Искусство Ленинграда январь 1991

ВИД ИЗ КОЛОДЦА

Валерий Суров

Рассказ

Рисунки Е. Свердлова

Мишка позвонил мне в институт, сказал, что ему тошно и что надо встретиться, а то муторно...

Вышли мы из подвальчика на Невском, а куда идти? Не в подворотню же! Да и не станешь в столовке из рукава разливать, не то положение у нас в обществе. Засуетились. Между Садовой и Литейным мечемся. Такое положение, что положение не позволяет кое-где пить. Но и не те у нас деньги, чтобы в ресторан шагать,— есть, но дальше вешалки не хватит.

У Мишки дома беда — жена совсем очумела, выгоняет его напрочь — на волоске в квартире висит. В последнее время в собственную квартиру ходит только ночевать, да и то на раскладушке. У меня не лучше. Жена красива только снаружи.

Идем опять от Садовой к Литейному. Дело к вечеру. По Невскому девушка густо пошла. Впереди что-то черное мелькает. Присмотрелись — друг наш. Ксима. Сто лет не виделись! В форме торгового моряка, в шевронах.

— А-а! — закричали мы.— Попался?!

— О-о-о! — завопил он.

— Как веревочке не виться, а язык до Невского доведет,— заметил я радостно.

— Понимаете, орлы! — гаркнул Ксима.— Я прямо из порта. Не успел заскочить домой — прихватить навильник денег. А то мы бы сейчас врезали за встречу!

— Мы тоже с Мишкой позабыли кошельки на роялях!

— Но врежем! — твердо сказал Мишка. — У нас с собой ноль семь.

— А где резать? — спросил Ксима (его на самом деле звать Анаксимандр — бывают же имена!).— В кафе, может, двинем, в мороженицу?

— Не станем бросать денег на ветер спустя рукава,— сказал я.— Знаю где.— И многозначительно подмигнул лошади на Аничковом мосту.— Тут поблизости дом ушел на капитальный ремонт — его еще нескоро станут ремонтировать, а жители давно съехали в Парголово.

— И точно! — подхватил Мишка.— Заодно посмотрим старинные квартиры Петербурга.

— Я ведь здесь давно не был! — признался Ксима.— Даже соскучился. А помните, мы вместе, а?..

— Точно! Помним! — согласились мы.

Спустя пятнадцать минут мы оказались в знакомом дворе-колодце могучего старинного здания середины прошлого столетия. В первом дворе садоводы-дачевладельцы что возможно выдрали и увезли на автобусах в Синявино, а в глубину такие питерские лабиринты — будьте нате! И с путеводителем нужной квартиры не отыщешь. В этот двор уж если войти, то выйти можно лишь где-нибудь за Нарвской заставой или же — на Петроградской стороне. У нас в руках пакеты, бутылочки «Пепси», еще кое-что для удобства времяпрепровождения. Купили мороженое — выели его из стаканчиков, чтобы своя посуда была. Не воровать же в нашем положении у сатураторов. Представляете? Два интеллигента при галстуках и выпускник Макаровского училища хитят граненый семикопеечный стакан, а за ними, в поте лица, гонятся труженики газированных автоматов, и постовые передают по рации: «Группа с граненым стаканом под командой моряка торгового флота прорывается в сторону Мойки!..»

Ксима от радости даже голову задрал — любуется, вспоминает детство, как мальчишкой кидал шарманщику копейки в бумажках, как играли в войну у дровяных сараев, как гудело эхо примуса «Прометей»...

Ушли подальше. В пятый или же в шестой двор, чтобы поспокойнее посидеть да побеседовать. Этот двор был последним, самым натуральным колодцем. На асфальте не разглядеть, рубль или бумажка валяется,— такая темень. Но зато чистый двор. Предыдущие дворы захламлены негодной мебелью, осколками битого стекла, банками, спинками железных кроватей, отжившими век помойными ведрами с облысевшими швабрами... Впрочем, описать весь хлам не хватит и ста страниц. Но любой куче можно рассудить, что напрасно ленинградцев считают накопителями, говорят, что они с трудом расстаются с барахлом и собирают его из поколения в поколение, забивая кладовки, антресоли, шкафы и ниши. Все это — гнусная клевета! Мы сами видели совсем новый ящик от артиллерийских снарядов. А он мог бы служить и служить в должности унтер-сундука. Видели также почти пригодные вещи, способные приносить пользу многая лета, как то: керосиновая лампа-семилинейка без стекла и без пробки; колун ржавый, без топорища; коврик на клеенке по мотивам «Лебединого озера»; венский стул; касторовая шляпа; шестнадцать рамочек для унитазов; полбанки мастики «Шик» для паркета с воткнутой в нее деревянной обувью на щетинистом ходу; нога гипсового Амура; медная вывеска акционерного общества «Россия»; букет бумажных роз; угольный утюг со сгоревшей деревянной ручкой; шкаф-квартира; ошейник без пряжки; овальный портрет кошечки с бантиком, анфас; три метра фитиля для керосинки; покореженный осциллограф; обложка книги «Как стать красивой»; корпус огнетушителя; трамвайный талон; цветок герань без горшка, но с корнями; «Правила пользовании газовыми приборами в дачных помещениях»; гиря, оглобля, безмен и многое-многое другое, что места не заняло бы особого на лоджии, а прихватить следовало б.

В последнем дворе Мишка указал пальцем на угловую, чудом сохранившуюся дверь и заявил:

— Этот подъезд мне больше нравится.

Вошли. Поднялись на четвертый этаж и направились по коридору, что с поворотами и причудливыми изгибами растянулся на полкилометра.

— Судя по количеству комнат, здесь много народу проживало. Как килек в бочке.

— Надо думать,— согласился я.

— Не успели ободрать дачники жилье,— оценил Мишка.— Вон, стулья даже есть.

