Infernum. Последняя заря

Глава 8. Разрушение (Ранее Туча)

Вокруг была плотная, вязкая темнота. Ее прикосновения ощущались на коже острыми тонкими иглами, впивающимися в каждую пору. Темнота пыталась окутать ее собой, но не мягким одеялом, обещающим тепло и покой, а обжигающими ледяными щупальцами, которые сдавливали ее грудь, не давая дышать. Воздух исчез. Осталась лишь тьма. Не двинуться, не вдохнуть. Пространство, напрочь лишенное начала и конца, в нем нет верха и нет низа, в нем нет течения времени, в нем нет жизни. Есть лишь имя. Пустота. И в этой пустоте она открыла глаза. Бестелесная, безгласная, лишь наблюдающая. Она видела, как в Пустоте проявились очертания. Тени. Их присутствие здесь нарушало все законы. Им неоткуда браться. Но теням было все равно, они кружились, ползли по невидимым поверхностями, они летали. Одни большие, другие поменьше. Они сбивались в одно целое и разрывались на сотни. Они парили, выжидая. Они приближались и отступали, словно обладали сознанием. Словно были Живыми. Они остановились. Она могла поклясться, что они смотрели на нее. Без глаз. Секунда, а может прошла вечность, и они полетели к ней. Стремительно. Сперва она подумала, что они вновь, приблизившись, отлетят, но мысль так же быстро, как и возникла, исчезла, потому что они облепили ее всю. А потом, резко оторвавшись, сбились в один ком, похожий на пчелиный рой и стройным рядом, стремительной стрелой ударили ей в грудь. Она не чувствовала боли. Лишь последнюю угасшую частичку в своем сердце. Не осталось мысли. Лишь тени, проникающие в глаза, в рот, в нос, они поглощали ее. Они становились ею. Не осталось ничего. А потом она увидела себя со стороны. Тьма стала ею. Она стала тьмой. Она открыла глаза и посмотрела прямо на нее. И этот взгляд сулил лишь одно: Смерть.

— Ида, очнись! — голос вырвал ее из этого кошмара. Она не могла разлепить глаза, ей все еще казалось, что тьма облепила ее веки. Тело не слушалось, а слипшиеся губы не дали возможности вымолвить хоть слово. Из горла вырвался лишь хрип.

— Ида, — повторял голос, а теплая рука гладила ее холодную кожу, — все хорошо, я здесь, я здесь.

Приложив усилие, она попыталась открыть глаза. Веки затрепетали, но ничего не было видно, лишь размытый силуэт отца, сидевшего на краю кровати и пытающегося привести ее в чувства. По рукам пробежали тысячи иголок, онемение стало постепенно спадать. Она попыталась несколько раз сглотнуть, хоть как-то расцепить губы.

— Отец, я… — Ида зашлась в кашле.

— Все хорошо, дитя, я здесь, я здесь! Тебе приснился кошмар, выпей воды.

— Спасибо, — слово вырывалось с хрипом, отчего Ида снова закашляла. С трудом приподнявшись, она сделала два глотка. Вода, казалось, обожгла горло.

— Что тебя напугало? Ты кричала! — Вот почему в горле першило. — Что тебе приснилось?

— Я… я не помню, — прошептала Ида. — Помню лишь темноту вокруг. — Ида закрыла глаза, но в тот же миг распахнула их снова — воспоминание о сне обожгло изнутри, заставив поморщиться от боли.

— Хочешь, я оставлю свечи? — отец смотрел на нее понимающе, будто знал, что она видела и что чувствовала сейчас.

— Спасибо, отец, — Ида взяла его за руку и слегка сжала, силы все еще к ней не вернулись. И несмотря на страх повторения кошмара, ее все равно клонило в сон.

— Я оставлю дверь открытой, если что-то понадобится… — отец недоговорил, но его взгляд был красноречивее слов. Он был напуган. Он был растерян.

Ида не стала задавать вопросов, поэтому лишь кивнула.

Отец вышел, лишь на секунду задержавшись у дверей, будто хотел что-то сказать. Но двинулся дальше, оставляя дверь открытой.

