Исчезновение

Глава 41

Среда, 12.03

Рэйни никак не могла найти Дуги. Она не переставая водила руками в холодной черной воде, выкрикивая его имя. Ее била дрожь, мокрые волосы облепили голову, футболка приклеилась к телу.

— Дуги! Дуги! Дуги!

Внезапно Рэйни наткнулась ногой на что-то твердое, присела и обнаружила, что это верстак. Она двигалась не в том направлении. Дуги должен быть слева от лестницы. По крайней мере ей так казалось. В кромешном мраке трудно было сориентироваться.

И тут она услышала судорожный вздох и бульканье: Дуги вырвался на поверхность, жадно глотая воздух.

— Нет, нет! — крикнул он и снова погрузился.

— Черт! — Рэйни оттолкнулась от верстака — вода поднялась уже так высоко, что легче было плыть, чем идти. Рэйни почувствовала, как по ее бедру ударила рука, она нырнула, обхватила детское тельце и вытащила ребенка на поверхность.

— Отпусти! Я не хочу! Не хочу! — Дуги толкал ее в грудь, колотил по голове, царапал лицо.

Рэйни отпустила мальчика, но потом сжала кулак и стукнула его в челюсть. Дуги обмяк, а она втащила бесчувственное тело на лестницу.

Ей пришлось преодолеть семь ступенек, чтобы выбраться из неумолимо прибывающей воды. Она съежилась рядом с Дуги и закашлялась.

По всему ее телу бегали мурашки, виски раскалывались от боли. Ей хотелось обхватить голову покрепче и ударить ею о деревянную ступеньку. Но вместо этого она подползла к краю лестницы, и ее вырвало.

Левая нога безостановочно дрожала, и ступня подпрыгивала на ступеньке. Боль усиливалась. Рэйни дважды невольно лягнула Дуги, и тот открыл глаза. Мальчик посмотрел на нее, понял, что она вытащила его из воды, и нахмурился. Рэйни набрала в легкие побольше воздуха.

— Дуги Джонс, — сказала она со всей возможной твердостью, — я часто сердилась на тебя, но еще никогда, никогда в тебе не разочаровывалась! И больше не смей такого делать, маленький трусливый сопляк! Ты меня слышишь? Не смей!

Дуги смотрел на нее, упрямо стиснув зубы.

— Я вылез из постели, — вдруг сказал он. — Мама сказала, чтобы я этого не делал. Но я встал. Открыл замок. Открыл дверь. А это очень плохо. Мама сказала: «Дуги, нельзя выходить из дома. Иначе случится что-то очень плохое». Но я вышел. А мама умерла. Ты хочешь быть как моя мама, и ты тоже умрешь.

— Дуги, ты здесь ни при чем.

— Неправда. Я открыл дверь. Я очень плохо поступил. Я убил маму. — Нижняя губа Дуги начала дрожать, плечи опустились, подбородок прижался к груди. Казалось, мальчик усилием воли пытается покинуть этот мир.

Рэйни не совладала с собой и потянулась к нему. Но при первом же прикосновении Дуги отпрянул.

— Ты не убивал маму, Дуги, — твердо сказала Рэйни. — Она вышла купить молоко, все мамы так делают. А ты проснулся и пошел ее искать. Иногда маленькие дети тоже так делают. Твоя мама погибла из-за пьяного водителя. Он сбил ее, когда она вышла из дома, еще до того, как она узнала, что ты встал с постели. Это не твоя вина. И не ее вина. Это просто несчастный случай. Я знаю наверняка, милый, я ведь читала полицейский рапорт.

— Я вышел из комнаты.

— Она этого не знала, малыш. Она шла в магазин.

— Я поступил очень плохо.

— Но твоя мама умерла не из-за этого. Ее сбил пьяный водитель. Ты здесь ни при чем, Дуги. Виноват другой человек.

Повисло молчание.

— Другой?

— Да, Дуги. Другой.

— Рэйни, — тихо сказал мальчик, — я хочу, чтобы мама вернулась. — И он заплакал.

На этот раз Рэйни обняла его, уложила мокрое, дрожащее тельце себе на колени. Дуги стал всхлипывать сильнее, уткнувшись лицом ей в плечо. Он рыдал зло и отчаянно, а потом начал негромко икать — и это было страшнее, чем слезы.

— Тише, Дуги. Тише, все будет хорошо. Все будет хорошо.

Но стоило ей произнести эти слова, как она поняла, что это неправда. Вода уже дошла до их ног.

Среда, 12.18

Когда мальчик перестал плакать, Рэйни осторожно отодвинулась. Руки у нее по-прежнему были связаны; и надежда на то, что ей удастся разрезать шнур, канула в темную воду вместе с осколком стекла. Но она больше об этом не думала.

— Дуги, — твердо сказала она, — мы выберемся отсюда.

Мальчик шмыгнул носом, вытер его тыльной стороной ладони и неуверенно посмотрела на Рэйни.

— Ты помнишь лампу над дверью? Ту, которую ты разбил?

— Да.