— А я стол видел на втором этаже,— сказал Ксима.

И мы направились на второй этаж. Второй этаж был очень высок, потому что первый — бельэтаж. Все занялись предпраздничными хлопотами — я даже клеенку раздобыл. Обнаружили, что ни воду не выключили, ни свет.

Нашли нормальные стаканы, вымыли их с мылом, которое лежало на кухне, принялись сервировать стол.

— Попахивает тут какой-то гадостью,— заметил Ксима и ноздрями пошевелил, как пес.

— Это, наверное, — сказал я,— хозяева травили крыс. Они под досками пола скончались.

— Все-таки без противогаза я в таком озоне пить не хочу, даже с друзьями, тем более после твоего объяснения.

— Мне казалось, что морскому волку все трын-трава. Но ты и на судне, чувствую, остался с носом. Какой разговор — пошли дальше. Весь дом в нашем распоряжении, хоть кол теши.

Взяли клеенку, стулья и направились дальше. Отыскали хорошую, светлую комнату — в окне стекла целые. Устроились. Мишка даже кресло-качалку раздобыл. Повалился в нее и с наслаждением вымолвил:

— Вот так сидел бы и качался. И никакой жены не надо!

— Семья — дело серьезное,— заметил Ксима многозначительно.— А насчет качаться — выпивки мало.

Тем временем я сервировал. Стаканы посмотрел на свет. Разлил понемногу. Приподнял стакан и произнес:

— За нашу случайную встречу с Ксимой!

— За нашу случайную жизнь на земле,— согласился Мишка.

— За наше случайное здоровье...

Выпили. Принялись зажевывать. Не торопясь.

Ну что нам надо? Не напиться же, действительно, а просто — посидеть и потолковать о своих делах, как личных, так и семейных, поплакаться друг другу в жилетку. Где еще поплакаться во всем городе? В ресторан идти — надо копить на ресторан, хотя и зарабатываем прилично. Я — ведущий. Мишка — вообще изобретатель с авторскими свидетельствами. Ксима — человек флотский, а они не обижены. Им еще и одежа казенная, со скидкой. Но дома — жены. А они такие. Я к Мишке не могу прийти с бутылочкой, чтобы языки почесать. Тяжело весь день в костюме, как в футляре. Все думаешь, как бы чего лишнего не брякнуть — в нашем НИИ долго все помнят.

А как я к Мишке-то? Когда он сам к себе — е-два, е-четыре...

А у меня жена присядет обязательно и станет выказывать «ум, алчущий познаний», а когда Мишка уйдет, начнет считать, на сколько он колбасы съел. А он как назло такой обжора! На лету глотает! Вот и получается, что мы как бездомные сироты. Дом есть, но он вроде как бы и не дом. Из-за этого и идти не хочется ни к кому. Понимаешь. Сидишь у людей и чувствуешь, что тут свершится после твоего ухода. А что за дом, если возвращаться в него, как на гауптвахту бессрочную.

А тут еще оба мы с Мишкой алиментщики, отчего комплекс вины в нас развился до такой степени, что, кажется, приключись землетрясение на острове Суматра, почувствуешь себя виноватым перед женой. Упало давление, потекли дожди — виноват перед тещей. Оба мы были вначале новобрачными барашками, лишь потом переросли в баранов.

Время от времени с Мишкой приключаются извержения внутренних вулканов, и тогда он режет правду-матку жене. Нет! Вы вслушайтесь в эту нелепость: «режет правду-матку жене»! По-моему, бесполезнее занятия нет на свете, чем пытаться доказать женщине, что она не права. Все равно что ругать трамвай за то, что он железный.

— А не застукают ли нас здесь? — усмехнулся Ксима.— Уж очень мы уютно тут сидим. Такого не бывает, чтобы так уютно ни с того ни с сего. Придут дружинники — и хоп — извольте мыться!

— Во-первых,— говорю я,— этот дом нужен им как пятое колесо телеге. Но с другой стороны, заставь дурака богу молиться, он уж точно сыщет, где собака зарыта, будь это хоть седьмая вода на киселе. Но мы ж трезвые и не станем выкобениваться, словно рыба об лед. И потом, где запрещается распивать отрицательные напитки? В общественных местах. А дом, ушедший на капремонт, из которого даже тараканы в комодах выехали, разве является общественным местом?

— Это все они виноваты! — вскочил Мишка из качалки.— Я их всем нутром ненавижу!

— Дружинников? — спросил Ксима.

— Я сам — дружинник. Баб! Это ведь мы из-за них вынуждены пить в антисанитарных условиях, в сломанном доме! Ух, собачки-болонки!..

— Успокойся,— сказал я.— Здесь не так уж и плохо. Смотри, какой прекрасный питерский колодец. Тополь какой шикарный! Соседей нет...

— Плевал я на все на это! — воскликнул Мишка и подтвердил слова делом.

— Женщину надо любить и уважать,— мудро вставил Ксима.— Женщина — это подруга жизни, соратница.

— Как я ее могу любить? Когда она сама себя любит, всех подруг любит... Только баб любит, да еще и нам их любить? А кто же нас-то станет?.. Даже темный крестьянин — и тот бережет свой рабочий скот. А я лишен условий — не могу изобретение протолкнуть — нет возможности доработать.

— А что за изобретение? — поинтересовался Ксима.

— Придумал ручку к батону. Знаете, очень удобная вещь. Забыл авоську. Прихожу в булочную, беру батон за ручку и несу.

— Так раньше же калач был,— заметил я.

— То калач,— сказал Мишка.— А то батон. У калача ручка из теста, а у батона — бумажная. Понял? Ведь в перспективе у меня многое запланировано. Например, ликвидировать холодильники. Сделать один агрегат на весь дом и пускай качает фреон, а в каждой квартире типа крана. Поставил герметический ящик — он тебе и холодильник. Тут в каждой квартире по мотору, а у меня на весь дом будет один мотор.

