцы казенной, но и частной земли, если их владения испытывали какой-либо ущерб [23, цз. 223, 2201].

Большинство сообщений о переселении крестьян констатирует лишь сам факт перемещения и не касается условий, на которых оно осуществлялось. Поэтому особый интерес представляет запись о переселении крестьян из одних областей Шаньдуна в другие в феврале 1412 г., где затрагивается вопрос о налогообложении переселенцев. Выступивший с инициативой этого шага помощник начальника округа Цзинин Фань Шу-чжэн предлагал отменить взимание налога с переселенцев в течение трех лет. Императорский двор одобрил это [23, цз. 124, 1557]. Тем самым переселение могло сопровождаться соответствующими льготами. Однако трудно судить, насколько это было общим правилом, а не зависело опять-таки от инициативы и смелости просителей-докладчиков. Отмеченная передача проведения переселения крестьян на новые, пустующие земли в руки местных властей свидетельствует о том, что центральное правительство не намеревалось проводить его в масштабе всей страны как универсальное и принудительное средство для освоения необработанных площадей.

Что касается ссыльных и осужденных, то их селили на пустующие земли в принудительном порядке. Первые указания императора на этот счет были даны 10 августа 1402 г. Предлагалось привлекать осужденных к обработке пустующих земель (чаще всего на севере) вместо требуемого с них откупа за совершенное ими преступление. Принудительным привлечением к обработке земли заменяли и прочие наказания. Осужденных на смерть по прошествии пяти лет принудительной обработки земли предполагалось прощать и зачислять в «добрый народ», осужденных на другие виды наказания — через три года. Кроме того, прощение обусловливалось усердием осужденного [23, цз. 12 (II), 214–215].

10 сентября 1403 г. были утверждены специальные правила, которыми следовало руководствоваться местным властям при привлечении ссыльных преступников к отработке земли, Согласно этим правилам, ссылка преступников на север для обработки земли стала общепринятой нормой наказания. Каждому ссыльному следовало выделять из фонда «покинутых» и «свободных» земель участок площадью в 50 му при условии обязательного сбора двух урожаев в год (летнего и осеннего). «А если у кого [из осужденных], — гласили правила, — будут силы и желание обработать больше [земли], разрешить [им это]» [23, цз. 22, 414].

Правилами предусматривалось, что на обзаведение хозяйством арестантам могли выдавать из казны инвентарь, тягловый скот и семена. В августе 1404 г. даже зарегистрированы денежные выплаты 462 ссыльнопоселенцам по 80 динов ассигнациями [23, цз. 33, 579]. Тем, кто получал такую помощь, гарантировалось уравнение в налогах с крестьянами через пять лет, тем, кто не получал, — через три года. Отсюда следует, что ссыльнопоселенцы в течение пяти или трех лет выплачивали более тяжелые налоги, чем обычные тяглецы.

В дальнейшем правила переселения преступников дополнялись и детализировались. Например, если присужденным к порке заменяли наказание ссылкой на пустующие земли Севера, то они получали деньги на дорогу [23, цз. 124, 1562].

Весьма интересны попытки правительства формировать из привлеченных к обработке земли преступников сельские общины, т. е. распространить на них привычные формы организации крестьянства. Прямое свидетельство тому имеется в упомянутых правилах и в докладе начальника Ведомства налогов Ван Дуня двору от 23 июня 1403 г. [23, цз. 21, 377, цз. 22, 413]. Автор последнего документа сетовал на трудность создания общин из осужденных по той причине, что среди них наблюдается имущественное неравенство: «[Среди] осужденных, если они, согласно приписке, наделяются землей, есть неравенство: [у одних земли] много, [у других] — мало…» [23, цз. 21, 377]. Этог факт вполне согласуется с упомянутым выше разрешением давать желающим излишки пахотных площадей сверх положенного надела. Тем самым в хозяйствах ссыльнопоселенцев шли процессы, характерные для общей тенденции в земельных отношениях в Китае в XV в.

Однако положение ссыльнопоселенцев далеко не всегда было завидным. Во-первых, надо учитывать, что их труд оставался строго принудительным и строго контролируемым. О том, что многие из них «не тяготеют душой к сельскому хозяйству» и всячески отлынивают от работы, говорится в послании императора наследнику престола от 7 декабря 1403 г. Для искоренения этого предлагалось принять меры: «Как только [кто-либо] не выйдет в поле на сельскохозяйственные [работы], приказываю снова подвергать [их наказанию] за прежние провинности» [23, цз. 25, 458–459]. Во-вторых, их положение отягощалось повышенным налоговым бременем. Этот факт признавался и самим правительством. В конце 1411 г. оно даже пошло на некоторое облегчение участи ссыльнопоселенцев, дав им отсрочку в выполнении трудовых повинностей [23, цз. 120, 1514].

Надо сказать, что замена уголовного наказания принудительной обработкой земли практиковалась в Китае и ранее. Однако характерно, что в рассматриваемый период такое явление не только получило широкое распространение, но и подвергалось определенной кодификации.

Бегство крестьян с земли, издавна наблюдавшееся в феодальном Китае, служило одной из форм их социального протеста. Тот факт, что в начале XV в. этот процесс отчетливо прослеживается почти по всей территории страны, свидетельствует о возрастании эксплуатации в деревне, говорит о тяжелом положении крестьянских низов. Источники пестрят прямыми и косвенными сообщениями о побегах с земли. Сведения о том, что народ «разбегается в разные стороны», «каждодневно бежит» и «бежит во множестве», поступали ко двору из самых различных провинций империи — от Гуандуна на юге до Бэйпина и Шэньси на севере [23, цз. 15, 288; цз. 70, 981, цз. 129, 1598, цз. 103, 1343]. В январе 1403 г. император признавал, что во всех районах страны, лежащих к северу от р. Янцзы, «народ бежит, оставляя хозяйство» [23, цз. 15, 287].

Точной статистики в данном случае ожидать не приходится, тем не менее сохранились некоторые цифровые данные, по которым можно составить общее представление о масштабах описываемого процесса. Согласно докладу цензора Кун Фу, инспектировавшего в 1403 г. провинцию Хэнань, здесь насчитывалось 334 280 крестьянских дворов, — или же более 2 млн. человек, которые либо ранее находились, либо продолжали оставаться в бегах [23, цз. 25, 461–462]. В июне того же года пекинские власти докладывали: «В восьми областях, [подчиненных] Шуньтяню (Пекину. — А. Б.), из 189 300 с лишним приписанных [здесь] дворов простолюдинов не вернулось к [своему] хозяйству более 85 000 дворов» [23, цз. 20 (II), 374].

Главными причинами бегства крестьян оставались непосильный налоговый гнет и произвол местных властей. Данные «Мин Тай-цзун ши лу» позволяют детализировать такие причины применительно к началу XV в. Ими могли служить: непомерно тяжелые прямые налоги и накопление в связи с этим недоимок [23, цз. 129, 1598]; различного рода «дополнительные» налоги [23, цз. 15, 269]; разорение в результате стихийных бедствий [23, цз. 15, 287]; перекладка налогов на чужие плечи в результате круговой поруки в деревенских общинах [23, цз. 99, 1300]; снижение урожайности из-за неисправности ирригационной системы [23, цз. 15, 288]; произвол местных властей [23, цз. 252, 2353]; вступление в конфликтные отношения с властями [23, цз. 197, 2061]. Нужно сказать, что центральные власти довольно четко представляли себе побудительные мотивы, заставлявшие людей бросать свои дома и поля. Так, например, в октябре 1407 г. Чжу Ди писал: «В душе люди любят землю. Разве они с охотой переселяются и бродяжничают? [Они] уходят именно из-за того, что не могут [более] терпеть» [23, цз. 70, 981]. Во многих других документах двора содержатся прямые обвинения местных властей в том, что они не обеспечивают народу приемлемые условия жизни, а поэтому «люди не могут вытерпеть и дело доходит до бегства и гибели [их]» [23, цз. 197, 2061–2062, цз. 252, 2353].

