Инвалиды

VIII.

Навстречу им вышла изящная дама, с русским открытым лицом. В этом лице было что-то чарующее, привлекательное, спокойное, женственно-мягкое и удовлетворенное. Серые глаза озарили это лицо доброй улыбкою и придавали ему выражение безмятежного счастья и уверенности в его бесконечной продолжительности, прочности... Когда эти серые глаза слегка прищуривались, -- по лицу женщины скользила легкая тень гордости, величественности, а когда к этому присоединялся еще густой контральто, певучий, бархатный, сильный, то становилось очевидным, что судьба баловала свою любимицу... От Варвары Петровны так и веяло силой, мощью, здоровьем и счастьем любимой и любящей жены и матери...

Приветливо, радостно озарилось это милое лицо улыбкою, когда смущенный Крюков протянул молча свою руку Варваре Петровне, но сейчас же на нем появилось вопросительно-недоумевающее выражение.

Варвара Петровна не узнала Крюкова.

-- Не узнаешь? -- игриво улыбаясь, спросил доктор.

Варвара Петровна сделала большие глаза мужу.

-- Неужели забыли? -- промычал Крюков.

-- Да, Крюков, Дмитрий Крюков! Твой обожатель в юности, -- подсказал доктор.

-- Вы? Неужели? Боже мой!.. -- воскликнула Варвара Петровна и стала крепко жать и трясти протянутую ей руку: -- Как же вы постарели, изменились... Вас нельзя узнать, Дмитрий...

-- Павлович! -- подсказал доктор и, смеясь, добавил: -- Инвалиды мы с ним, в отставке. Я хоть с мундиром и пенсией, а он...

-- Я -- с одним мундиром.

И все дружно расхохотались.

-- Садитесь, господа!.. Дмитрий Павлович! Вот сюда, поближе ко мне!.. Ну, рассказывайте!.. Не женились?

Крюков махнул рукою.

-- Некогда все было, а потом уже поздно.

-- Опоздал, пропустил, подпись родителей... Помнишь, в наших гимназических классных журналах? Ха-ха-ха!..

И доктор расхохотался приятным баском.

-- А у нас... Володя! Поди сюда! Покажись гостю!.. У нас сын и дочь.

-- Да еще ожидаем в недалеком будущем, -- со смехом добавил доктор.

Варвара Петровна смущенно покраснела и поправила на груди складки свободного платья.

-- В рост, братец, пошли, как большинство наших товарищей, -- заметил весело доктор. -- Да и что по нынешним временам делать, как не возрастать и приумножать "молодую Россию"! Особенно нам... Наша песенка, брат, спета, мы -- инвалиды, время сойти со сцены и уступить поле деятельности другим, свежим силам... Ну, посмотри ты, например, в зеркало на свою образину! Куда она годится? Одна плешь осталась...

-- Что ж... плешь... плешь и у тебя будет, -- с улыбкой смущения произнес Крюков.

-- Да как же вы, Дмитрий Павлович, попали сюда, в Н-ск?.. -- спросила Варвара Петровна.

-- Прибыл... -- промычал в затруднении Крюков.

Варвара Петровна звучно расхохоталась.

-- Прибыл... ха-ха-ха! Это очень мило сказано. Но когда? Зачем?

-- Сие неизвестно, -- угрюмо сказал Крюков, затрудняясь ответить на это "зачем"?

-- Но, по крайней мере, откуда?

-- Из С-ой губернии... Железную дорогу строил...

-- Т.е., как это строили?

-- Служил конторщиком...

-- Хотел, значит, к капиталу примазаться... -- пошутил доктор.

Разговорились про строящуюся железную дорогу. Крюков рассказал про свою "опытную артель" и про то, как она погибла...

-- А как бы прекрасно все это было! -- печально закончил он свой рассказ.

-- Для кого? -- скептически спросил доктор.

-- Для всех... Для народа, конечно, главным образом, а затем и для самого дела; много дешевле и добросовестнее, чем это будет теперь, с подрядчиком.

-- Гм... Строители, видишь, думают иначе... Для них оказывается это далеко не прекрасным: им приятнее иметь дело с этими... Еропкиными... Что касается народа, то, конечно, для него это было бы прекрасно. Однако, друг мой, что за неволя им думать о народе? Что он Гекубе и что ему Гекуба?..

-- А... а я убедил бы их всех! Я доказал бы им!.. -- выкрикнул Крюков.

-- Да позволь, не горячись! -- остановил его доктор: -- Они давно убеждены и убеждены твердо... Да оно и понятно... По-моему этот... начальник-инженер прав по-своему, если на дело смотреть чисто с практической стороны... Еропкин даст обязательство, гарантирует его крупною неустойкой, будет принимать всевозможные меры, в собственных интересах, к скорейшему исполнению работ... Еропкин толковый и с ним один разговор: "сделай или лишишься залога". А потолкуй с твоими артелями!.. Ведь надо любить их, идейно любить, любить голодный народ, чтобы возиться, разбирать, убеждать...

-- Меня удивляет такое рассуждение, -- раздраженно сказал Крюков: -- наша обязанность, нравственная обязанность интеллигенции...

-- Позволь! О чем идет речь? Об интеллигенции или о постройке железной дороги? Если бы ты, интеллигент, черт тебя побери совсем, занялся постройкой дороги и употреблял бы в дело свой капитал, какового у тебя за душой не имеется, то ты мог бы проводить в практической жизни свои "обязанности"... Другой вопрос -- вышел ли бы какой-нибудь толк из этого, но мог бы, имел бы физическую возможность... Но ведь ты только жалкий конторщик. Что ты такое в этом процессе? Мразь! Акционерам нужен известный процент на капитал, а все эти "наши обязанности" для них плевка не стоят.