Все дружно закурили. Мишка принялся ходить по комнате, скрипеть паркетом. В качалку забрался Ксима.

— А ты как появился, Ксима, тут? — спросил Мишка.

— Из рейса в рейс,— коротко и немного грустно ответил тот.— Как всегда. Земли почти не вижу. Из Гваделупы через Игарку в Марокко.

— Как всегда,— с досадой повторил Мишка.— Ведь нам, оболтусам, по сорок лет. Вы вдумайтесь только — сорок! Расцвет творческих сил, а я на работе подлизываюсь, юлю, заискиваю... Я до сорока не вырос в хозяина. Я до сих пор подмастерье, как Ванька Жуков. И что я нажил в сорок лет? Один приличный костюм и скандальную жену с верхним образованием? Во флоте хорошо — там все определенно: отплавал положенное время или отличился, получай следующую должность. Жизненные вехи... Мне обидно до слез, мужики, что сидим мы в расцвете творческих сил тут. Вы понимаете? Тут! В сломанном доме, как какие-то ненужные отбросы. Все здесь покинуто, что не надо людям, а заодно и мы. Из-за кого? Из-за кого, простите, я не могу привести вас к себе, накрыть стол чистой скатертью, которую сам же стирал, настряпать пельмешек, выставить грибочки, которые тоже сам собирал? И ведь творится это в сорок лет! Вы понимаете — на что мы в этой жизни надеемся? Много ли нам осталось жить-то? Давайте посчитаем — ну, двадцать, двадцать пять — и все. А что такое двадцать лет? Тьфу — и нет их. Ну хорошо. Стану я начальником отдела — это мой рубеж. Ну дадут трехкомнатную квартиру, если, конечно, меня завтра жена не выставит, и я опять стану входить в нее, как квартирант. Мужики! Очухайтесь! Ведь это форменное бесправие! Наступило время, когда мужик постоянно виноват. Всё! Если моя доберется до развода — вяжу с бабами. Займусь вплотную делом, чтобы не обидно было помирать!

Во время монолога Мишка даже раскраснелся — так его взволновали собственные слова. Он тяжело дышал.

— Ладно. Ну тебя,— одернул его Ксима.— Что ты распаляешься-то? Надо самому уметь любить женщину, а не грешить на нее.

— Где ты увидел женщину в наше время? — воскликнул Мишка.— В башках пусто. Ведь она же совершенно алогичное существо, и чем больше у нее прав, тем она бестолковее. Давайте так рассудим — что женщина в нас ценит в период взаимного обольщения? Широту души, доброту, щедрость? А когда становится женой? Она давит эту широту, топчет доброту, а за щедрость мне лично постоянно влетает. Она считает каждый грош, который ушел на угощение друзей. Дальше: неряшливая, а проповедует чистоту. Как что — сразу плакать начинает или кричать...

— Это ты о своей или обо всех? — спросил Ксима.— Смотри, а то я могу и не сдержаться.

— Нашли о чем говорить за столом,— заметил я.— Хватит, Мишка! Утомил ты нас тещиными блинами. Не лезь в поллитра!

— Не кричи на Мишку,— сказал Ксима.— Просто у него настроение такое — нагорело. Кажется ему, что больше и проблем нету. В конце концов, ты же мужик — сообразуй ее жизнь со своей.

— Дело в том,— вздохнул Мишка,— не знаешь, что ожидать от нее в следующую минуту. Возьмет, проснется и давай рыдать. Вот сегодня, например. Кое-как добился ответа — на какую тему рыдание. «Мне кажется, что ты делаешь зарядку перед окном, чтобы смотреть на женщину, что живет напротив».— «Да нет же,— отвечаю,— не могу я делать зарядку в туалете — там тесно».— «Признайся — тебе же легче будет! — требует она, заходясь в слезах.— Признайся, что смотришь на нее!» — «Да ты мне хоть покажи, в каком окне?» — «Притворяешься!» Но окно показала. И надо же, как назло там появляется баба, которую я никогда не видел, и появляется без лифчика. «Фу, какая пошлость! — крикнула жена.— Я так и знала, что ты мне изменил! Гадкий изменщик!» — И пошло-поехало. В голове все перемешалось. Она — за валерьянку. В ногах валялся — вымолил такие слова: «Ты мне изменил, когда учился на третьем курсе! Ты ездил с Фифой Актовой на дачу к Трамваевым!» — «К каким, к черту, Трамваевым? — кричу. — Таких фамилий-то не бывает! И дача была лишь у Сашки Тарантасова!» — «Ну, что я говорила!» — «А во-вторых, как я тебе мог изменить на третьем курсе, когда мы познакомились лишь после защиты диплома? Я ж ведь тебя даже не знал! Это разве измена?!»

— Плюнь,— посоветовал я.

— Или еще такой случай был, с изобретением резиновых присосок для верхолазов. Говорю жене: «Не показывай никому чертежей». Ведь нет! Всем разболтала, а в результате через полгода смотрю в журнале — японцы уже внедряют. «Ну что,— говорю,— доболталась?!»

Мишка выговорился, остыл, и цвет лица у него стал ровным. Ксима налил еще грамм но пятьдесят и предложил:

— Давайте за наше счастливое детство! Детство свято. Там не надо притворяться — там живешь. Я в море вспоминаю Питер. Так, что даже сердце щемит. Но надо работать. Вот на пенсию спишут через двадцать лет — стану жить в Ленинграде, даже за город не буду ездить. «Люблю тебя, Петра творенье!» Люблю, грешным делом! — Он даже поднялся.

