Испорченная женщина

17

ЖЕЛАЯ скоротать время в ожидании хозяйки, Анриетта пошла в «Бон Марше».[4] В последний раз она была тут больше тридцати лет назад. Как говорят, «я не очень люблю левый берег».[5] Боже, как тут все изменилось! В мое время сюда ходили за покупками только пожилые сестры милосердия. Да еще, пожалуй, девушки из лицея имени Виктора Дюруи, покупавшие здесь принадлежности для уроков шитья… А теперь я совершенно запуталась – ни одного знакомого уголка… Правда, Мадам говорила, что здесь стало, как в «Саксе» на Пятой Авеню… Но я всего лишь повторяю то, что она мне сказала, так как не знаю ни «Сакс», ни Пятой Авеню… Хотя Мадам тоже ни разу не была в Нью-Йорке, но она часто повторяет, что говорят люди, которые следят за модой, а те повторяют еще чьи-нибудь слова!.. Впрочем, это так, маленькое отступление… Прогулка по «Бон Марше» помогла мне немного развеяться! К тому же на углу оказалась довольно большая кондитерская, где я купила сладостей для Мадам и детей. А себе – соленый хлебец с беконом. Кстати, очень вкусный, я проглотила его в один присест. В нашей булочной такого не делают. Потом я пошла забрать почту Мадам из ее магазина и занесла чеки за прошлую субботу в банк – она меня об этом попросила. Она отдала мне их, перед тем как пойти сами знаете к кому. В банке операционист как-то странно посмотрел на меня. Потом спросил, не заболела ли Мадам. Тоже мне! Что он себе позволяет?!

Вернувшись домой к пяти часам вечера, Катрин выглядит немного успокоившейся. Анриетта оставила почту на кухонном столе и принесла Катрин поднос с едой прямо в кровать. Потом она убирается в комнате хозяйки, проветривает и моет ванную. Катрин нравится чувствовать у себя на лице мягкие лучи солнца. Она вспоминает нежность Оливье, который за несколько часов сумел приглушить ее тревогу. Она наконец соглашается поесть пармской ветчины с зеленым салатом, которые приготовила Виржини.

Пока Анриетты не было дома, Виржини с Тома занимались ужином, состоявшим в основном из мясного ассорти. Дети очень обрадовались, увидев, что матери наконец-то стало лучше. Они поочередно заходят к ней в комнату, и, когда Виржини приносит обратно поднос с пустыми тарелками, на ее лице сияет улыбка. Тома сменяет ее у постели матери. Но когда они с Анриеттой возвращаются на кухню, то неожиданно застают Виржини в слезах. Лицо ее перекошено от ненависти и с трудом сдерживаемой ярости.

– Что стряслось с нашей куколкой? – спрашивает Анриетта. – Надеюсь, ты не пересолила салат? Папа не любит, когда кладут слишком много соли!

– Перестань разговаривать со мной, как с ребенком! Я тебе не куколка! – пронзительно кричит Виржини и выбегает, громко хлопнув дверью.

– Ну и денек! Ты случайно не знаешь, что с твоей сестрой? – Анриетта поворачивается к Тома, но тут ее взгляд падает на оставленную на столе стопку писем.

– Положи на место! – резко произносит она, заметив, что в одной руке Тома держит открытый конверт, а в другой – листок бумаги, содержание которого он внимательно изучает. – Тебя это не касается!

– Я не совсем в этом уверен… Ты хоть знаешь, что делаешь, Анриетта?

– Я выполняю свой долг! Марш отсюда! – заявляет Анриетта безапелляционным тоном, который всегда действовал на детей сильнее, чем увещания матери. Тома с обидой смотрит на нее и выходит, опустив голову, словно ребенок, которого только что наказали.

Мне хотелось остаться наедине со своей печалью. Я говорила с ним, как с маленьким ребенком… Я вложила листок в конверт, даже не посмотрев, что там написано, и сунула письма из магазина Мадам в карман фартука. Конечно, мне стоило бы прочесть то письмо, но это выше моих сил – я никогда не рылась в вещах Мадам. Для меня это недопустимо! Насколько я привыкла всегда держать ушки на макушке, настолько и глаза – закрытыми. Себя не переделаешь. Три поколения гувернанток в услужении у благородных семей! Но то письмо до сих пор не дает мне покоя. Я не могу себе этого простить. Бог свидетель, мною двигали только лучшие чувства!