Несмотря на нестерпимое желание уснуть, Ида пролежала почти до рассвета, не сумев сомкнуть глаз. Ее веки отяжелели. Но ей была невыносима мысль, снова почувствовать прикосновение теней. Свечи почти догорали, и в глубине души она молилась, чтобы первые лучи рассвета проникли в комнату раньше, чем догорит последняя свеча. Рассвет наступал медленно, растягивая каждый свой шаг, будто не хотел вырываться из сладкой полудремы. Он озарял верхушки деревьев за ее окном, отбрасывая тени. Они шевелились, казалось еще мгновение и они снова кинутся к ней. Лишь усилием воли она убедила себя, что это тень от шелестящей листвы и качающихся ветвей. И повторяя про себя эти слова, она не заметила, как все же уснула.

Она открыла глаза. Солнце садилось за высокой горой. Последние лучи падали на поле. Выжженое поле. Дотла. Шаг. Еще один. Она медленно шла к нему, и осознание ударило молотом: поле не горело. Это мертвый пустырь. Здесь не росло ничего и не будет расти. Просто черная земля. Ни единого цвета. Полное отсутствие света. Темнота. В груди снова что-то сдавило, она стала отступать назад. Нет, тени, они снова появятся, как только солнце сядет. Надо бежать. Назад. Домой. В деревню. Подняв глаза на затухающие лучи, она стремительно развернулась и… не увидела ничего, кроме такого же черного поля. Вокруг, от края и до края ее окружал черный пустырь, а она стояла в центре. В центре выжженого мира. Ничего вокруг. Никого вокруг. Ни единой души. Ни жизни. Лишь она. И Смерть.

На этот раз пробуждение было резким. Вероятно, она больше не кричала, так как отца в комнате не оказалось. Свечи давно догорели, а в окна вовсю заливало ярким солнечным светом. Стряхнув с себя сон, Ида потянулась к стакану воды. Пролив дрожащими рука несколько капель, она вспомнила, как в детстве старуха-соседка учила избавляться от тяжкого ощущения после жуткого сна. Ида вскочила, уповая на единственный шанс, шатаясь, прошла к умывальне, вспомнила слова старухи и, приговаривая, стала «смывать» с лица сон: «Вода смоет тьму и мысли, оставляя только свет, вода смоет тьму и мысли, оставляя только свет…» Неизвестно, действительно ли приговор, призванный утешать напуганных детей, помог или вера в него, а возможно, просто холодная вода остудила голову и пробудила окончательно, но Ида почувствовала себя лучше. Отца не было и дома, видимо, с раннего утра уже в мастерской — продолжает мастерить двери и деревянные ставни для пострадавших от пожара.

Приводя мысли в порядок, Ида позавтракала, стараясь отвлечься планами на день, не возвращаться в этот сон. У нее еще оставалось время до посещения храма, поэтому она решила приготовить обед для отца, который, вероятнее всего, до вечера и не выйдет из мастерской, но тем не менее, хотя бы к ужину уже будет все готово. Дрожь прекратилась, но пространство вокруг нее, казалось, продолжало сжиматься. Подойдя к печи, она снова услышала далекое эхо: «Иди за мной. Я покажу». Ида уронила чашку, в которой заварила травы Месидас, хотя и не верила в их действенность — ночью они ее не спасли от кошмара. Ида стряхнула себя морок, присела собирать разбившиеся осколки. Вытирая пол, она подумала, вдруг правда именно так люди сходят с ума? Ей перестали сниться обычные сны кроме этих редких, но таких въедающихся в кожу кошмаров. Ей слышатся голоса. Неужели так все и начинается у юродивых, которые забредают порой и рассказывают о будущем, нашептанном голосами. Усмехнувшись, то ли над глупыми мыслями, то ли от страха, Ида принялась готовить обед. Но находиться рядом с печью ей все равно было тяжело, казалось, та манила, притягивала к себе невидимыми путами. Ида старалась сосредоточиться на простых бытовых вопросах, думала о проблемах, навалившихся на них за последнее время, о последствиях, но давящее чувство не покидало. Так не может продолжаться, но у кого искать помощи?

— Ты опять о своих подозрениях? Неужели кто-то пугает нашего храброго и такого бесстрашного Ишаса? — Ида растянулась на лавочке, где они с Ишасом решили передохнуть после тяжелого дня. Он снова без устали работал в кузнице, она занималась с детьми в храме.