Тем временем я пристроился в качалке. Было теплое настроение, но мерцало одно «но». Жена должна спросить — почему так поздно с работы. На это было изобретено алиби — по примеру Мишки записался в народную дружину. Добровольно раз в месяц надевал красную повязку и ловил тех, кто мешает нам жить и созидать. Сегодня могу сказать, что в срочном порядке послали в Пулково встречать короля острова Хальмахера. Она верит, словно белены объелась.

Мда-а! Хорошую комнату мы нашли. Обои свежие. Вид за окном и прочее. Тополь шелестит. Друзья детства рядом. И хорошо так, что не дома! Ибо дома у нас, у мужиков, теперь нет. Мы — цыгане в финских костюмах.

— Давно я вас, ребята, не видел,— вздохнул Ксима.— А помните, мы на залив зимой ездили, а? — И рассмеялся.

Вероятно, у него сдвиг памяти. Мы никогда не ездили зимой на залив, но все же оба кивнули.

— Что это?! — вдруг насторожился Мишка.

Мы привстали. Во дворе раздался рокот автомашины ГАЗ-51, на базе которых создаются «спецмедслужбы».

— Милиция! — побледнел Ксима.— Этого еще не хватало!

— Успокойся,— сказал я.— Они знают, где груши околачивать. Мы же в стельку трезвые.

— Они спрашивать не станут,— мрачно заметил Мишка.— У них тоже план. Да и мужик сейчас — бесправное животное, вроде бездомной кошки.

— На всякий случай давайте все уберем,— кинулся к столу Ксима. Он берег загранвизу.

В это время во дворе стали кричать так, что хоть святых выноси. Стали громко разговаривать: «Вот тут мы застукаем! Тут их прижмем! Лови здесь — вот, нормально!..»

— Ни в коем случае из окна не высовываться,— заметил я.— Они посуетятся и уедут несолоно хлебавши.

Мишка запихал закуску и бутылку в трехстворчатый настенный шкаф.

— Такую компанию испортили,— проворчал он.

— А давайте скажем, что мы садоводы? Пришли материал подбирать? — предложил Ксима.

— При костюмах и галстуках? При твоих шевронах? — спросил я.— Не по Сеньке шапка. Они не станут тянуть кота за хвост. Хоп — и в ежовые рукавицы. Миш, у тебя с собой корочки дружинника? Свои-то я дома оставил.

— С собой.

— Короче, ты берешь нас с Ксимой за локотки — и как будто задержал. Ведешь в штаб ДНД.

— Никто не поверит, что я один вас двоих задержал, тем более моряка... Да и они же могут кинуться мне помогать. Лучше, думаю, притаиться. Авось да не доберутся до нас.

— А может, подняться этажом выше?

— Битое стекло захрустит... Сидите на якорях до полного штиля,— скомандовал Ксима.

Тем временем внизу кричали — эхо разносилось по узкогорлому кувшину двора, искажая и уродуя слова. Крики были отчетливы, но разобрать, что кричат, было нельзя. Что-то грохотало, гремело. Потом стали стучать, да так, словно во дворе находилось по крайней мере сорок человек с молотками.

— Что они там делают? — встревоженно спросил Ксима.— Или шумом кого выгоняют?

— Только не выглядывать! — шепотом предупредил я.

— По правому крылу надо пройтись! — командовали внизу.— С левым все нормально. Трое в подвал! Да пошевеливайтесь!..

Ксима осторожно поднялся и тихо прикрыл дверь. Просунул в ручку палку и вернулся на свое место. В это же время на лестнице послышалась возня, затем хлопнула дверь. Все сидели молча, размышляли о глупом положении, в какое попали. Ждали, когда же грохот внизу прекратится. Теперь колотили во что-то железное и вновь кричали: «Торопитесь, товарищи!» Рычала машина. Хотелось курить, но мы, как опытные разведчики, терпели.

— Бездарно бежит время, — вздохнул шепотом я.— Долго они там будут тянуть резину?!

Из грохота во дворе молотков двадцать убавилось. Рокот двигателя стал тише. Все еще стучали, опять внизу зашумели люди, но гораздо тише, и машина уехала.

— Кажется, переждали, слава богу! — вздохнул я.

— Давайте еще немного подождем?

Минут через десять угрожающей тишины выглянули в окно. Осторожно так... И глаза наши полезли на лбы.

Весь первый этаж и подвалы, а также двери и арка меж дворами были крепко, добросовестно обиты толстой листовой сталью. Мишка присвистнул и вымолвил:

— Умеют работать, когда захотят!

— Это они на выходные дни старались,— пояснил я.— Сегодня пятница. Чтоб дачники не лазили.

— То, что дачники не влезут, это уж точно,— заметил Мишка, пристальнее осмотрев качество обитых окон.— Но вот как мы выберемся? Придется со второго этажа прыгать.

— Конечно! — воскликнул Ксима.— Бельэтаж метров семь да подоконник — извините, тут легко и голову за бортом свернуть.

— Но не жить же здесь до тех пор, пока строители не явятся! — сказал Мишка, глянув нервно на часы.

Тем временем небо густело. Близился вечер.

— Что мы засуетились? — спросил я.— Не кирпичной же стеной нас заклали — выберемся! Смех... Давайте выпьем, посидим да и пойдем. Курам на смех, как мы с водой в решете...

— И верно! — воспрял Ксима.— Вахтенный! Не спать!

Мишка извлек закуску, бутылку. Мы вновь накрыли стол и на время забыли о ситуации, в которую попали.

За столом же после принялись строить планы, как выбраться во двор. Со второго этажа взору открывался квадратик пасмурного вечернего неба. Тучи набухали, и от этого становилось темнее.

— Люблю бредовые приключения,— потер руки Ксима.— Здорово получилось! Только вернулся в Питер — в старом доме заколотили. А впрочем, мне спешить некуда — это вам остро необходимо. Да. Ну что, товарищи? За дело?