-- Ты, кажется, марксист? -- с ироническою улыбкою, насмешливым тоном произнес Крюков.

-- Какой я, к черту, марксист?.. Либерал и больше ничего!.. Хотя ты напрасно думал, что можешь обидеть меня этим званием... Я в нем ничего обидного не вижу... Выстрелил, брат, в воздух... Я читаю, слежу, в качестве наблюдателя, за этим направлением, интересуюсь им и, скажу тебе откровенно, нахожу, что это -- во всяком случае живая струя на сонном и темном фоне нашей общественной жизни... А я... я что же? Либерал, а может быть, даже и буржуй... Вероятно, я им был и раньше, только теперь оформился окончательно...

-- Жаль!..

-- Не о чем и жалеть...

-- Ну, господа, вы, кажется, для первого же свидания поссориться хотите?.. -- вмешалась в спор Варвара Петровна: -- Берите чай, выпейте и немного успокоитесь!..

-- Ну, что за пустяки! Какие там ссоры!.. Говорим... -- ответил доктор и стал энергично мешать в стакане ложечкой.

-- Ты мне, Варя, положила сахару?

-- Положила... Давно вы вернулись из Сибири? -- обратилась Варвара Петровна к Крюкову, чтобы прервать неловкое молчание.

-- Давно уже... Да вот до сих пор не могу еще избрать постоянного жительства. Измучил себя и полицию, а пока все еще ни на чем не остановился... Думаю перебраться в Киев... буду хлопотать о разрешении...

-- Тучки небесные, вечные странники, -- продекламировал доктор, переходя в прежний добродушный тон. -- А ты "чист" теперь совершенно?

-- Чист, насколько это возможно в моем положении. Жить могу очень во многих городах, особенно в уездных...

-- Ха-ха-ха! Да ты покажи им свою лысину... Снимись самостоятельно в фотографии и, при прошении, отправь, куда следует... И все убедятся, что ты уже неспособен потрясать ничем, кроме остатка кудрей твоих...

-- Я о себе лучшего мнения, чем ты обо мне... -- ответил Крюков.

-- Ого? А скажи, пожалуйста, в своих взглядах и убеждениях ты по-прежнему неизменен и велик? Сохранил своих "китов", т.е. артель, общину, народный дух и т. д.?

-- Неизменен, хотя и не велик...

-- И не думаешь, что твои "киты" уже пошатнулись и заметно рушатся, как это доказывают или стараются доказать люди нового направления?

-- Марксисты? -- с оттенком пренебрежения спросил Крюков и неестественно, с ноткой какой-то досады, засмеялся.

-- Что же ты смеешься? Уж не так же в самом деле смешно это?.. Ведь не будешь и сам ты отрицать, что господин капитал сделал за последние десять-пятнадцать лет значительные завоевания, а что в "китах" образовались бреши?

-- Я полагаю, что Воронцов достаточно верно оценивает эти успехи и бреши...

-- У-у!.. братец мой... Старо, старо!.. Для тебя только Воронцов остался в этом отношении авторитетом... Надо только тебе сказать, что и сам авторитет уже сделал с тех пор кое-какие уступки... Теперь доказывают...

-- Ничего не докажут!.. -- с сердцем оборвал Крюков.

Он начал уже сердиться, раздражаться и вспыхивать, между тем как Порецкий оставался совершенно спокойным.

-- Да, Дмитрий Павлович, устарели-с!.. Пора на покой... -- острил доктор.

-- А ты удивительно молод... Быть может, вследствие этого ты и хватаешься за модные теории?.. -- отпарировал Крюков.

-- Что там мода и теории!.. Всякая теория бывает сперва модною... Это ничего не доказывает... И мы с тобой когда-то примкнули к модным теориям. Но теперь нам время сознаться, что мы были беспочвенны... Горсть смельчаков, одушевленных самыми лучшими намерениями и не считающихся с условиями места и времени... Вот почему мы так же быстро исчезли, как и появились...

-- Вовсе не исчезли... Это вздор!.. -- перебил Крюков.

-- А где? Что-то не слышно... Ты? Так ты просто археологическая редкость!..

-- А в литературе?..

-- Да таких, как ты, даже в книжках и журналах не осталось... Подобные "консервы" могли сохраниться только там, откуда ты вернулся и где продолжал с чувством глубочайшего почтения и беспредельной преданности -- как пишут в письмах -- хранить свои мечты и планы... Колесо жизни, брат, продолжало свое круговращение, а ты сидел себе во втулке этого колеса, в неподвижной дыре и был убежден, что кругом все по-прежнему стоит неподвижно...

Варвара Петровна не вмешивалась уже в разговор друзей. Она разливала чай, делала хозяйственные распоряжения появлявшейся горничной и лишь мило улыбалась.

Казалось, что "все это" ее не касается и нисколько не трогает...

-- Скажи, пожалуйста, что ты здесь делаешь? Чем занимаешься и чем живешь?

-- Корректирую вашу газету по ночам... В общем живу, как вьючный скот... Днем сплю, ночью работаю... Ем... Пью чай...

-- Ах, я вам и забыла налить... простите! -- воскликнула Варвара Петровна и протянула руку за стаканом.

-- Я еще не допил, -- глухо произнес Крюков.

Крюков сделался вдруг каким-то грустным, убитым... Склонившись над столом, он смотрел в стакан и молчал...