Инвалиды

IX.

Было часов одиннадцать ночи, когда Крюков вспомнил, что на его обязанности лежит исправление чужих "ошибок".

На дворе стояла непогода. Сердитая вьюга крутила снегом в воздухе и засыпала белой пылью стекла окон. Ветер жалобно плакал где-то и стучал железной крышей и водосточными трубами. Жутко было на улице, и так не хотелось оставлять теплых, светлых комнат.

Крюков живо представлял себе, как злой вихрь будет трепать полы его легкого пальтишко, срывать со злобою шляпу, сыпать холодной и колючей крупой за шею в лицо...

Идти далеко. Ни зги не видно. Пусто. Фонари едва маячат тусклыми пятнами в белом море бурана... Холодно!.. От одного уже представления об этом путешествии по спине Крюкова пробегала дрожь.

-- Надо идти, -- в раздумье говорил он, но не шел, а стоял у окна и смотрел на залепленные снегом стекла наружных рам, на синеватые огоньки и серебристые искорки, игравшие в снеговых кристаллах от комнатного света... Смотрел и не двигался с места.

Доктор сидел в венской качалке, с сигарою в зубах, и слегка покачивался, лениво работая правой, далеко отставленной ногою... Около красивой головы доктора носились клубы табачного дыма, то синие, то бледно-желтые, и расползаясь, улетали под высокий потолок.

Варвара Петровна сидела за роялью и играла Бетховенскую сонату.

Изредка Крюков оглядывался и смотрел на нее сзади; смотрел на ее руки, полные и белые, выхоленные, красиво опускавшиеся и еще красивее поднимавшиеся над клавиатурою; смотрел на прозрачные и легкие рукава ее пеньюара, которые, как крылья, трепетали и колыхались в воздухе; на ее голову, красиво склоненную на бочок, с массивным узлом русых волос с золотистым оттенком; на красивый, словно выточенный из мрамора рукою художника изгиб шеи...

И Крюков старался уверить себя в том, что это та самая Варя Игнатович, которая когда-то была фельдшерицей-курсисткой и беззаветно отдавалась на студенческих "вечеринках с рефератами" вальсам, кадрилям и полькам...

Бедовая была девушка! Однажды, между двумя фигурами кадрили на такой вечеринке, споря с своим кавалером по поводу прочитанного реферата, Игнатович сорвалась неожиданно со стула и громко заявила:

-- С такими буржуями я не танцую!

Сказала и решительным шагом прошла через весь зал в "мертвецкую".

Здесь был шум, споры, пение. В одной из групп спорящих был и Крюков...

-- Крюков! Идемте в зал! Мне нужен кавалер, чтобы докончить кадриль...

-- Я не танцую, не обучен, -- ответил Крюков.

Но Игнатович настояла на своем, вывела Крюкова под руку в зал и заставила его таки выводить спутанные, кривые и ломанные линии ногами, к общему удовольствию хохотавшего молодого общества.

-- Браво, Крюков! -- гремели вокруг веселые голоса зрителей-студентов.

А Крюков "старался"...

Потом они встретились в одном "кружке саморазвития", вместе читали, спорили, разрешали мировые вопросы и, прокаталажившись до петухов, провожали домой друг друга... Крюков полюбил эту живую, умную и веселую девушку... Она, кажется, тоже симпатизировала ему... Но -- и только...

То было время, когда стыдно было говорить о любви и разводить "любовную канитель". Надо было "дело делать"...

Втайне Крюков мечтал о женитьбе на Варе и лелеял в душе эту дивную мечту, но она, эта мечта, хранилась глубоко в тайниках души, держалась крепко под замком и никогда не вырывалась на волю... Потом эта мечта улетела вместе с Крюковым далеко-далеко и здесь тихо замерла, растаяла, как тает вот этот дым от докторской сигары, и исчезла пред лицом суровой действительности и прозы жизни.

Это был единственный роман в жизни Крюкова, роман без начала и без конца, и теперь, спустя много-много лет, Крюков перечитывал его поблекшие дорогие страницы.

Колесо жизни вертелось. Не стало прежней Вари. Но здесь, рядом с ним, дорогое воспоминание воплощалось в этой красивой, но далекой и чужой ему женщине... И присутствие этой женщины воскрешало так ярко улетевшие в вечность дни золотой юности п призраки возможного, быть может, счастья, печально улыбнувшегося и скрывшегося в бесконечном пространстве времени...

Что-то очень-очень знакомое, прежнее, былое и позабытое моментами проскальзывает и в лице этой "чужой женщины", и в ее манере держать голову, в интонации ее голоса, и Крюков ловит эти моменты с какой-то жадностью, и сердце его замирает от тоски, сожаления и исчезнувшего призрака неуловимого счастья...