Мы направились на первый этаж. Внизу было темно и сыро. Попробовали дверь на прочность — она даже не пошевелилась. Тогда Ксима, будучи человеком тренированным, окрепшим на морских ветрах, кинулся на дверь с разбегу. Он бежал по старинному кафелю. Ботинки его скользили по мавританскому орнаменту. Миновав фальшкамин, он двинул мощным плечом в дверь. Раздался тупой звук, словно он попытался таким макаром столкнуть со стапелей новый атомоход.

— Пошли вместе! — скомандовал он, поправив куртку.— Полундра-а!!! — И мы кинулись вперед.

— Бéз толку, — определил Мишка, потирая плечо.— Сработано на совесть. Я б своим рабочим премию выписал за это.

— Сюда бы пьяных матросов,— мечтательно вздохнул Ксима.

— Пойдем наверх — оттуда оценим обстановку, — предложил я.— Коль близок локоть, да не укусишь — клади зубы на полку. Короче: влипли с калашным рылом в свиной ряд.

Мы прогулялись по квартирам, но окон пониже не нашли. Все окна располагались достаточно высоко над тротуаром.

Ксима сплюнул брезгливо, полез на окно с решительным видом. Стоя на подоконнике, он прощально улыбнулся:

— Пошел за борт. Не поминайте лихом!

— Слушай: может не надо, а? — спросил Мишка.— Найдем сейчас веревку и спустимся?

— Тут невысоко! — сказал Ксима и, повиснув на руках, смело прыгнул во двор.

Приземлившись, он схватился за ногу и взвыл.

— Что с тобой, что? — высунулись мы из окна.

— Кажется, ногу сломал! — болезненно сморщился Ксима.

— Серьезно, что ли?!

Кинулись искать веревки. Мишка, грохоча какими-то банками, носился по дому, залезал в кладовки, срывал веревки на кухнях, но все они рвались от первого же усилия. Внезапно в одном чуланчике он обнаружил... вожжи!

— Вожжи?! — удивленно воскликнул он.— Ксима! Сейчас спустимся — вожжи нашли!

— Вожжи? — Тот даже стонать перестал: — Откуда? В ленинградской коммуналке — и вожжи?!

— Вот именно! Там еще и хомут валяется! — крикнул в поддержку больному Мишка, резво привязывая вожжи к батарее центрального отопления каким-то мудреным узлом.— Наверное, бабы на мужиках катались...

Мы спустились вниз. Подняли Ксиму. Стали ощупывать ногу. Он выл. Перелома не обнаружили. Очухавшись, Ксима даже попробовал ногой асфальт, но тут же отдернул ногу, словно коснулся босой пяткой раскаленной сковороды.

— Ничего,— успокоил я.— С такой ногой ни к селу ни к городу. Но не спеши на ладан дышать. Доберемся.

Начал несмело накрапывать дождь. Он словно оплакивал Ксиму. Мы взяли пострадавшего под мышки, и он поскакал с нами к подворотне. Но разочарование постигло нас — подворотня была заколочена гораздо лучше и качественнее, нежели окна и двери. О том, чтобы укрыться в ней, не могло быть и речи. Мы затоптались около возможного выхода из колодца.

Словно в поддержку ситуации усиливался дождь.

Мы повертели головами и не обнаружили более ни единого выхода из двора. Мы теперь находились на дне колодца, а вверху слабо выделялось темно-серое небо, испражняющее на нас осадки.

— Что уж они расходуют государственную сталь не жалеючи! — возмутился я.

— Молодцы,— одобрил Ксима, устраиваясь удобнее на наших плечах.— Надо обратить внимание на тот факт, что они не украли это железо и не загнали дачникам. Я бы им всем выдал премии в валюте и отпустил бы на берег на два дня.

— А я бы на месте исполкома принял решение — продавать билеты в такие дома. Пускай дачники ломают, но вначале приобретут право на ломку посредством лицензии. Ведь строители все равно сожгут то, что наломают, а дачникам надо воровать в другом месте строительный материал. А стекла мальчишки побьют зазря... И вместо зеленых насаждений бы малины насажал, яблонь, смородины... Ты подержи пока Ксиму, а я что-нибудь соображу.

— Ну и кормят же вас на судне! — воскликнул я, когда Ксима переехал на меня полностью.

— А как же мне сражаться со стихией, если я буду таким дохлым, как ты или Мишка? — справедливо заметил Ксима.

Дождь набирал силу. Входил во вкус. Мы активно мокли. Мишка нашел увесистую спинку старинной кровати и стал ею молотить в железо. Он даже вспотел, но бесполезно.

Ксима уже устал стоять на одной ноге и полностью повис на моей шее. Чувствовалось, что и зарплата у него неплохая.

Не получилось и со взломом двери в подъезд.

— Придется вновь забираться по вожжам,— заметил я.— А то еще пять минут, и мы промокнем до воспаления легких.

Мишка согласно простучал зубами. Он потрогал вожжи, и они легко оказались в руках, бессильно сползя на асфальт.

— Это такой специальный узел,— пояснил Мишка.— Я его сам придумал: пока веревка в натяге — на нее хоть трактор вешай, а как только ослабил — всё. Узел автоматически развязывается. А все бабы виноваты.

И переложил Ксиму на изобретателя и, растерев затекшие руки, с риском для жизни полез по водосточной трубе к заветному окну, держа в зубах конец вожжи.

Мишка тем временем рассуждал, кряхтя под тяжестью Ксимы:

— Трубы тоненькие. Моей конструкции. Это я придумал, что воде все равно по какому диаметру течь, но зато — экономия металла.

— Для того, чтобы получше нас заколотить во дворе,— подсказал Ксима.

