Ищи себя, Громов

14

Прошло три дня, или пять, или чуть больше — не помню, и всё оставалось по-прежнему. Бома, самое главное, ко мне не приставал, и я, само собой, тоже его не трогал. Он ходил злой как чёрт, и все, кажется, боялись его из-за этого больше прежнего, а может, и так же, потому что в классе был я, и поэтому ко мне многие приставали сверх всяких моих сил.

Понемногу я присматривался к классу, вернее, не присматривался, а узнавал людей, — всё-таки время шло, и хочешь не хочешь, а я стал запоминать кто есть кто.

Кроме Бомы, Рыбкиной и Куди была ещё Надька Купчик, кругломорденькая весёлая девочка, надменный тощий Цыплаков, Радик Лаппо — шахматный король, братья Бернштейны — гимнасты, молчаливый и ехидный, по-моему, белобрысый такой Валера Щучко, Галка Чижова, Жора Питомников, Люда Александрова-Пантер, очень красивая девчонка Нина Луфарёва, которую почему-то звали Пумка, и другие — всех, конечно, я ещё запомнить не мог.

Кроме ехидного Щучко и Пумки, которая, по-моему, только и занималась, что своей красотой, ко мне лезли все, а особенно Цыплаков. Сначала он долго не лез, готовился, что ли, а однажды разлетелся ко мне на переменке и говорит:

— Ты, я вижу, гордый человек, Громов.

Я покраснел и стал щипать стенку.

— Я тоже гордый, — продолжал он, — и мне не хотелось подходить к тебе сразу, но теперь я понял, что мы с тобой уживёмся.

Неплохо ляпнул, а? «Уживёмся».

— Я, — говорит, — очень хорошо понимаю твой поступок в адрес Макарова, — хватит терпеть.

Мне вдруг стало явно не по себе, будто в меня ввели железный прут, потом меня согнули, и прут согнулся, но не разогнулся после, и я так и остался такой вот скрюченный. Может быть, поэтому я и брякнул нелепицу.

— Что же вы, — говорю, — без меня не могли поставить его на место?

— О! — говорит Цыплаков. — Здесь всё не так просто, здесь нужен момент, вот ты как раз и подоспел к этому моменту.

«Да, подоспел», — подумал я, а он продолжал:

— Со мной тоже был случай, когда я проявил гордость. Я отстал от всех в лесу, чтобы побродить одному, залез на дерево и нечаянно зацепился за сук и повис. Так и висел до ночи и никого не звал, чтобы не быть посмешищем. Еле отцепился. Но сам. Никому ведь не хочется быть посмешищем, но не каждый может вести себя соответственно. Я, например, могу, и ты, разумеется, тоже.

Чем-то он мне напомнил английского Сашу в белом свитере. Такой же тип. Похожий. Тут же ко мне вдруг подлетела какая-то рыжая суматошная девчонка и сначала схватила меня за руку, а потом уже спросила:

— Ты Громов?

— Да, я, — сказал я.

— Скорее беги к директору, он велел.

— Зачем бежать? — спросил я. — Нельзя, что ли, идти?

Но она уже тащила меня за руку по всему коридору. Возле двери в кабинет она сказала: «Вот» — и исчезла. Торпеда, а не девчонка!

Я постучался и вошёл.

— Здравствуйте, — сказал я и вдруг поклонился, ну, только головой, мама мне велела так делать всегда, когда я здороваюсь со взрослыми, но у меня почти никогда не выходило; сегодня вдруг вышло.

— Здравствуй, — сказал он. — Слушай, у тебя есть знакомый, Дымшиц?

— Да, — сказал я. — Это папин сослуживец.

— Вот и прекрасно, — сказал он. — А то у нас в школе Громовых много, а я не разобрал, какой именно. Дымшиц просил передать, что договорился об экскурсии на завод вашего класса, завтра в три. Он будет ждать у проходной. Он хотел передать тебе через отца, но отец сегодня в местной командировке. Всё понял? Ну, иди на урок.

— Спасибо большое, — сказал я, снова поклонился и вышел.

Всё насчёт экскурсии на завод я передал во время перемены Евгении Максимовне. Странно, но в первые дни в этой школе я бы, пожалуй, всё же не постеснялся объявить классу об этой экскурсии сам, ведь ляпнул же я про залив, никто ведь за язык не тянул. Об экскурсии, раз уж Дымшиц договорился, сказать было бы ещё проще, но вот сейчас, в эти дни, я уже не мог.

Евгения Максимовна сделала всё как надо, вроде бы экскурсия со мной связана, а вроде бы и нет.

В общем, пронесло. Удивительное дело, я умудрился получить четвёрку по арифметике.