Крюков стоял и смотрел. И ему хотелось бы стоять бесконечно долго, смотреть на эту чудную женщину, слушать аккорды музыки и вспоминать...

Эти аккорды музыки в каком-то тумане проплывали мимо, и Бетховенская соната была только чудным аккомпанементом к той нежной, тихой и грустной мелодии, которая звучала теперь в сердце лысого "бывшего студента":

Вдруг соната оборвалась.

Крюков вздрогнул и очнулся.

Лицо бывшей "Вари" обернулось к нему и сделалось таким, как тогда, в далекие дни юности... Губы полуоткрылись, блеснули белые зубы, и глаза заискрились смехом...

-- Помните? -- сказало это лицо.

Варя заиграла громкими аккордами студенческую песню и запела...

-- Да подтягивайте же, господа! Ну!..

У-ка-жи мне таку-ю оби-тель...

По телу Крюкова пробежал экзальтированный трепет, и он, подняв голову кверху, сиплым тенорком чувствительно и печально подтянул. А доктор пустил издали, не вставая с качалки, октавой, грозной и положительной... Вышло недурное трио. После первого пропетого куплета на глазах Крюкова навернулись слезы... Бог весть, были ли то слезы печали, слезы о былом и отлетевшем, или слезы счастья сознания близости родных хороших людей и еще того, что вот прошло так много-много лет, колесо жизни все вертелось и вертелось, а они по-прежнему вместе, и по-прежнему поют свою любимую студенческую песню, и остаются прежними печальниками "сеятеля".

-- Готово, барыня! -- произнесла девушка в белом переднике, внезапно появившись в дверях.

-- Коля! Дмитрий Павлович! Ужинать. Я вас накормлю, а потом прощайте! -- спать пойду... Детишки просыпаются рано, я тоже с ними...

Все двинулись в столовую.

Крюков, печальный и задумчивый, шел позади всех...

За ужином как-то никому не говорилось. Ели молча, лишь изредка перекидываясь короткими фразами и замечаниями.

-- Ну-с, господа, я -- спать!.. Желаю вам покойной ночи, главное -- не поссориться! -- с улыбкою произнесла Варвара Петровна, поднимаясь с места.

Зашумели и застучали отодвигаемые стулья. Все вышли из-за стола. Хозяйка крепко пожала руку Крюкову и, подарив его своей лучистой улыбкою, попросила приходить почаще и без всяких церемоний; потом она подошла к мужу, и в ушах Крюкова прозвучал крепкий чужой поцелуй... Впечатление от этого звонкого поцелуя долго оставалось в ушах Крюкова; в левом ухе оно звенело даже после того, как бывшая "Варя", мелькнув белой тенью в дверях, на пороге полутемной комнаты, исчезла, и лишь шаги ее мягко шелестели вдали...

Доктор посмотрел на карманные золотые часы, звонко щелкнул крышечкой и сладко позевнул...

-- Устал я что-то сегодня... Эхе-хе!..

-- Надо, однако, и мне отправляться, -- ответил на эту позевоту Крюков.

-- Я тебе посоветую остаться у меня ночевать... В гостиной на диване прелестно всхрапнешь!

-- Не могу.

-- Почему?

-- Надо все-таки в типографию забежать... Черт знает, как там без меня? Свинство, собственно говоря...

-- Знаешь, Дмитрий, приходи к нам каждый день к обеду. По утрам я занят, а в это время всегда к твоим услугам...

-- Не обедаю.

-- Как так?

-- Очень просто: пью чай и жру колбасу.

-- А, может быть, стесняешься? Смотри, брат, у меня чтобы все эти церемонии к черту!

-- Нет, право так... Желудок отвык обедать. Попробовал было два раза пообедать по всем правилам искусства да и мучился за это целую неделю...

Вихрь крутил вдоль улицы снегом, сыпал с крыш крупой, залеплял стекла уличных фонарей и складывал целые снежные холмы на панелях...

Крюков, плотно завернувшись в плед, торопливо шагал посреди улицы, рисуясь темным пятном в белесоватой мгле бурана...

Сперва он торопился в типографию, но потом вдруг передумал и круто свернул по направлению к своему жилищу.

В эту ночь Крюков почти не спал... Долго-долго в его одинокой комнатке брезжил свет лампы, а сам он выстукивал ногами свои грустные думы. А потом, когда Крюков перестал ходить, -- он до самого света ворочался с боку на бок в постели и о чем-то вздыхал...