— Правда, у меня накладка получилась с этими трубами,— он усмехнулся.— Я авторское получил, а потом наступила зима. Вода в трубах померзла. Забило трубы льдом. Я прикинул, рассчитал и пришел к выводу, что старый диаметр был нужен не столько для воды, сколько для прохождения льда.

— Ну и ты вернул авторское обратно, да? — спросил Ксима.

— Нет. Я второе получил, так как с этими расчетами подал заявку, доказав, что старый диаметр необходим. Научного обоснования же не было до этого. Просто раньше жестянщики знали это по опыту, а я — доказал.

Из окна я обратил внимание, что Мишка размахивал руками, а Ксима стоял не поддерживаемый — заболтал его изобретатель.

— И еще я придумал телефонный звонок, который будит человека, не нарушая спокойствия и тишины в квартире. Привод звонка на ночь, такую пластину, кладешь себе в постель. Когда кто-то звонит — звонка нет. А пластина начинает индукционные движения, как бы толкая спящего. Тот просыпается.

Ксиму мы поднимали вдвоем. Он командовал и все волновался, как бы мы его не уронили и не дотравмировали.

Ночь сгущалась.

Закрыв окно, мы сняли пиджаки. Ксима стянул куртку. Мишка пошел блуждать по квартирам и вскоре вернулся с сообщением, что нашел прекрасный диван во от такой ширины! Он пробежал по комнате, показывая наглядно ширину дивана.

— А мягкий! — сказал он.— Честно говоря, лично я утомился лазить по окнам да носить Ксиму. Не тот возраст, чтобы прыгать день и ночь вприсядку... Короче, надо ждать утра. В темноте мы ничего не сможем сделать. Чего доброго, еще кому-нибудь шею свернем, а с нас и одной ноги достаточно! — Последнюю фразу он воскликнул так, словно Ксимина нога являлась общественным достоянием и частью Ксиминой ноги пожертвовал и Мишка, и ему относительно больно.

— Завтра суббота,— ответил я.— Утро вечера мудренее, хотя и ранняя пташка может дров наломать... Действительно: не точить же лясы на токарном станке... Пошли.

Диван оказался приличным. Я попрыгал на нем и сообщил:

— Перина!

Мы уложили Ксиму в середине, чтобы своими телами согревать пострадавшего. Вскоре приятное тепло повалило нас в объятия Морфея. Мы сладко задремали. Мне уже чудился сон...

Первым заворочался Ксима. Он ворочался-ворочался. Даже я проснулся. Вначале не понял — почему со мной жена в тельняшке? Где я нахожусь, простите? Что это за спанье на брудершафт?!

— Что такое? — очнулся Мишка.

— Да спите же! — сказал я.

— Черт! — вскочил Ксима, и глаза его загорелись в темноте.— Вот чувствую под собой...— И принялся яростно чесаться.

Мишка нехотя встал. Размял руки и ноги и мудро заметил, что хорошие диваны не выбрасывают без веских оснований.

— Вынужден констатировать: в диване около дивизии клопов. Нас они жрать не стали, а сосредоточились на Ксиме. Он толще и аппетитнее.

— Слабеющего задирают,— возразил Ксима.

Подумалось, что теперь жене будет труднее доказать, что встреча короля острова Хальмахера задержалась потому, что король не выстоял очередь в Бомбее к кассе и не успел закомпостировать билет. Правда, можно еще сказать, что король оставил нас поужинать стюардессой, и мы ее жарили всю ночь. На постном масле.

Я с негодованием отверг правой ногой кота, невесть откуда взявшегося на диване:

— Втроем еще можно спать, но такой толпой — извините!

Мишка стукнул себя в грудь и закричал во все горло:

— Теперь начну новую жизнь! Завтра же иду в сауну!

— Что-то ты зачастил в сауну,— сказал я.

— Всё,— обреченно вздохнул он.— Жена со мной, можно сказать, развелась окончательно и обжалованию не подлежит.

— Ребята! Держи кота! — воспрял Ксима.— Ведь кот же как-то сюда приперся? Вероятно, он знает ход на свободу!

— А мы пролезем? — спросил я.— Да, впрочем, черт с ним, с котом. Тут семейная жизнь рушится! А ты, Мишка, не огорчайся особо. Найдешь новую жену, лучше старой.

— А я и не огорчаюсь. Я радуюсь,— зло вымолвил Мишка.— Теперь я дважды алиментщик.

— Не беда. Зато теперь можно жениться хоть каждый день.

— Мы можем пойти к тебе,— рассудил Ксима,— и подтвердить любую твою версию насчет задержки.

— Не надо. Ей достаточно будет увидеть вас в окно, и она сразу поймет, что вы готовы что угодно подтвердить.

— Пойдем погуляем? — Ксима потрогал ногу. — Вон, кота шуганем и за ним.

Кот напружинил хвост, потянулся, муркнул и важно пошагал вперед. Мы двинулись за ним. Дойдя до кухни, он виновато посмотрел на нас, присел, сделал «по-маленькому» на жестяной подносик, что валялся невдалеке от печной плиты. Мы подождали.

Потом втроем шли за котом. По старой узкой лестнице, захламленной мусором, осторожно миновали несколько пролетов с распахнутыми настежь дверями квартир, и кот направился на чердак. Там было темно. Лишь серый свет проникал из чердачного окна, освещая пыльные балки и стропила. Мы теряли кота, но то тут, то там вспыхивали зеленые огоньки горящих глаз.

Ксима нашел палку и опирался на нее.

— С меня, простите, достаточно! — остановился Мишка.— Это чтобы я по чердакам за паршивым котом гонялся? Увольте!

Тогда Ксима пошел один. Слегка прихрамывая и хрустя шлаком, он направился за котом сначала в одну сторону. Его долго не было. Потом он появился с противоположной стороны. Мы тем временем стояли у окна и, покуривая, смотрели на ночную улицу. Там гуляли запоздавшие к разводке мостов парочки. Изредка появлялась в переулке машина или автобус, и вновь устанавливалась тишина. Город спал.