Масштабы бегства крестьян в первые же годы после воцарения Чжу Ди не могли не тревожить правительство. Оно понимало, что «запустение полей» происходит от того, что люди покидают их, и это ведет к сокращению налоговых поступлений [23, цз. 51, 763]. «Чтобы вносить налоги, народ непременно [должен] обрабатывать землю, когда же [он] забрасывает хозяйство и бежит, налоги не поступают», — констатировалось в императорском манифесте от 2 февраля 1410 г. [23, цз. 99, 1300–1301]. Кроме того, бегство крестьян с земли таило в себе и социальную опасность: оно нарушало столь старательно поддерживаемое статус-кво в деревне, а беглый люд иногда вставал на путь открытого сопротивления властям[43]. Поэтому правительство Чжу Ди с самого начала своего существования пыталось активно бороться с бегством крестьян.

Прежде всего оно стремилось насколько возможно предотвратить бегство. Остались в силе статьи из «Да Мин люй», запрещавшие бегство, возбранявшие принимать и укрывать беглых, грозившие наказанием общинным старостам и местному чиновничеству за неумение удержать людей [14, 97–98]. Но так как это мало помогало, Чжу Ди в начале 1403 г. предложил усилить контроль за неподвижностью сельского населения с помощью специальных эмиссаров. Их роль, однако, должна была быть несколько шире, чем простое предотвращение бегства. Распоряжение императора гласило: «В последнее время… народ бежит и бросает [свое] хозяйство. [Если] сейчас вовремя не успеем заставить его отдать все силы земледелию, то в будущем не избежать [материальных] потерь. Перед грядущей весной следует заранее направить людей для [соответствующего] надзора и понуждения» [23, цз. 15, 287].

Есть свидетельства, что практика направления подобных эмиссаров в районы, где наблюдалось интенсивное бегство крестьян, сохранялась и в последующие годы царствования Чжу Ди [23, цз. 151, 1755–1756].

Стремлением предотвратить бегство вызваны и такие мероприятия, как оказание материальной помощи населению в районах, где усиливается этот процесс, или же отмена дополнительных налогов, которые, по получаемым двором сведениям, служили причиной ухода из хозяйств [23, цз. 15, 269, цз. 43, 688, цз. 166, 1833].

Однако, поскольку все эти профилактические меры не могли остановить процесса бегства крестьян с земли, главные усилия правительство направляло на возвращение беглых. Возможность такого возвращения предусматривалась особой статьей в «Да Мин люй» [14, 99]. Устные и письменные инструкции Чжу Ди неизменно предписывали всеми силами возвращать беглых к «прежнему занятию» [23, цз. 20 (II), 374, цз. 25, 450]. При этом они, разумеется, получали полное прощение за незаконное с юридической точки зрения бегство. Предписывалось миловать даже тех беглецов, которые «имели разногласия с властями, подрывали власть и вредили народу» [23, цз. 197, 2062]. Одновременно давалась индульгенция и чиновникам, которые не сумели предотвратить побеги. Но это обусловливалось их активизацией по возвращению беглых. Манифест от 2 февраля 1410 г., в частности, гласил: «Уездных чиновников, не смогших успокоить народ, который доходит до того, что некоторые бегут, на первое время прощать. Приказать [этим чиновникам] срочно привлекать [беглых] на праведный путь — возвращать к хозяйству и более не притеснять» [23, цз. 99, 1301].

Вернувшимся беглецам предписывалось давать различные льготы. Уже указ об амнистии от 30 июля! 1402 г. повелевал казне оказывать содействие семенами, тягловым скотом и инвентарем беглому люду из провинций Хэнань, Шаньдун и Бэйпин, а также районов бассейна р. Хуайхэ в случае возврата к хозяйствованию [23, цз. 10 (I), 147]. Указ же от 17 декабря 1403 г. гласил: «Ныне, поскольку [беглые] снова возвращаются к [своему основному] занятию, приказываю ведающим там властям давать им всевозможные послабления» [23, цз. 25, 462]. О хорошем отношении к вернувшимся беглецам и необходимости «оказывать им помощь» говорят и другие инструкции двора» [23, цз. 70, 982].

Декларируемая помощь могла, как показано выше, выражаться в выдаче необходимых средств к обзаведению хозяйством заново. Практиковалась также и безвозмездная выдача продовольствия на первое время после возврата [23, цз. 21, 377, цз. 59, 859]. Однако общих правил на этот счет не существовало. Зато можно предположить, что вернувшимся беглым прощали прежние налоговые недоимки. Правительство с первых лет неизменно удовлетворяло просьбы с мест об отмене причитавшихся до бегства недоимок [23, цз. 43, 688]. В октябре 1422 г. оно дало по этому поводу следующее разъяснение: «Когда они [беглые] возвращаются в свои хозяйства, то пахотные поля [у них] запущены и заросли сорняками, дома обветшали, неоткуда взять сельскохозяйственный инвентарь и семена. Воистину следует им помочь. Если же требовать с вернувшихся к хозяйству [уплату] недоимок и доводить [их] до крайности, то разве захотят они остаться [здесь]? Вам, Ведомству налогов, следует дать местным властям ясное предписание, что отныне следует полностью отменять причитающиеся за годы [бегства налоги] зерном, соломой и прочим с беглого люда, вернувшегося к хозяйству» [23, цз. 252, 2353].

Отмена или же отсрочка прежним беглецам текущих налогов и повинностей делалась лишь в исключительных случаях. Наоборот, возвращение подразумевало сбор налогов с тяглецов и несение ими повинностей в полном объеме. Иначе терялся основной смысл «привлечения беглых к хозяйству». Исключения делались лишь дважды. При этом первый случай касался лишь провинции Бэйпин. Распоряжением от 26 июня 1408 г. властям этой провинции предписывалось обещать тем, кто пожелает вернуться, отмену налога и повинностей на три года [23, цз. 80, 1065]. Второе распоряжение, освобождавшее от налогов вернувшихся беглых сроком на один год, было датировано маем 1421 г. [23, цз. 236, 2267]. Оно распространялось на всю страну. Но его появление связано с экстраординарными для того времени обстоятельствами — пожаром от молнии и гибелью императорских дворцов в Пекине. Такое событие было истолковано как дурное предзнаменование, что и вызвало ряд мер, облегчавших положение народа.

Как видим, отмена налогов с прежних беглецов диктовалась либо особыми соображениями-в первом случае стремлением всячески усилить северные районы, либо особыми обстоятельствами. Поэтому такую практику можно считать скорее исключением, чем правилом.

Отсрочка налогов и повинностей предоставлялась также тем беглецам, которые по возвращении получали хозяйство не на старом месте, а на целине. Такая практика имела место, ибо в некоторых районах, откуда бежал народ, хозяйство было настолько бедно и разорено, что, даже по мнению местной администрации, было нерационально возвращать крестьян на прежние поля [23, цз. 25, 469–470]. К тому же государство было заинтересовано в этом, ибо имело значительный фонд необработанных земель. Отсюда еще в декабре 1403 г. двор дал следующую инструкцию Ведомству налогов: «Тех, кто еще не вернулся к [своему] хозяйству, [следует] усердно привлекать к поднятию целинных земель и запретить взимать с них налоги» [23, цз. 25, 462]. Однако, насколько можно судить по источникам, в начале XV в. такая практика не получила широкого распространения. В основном беглых крестьян сажали на прежние места и, как прежде, облагали налогами и повинностями.