— Я не сказал, что он меня пугает, — возмутился Ишас, нахмурив брови.

— Я никому не скажу, можешь не скрывать, — засмеялась Ида, намеренно поддразнивая его. Как ни странно, ей было легко рядом с ним, мысли о снах отпускали ее, исчезало давящее чувство тревоги.

— Я сказал, что у меня от него мурашки, точнее от его взгляда. Странный он какой-то и подозрительный. И все, что происходит… началось, когда…

— Не отнекивайся! — перебила его Ида, не дослушав. — И не выдумывай!

— Да послушай ты, не смешно это вовсе! Я не на пустом месте это придумал и не только у меня такие мысли. — Ишас провел рукой по волосам в привычном жесте, верный признак его переживаний. — Уверен, если б отца интересовало что-то кроме своего молота и наковальни, он бы тоже заметил. Вообще ума не приложу, где отец его нашел и почему так быстро взял в помощники. Марк с детства просился к нему в подмастерья, а он все никак, — тут Ишас резко оборвал мысль и взглянул на притихшую Иду, — Ты чего?

Она выпучила глаза и долго на него смотрела не моргая, даже побледнела, но резко сорвалась на смех. Она заливалась и не могла успокоиться.

— Ты бы, ха-ха, ты бы видел свое лицо! Ты так серьезно об этом говоришь! — Ида продолжала смеяться, но понимала, что если не выплеснет накопившееся через смех, все прольется слезами.

— Не смешно, — Ишас сердито проворчал что-то еще, встал и пошел в сторону реки. Ида побежала за ним и взяла под руку.

— Да ла-а-адно, ну не дуйся, ну я же пошутила, просто ты правда так серьезно говоришь, будто он, — Ишас вырвал свою руку и это заставило ее замолчать. Он резко развернулся к ней лицом и не было в его глазах уже тепла, только серьезное намерение, граничащее с обидой:

— Ты можешь мне не верить, но за дурака принимать не смей! — Он еще секунду смотрел в ее глаза, казалось, ждал чего-то, пытался увидеть понимание, а может это блеснуло разочарование. Но потом резко развернулся и ушел.

Ида осталась стоять. Ее пронзило его невысказанное огорчение, отразившееся в этих вечно грустных глазах. Даже когда Ишас улыбался, даже когда смеялся, его глаза были полны печали. Очень редко в них можно было увидеть настоящую искорку счастья. Но он никогда не раскрывался, ни разу не пожаловался, сколько бы Ида не пыталась поговорить с ним, выслушать, разделить эту боль, которую он прятал очень глубоко, Ишас всегда отказывал. Он даже отказывался признавать, называя ее выдумщицей, тайно читавшей романы сестер Генери. Ида стояла и смотрела в отдаляющуюся спину Ишаса и чувствовала, как его зацепило ее неверие. Нет, не издевки и подначивания, это была естественная форма их общения, а боль причинило то, что она не захотела поверить в то, во что так сильно верил он.

Что бы она почувствовала, если б он стал насмехаться и поддразнивать ее страхи. Она так боялась снова почувствовать эту темноту, что не заметила, как убегая от своих страхов, повела себя ужасно. Ведь Ишас мог не верить в ее сны, точнее, он и не верил, но понимал ее, он верил ей. Он никогда бы не стал смеяться над ее переживаниями. А она… Она должна догнать его, должна извиниться, объяснить, что она не в себе и не хотела его обидеть, что она не сразу поняла, насколько он серьезен. Но Ида стояла. Стояла и смотрела, как Ишас отдаляется от нее. И в прямом, и в переносном смысле.

Иди за мной. Я покажу. Правда ждет тебя.

По коже пробежали мурашки. Снова. Какое-то наваждение. Ида развернулась, но казалось, голос накрывал со всех сторон, его эхо разносилось по долине и отскакивало от гор и ущелий, становясь еще громче.

Иди за мной. Я покажу. Правда ждет тебя.