— По-моему, этот кот мне только мозги пудрит,— сказал, появляясь, Ксима. По кругу прошел. Но выхода не обнаружил. Думал, что чердаки домов соединяются,— накось, выкуси! И кот ничего не знает, хотя я у него не спрашивал... Правда, лабиринты еще те! Я таковых с детства не видал!

— Питер! — гордо поднял вверх палец Мишка.— А я думаю, что судьба не зря над нами подшутила. Представьте, если б мы отсидели вечер в ресторане и теперь болтались бы пьяные, не желая расставаться. А так — хорошо пообщались. Можно сказать, я по-другому на мир взглянул.

— С чердака?

— Ну и что! Я на чердаке не был с пятого класса. А иной раз на мир неплохо взглянуть по-иному. Хотя бы с чердака.

— Давайте еще прогуляемся? — предложил Ксима.

Мы ходили по этажам, заглядывали в комнаты и обнаруживали, как разно живут люди не только в одном городе, но порой в одной квартире. По стенам, обоям можно было определить род увлечений бывших жителей дома. Можно даже было определить возраст людей, живших тут до переезда. Когда-то квартиры принадлежали богачам. Но время разделило их фанерными перегородками, разделив и причудливые узоры на потолках, разделив прихожие, гостиные, кухни...

В одной ванной комнате мы обнаружили окошечко. Выбраться из него было нельзя, но голова пролезала свободно. Я высунулся — взору открылся большой двор, вероятно, соседний с нашим. Посреди голубел строительный вагончик. Я сообщил об этом.

— Сторожка,— определил Ксима.— Может, крикнуть сторожа?

Нам с Мишкой было наплевать. Он уже пережил трагедию развода и готовился к новой жизни. Я тоже знал, что для меня дома зреет спелый скандал. Полез Ксима.

— Товарищ сторож! — крикнул он авральным голосом.

Я встал на край ванны и тоже принялся наблюдать двор. В вагончике слабо тлел свет. Но шевелений в вагоне не обнаруживалось. Тогда Ксима заорал сильнее. Эхо загудело по двору. Крики его ничего не изменили, и Ксима собрался вернуть голову в исходное положение, как увидел, что из вагончика вышел старик и принялся мочиться в унитаз, валяющийся посреди двора. Ксима вновь закричал, надсаживая глотку. Дед мочился. Ксима кричал.

Потом дед долго вертел головой в поисках кричащего, но, ничего не обнаружив, пугливо перекрестился, вошел в вагон и заперся на засов. Ксима кинул во двор консервную банку. Она прогрохотала довольно-таки звучно. На что сторож закрыл еще и фрамугу.

— Во паразит! — возмущенно воскликнул Ксима.— Внаглую на вахте спит! Хоть бы в милицию позвонил или пожарным!

— Пойдем бродить,— предложил я.— Если поискать, может, что и обнаружим. Должна же быть связь с большой землей. Что смотреть, как стадо на новые ворота?! Надеваем ежовые рукавицы и идем груши околачивать.

— Я аппарат видел, телефонный! — воскликнул Мишка.— Почти целый!

Отправились на поиски. Вскоре Ксима держал в ладони телефонную трубку.

На третьем этаже обнаружили аппарат. Перед тем как уехать, кто-то врезал по нему, видать, металлическим предметом,— наверное, надоел.

— Ничего-ничего,— приговаривал Мишка, углубляясь в телефонные потроха и копаясь в них маленьким ножичком.— Мы его реанимируем. Лишь бы линию не отключили.

Ксиме достался наборный диск. Он держал его в руке, а я под диктовку Мишки набирал номер его домашнего телефона.

— Алло! — ожил Мишка.— Пупсик? Это я, твой коржик! Я-я. Дорогушечка! Извини, что разбудил не поцелуем...

— Гад! — раздался ответ — аппарат едва не развалился.

— Постой!..

— Я те постою! Я на работу к те пойду, в партком! Ты мне вслух заплачешь! По нотам! Подумать только — третий день пропадает! Коржик! И как ты не усох, паразит!

— Какой третий?! — справедливо возмутился Мишка. Но она его тут же перебила, и он терпеливо принялся выслушивать оскорбления.

Потом она дала ему слово, и он, путаясь и непрестанно извиняясь, рассказал о том, что мы угодили в затруднительное положение.

Обругав его еще раз по порядку, блеснув познаниями общего курса зоологии, а также зачерпнув жменю жаргонизмов из устного народного творчества, женщина пообещала явиться через пятнадцать минут с милицией. Трубку она, видно, кинула с разбега. Даже нам было слышно, как хрустнул телефонный аппарат в ее квартире.

— Она придет! — улыбнулся Мишка.— Она обязательно придет. Все-таки бабы не такие уж сволочи, как о них говорят. Их жалеть надо! Ведь они как несчастны-то! Я иной раз представлю себе, что родился бабой,— мороз по коже!

Воодушевленные, мы повисли на подоконниках и принялись пристально смотреть во двор и ожидать грома крушения злополучных листов стали — так, наверное, ждет шахтер, заваленный в выработке лавиной камней, когда придут спасатели и откопают его. Он уже съел брючный ремень, и рядом с ним попавшая в обвал исхудавшая крыса. Они дружат...

На втором этаже послышался хруст стекла. Кто-то смело шел по коридорам и тихо ругался нехорошими словами, причем дамским голосом.

— Идет! — воскликнул Мишка и кинулся вниз, навстречу.

Мы бросились следом, радостно сияя. Ксима даже хромать перестал от счастья. Уже четко проявился в серости раннего утра женский силуэт. Мы кинулись к нему, но силуэт внезапно завопил: «Убивают!» — и бросился прочь. Послышался грохот, звон стекла, дребезжание банок. Мы уже почти настигли ее, но она вдруг так закричала, что ее, вероятно, слышали в ту ночь на Поклонной горе. Крик нас остановил. Минут пять спустя мы увидели ее в окне противоположного флигеля.