Усилия, направленные на возвращение беглецов, давали некоторые плоды. Рапорты о привлечении их к хозяйству поступали ко двору довольно часто. Например, в сентябре 1402 г. из провинции Чжили и Бэйпин доложили о возврате 71 300 беглых дворов, в январе 1403 г. из Бэйпина — еще о возврате 130 600 дворов, в том же году из Хэнани-о возврате 302 230 дворов, в 1410 г. из области Цинчжоу в Шаньдуне — о возвращении 13 400 крестьян и т. д. [23, цз. 11, 190, цз. 16, 292, цз… 25, 461–462, цз. 106, 1373]. Местные власти усердствовали, ибо знали, что это вызовет одобрение свыше. Однако в целом по стране процесс бегства крестьян с земли не прекращался, так как для радикального его пресечения потребовалось бы внести коренные изменения в положение крестьянства.

Во всех трех вышеназванных аспектах «заботы о народе» — переселении крестьян, посадке на землю ссыльнопоселенцев и возвращении беглых к хозяйствованию — можно проследить общую цель. Преобладающей здесь была материальная сторона приближения к идеальной модели государства. С помощью описанных мероприятий правительство пыталось добиться расширения обрабатываемых площадей, увеличения числа налогоплательщиков и в конечном счете общей суммы налоговых поступлений. Причем последнего мыслилось достичь именно развитием производства вширь, но никак не за счет намеренного отягощения налогового бремени.

Налоговая политика

Понимая, что увеличение налогов может иметь крайне нежелательные последствия для государства как в экономическом, так и в социальном плане, правительство Чжу Ди стремилось не допускать этого. Здесь проявляется еще один из основных аспектов политики «заботы о народе», несколько отличный по своей направленности от описанных выше.

Отмеченное понимание опасности, которую таило возрастание налогового бремени, отчетливо проступает в официальных документах начала XV в. Трезвые соображения подсказывали, что у крестьян нельзя отнимать необходимый продукт. «Крестьяне целый год тяжело трудятся. Помимо [уплаты] всех налогов [им нужно] одеваться. [Средств на это] у них постоянно не хватает… Где же народу взять пищу и одежду?» — говорил император [23, цз. 141, 1695–1696]. Вместе с тем осознавалась и опасность возмущения народа в случае увеличения налогов. Например, распоряжение, данное в октябре 1423 г., в частности, гласило: «В нынешнем году во [многих] местах, где случались наводнения и засухи… не собраны [налоги] зерном и соломой. Местные же власти не переставая требуют их уплаты. [Поэтому] может затаиться недовольство против императорского двора» [23, цз. 262, 2399].

В связи с названными соображениями правительство Чжу Ди наряду с призывами к чиновным властям «обеспечивать своевременную уплату налогов» настаивало на сугубой осторожности в подходе к данному вопросу. Указ от 29 декабря 1417 г. рекомендовал чиновникам всей страны: «Побуждая [население] к уплате налогов и отработке повинностей, нужно блюсти равенство, распределяя налоги, — следовать справедливости» [23, цз. 194, 2044]. Императорский двор осуждал «безрассудное беспокойство народа налогами» со стороны местных властей и декларировал, что подобные случаи не соответствуют его «устремлениям» [23, цз. 87, 1154].

Центральное правительство предпринимало отдельные попытки стабилизировать уровень налоговых норм, возвращая его к уровню предшествующих лет[44]. В марте 1408 г. было дано распоряжение снять все надбавки к налогам, накопившиеся за предшествующие три года. Но сфера действия этого приказа ограничивалась лишь провинцией Бэйцзин [23, цз. 76, 1039]. Аналогичное распоряжение, содержавшееся в манифесте от 28 февраля 1415 г., касалось уже всей страны. Оно предписывало вернуть норму налогов к уровню 1408 г., с тем чтобы облегчить положение народа [23, цз. 160, 1819].

Императорский двор ратовал за отмену налогов с прежде обрабатываемых, а затем «запустелых» полей, протестовал против практики переложения причитавшихся с беглецов налогов на оставшихся общинников. Распоряжения гласили: «Если облагать запустелые поля излишними налогами, то [населения] здесь станет еще меньше, а запустевших [полей] станет еще больше. Можно подсчитать [сумму] годовых налогов с таких [полей] и отменить… Если приказывать деревенским общинам возмещать налоги [беглых], то это непременно поведет к разорению [общинников]. Разорение и нехватка [жизненных средств] непременно снова [поведет] к бегству, и налогов будет недоставать еще больше. [Приказываю] немедленно разослать в различные места бумагу, [сообщающую], что если случится такое, то повсеместно прекращать взимать налоги [с беглых дворов]» [23, цз. 51, 763, цз. 99, 1301].

Вместе с тем правительство поясняло местным властям, что подобные шаги предпринимаются с дальним прицелом: «Когда же люди расплодятся и [запустелая] земля будет снова распахана, [можно будет] снова [брать] налоги в полном [объеме]» [23, цз. 51, 763].

Желая добиться гибкого подхода чиновных властей к сбору налога, двор в манифесте от 17 марта 1412 г. рекомендовал собирать налог полностью лишь в том случае, когда «сельскохозяйственные условия благоприятны» [23, цз. 125, 1565]. В противном случае предписывалось прибегать к отмене или же снижению налогов. Эта мера рассматривалась центральным правительством как необходимая и вместе с тем временная, рассчитанная на восстановление прежнего положения в деревне, на поддержание прожиточного минимума крестьянства.

Временная отмена налогов в тех или иных районах в связи со стихийными бедствиями, запустением полей и прочими «неблагоприятными условиями» (например, эпидемии и мор, падеж скота, чрезмерная занятость населения на повинностях, разорение от нападений разбойников и восстаний национальных меньшинств) практиковалась императорским двором с первых лет воцарения Чжу Ди. Она могла распространяться и на отдельные уезды и области, и на целые провинции, и, наконец, на значительную часть страны. Только в «Мин Тай-цзун ши лу» с 1403 по 1424 г. зафиксировано более 80 подобных случаев. Однако надо полагать, что источник отметил далеко не все. Упомянем лишь наиболее важные из них. Указами двора от 10 июня 1403 г. налоги не взимались с провинции Хэнань; от 5 мая 1405 г. — с запустелых земель в провинциях Чжили, Чжэцзян, Хугуан, Сычуань, Гуандун, Цзянси, Фуцзян и Хэнань; от 1 февраля 1407 г. — с 40 уездов и округов в Гуанси, с 57 — в Шаньдуне и с 81 — в Гуандуне; от 1 марта 1410 г. — со всех пострадавших от бедствий районов к северу от р. Янцзы; от 30 апреля 1412 г. — с провинции Бэйцзин; от января 1416 г. — с пострадавших районов в Чжили, Чжэцзяне, Хугуане, Хэнани и Шаньдуне; от 5 августа 1422 г. — с пострадавших районов в Северной и Южной Чжили, Шаньдуне и Хэнани.

Равным образом практиковалась и отмена недоимок. Правительство довольно четко поясняло свои побудительные мотивы к этому: «[Если] единовременно взимать многолетние задолженности, то местные власти непременно будут притеснять [народ] и найдутся [среди народа] такие, кто [будет] вынужден продавать землю, сыновей и дочерей для погашения задолженности» [23, цз. 146, 1721].

В «Мин Тай-цзун ши лу» за 1408–1424 гг. зарегистрировано около 20 случаев отмены недоимок. Наиболее значительные из! них были в апреле 1408 г., сентябре 1411 г., марте 1412 г. Дважды — в феврале 1415 г. и мае 1421 г. — недоимки были отменены по всей стране [23, цз. 160, 1819, цз. 236, 2266]. Аналогичная полная отмена недоимок была объявлена и сразу же после смерти Чжу Ди — в сентябре 1424 г. [20, цз. 1 (I), 15].

Стремление центральной власти не допустить отягощения налогового бремени проявилось и в таких действиях, как санкционирование просьб об изменении места доставки и перемене состава налога, ратование за своевременный прием доставленных на место налогов, разрешение пересчитывать натуральные налоги в ассигнации.