Иду затрясло. Ей хотелось убежать, чтобы больше не слышать этот голос. Но она стояла. Стояла и дрожала, как осенний лист на ветру. Капля упала на губы. Неужели начался дождь? Соленый? Ида не сразу поняла, что это ее слезы. Она стояла, дрожала и плакала. И простояла бы там вечность, зарывшись в захлестнувшие эмоции, но чьи-то крики ее отвлекли. Пробудили. Она еще не могла разобрать слов, которые выкрикивали вышедшие из соседних домов люди, все звуки казались ей приглушенными, будто она под толщей воды, но взор ее прояснялся и она посмотрела туда, куда все показывали. С востока надвигалась черная туча. Удивительно, в этом время у них никогда не бывало непогоды, тем более гроз. Наверное, туча пройдет мимо и уйдет в горы. Но что-то в этой туче казалось странным, необычным. Она была необычной формы — у нее в принципе была форма, и двигалась с небывалой скоростью, несмотря на отсутствие ветра, ведь даже намеков не было на ураган. Солнце светило ярко, а на деревьях не шелестел ни один листок. Но туча грозно надвигалась, набирая скорость, и чем ближе она становилась, тем чернее казалась. И с тучей в их мир пришли звуки. Странные, кричащие, каркающие звуки. Это не туча. Это стая воронов! Их сотни! Ида никогда не видела подобного. Ее живот скрутило страхом — первобытным, древним. Она точно знала, что это значит. Она была уверена — это предзнаменование. И она — часть этого. Ей вспомнился сон. Этого. Не. Может. Быть. Это всего лишь совпадение. А стае воронов есть объяснение. Разумное. Все эти мысли проносились в ее голове, а тело не могло шевельнуться. Ее будто приковало. Она вспомнила историю из “Книги эпох”, где человек солгавший, превратился в соляной столб. Но не успела она завершить эту мысль, как почувствовала тепло, чьи-то руки ее трясли.

— Ида! Что с тобой? Ты слышишь меня? Надо уйти с открытого места! Ида! — голос Ишаса как и все вокруг снова зазвучал издалека, будто он кричал сквозь толщу воды, но Ида ощутила, как ее онемение прошло и вдруг все звуки ярко, громко — слишком громко — ворвались в ее мир. И вместе во звуками пришло осознание, что она больше не стоит на земле — ее несут на руках.

— Ида! Слышишь? Да что ж с тобой! Снова сон?

— Я… я в порядке, — слабым голосом пробормотала Ида, ощущая, как сковавший холод постепенно отходит. — Я не знаю, что было, может, просто испугалась!

— И меня напугала! Ты видела эту стаю? Я сперва думал, туча какая-то, а потом услышал. Создатель, никогда не забуду эти звуки.

— Да, я их до сих пор слышу! — Ида сжала обеими руками уши.

— Еще бы, — Ишас помолчал некоторое время, но Иду не отпустил, продолжая идти и крепко прижимать ее к груди. — Может, тебя все же к Месидас отнести? Пусть посмотрит?

— Нет, не надо, я в порядке, просто испугалась! А куда они…

— Не знаю, они покружили над деревней, накрыли ее тенью, словно ночь наступила, но резко разлетелись. Я пока бежал к тебе, больше ни одной птицы не увидел. Чудно как-то!

— Да, чудно, — прошептала Ида. Холод отступил, но предчувствие чего-то, неподдающегося объяснению, остался. — Иш, прости меня, я не хотела… — она посмотрела ему в глаза

— Я знаю. Все хорошо, — тихо произнес Ишас, опуская голову и прикасаясь лбом к ее лбу. Ида закрыла глаза.

Так они и шли, будто не было в этом мире больше никого. В этот момент не существовало деревни и людей, которым наверняка показалось бы странным происходящее. Все знали о дружбе Ишаса с Идой, многие называли их братом и сестрой, ставя в пример своим вечно грызущимся отпрыскам, но в том, как он ее нес и как она его обнимала, было что-то большее. Нечто выше человеческого понимания. Это не любовь преданных друзей, не любовь брата к сестре, не любовь вообще — это не поддавалось объяснению даже для того, кто наблюдал. А он подмечал все, и в какой-то момент давно забытое чувство пробудилось в груди. Тело смертного пагубно влияет на него. Он вспомнил, как когда-то старший брат… отогнав прочь воспоминания, он вошел в кузницу и последняя деталь его плана встала на свое место. Теперь он знает, как.