— Куда вы его девали? — крикнула она. Ей было чуть за тридцать, она была слегка симпатична, но, к сожалению, не являлась Мишкиной женой.

— Кого? — удивились мы.

— Славку! Кого же еще?!

— Какого Славку?

— Не дурите мне голову! Я только что говорила с ним!..

— Это я говорил, я! — застучал себя в грудь Мишка.

— Рассказывай, ханыга! А этот-то — еще и форму где-то украл! Но я уже милицию пригласила...— Чувствовалось, что про милицию она соврала.

— Хоть бы милиция приехала. Нам все равно,— заметил я.

Установилось обоюдное молчание. Я вспомнил, что наборный диск был чуть сдвинут, и, естественно, набрали мы Мишкин номер, только к каждой цифре плюс единица.

— Эй, барышня! — крикнул я.— А как вы сюда попали? Подскажите, как нам отсюда выйти!

— Выйти! — передразнила она.— Налопаются бормотухи — и уже ничего не видят. Ослепли вовсе от портвейна! У, Иродово племя! А дома, небось, жены-бедняжки!.. Вот что я вам скажу. Я покажу, как отсюда выйти, но с условием — все вы завтра отправитесь к наркологу и начнете лечиться!

— Начнем,— кивнул Мишка. Мы тоже кивнули.

— Внизу есть такая маленькая коричневая дверца — она как раз выходит во двор соседнего дома. Идите за мной и увидите. Только не приближайтесь — закричу!

Она уверенно направилась навстречу нам. Потом мы двинулись за ней по лестницам и коридорам.

Но сколько мы ни блуждали, выхода не обнаруживалось.

— Что же это получается,— возмущалась она.— Ведь я только что вошла! Такая коричневая дверца... Не приближайтесь! Или это было в левой стороне дома? Ну, идем?

В левой стороне дома тоже не нашлось коричневой дверцы. Удрученные западней, мы вскоре разгуливали совсем рядом с женщиной. Она прониклась к нам доверием, а когда Ксима и Мишка показали свои документы, она даже запричитала:

— Как же вы, бедолаги, сюда попали! Вот мужики — словно малые дети. За ними глаз да глаз нужен!..

Мы обошли весь дом и даже выбрались на крышу, чтобы полюбоваться сводкой мостов, полюбоваться, как возрождается жизнь на большой земле. Надежд на спасение не оставалось. Мы даже принимались кричать квартетом, но ранние прохожие на нас внимания не обращали, ровно нас не было на белом свете.

Загудели по улицам автобусы, зазвенели трамваи, загремели мусоровозы, закричали в соседних дворах дворники...

Решительно пошагал я в подвал. Ну уж, думал, из подвала должен быть ход! Это единственное необследованное место.

Чиркая спичками и задевая за хлам, я ничего спасительного не нашел. Обнаружил в одном крыле окошечко на уровне тротуара, разбил стекло и высунул голову — окошко выходило в наш двор-колодец.

— Ну как? — спросили они меня, спустившись следом.

— Пока никак. Есть выход во двор, через окно.

— Через это, что ли? — указал Ксима.

Я обернулся и заметил еще одно такое же окошко, завешенное промасленной бумагой. Мы кинулись к нему — окно выходило на улицу, вровень с тротуаром, и даже чуть пониже. Мы празднично засуетились. Мишка приволок ящик из-под водопроводных кранов.

Первым полез Ксима. Он несколько раз согнул и разогнул для тренировки больную ногу, уцепился руками за раму, мазнул щекой о тротуар и довольно-таки легко оказался на свободе. Но тут же исчез из нашего поля зрения. Донеслись какие-то разговоры, из которых отчетливо можно было отцедить лишь терпкие слова «охамели», «совесть потеряли»... Мы пропустили вперед женщину, подталкивая важную часть ее тела к свободе. Там ей галантно подал руку Ксима, и она оказалась на тротуаре — виднелись ее туфельки, испачканные красной кирпичной пылью. На воле заговорили оживленнее. Следом полез Мишка.

Шум на улице меня несколько заинтересовал. «Что там может происходить?» — прикинул я и тоже полез навстречу солнцу.

Когда я вылез — все прояснилось.

Окошечко, пропыленное, грязное, в окурках и бумажках от мороженого, выходило аккурат возле общественного туалета, на Невский проспект. Рядом, на автобусной остановке, утро собрало немало народу — народ-то и роптал, глядя на нас.

Вдруг из автобусной очереди выскочил плюгавый мужичок и крикнул нашей женщине:

Ах вот ты где, падшая тварь! — И с размаху врезал Ксиме в глаз — тот даже откачнулся от неожиданности.

При чем тут я, простите?! — возмутился он, грея будущий синяк ладонью. Да и вообще — кто вы такой?!

Но мужик не стал знакомиться. Он с глубоким чувством отвращения плюнул под ноги женщине и, развернувшись, помчался по Невскому в сторону Московского вокзала.

С криками: «Славик! Стой — я тебе все объясню!.. Славик, ну постой же!..» — за ним кинулась женщина.

Ксима, распрощавшись с нами, прихрамывая и держась за покрасневшую скулу, направился в пароходство.

— Господи! — вздохнул опечаленно Мишка, глядя ему вослед.— Когда нам еще доведется встретиться?! Эх, года-года! Летят они, словно перелетные птицы...

Мы стояли на Аничковом мосту, украшенном лучами летнего солнца, между бронзовыми хвостами коней барона Клодта, смотрели на волны Фонтанки и не знали, с чего нам начинать новую жизнь? Да и стоит ли?

1981