По принятому издревле порядку население было обязано доставлять налог к месту сдачи. При этом пункт назначения (административный центр, воинская часть и т. д.) со временем мог перемещаться, удаляясь от налогоплательщиков на многие километры и даже сотни километров. В результате складывалось положение, живо описанное в докладе простолюдина Чжан Юаня из Шэньси: «Собранные летом и осенью налоги в областях Гунчан, Линьтао и других ежегодно приказывают народу перевозить в Ганьчжоу, отстоящий [от них] более чем на 2 тыс. ли (около 1300 км. — А. Б.). Дорога идет по суше. Ношу несут на плечах или перевозят на волах и ослах. В дороге люди устают, скот дохнет. Вносимый налог не велик, а разорение большое» [23, цз. 128, 1594].

В своих многочисленных просьбах об изменении места доставки налогов докладчики указывали на неудобства существующего порядка и выдвигали свои «контрпредложения», обосновывая их выгодность или необходимость (см., например: [23, цз. 22, 411, цз. 23, 418, цз. 25, 453]). Правительство шло навстречу таким просьбам, справедливо полагая, что это может несколько облегчить положение налогоплательщиков.

Центральная власть не противилась и устранению неудобств, связанных с тем, какими товарами будет вноситься налог. В результате того, что профиль производства в отдельных районах менялся, а налоги исчислялись в традиционных видах продукции, возникали определенные трудности и недовольство. Например, из уезда Лэчан в Гуандуне докладывали: «В нашем уезде при возделывании земли больше сажают рис и меньше [сеют] пшеницу. Для внесения же налогов ежегодно [приходится] обменивать рис на пшеницу. Просим отныне прекратить это и приказать [весь налог] собирать рисом» [23, из. 124, 1557]. Из других подобных сообщений явствует, что некоторые районы были вынуждены производить на стороне закупки тех товаров, которые по традиции с них требовала казна [23, цз. 116, 1479].

Объясняя необходимость удовлетворения подобных ходатайств, двор в июле 1414 г. дал следующее распоряжение: «Брать не соответствующие [по составу налоги] — это значит притеснять народ. Это ошибка местных властей… Разве можно придерживаться старых статей [о налогах]?» [23, цз. 116, 1479].

Правительство также пыталось бороться с задержками приема собранных налогов на месте сдачи. В апреле 1409 г. Ведомству налогов была дана следующая инструкция: «Стало известно, что люди, доставившие налоги, скопились в столице и долгое время не могут вернуться [домой]. Все это происходит именно от того, что ведающие тем власти жадны до взяток. Они чинят задержки. Следует срочно обнародовать манифест, что всех чиновников, которые сразу не отпустят привезших налоги в зернохранилища [людей], а также чиновников, которые [ответственны] за уплату [налогов] и не примут [привезенное] сразу, — считать преступниками и штрафовать» [23, цз. 89, 1184].

Императорский двор в большинстве случаев шел навстречу просьбам о пересчете натуральных налогов в ассигнации. Смысл таких просьб станет понятным, если учесть, что в начале XV в. ассигнации, получившие до этого широкое распространение в Китае, в значительной мере уже потеряли свою номинальную стоимость. Однако ходатайства о пересчете непременно мотивировались какими-либо трудностями, переживаемыми налогоплательщиками: стихийные бедствия, рост недоимок и т. д. [23, цз. 109, 1406, цз. 117, 1492, цз. 124, 1561, цз. 135, 1645, цз. 137, 1668]. Поэтому разрешения выплачивать сумму налога в пересчете на ассигнации выступают в источниках как определенный вид помощи двора пострадавшим районам. Очевидно, что в данных акциях никак нельзя видеть признак развития товарно-денежных отношений.

Помощь населению, пострадавшему от стихийных бедствий, помимо налоговых послаблений могла выражаться и в безвозмездной выдаче из казенных фондов продовольствия и семян. Прибегая к такой мере, кстати, также традиционной для средневекового Китая, правительство Чжу Ди преследовало все ту же цель, что и при попытках не допустить чрезмерного утяжеления налогового бремени, а именно удержать от разорения основную массу налогоплательщиков, не дать деградировать сельскохозяйственному производству. В этом плане весьма показательно следующее высказывание императора: «[Если] с полей населения, подвергшегося бедствиям, не был собран урожай, [то разве] можно будет затем снова [собрать с него] налоги без оказания ему помощи?» [23, цз. 158, 1804].

В Китае стихийные бедствия были довольно часты. При сравнительно примитивной технике ведения сельского хозяйства это постоянно травмировало жизнь китайской деревни. В связи с этим оказание материальной помощи пострадавшим в начале XV в. приняло, насколько можно судить по источникам, довольно значительные масштабы. Средства для оказания помощи черпались главным образом из запасов местных властей данного или же соседних районов. Но из каких именно запасов, чаще всего определить трудно, ибо распоряжения центра содержат такие расплывчатые формулировки, как «из наличных запасов», «из обнаруженных запасов» и т. п.

Нет сомнения, что в такой ситуации использовались прежде всего средства, специально накопленные на случай голода в так называемых государственных амбарах. Создание системы таких амбаров издревле практиковалось в Китае. Этот порядок был одобрен Чжу Юань-чжаном. Чжу Ди также подтвердил полезность и необходимость данного мероприятия в специальном указе от 18 августа 1411 г. [23, цз. 117, 1492–1499]. Однако, забегая вперед, нужно сказать, что указанная система страдала рядом несовершенств — запасные фонды имелись далеко не повсеместно. o Поэтому материальная помощь, как показывают источники, могла выделяться непосредственно из фондов собранных налогов (т. е. из средств центральной казны), из средств воинских соединений, стоявших недалеко от района бедствия, и прочих «обнаруженных запасов». Зафиксирован даже случай выдачи помощи из средств ближайших станций правительственной почты [23, цз. 123, 1553].

В «Мин Тай-цзун ши лу» с 1402 по 1424 г. отмечено около 90 случаев оказания крупной материальной помощи пострадавшему населению. При этом наиболее интенсивно эта мера применялась в 1403 и 1411–1416 гг. О масштабах помощи в начале XV в. может свидетельствовать тот факт, что она могла распространяться на сотни тысяч домохозяйств и исчисляться сотнями тысяч даней зерна, вплоть до 1 млн. 380 тыс. даней [23, цз. 172, 1909].

Желая упростить процедуру оказания помощи, которая предусматривала подачу доклада о бедствии в центр, проверку центром положения на месте и лишь затем — распоряжение о выдаче средств, правительство в апреле 1422 г. дало местным властям директиву самим оказывать помощь пострадавшим, впоследствии ставя в известность двор [23, цз. 247, 2312].

Еще одним аспектом «заботы о народе» наряду с отмеченными мероприятиями в области налоговой политики было четко выраженное субъективное стремление двора к усовершенствованию дел в сельском хозяйстве. Это проявлялось в стараниях наладить получение с мест правдивой информации о состоянии хозяйства и своевременно устранять «то, что приносит зло» народу, одновременно внедряя «то, что приносит пользу» ему. С этой целью правительство многократно рассылало местным властям приказания правдиво сообщать в центр, «в чем заключается выгода и в чем беда для военного и гражданского люда» [23, цз. 25, 456, 465, цз. 29, 521, цз. 123, 1543]. Подчеркивая свою личную заинтересованность в получении подобной информации, Чжу Ди писал: «Хочу все знать: какой год урожайный, какой — нет, счастлив ли народ или же скорбит» [23, цз. 129, 1602].

С этой же целью из столицы систематически рассылались специальные эмиссары [23, цз. 17, 306, цз. 129, 1602, цз. 226, 2269]. Инструкции, которые давались им, весьма красноречивы: «Приглашайте к себе военный и гражданский [люд] и выспрашивайте, каковы [его] выгоды и польза и каковы беды и что нужно изменить [для общей пользы]. Обо всем [следует] докладывать [двору]… Все, что полезно для него (народа), но не осуществлено — осуществите, [все], что вредно для него и не изменено — измените» [23, цз. 17, 306, цз. 226, 2269].