На следующее утро Катрин с жадностью набрасывается на завтрак – она очень проголодалась. Анриетта улыбается, не сводя с нее радостного взгляда. Она приготовила для хозяйки свежевыжатый апельсиновый сок и поджарила хлебцы с изюмом, купленные накануне в «Бон Марше», к которым положила конфитюра из лепестков роз и кедровых орешков. Все это она принесла в спальню Катрин на серебряном подносе, где также стояли серебряные чайничек и сахарница, которые она доставала лишь по особым случаям.

– Анриетта, это восхитительно! Все так вкусно! Я уже сто лет не ела таких хлебцев. Вы не забыли, что я их обожаю?

– Вы же все время мне про них рассказывали, когда вернулись из свадебного путешествия в Англию, но, кажется, мы их никогда не покупали!

– Да, годы бегут!.. А где дети?

– Ушли на занятия.

– Уже? Который сейчас час?

– Почти одиннадцать.

– Боже мой! Покупатели будут недовольны!

– Разве вы собираетесь на работу?

– Конечно! Я вполне пришла в себя.

– И в самом деле. Да, вот ваша почта… Я положу ее на туалетный столик.

– Хорошо, хорошо…

Катрин поднимается и наполняет ванну горячей водой. Она торопится, чтобы успеть увидеться с Оливье в его обеденный перерыв. Она говорит себе, что они уже целую вечность не занимались любовью. Затем думает, что не видела Жана вот уже два дня, но это ее ни капли не беспокоит. Вытираясь, она вспоминает о свекрови и показывает в зеркало ей язык. Она смотрит на свое обнаженное тело и находит себя очень красивой. «Это правда, что у меня тело богини, – произносит она и шепотом добавляет: – И только для тебя, любимый!». Затем она надевает спортивные трусики и топик из розового шелка. Он сможет ласкать ее груди сквозь тонкую ткань – это так возбуждает! Катрин присаживается на пуф возле туалетного столика и, прежде чем одеться полностью, наносит макияж. Она вспоминает, как Оливье упрекал ее за то, что у нее слишком много мелких привычек. Ну что же, с сегодняшнего дня она попробует измениться!

Взгляд Катрин останавливается на пачке писем. Сердце ее начинает колотиться. Словно в кошмаре, который повторяется снова и снова, стоит только заснуть, она медленно берет белый конверт. Вся кровь отхлынула у нее от лица. Кончики пальцев похолодели, в висках заломило. Катрин ложится обратно в постель. Она думает, что если она умрет, то этот человек потеряет свою власть над ней. Она чувствует, что больше не в силах притворяться. С нее довольно. Даже плакать она больше не может.

В час дня ей звонит Оливье. Услышав его голос, Катрин отдает себе отчет в том, что ее сердце снова трепещет, как у влюбленной девушки. Она поминутно переходит от болезненной подавленности к беспорядочному возбуждению и уже не знает, чего ей больше хочется – продолжить борьбу или смириться.

– Он снова назначил мне встречу. На субботу, в то же самое время. В той же гостинице. Вот послушай: «…если ты не хочешь, чтобы твой муж узнал, что ты шлюха…» ну и так далее. «Отель де ля Пляс», суббота, шесть вечера.

– Не ходи туда, прошу тебя! Он сумасшедший. Может быть, он опасен. Ты уже и без того достаточно натерпелась. Подумай о себе, о детях… И обо мне. – Оливье всхлипывает, как ребенок. – Я не могу видеть, как ты страдаешь! Обещай, что не пойдешь туда.

– Любимый! Вы начали называть меня на «ты»!

– Потому что мне тебя так не хватает! И потом, я уже достаточно называл тебя на «вы»… Почему ты не отвечаешь? Обещай, что не пойдешь туда!

– Я люблю вас… Не знаю… посмотрим. До скорой встречи! Мне вас тоже очень не хватает!

– Когда ты придешь?

– Когда буду в силах подняться… Это будет скоро, обещаю!