— Я снова подниму тебя на плечи, только на этот раз попытайся оторвать решетку.

— Она металлическая.

— Да, но ты сильный, ты справишься. Мы возьмем эту решетку и используем ее, чтобы выбить окно.

— Окна слишком высоко.

— Нет, Дуги. Мы можем к ним подплыть.

Мальчик обернулся и, судя по всему, впервые заметил, что вода поднимается — она уже лизала ему пальцы ног.

— Тонуть долго, — сказал он, нахмурившись. — Вода хуже, чем огонь.

— Поверь, малыш, если мы сделаем все, как я говорю, то нам не придется проверять это на себе.

Рэйни подняла его на плечи. Это было так же нелегко, как и в прошлый раз, но теперь, слава Богу, если она его уронит, мальчик просто плюхнется в воду. А поскольку обе руки у него свободны, он может как следует ухватиться за решетку.

К сожалению, решетка не поддавалась.

Дуги пытался выломать ее три или четыре раза. Потом у Рэйни свело ногу, и они оба свалились в воду. Дуги вынырнул, хватая ртом воздух и мотая головой. Рэйни уцепилась за перила, чтобы удержаться на плаву, ее ноги судорожно подергивались. Она чувствовала себя марионеткой, которой управляет неумелый кукольник.

А потом, ни с того ни с сего, она подумала о Куинси. Интересно, что он сейчас делает? Что чувствует? Увидит ли она его когда-нибудь?

Умереть — не самое страшное, поняла она. Самое страшное — это все те оборванные нити, которые остаются после смерти. Мать умерла — а сын остался жить, думая, что это его вина. Жена умерла — а муж провел остаток дней, так и не узнав о том, как она его любила, как сожалела о своей слабости и еще больше — о том, как эта слабость навредила ему.

Умирая, человек осознает, как глупо была потрачена жизнь. К несчастью, это осознание приходит слишком поздно.

Рэйни заползла обратно на лестницу. Вода поднялась еще на три дюйма. Дуги сидел на самом верху и строго смотрел на нее.

— Рэйни, мне страшно.

И тогда она потеряла контроль над собой. Бросилась вверх по ступенькам, с размаху ударилась в дверь всем телом. И снова скатилась в воду, которая вдруг показалась ей теплой и приятной. Она попробовала еще разок, буквально воткнулась плечом в доски; ей почудилось, что она слышит треск. Трещала, конечно, не дверь, а ее ребра.

Она опять рухнула вниз и стиснула зубы, чтобы не завыть от ярости и не испугать Дуги. Она не хотела так умирать. Как животное, в темном подвале, в ожидании момента, когда вода сомкнется над головой. Рэйни хотела бежать, хотела драться. Хотела бросить вызов всему миру, потому что это получалось у нее лучшего всего.

Это нечестно. Черт возьми, это просто нечестно! Рэйни нырнула. Поплыла направо, потом налево, шевеля связанными руками перед собой и безнадежно ища какое-нибудь несуществующее оружие, которое должно было возникнуть как бы само собой. Но подвал, как и прежде, был пуст. Этот человек все продумал.

Рэйни вынырнула под окном — вода стояла уже достаточно высоко, и она могла до него дотянуться, держась на плаву при помощи ног. Она ощупала толстое стекло в металлической раме. Узкий вытянутый проем. Рама была старая, и когда вода поднимется выше, окна дадут течь. Впрочем, это им не поможет.

Она стала возиться с рамой — просто для того, чтобы чем-нибудь заняться, — и услышала всплеск. Дуги плыл к ней.

— У тебя есть что-нибудь в карманах, Дуги?

— Н-н-нет, — ответил мальчик, стуча зубами.

Она быстро исследовала собственные карманы, хоть и знала, что они пусты. Ноги начали уставать. Рэйни замерзала. Ее движения постепенно замедлялись, мышцы отказывались ей повиноваться.

Она вернулась на лестницу, залезла на верхнюю ступеньку. Скорчилась, уткнувшись головой в дверь, закашлялась. Дуги сел рядом, прижался к ней, и его вера в нее вдруг придала Рэйни сил.

Выломать сетку не получилось. Разбить окно — тоже. О том, чтобы выбить дверь, не стоит и думать. Что им еще остается?

На Дуги были джинсы, свитер и кеды. На ней — примерно то же самое: джинсы, футболка, кеды, еще нижнее белье. Может быть, они смогут что-нибудь сделать при помощи шнурков? Или косточки от лифчика? Вдруг ее осенило.

— Дуги, у тебя есть ремень?

Мальчик задрал свитер.

— Да.

— Отлично, парень. У нас появился еще один шанс.

Среда, 12.23

Кинкейду пришлось припарковаться за милю от фермы Хэла Дженкинса. Вереница машин была такой длины — местные следователи, криминалисты, медики, помощники шерифа, — что он удивился, как ему вообще удалось подобраться так близко.