В связи с намерением внедрять то, что приносит пользу сельскому населению, правительство Чжу Ди обращает серьезное внимание и на вопросы ирригации. В источниках зафиксировано довольно много докладов с мест о необходимости проведения тех или иных ирригационных работ. Центральные власти, относя это к разряду «срочных дел», почти всегда санкционировали их проведение. Если у местной администрации не хватало возможностей для проведения этих работ, двор разрешал привлекать население соседних районов, а также солдат [23, цз. 14, 261]. Правительство проводило крупные ирригационные работы и в централизованном порядке. Например, в 1403–1404 гг. такие работы были проведены в Чжэси (совр. пров. Чжэцзян) под присмотром начальника Ведомства налогов Ся Юань-цзи [16, цз. 13, 900, цз. 14, 625–626]. Ирригация в условиях средневекового Китая всегда была одной из забот правительства. Поэтому в данном случае важно лишь констатировать, что это прослеживается и в рассматриваемое время.

Все названные выше аспекты «заботы о народе» дополнялись традиционными усилиями по его «воспитанию». Последнее, безусловно, относится более к идеологической, чем к экономической сфере политики. Но именно здесь наиболее ярко проявлялась озабоченность императорского двора социальным спокойствием масс, что совпадало с общими целями, преследуемыми мероприятиями «заботы о народе». Задачи, преследуемые «воспитанием» населения, можно хорошо представить на примере императорского указа от 13 июля 1409 г., который гласил: «Я управляю Поднебесной, как прежние государи, ставившие своей задачей успокоение народа. А путь к успокоению народа прежде всего в его перевоспитании. Это значит [добиться, чтобы] высшие и низшие поддерживали друг друга, нравы и обычаи были добрыми и в Поднебесной [царил] мир». [23, цз. 92, 1199].

Описанное воспитание сводилось к жесткому надзору местных властей и общинных организаций за всеми сторонами повседневной жизни населения и в конечном итоге преследовало цель обеспечить беспрекословное повиновение масс. В одном из наставлений собранным ко двору чиновникам им ставилось в обязанность вести подобное воспитание следующим образом: «Внушайте ему (народу), [что его] главный долг в усердном занятии [своим] делом, сыновнем почтении к старшим, искреннем уважении государя» [23, цз. 87, 1151]. Еще более красноречиво следующее признание Чжу Ди, сделанное в беседе с приближенными: «Для меня воспитание народа должно прежде всего проявляться в [принуждении его] к соблюдению приказов» [23, цз. 123, 1440].

Данная сторона внутриполитической деятельности правительства Чжу Ди находится в прямой связи с его представлением об идеальной государственной модели и поэтому позволяет лучше понять сущность политики «заботы о народе».

Малоэффективность мероприятий, отвечавших понятию «заботы о народе»

Рассмотрев комплекс мероприятий, связанных с проявлением «заботы о народе», можно заключить, что здесь не было ничего принципиально нового по сравнению с традиционными методами аграрной политики в средневековом Китае вообще и по сравнению с общим курсом Чжу Юань-чжана в частности. Однако рассмотрение конкретных усилий правительства Чжу Ди в области «заботы о народе» интересно в плане данного исследования не столько само по себе, сколько для ответа на такие вопросы: какие реальные результаты принесли эти усилия и как сказался описанный комплекс мероприятий на состоянии сельского хозяйства в первой четверти XV в.? Иначе говоря, теперь, после их рассмотрения, можно вернуться к поставленной выше проблеме — насколько все это могло приблизить искомый идеал в конкретных условиях описываемого времени.

В источниках можно найти прямые свидетельства тому, что почти все мероприятия, которые можно объединить под общей рубрикой «заботы о народе», не приносили ожидаемых результатов. Эффективность их оставалась весьма относительной. Попробуем рассмотреть перечисленные мероприятия под этим углом зрения.

Стремление оказать помощь пострадавшим от войны районам наталкивалось на подспудное сопротивление местных властей, отнюдь не заинтересованных в снижении (даже временном) нормы эксплуатации подчиненного им населения. Ярким свидетельством тому служит императорский указ от 11 марта 1403 г., который гласил: «От продолжавшихся несколько лет военных действий и военное, и гражданское [население] испытывало трудности. Ныне ему дан отдых. [Но] и сейчас много случаев, когда [людей] принуждают к выполнению двойных норм повинностей — и военной, и гражданской. Недавно стало известно, что местное военное [начальство], областные и уездные власти, не соблюдая возложенных на них [обязанностей], по-прежнему продолжают [сохранять] прежнее бедственное [положение], по своему усмотрению хватают и посылают на отработку повинностей [людей], словно загнанных лошадей, собак или баранов. [Власти] не освобождают их [от повинности], не проникаясь никаким сочувствием. Это- неуважение к приказам государя и безжалостное [отношение] к людям. Как же [тогда] можно будет достигнуть, [чтобы] бедный люд пришел в себя и перевел дыхание?» [23, цз. 17, 311–312].

Равным образом на местах срывалось и исполнение указа о прекращении всех «не срочных дел», т. е. известное послабление народу в несении различных трудовых повинностей. Об этом говорил сам император в апреле 1403 г.: «Вступив на престол, я в первую очередь издал манифест о прекращении всех не срочных дел… Ныне же стало известно, что некоторые власти еще не полностью выполнили [мое распоряжение]. Я считаю это самоуправным истязанием моих военных и гражданских [подданных]» [23, цз. 18, 333]. Естественно, что двор пытался преодолеть эту инерцию с помощью угроз и новых распоряжений. Но эффективность этого шага снижалась в результате того, что по издревле сложившемуся в Китае порядку государство не могло обойтись без массового привлечения населения к отработке повинностей, а разграничить «срочные» и «не срочные» дела было весьма трудно.

В этих условиях центральное правительство было вынуждено предоставлять практическое решение вопроса о «срочности» дел все тем же местным властям. Последние же в лучшем случае заботились об освобождении крестьян от трудовых повинностей лишь на время сезона полевых работ. И двор сам неоднократно санкционировал подобное положение, невзирая на одновременное сохранение в силе указа о прекращении «не срочных дел» [23, цз. 19, 341, цз. 21, 391–392]. В дальнейшем же в связи с крупными ремонтными работами в Нанкине, строительством новой столицы в Пекине, углублением и восстановлением Великого канала, обновлением Великой стены и частыми военными походами, предпринимавшимися при Чжу Ди, бремя повинностей значительно возросло.

Что касается усилий по привлечению к хозяйствованию и посадке на землю как можно большего числа тяглецов, то при отмеченной выше незаинтересованности крестьян в приобретении государственной земли их эффект также снижался. Переселение на пустующие земли велось, как указывалось, недостаточно интенсивно, без единого плана и главным образом по инициативе местных властей. Последнее порождало случайность, прецедентность в данном вопросе, что, в свою очередь, не позволяло в полной мере решить с помощью переселения проблему обработки пустующих площадей. Еще в меньшей степени она могла быть решена посадкой на землю осужденных, число которых все же было ограничено, а заинтересованность в труде на новом месте невелика.

Более ощутимый результат в данном направлении давала политика возвращения беглых крестьян. Но нужно учитывать, что местные власти, боясь предусмотренного за утечку людей наказания, далеко не всегда докладывали о бегстве и предпочитали выкачивать с оставшегося населения установленную сумму налогов, перекладывая на его плечи дополнительные тяготы. О том, что последнее имело место, свидетельствуют попытки правительства Чжу Ди бороться с подобным явлением [23, цз. 51, 763, цз. 99, 1301]. К тому же возвратившиеся беглецы вновь попадали в условия, близкие к тем, которые вынудили их прежде покинуть хозяйство. Поэтому в источниках зафиксированы случаи повторного бегства крестьян с земли. Например, в январе 1404 г. двору сообщалось: «В уезде Цзаоцян [близ] Чжэньдина народ, вернувшийся [из бегов] к хозяйствованию, из-за участившихся засух и [налета] саранчи [снова] во множестве бежит» [23, цз. 26, 482]. Все это не давало возможности покончить с проблемой бегства.