Весь следующий день Катрин разбирает бумаги и фотографии. Она не пошла на работу, но встала с постели и надела джинсы и белую блузку. Вечером она поужинала вместе со всеми в полной безмятежности, словно ничего не произошло. Но дети выглядят обеспокоенными, особенно Виржини, которая то и дело бросает на мать испуганные взгляды. Впервые за многие годы Катрин заходит к ним, чтобы поцеловать на ночь. Она заверяет их, что с ней все в порядке, просто у нее были неприятности.

– Ты действительно его любишь? – спрашивает Тома, когда она уже собирается выйти из его комнаты.

– Не знаю, дорогой, но думаю, что да.

– А я-то считал, что ты вообще ничего не понимаешь в любви… Я тебя недооценивал! – Он горько улыбается.

– Вот видишь, как бывает… – Катрин чувствует себя неловко. Ей совсем не хочется, чтобы ее отношения с Оливье получили огласку внутри семьи. Она предпочла бы, чтобы он оставался ее тайным любовником, не более того. Она немного смущена.

– Я тебя шокирую? – спрашивает она сына.

– Я думаю, что каждый должен познать любовь – неважно, какой ценой, неважно, кто твой возлюбленный…

– Вот как? – Катрин очень удивлена: она не думала, что Тома рассуждает уже как взрослый.

– А ты примешь мой выбор, мам?

– Какой выбор?

– Если я влюблюсь… ты примешь этого человека, каким бы он ни был?

– Ну конечно, дорогой! Почему ты об этом спрашиваешь? Ты влюбился?

– Может быть…

– Но это же замечательно! Ты меня с ней познакомишь? Я уверена, что она очаровательна!

– Видишь ли… как тебе сказать…

– Ладно! Утро вечера мудренее. Думаю, на сегодня хватит признаний. Я все же немного устала.

Всегда одно и то же, с горечью говорит себе Тома. Мама не интересуется никем, кроме самой себя! Я знаю, что она нас любит, но на свой лад. Мне никогда не удастся поговорить с ней откровенно. Но, как бы то ни было, ей нельзя волноваться, иначе она снова заболеет, как тогда… А второго раза она не выдержит! Или окажется в сумасшедшем доме… Вот уж кто будет рад, так это бабушка! Без мамы я никогда не решусь рассказать отцу о своих проблемах! Лучше уж тогда все бросить и уехать, чтобы никого больше не видеть!

В одиннадцать часов Жан без стука проскальзывает в спальню Катрин и закрывает за собой дверь на задвижку. Он выглядит смущенным. Катрин лежит в постели и рассматривает альбом с фотографиями. Она очень удивлена тем, что муж впервые за долгое время переступил порог ее комнаты, да еще в такое позднее время. Ее тело под простыней оголено. С тех пор как она познакомилась с Оливье, ей нравится чувствовать на своей шелковистой коже тонкое льняное полотно простыни, от которой исходит нежный запах лаванды. На ней надета только синяя рубашка Оливье.

Жан присаживается на краешек кровати и улыбается. Катрин спрашивает себя, что ему нужно. Он стягивает с нее простыню и нежно гладит ей ноги. Затем его рука поднимается выше и слегка распахивает края ее рубашки.

– На тебе больше ничего нет?

– Как видишь…

– Я давно тебя такой не видел…

– И ты только сейчас об этом вспомнил? – Катрин внутренне напрягается. Неожиданно она чувствует, как пальцы Жана касаются ее лобка. Это кажется ей почти нереальным – она даже не предполагала, что Жан способен на подобные ласки.

– Ты возбуждена… Тебе нравится, когда я тебя ласкаю?

– Это забавно…

– Ты очень обижена на меня?

– За что?

– За то, что все эти годы я не уделял тебе внимания…

– И внушил мне, что я слишком стара для того, чтобы заниматься любовью?

– Прости… Но ты так изменилась!

– Во всяком случае, это не твоя заслуга!

– Я знаю. Не будем говорить об этом! Что мне сделать, чтобы заслужить прощение?

– Поласкай меня еще…

Катрин снимает рубашку и вызывающе раздвигает ноги, бесстыдно выставляя напоказ все то, чему Жан раньше уделял так мало внимания. Жан встает, чтобы тоже раздеться, но Катрин велит ему продолжать.