Слухи уже просочились. Молодой офицер, вероятно, из полиции округа, регулировал движение, поскольку подъезжали все новые и новые автомобили, которые подрезали друг друга и мешали патрульным машинам, пытаясь захватить удобное местечко. Кинкейду приходилось то и дело включать сирену, а потом он принялся по старинке давить на клаксон. Несколько раз у него возникал соблазн сделать неприличный жест через окно, но сержанту не хотелось, чтобы потом этот снимок появился в новостях.

Наконец поставив машину, он побрел по узкой дороге, миновав ферму, которая явно видала лучшие дни. Во дворе стоял высокий неуклюжий парень, беспрерывно курил и наблюдал за суматохой. Его взгляд скользнул по проходящему мимо Кинкейду, но он не произнес ни слова.

Все было по-прежнему подернуто легким туманом. Мокрая дорога разворачивалась перед Кинкейдом, как блестящая черная лента, и исчезала за высокими елями. Он не видел гор на горизонте. Мир сжался до размеров маленького серого пространства — фары появлялись как будто из ниоткуда и лишь для того, чтобы снова раствориться в сумраке.

Сержант скучал: по жене, по сыну, даже, черт возьми, по собаке. И ему очень не хотелось делать то, что ему предстояло сделать.

Добравшись до фермы Дженкинса, он подошел к офицеру, стоявшему с внешней стороны желтой ленты, и назвал себя. Заглянув через плечо полицейского, он увидел длинный список прибывших следователей — этот список становился все длиннее.

— Есть новости? — спросил Кинкейд.

Помощник шерифа пожал плечами:

— Я стою здесь уже минут двадцать. Пока ничего не слышно.

Кинкейд поблагодарил его и нырнул под ленту. Здесь, на месте преступления, кипела работа. Он увидел трех криминалистов, которые тщательно просеивали кучу мусора и проверяли каждый сломанный холодильник, каждую негодную плиту. Еще четверо лазили среди разбитых машин, старых моторов и прочей железной рухляди. Полицейские обыскивали дом и прилегающую территорию, осматривали пристройки. На то, чтобы как следует проверить столь захламленное место, должно было уйти несколько дней, а чтобы получить какой-нибудь определенный ответ — целые месяцы.

Из-за дома появился окружной прокурор. Он заметил Кинкейда и подошел.

— Не думал я, что так все закончится, — сказал Том Перкинс вместо приветствия. Они обменялись рукопожатиями.

— Тело уже опознали?

— Мы сейчас этим занимаемся. Патологоанатомы только что приехали, теперь дело пойдет. Давай я тебе все тут покажу.

Кинкейд вслед за Перкинсом обогнул дом, миновав огороженный загон, полный навоза, и вошел в огромный сарай под ржавой железной крышей, которая заметно покосилась с правой стороны. В лучшие времена сарай, видимо, служил коровником для двадцати-тридцати голов, но Дженкинс, судя по всему, так и не возродил скотоводческие традиции своих предков. В кормушках не было ничего, кроме плесени. Доильные аппараты висели без дела, распространяя кислую вонь, так что Кинкейду пришлось прижать к носу платок.

В дальнем углу шестеро мужчин — трое из них в специальных комбинезонах — стояли на коленях перед трехметровой горой сена и навоза. Запах — не разложения, а дерьма — заставил сержанта отступить на шаг.

— Тело нашли в куче компоста, — объяснил окружной прокурор. — Неплохо придумано. Собьет с толку и датчики, и собак. Впрочем, он его плохо прикрыл. Один из полицейских заметил что-то белое, присмотрелся и понял, что это рука.

— Как долго тело здесь пролежало?

— Мы не знаем ничего, кроме того, что рука определенно женская.

— Кольца есть? — спросил Кинкейд.

— По крайней мере мы их не видели.

Они подошли поближе. Один из криминалистов очень осторожно снимал пласты навоза, перенося их небольшими порциями на брезент. Второй очищал части тела по мере их появления. Все работали крайне тщательно, стараясь сохранить как можно больше улик.

На то, чтобы добраться до лица, ушло пятнадцать минут.

Кинкейд знал, что увидит, и тем не менее был поражен — сильнее, чем предполагал.

— Элан Гроув, — прошептал он. — Орегонская полиция.

Окружной прокурор внимательно посмотрел на него.

— Вы уверены?

— Это же мой человек! Конечно, я уверен.

Перкинс не обратил внимания на его тон, вздохнул и вытер лицо.

— Ладно, — только и сказал он.

— Еще кого-нибудь нашли? — спросил Кинкейд.

— Пока нет. Дайте нам время. У Дженкинса двадцать акров земли.

— О черт, — вздохнул Кинкейд и тоже утер лоб. — Мне нужно кое-кому позвонить. Вы сообщите мне, когда будете знать больше?

— Не сомневайтесь.

Кинкейд вышел из сарая и достал телефон. Сначала он позвонил в управление и известил лейтенанта. Затем вызвал Мосли, которому предстояло готовить сообщение для прессы, после чего позвонил в командный центр. По крайней мере хотя бы здесь ему предстояло сообщить не такую уж плохую новость.

Но Куинси на месте не оказалось.