Налоговое бремя, несмотря на некоторые меры, проведенные центральным правительством для его частичного ограничения и облегчения, в течение первой четверти XV в. фактически продолжало возрастать. Так, налоговые ставки 1408 г. были выше, чем в 1405 г., а налоги в 1415 г. были выше, чем в 1408 г. [23, цз. 76, 1039, цз. 160, 1819]. Но иногда правительство было непоследовательным в своих действиях. Это сказывалось в том, что оно само зачастую санкционировало введение дополнительных налогов [23, цз. 39, 650, цз. 115, 1472, цз. 123, 1546]. Местные же власти не были заинтересованы в снижении налогового бремени населения. Отсюда встречаются такие записи, как, например, в докладе из Чжили в июле 1419 г.: «В последние годы снова перестали отменять зерновые налоги с тех дворов, [которым вменялось в обязанность] выращивать [для казны] лошадей» [23, цз. 213, 2142–2143].

Тяжесть налогового бремени и последствия, к которым это вело, хорошо отражены в указе от 11 мая 1421 г., где говорится: «Налоги взимаются постоянно, [люди] жестоко обираются и эксплуатируются, несчастье распространяется на земледельческие общины… Потребности государства не урегулированы… налоги и арендная плата слишком тяжелы, отработочные повинности [распределяются] неравномерно, а народ не удовлетворен» [23, цз. 236, 2264].

Особенно тяжелым было положение крестьян, обрабатывавших казенные земли. В ноябре 1404 г. двору докладывали: «В тринадцати областях провинции Цзянси налог с казенных земель в 10 раз тяжелее, чем с частных… Все казенные земли обрабатываются [лишь] бедным людом» [23, цз. 35, 610–611]. Даже если учесть, что выражение «в 10 раз» гиперболично, то разница все же была значительна. Другие сходные данные позволяют говорить о том, что подобные явления наблюдались повсеместно [23, цз. 110, 1409].

Возрастание налогового бремени помимо всего было связано с грандиозными строительными работами и военными походами начала XV в. Недаром в одном из официальных распоряжений признавалось, что «поход войск, с каждым днем все дальше уходящих [в сторону] северных иноземцев, тяжелым бременем [ложится] на народ» [23, цз. 261, 2391].

Отмеченное возрастание налогов подтверждается также бурным ростом недоимок, особенно заметным к концу царствования Чжу Ди. Упоминавшийся цензор Дэн Чжи в своем докладе двору в 1420 г. писал, что в стране почти повсеместно налоги не погашены! за два-три года, а в некоторых округах и уездах — за четыре-пять лет [23, цз. 219, 2176]. Характерно, что практиковавшиеся отмены недоимок мало меняли общее положение. Так, например, только за три года, с 1419 по 1421 г. (после отмены задолженности до 1419 г.), новые недоимки составили 9 762 353 даня риса, предназначенного для местных властей и воинских гарнизонов, 12 771 420 даней риса, предназначенного для поставки в обе столицы и для войск во Вьетнаме, 20 000 цзиней шелкового волокна, 89 282 отреза полотна, 1 075 970 отрезов шелка, 5000 отрезов прочих тканей, 5 703 116 динов ассигнациями, 600 000 цзиней хлопковой пряжи [23, цз. 250, 2341–2342],

Отмены налогов и недоимок, описанные выше, были в значительной мере случайны, так как, прибегая к этому средству, правительство почти всецело полагалось на инициативу местных властей. Интересы же последних в данном вопросе далеко не всегда совпадали с интересами центра. Подтверждением этому служат очень часто встречающиеся записи в источниках о сокрытии местными чиновниками бедственного положения в своих районах и продолжении ими взимания налогов в полном объеме (см., например: [23, цз. 124, 1563, цз. 129, 1601, цз. 187, 1997]). В равной мере они не проявляли инициативы в оказании материальной помощи пострадавшему от бедствий населению. В этой связи вполне закономерным выглядит следующее пессимистическое признание императора: «Земля [наша] обширна, и [я], вероятно, еще не знаю полностью всех [бедствий]» [23, цз. 95, 1264].

Идеальный в теории порядок организации запасов на случай голода и ремонта ирригационных сооружений выглядел на практике в XV в., по словам ученого конфуцианца Ян Бо, следующим образом: «С тех пор как у местных властей стало больше разнообразных обязанностей (имеется в виду время после смерти Чжу Юань-чжана. — А. Б.), дела, связанные [с обязанностью создавать] удобства для народа, становятся для них [чем-то] неожиданным. Когда случается бедствие, [они] не знают, какие принять меры. Недавно я узнал, что на юге [страны] из каждых десяти казенных амбаров для запасов зерна девять пустуют. Даже здания амбаров не сохранились. Большинство прежде [сооруженных] водохранилищ захвачены мироедами и перегорожены для [отвода воды] на [их] собственные поля. Дамбы обвалились, плотины разрушены» [24, цз. 14, 624].

В свою очередь, Дэн Чжи докладывал, что чиновные власти частным образом распродают поступающее в казенные амбары для запасов зерно, а иногда оно и вовсе «не доходит» до амбаров [23, цз. 219, 2177]. Следует также иметь в виду, что создание запасов на случай голода производилось за счет дополнительных поборов с населения и поэтому отягощало налоговое бремя.

К тому же центральное правительство не было последовательно в деле оказания помощи пострадавшим. Весьма показательны в этом плане события в Шэньси в 1418 г. 22 августа императорским указом предписывалось открыть здесь государственные амбары для выдачи помощи, ибо народ бежал и умирал голодной смертью [23, цз. 202, 2094]. А через три недели, 15 сентября, пришел новый приказ из центра: собрать здесь в виде дополнительного налога 200 тыс. даней зерна для отправки войскам в Ганьсу [23, цз. 203, 2100].

Все это, вместе взятое, снижало эффективность помощи и не давало ей стать инструментом, посредством которого можно было бы радикально бороться с трудностями китайской деревни.

Фрагментарность и случайность, наблюдаемые на примере постановки дела с отменой налогов и недоимок, а также оказанием помощи пострадавшим, характерны и для многих других мероприятий правительства Чжу Ди, которые имели целью улучшить положение в сельском хозяйстве. Например, сталкиваясь с многократными просьбами с мест о ликвидации неудобств, связанных с доставкой налогов, оно старалось идти навстречу просителям в каждом отдельном случае. Но это отнюдь не вызывало попыток пересмотреть всю устаревшую систему доставки налогов. Более того, когда в 1421 г. члены Академии Ханьлинь Ли Ши-лян и Цзоу Ши выдвинули предложения о таком пересмотре, правительство не реагировало на них [23, цз. 236, 2265].

В равной степени борьба с задержкой в приеме налогов на местах сдачи и с несоответствием состава требуемых налогов профилю местного производства велась в начале XV в. лишь в тех случаях, когда об этом становилось известно двору. Однако, как отмечалось, далеко не все местные чиновники обладали достаточной смелостью и желанием, чтобы ходатайствовать перед центром об удобствах налогоплательщиков.

Неизбежной фрагментностью страдали и усилия, предпринимаемые для усовершенствования дел в сельском хозяйстве. Судя по жалобам самого правительства, доклады о «бедах и пользе» народа поступали не часто и далеко не отовсюду [23, цз. 25, 456, 465, цз. 29, 521]. Исправлялось же и усовершенствовалось положение лишь в том уезде или округе, откуда поступал доклад. Правительство, как правило, не заботило то, что подобное положение может быть в соседних округах, а тем более в других провинциях страны. Считалось, что в остальных местах все в порядке, поскольку оттуда не поступают сигналы о неблагополучии.