– Поласкай меня языком, – говорит она и выжидательно скрещивает руки на груди. Жан смотрит на нее, пораженный подобной дерзостью, смущенно улыбается, но все же подчиняется ее приказу, хотя и не без некоторого замешательства. Катрин стонет от наслаждения. В какой-то миг она даже спрашивает себя, что же ее привлекает в Оливье – его ласки или он сам? Потому что, оказывается, ласки другого мужчины, пусть даже и стареющего мужа, – это не менее приятно.

Когда Жан наконец поднимает голову и начинает умолять Катрин, чтобы она позволила ему овладеть собой, та коротко отвечает:

– Нет, Жан, у тебя было целых двадцать лет для этого. А теперь ты слишком стар.

– Ты жестока!

– Его ласки доставляют мне больше удовольствия… – Она закусывает губу, жалея о своих словах, потому что они прозвучали как откровенное признание в измене. Она с недовольным и высокомерным видом натягивает на себя простыню и снова берется за альбом с фотографиями.

Когда Жан выходит из комнаты, лицо его непроницаемо. Но, уже стоя на пороге, он смотрит на Катрин долгим взглядом, в котором горят злоба и жажда мести, и она снова сожалеет о невольно вырвавшихся у нее словах.

На следующий день Катрин Салерн идет на работу. Она выходит из дому раньше обычного, спеша к Оливье, который с нетерпением ждет ее у подъезда. После вчерашнего вечера Катрин чувствует, что наконец-то освободилась от семейного гнета. Однако она не может объяснить причины этого Оливье, так как тогда пришлось бы рассказать и о поступке Жана. Их объятия лихорадочны и чувственны. Они не виделись со среды, и ожидание показалось им бесконечно долгим. Оливье очень удивлен неутомимой энергией Катрин. Совсем недавно она казалась ему настолько ослабевшей, что он опасался худшего. Он рад тому, что она снова смеется, не замечая, что ее смех звучит неестественно громко. Она быстро раздевает его и снова смеется. Она выглядит такой счастливой. Она прикладывает губы к члену Оливье и принимается ласкать его быстрыми короткими ударами языка, одновременно гладя его мошонку. Член Оливье твердеет и наливается кровью. Он с трудом сдерживается, чтобы не кончить. Катрин тоже раздевается. Она действует так стремительно, что Оливье даже немного теряется. Она садится на него верхом и начинает двигаться вверх-вниз, потом слева направо, время от времени тихо постанывая.

Оливье прерывисто дышит и подрагивает всем телом от удовольствия. Его член пульсирует в жаркой плоти Катрин. Ему кажется, что из него вырываются тысячи мелких фонтанчиков, изливающихся внутрь Катрин. Она соскальзывает с него и с наслаждением подставляет лицо под последние капельки его спермы. Оливье уже начинает забываться в сладкой дреме, но смех Катрин возвращает его к реальности. Он не понимает, почему она смеется, и спрашивает ее об этом. Она отвечает: «Потому что я испорченная женщина!»

Оливье приподнимается на локте и с беспокойством интересуется у Катрин, все ли с ней в порядке. Она заверяет его, что да.

– А что насчет сегодняшнего вечера?.. – Голос его звучит неуверенно.

– О чем ты?

– Ты знаешь, о чем. Ты ведь не пойдешь туда?

– Нет, вы послушайте! Это что, допрос, господин квартирант?

– Катрин, я не шучу! Я… запрещаю тебе туда ходить!

Катрин снова смеется.

– Во всяком случае, сейчас мне нужно идти на работу. Пора подумать и о серьезных вещах.

Она отправляется в душ. До Оливье доносится, как она напевает «Сделай мне больно, Джонни» Бориса Виана. Интересно, откуда она знает эту песню? Перед уходом она целует его. От нее пахнет его туалетной водой. Она смеется, не переставая. Потом выходит, тихо закрыв за собой дверь.

Оливье не находит себе места. Ему кажется, что Катрин впадает в безумие. Почему она совсем не вспоминает о шантажисте? Разве об этом можно забыть? Почему она такая веселая? Неужели она не отдает себе отчет в том, что над ними нависла угроза? Ему так одиноко. Он чувствует себя беспомощным и одновременно ответственным за все происходящее.