Кроме того, следует учитывать, что исправлялось лишь то, что местные власти или специальные эмиссары считали возможным довести до сведения двора. «Беды и польза» народа определялись исключительно властями, а никак не самим населением. Исправление и усовершенствование дел шло в духе идеалов официальной конфуцианской морали, опять-таки далеко не во всем совпадавшей с нуждами населения. О какой-либо единой для всей страны программе улучшения положения крестьянства вопрос не ставился. Отсюда при оценке данных мероприятий следует, как упоминалось, говорить о субъективном стремлении правительства Чжу Ди улучшить дела в сельском хозяйстве, нежели о действенных шагах в этом направлении.

Таким образом, почти весь комплекс мероприятий, призванный воплотить в жизнь принцип «заботы о народе», оказывался недостаточным для приближения страны к тому идеалу, который надеялось обрести императорское правительство. Главную причину неудачи следует искать в несоответствии искомого идеала реальным тенденциям в социально-экономическом развитии китайского общества того времени. Легко заметить, что описанная «забота о народе» почти никак не касалась коренного для феодальной деревни вопроса — взаимоотношения богатых и бедных. Центральная власть устранялась от этого вопроса. Ее борьба против чрезмерного усиления эксплуатации народа ограничивалась лишь сферой казенного, государственного сектора и сводилась главным образом к попыткам обуздать произвол местной администрации. Против же частной эксплуатации крестьян землевладельцами практически не принималось никаких существенных мер.

Источники не дают возможности судить о степени эксплуатации крестьян в начале XV в. Однако отдельные данные позволяют предполагать, что она постепенно возрастала. Например, доклад одного из местных чиновников в июне 1409. г. гласил: «В последние годы среди мелкого люда есть такие, кто не может спокойно трудиться. Поэтому [в распоряжении] местных властей не хватает людей, а местные самоуправцы принуждают [их] по своему усмотрению» [23, цз. 91, 1197]. Об увеличении частной эксплуатации может свидетельствовать и упомянутый выше доклад Ян Бо, где говорится об отводе «мироедами» воды на свои поля, как о явлении, характерном для всего юга страны. Об усилении эксплуатации свидетельствуют и записи о продаже населением своих сыновей и дочерей [23, цз. 100, 1306, цз. 140, 1688, цз. 146, 1721].

Правительство вмешивалось в сферу частных взаимоотношений лишь в крайних случаях, приходивших в прямое противоречие с законом[45]. В целом же оно предоставляло здесь возможность событиям развиваться своим чередом.

Такая позиция невмешательства во взаимоотношения между бедными и богатыми была в известной мере традиционна и, как отмечалось исследователями, являлась характерной для китайского правительства в течение всего периода существования империи [63, 41]. Аграрная политика правительства Чжу Ди не представляет собой исключения в данном случае. Выше уже пояснялось, что подобное невмешательство отвечало, по сути дела, интересам феодалов. Поэтому описанная «забота о народе» не могла коренным образом изменить положение крестьянства и привести к серьезному улучшению дел в сельском хозяйстве.

Следует еще раз напомнить, что, проводя политику «заботы о народе», императорский двор преследовал прежде всего свои собственные интересы. Все его старания обуздать произвол чиновной бюрократии в области сельского хозяйства были продиктованы отнюдь не стремлением встать на сторону «доброго народа» в борьбе со «злыми чиновниками» (как может показаться после первого прочтения нарочито составленных официальных документов), а желанием войти в более тесный контакт с управленческими кадрами для достижения посильно возможной рациональности в эксплуатации основной массы населения. Подлинные интересы народа, естественно, не заботили императорское правительство. В этом кроется одна из основных причин малоэффективное™ политики «заботы о народе».

В официальных источниках можно найти признания, что, несмотря на все усилия правительства по совершенствованию положения в деревне, оно оставалось далеким от искомого идеала. Причем это относится как к первым, так и к последним годам царствования Чжу Ди. В октябре 1403 г. император писал: «Ныне повсюду саранча и засуха. Народ еще испытывает трудности с питанием. Я печалюсь об этом днем и ночью» [23, цз. 24, 432]. В июле 1413 г. докладчики сообщали двору: «У народа не хватает еды, некоторые продают мужчин и женщин, чтобы выжить. Даже отцам и детям [приходится] разлучаться. Бедность их дошла до крайнего предела» [23, цз. 140, 1688].

Даже в 1416 г., когда некоторые чиновные власти были склонны усматривать начало эры «процветания» в стране, Чжу Ди не без основания отвергал подобное мнение. Он говорил: «Ныне в Поднебесной хотя и нет [особых] забот… и я не слышал, чтобы в докладах императору из волостей и уездов [говорилось бы] о постоянном напряжении, но положа [руку] на сердце разве можно осмелиться говорить, [что наступила] эпоха совершенного успокоения?» [23, цз. 175, 1920]. Наконец, наиболее ярко тщетность упомянутых усилий отразилась в манифесте от 7 февраля 1418 г., где говорилось: «Ньине прошло уже 16 лет [моего правления], а Поднебесная все еще не успокоена, желания народа все еще не до конца удовлетворены» [23, цз. 196, 2053].

Однако, признавая общую несостоятельность политики «заботы о народе», нельзя не отметить, что входившие в этот комплекс мероприятия помогали правительству поддерживать сельское хозяйство страны на определенном уровне. Каков был этот уровень? Категоричный ответ на данный вопрос дать трудно ввиду недостаточности материала в источниках. Можно лишь предполагать, что он был не ниже уровня конца XIV в. Об этом свидетельствует тот факт, что средняя сумма налоговых поступлений зерна в 1402–1424 гг. составляла 31,8 млн. даней и была выше, чем в 1368–1398 гг. (28,7 млн. даней) и 1425–1436 гг. (30,2 млн. даней) [130, 38]. При этом следует учитывать, что сюда не включалось зерно, производимое военнопоселенцами. (Конкретные цифры налоговых поступлений зерна за 1402–1424 гг. см. табл. 3.) Но делать на основании приведенных цифр вывод о развитии в начале XV в. сельскохозяйственной экономики страны по восходящей линии, как считают некоторые исследователи, представляется несколько смелым [130, 37].

Приводимые выше признания неполадок в области сельского хозяйства в сочетании с описанной неэффективностью попыток добиться здесь существенного улучшения позволяют говорить лишь о поддержании достигнутого уровня, а не о поступательном развитии. Речь шла именно о том, чтобы, по меткому выражению одного из докладчиков двору, «избежать развала» в хозяйстве страны. Прогрессу в данном случае мешало отсутствие у правительства Чжу Ди собственной аграрной программы-стремления законодательно оформить и осуществить какие-либо существенные новые мероприятия в землеустройстве, налоговой политике и т. д. Энергия властей тратилась на поддержание основных образцов, принятых еще в конце XIV в., а не на их развитие или модификацию.

Говорить о развитии сельского хозяйства по восходящей линии трудно и потому, что уже в начале XV в. обнаруживается нарастание эксплуатации крестьянства. В последующее время это нарастание продолжалось медленно, порождая кризисные явления в социально-экономической жизни страны.

Таким образом, место рассматриваемого периода в истории аграрных отношений в Китае определяется следующими основными моментами: в общем и целом сохранялись образцы и порядки, установленные аграрными мероприятиями конца XIV в.; было прекращено прямое ограничение крупной частной земельной собственности и получила стимул к дальнейшему развитию частнофеодальная тенденция в землевладении; усилия правительства, направленные к улучшению положения в деревне, не дали ожидаемого эффекта, но вместе с тем помогали поддерживать сельскохозяйственное производство на достигнутом уровне.

Укрепление экономических позиций районов, прилегающих к Пекину

Заканчивая рассмотрение аграрной политики правительства Чжу Ди, нельзя не упомянуть еще об одном моменте, который стоит несколько особняком от всех перечисленных выше, но в то же время является характерным именно для описываемого периода. Имеется в виду создание прочной экономической базы вокруг новой столицы империи — Пекина. Политическая подоплека такого шага уже была раскрыта в предшествующей главе. Здесь остается обрисовать лишь практическую сторону вопроса.

Пытаясь обосновать свое особое пристрастие к указанному району, Чжу Ди официально выставлял два аргумента: необходимость восполнить ущерб, понесенный населением провинции Бэйцзин во время войны «Цзиннань», и копирование методов Чжу Юань-чжана, который предоставлял экономические привилегии районам, служившим ему опорной базой в борьбе за власть. Эти доводы получили яркое отражение в указе от 17 июня 1403 г.: «Когда я начал войну Цзиннань, весь народ Бэйцзина посылал мне в помощь взрослых и сильных мужчин, предоставлял [свои] домашние средства для покрытия нужд войска… Я сердечно благодарен ему и никогда и ничего не забуду. Прежде, когда Тай-цзу Гаохуанди объединил Поднебесную, народ пяти областей и округов провинции Чжили за заслуги в предоставлении [ему сил и средств] получил от него особые привилегии и поддержку. Теперь… можно подробно рассмотреть… [сколько] людей и материальных средств было предоставлено [мне] за несколько лет [войны] пострадавшими областями и уездами Бэйцзина» [23, цз. 20 (II), 373–374].

Конкретные мероприятия по оказанию помощи и предоставлению привилегий провинции Бэйцзин сводились к предоставлению местному населению материальных (главным образом налоговых) льгот, переселению сюда людей (в особенности зажиточных) из других районов страны, систематической переброске сюда с Юга значительного количества зерна, служившего не только средством потребления, но и средством платежа.

Еще в январе 1403 г. жители округов, прилегавших к Пекину и Баодину, получили денежные выплаты из казны [23, цз. 15, 288]. Упомянутые в указе от 17 июня того же года списки пострадавшего населения провинции Бэйцзин также составлялись на предмет получения возмещения.

Налоговые льготы особенно заметны в 1403–1408 гг. В декабре 1403 г. были отменены недоимки за текущий год со всего Севера (конкретно границы не очерчены) [23, цз. 26, 463]. В мае 1404 г. сняли налоги со всех «благонадежных дворов» в округе Пекина, Юнпина и Баодина [23, цз. 30, 547]. В сентябре того же года те же районы (кроме Баодина) получили освобождение на два года от налога в ассигнациях, а в феврале 1405 г. (уже включая Баодин) — от основного поземельного налога также на два года [23, цз. 33, 586, цз. 38, 646]. В мае 1406 г. население провинции Бэйцзин освободили от всех налогов. На какой срок, не указано, но судя по тому, что следующее освобождение касалось летнего налога 1407 г., o-лишь на один год [23, цз. 53, 792–793, цз. 65, 924]. В марте 1408 г. жителям провинции были прощены все недоимки за прошлое время и одновременно предоставлено новое освобождение от части налогов [23, цз. 76, 1039].

Одновременно со всем этим в ноябре 1406 г. было дано распоряжение «не утруждать чрезмерно трудовыми повинностями» жителей северной столичной провинции [23, цз. 59, 864]. В июне следующего года они получили освобождение от проводившихся казной принудительных закупок и привлечения на «несрочные работы» [23, цз. 80, 1065].

В дальнейшем население близлежащих к Пекину районов освобождалось от налогов и повинностей не столь часто, но это не прекращало практиковаться.

Провинция Бэйцзин пополнялась переселенцами из других районов страны. В ней имелись большие резервы необработанной земли, и правительство Чжу Ди в принудительном порядке посылало туда людей. Первыми в провинцию Бэйцзин начали переселять жителей Шаньси. Еще в октябре 1402 г. был дан приказ отбирать безземельных и малоземельных крестьян и отправлять в провинцию Бэйцзин, предоставляя им различные льготы [23, цз. 12 (II), 127]. В ноябре 1404 г. на новое местожительство было переселено 10 тыс. крестьянских хозяйств из Шаньси, а в октябре 1405 г. — еще столько же [23, цз. 34, 604, цз. 46, 714]. Вместе с тем началось переселение на Север населения центральных районов страны. При этом нарочито выбирались состоятельные люди. Первая партия зажиточных переселенцев была отправлена в сентябре 1403 г.: «В Сучжоу и других десяти областях в Чжили, Чжэцзяне и других девяти провинциальных правлениях отобрали богатых людей для отправления части [их на жительство] в провинцию Бэйцзин» [23, цз. 22, 415]. Вторая аналогичная волна последовала в январе — феврале 1404 г. [33, цз. 5, 63]. В районы, связанные с Пекином, шел также основной поток переселенцев-преступников, ссылаемых для обработки земли в виде наказания.

Пополнение северных районов населением и; насаждение здесь экономически крепких хозяйств полностью отвечало замыслам создания в этих районах опорной базы для упрочения императорской власти. Однако поднять в короткие сроки экономику Севера, веками подвергавшегося иноземным нашествиям, разорению и опустошению, было трудно. Кроме того, избрав этот район своей опорой, а также в связи с близостью северных границ, Чжу Ди был вынужден держать здесь многочисленное войско. Средств на его содержание не хватало, несмотря на устройство военных поселений. Население северных провинций также не могло восполнить их, а в планы Чжу Ди отнюдь не входило обременять его дополнительными налогами. Поэтому был избран путь переброски на Север продольствия из центральных районов страны. Нужно сказать, что подобная мера практиковалась в Китае и до Чжу Ди. Однако в 1397 г. перевозка продовольствия на Север была прекращена. Правительство Чжу Ди возобновило ее и значительно увеличило ее масштабы.

Первый приказ о переброске зерна на кораблях вдоль берегов страны из устья Янцзы в провинции Ляодун и Бэйцзин был дан в апреле 1403 г. [24, цз. 14, 623]. В сентябре было перевезено 492 637 даней зерна [23, цз. 22, 412]. А уже в ноябре того же года было переброшено на Север еще 1 576 200 даней [23, цз. 25, 451]. Следующая перевозка была осуществлена в апреле 1404 г. [23, цз. 29, 516]. С 1409 г. количество перебрасываемого с Юга на Север зерна стало постоянно указываться в официальной статистике (табл. 4).

Систематический отток зерна на Север ложился дополнительным бременем на население центрально-южных районов. Недовольство, вызываемое таким положением на Юге, отразилось в докладе помощника начальника Ведомства налогов Гу Поу от 28 сентября 1404 г.: «Область Шуньтянь и другие восемь областей, [а также прочие] округа и уезды провинции Бэйцзин уже освобождены от продовольственного налога натри года. А в Цзянси, Хугуане, а также в Сучжоу, что в Чжили, и других местах накапливают продовольствие для отправки его по воде в Бэйцзин. В последнее время весь [народ] в Цзянси, Хугуане и других местах устал. Перевозка [продовольствия] вызывает трудности. А в округах и уездах, административно подчиненных Бэйцзину, в этом году богатый урожай…» [23, цз. 33, 591]. Далее Гу Поу предлагал закупать предназначенное для перевозок зерно у населения по заведомо повышенным ценам, а сами перевозки осуществлять силами солдат. Хотя доклад и получил одобрение двора, но в дальнейшем нет сведений, чтобы зерно для перевозок закупалось, а не черпалось из налоговых поступлений.

В больших количествах переправлялась на Север страны и пищевая соль [23, цз. 11, 176–177]. Кроме того, еще в октябре 1402 г. был приказ дать возможность преступникам откупаться от наказания рисом и этот рис поставлять в Бэйцзин [23, цз. 11, 183].

Все отмеченные мероприятия, призванные служить укреплению хозяйственного положения северных районов, и особенно провинции Бэйцзин, являются характерной чертой экономической политики правительства Чжу Ди.