Испорченная женщина

6

ВОТ ТАК Мадам и начала о нем думать. Сначала весь остаток дня, затем всю неделю вплоть до понедельника, когда купила и принесла новую занавеску для ванны. Она думала о нем не как зрелая женщина, а, скорее, как юная девушка, ибо у нее не было ни одной скверной мысли. Если бы в тот момент ей пришлось исповедоваться, ее трудно было бы упрекнуть в плотском грехе или хотя бы в греховном желании. По-моему, она тогда вообще толком не знала, что такое желание.

Они с Месье не спят вместе уже очень давно. Как минимум, лет десять. Да и раньше такое случалось не слишком часто. С самого начала у них были отдельные спальни. К тому же она якобы фригидна, и от этого дела у них не ладились. Она прочитала в журнале, что в таких случаях следует использовать вазелин, но так и не решилась его купить. Она подумала, что тогда все обо всем догадаются… И потом, Месье наверняка бы не понравилось мазать себя жирным вазелином. Вполне возможно также, что вазелин пачкает простыни, а это не понравилось бы мне! Мадам никогда не говорила об этом даже со своим врачом. Так или иначе, думала она, что тут можно сделать? Ей казалось, что это связано с возрастом. К тому же Месье прекрасно обходится и без этого: он сам сказал, что им больше не стоит этим заниматься, что они только напрасно мучают друг друга. Впрочем, Мадам никогда не увлекалась этим занятием. Когда они это делали, Месье всегда сам приходил к ней в спальню, но никогда – наоборот. Он оставался там недолго, самое большее, четверть часа… Так что не думаю, что Мадам известны утонченные возбуждающие ласки. Теперь я понимаю, почему она никогда этого не любила, бедняжка! Может быть, если бы ее почаще ласкали там, где следует… ничего бы и не случилось!

В следующий понедельник утром Катрин Салерн тратит на выбор одежды гораздо больше времени, чем обычно. Вначале она, как всегда по выходным, одевается в спортивном стиле: джинсы и синяя водолазка. Сверху она набрасывает песочного цвета пиджак из тонкой шерсти. Затем идет в комнату Виржини и надевает ее туфли-лодочки на плоской подошве. Но, взглянув на себя в зеркало на шкафу, она понимает, что пытается выглядеть молоденькой девушкой, и, пристыженная, снимает с себя эти вещи. Она останавливается на черном приталенном костюме и бежевой шелковой блузке. Анриетта удивляется такой элегантности в нерабочий день. Но Катрин Салерн отвечает, что это просто примерка, и снова отворачивается к зеркалу. Десять минут спустя она выходит из комнаты в бежевых брюках и черной водолазке. На ногах у нее туфли Виржини.

Она договорилась со своим жильцом о встрече и несет ему новую занавеску для ванны. Оливье Гранше открывает ей дверь с приветливой улыбкой. От его тела исходит все тот же мускусный мужской запах, который Катрин сразу инстинктивно полюбила. У него пристальный, несколько вызывающий взгляд. Он словно играет с Катрин, чередуя притворную небрежность и покровительственную зрелость. Он кажется одновременно ребенком, о котором хочется заботиться, и мужчиной, в объятия которого так сладко упасть. Катрин дала себе слово говорить как можно меньше, поэтому, едва переступив порог, деловито направляется в ванную. Там она принимается одно за другим отцеплять пластмассовые кольца старой занавески. Та еще влажная; мелкие капли воды брызгают на Катрин, и она отступает на пару шагов назад.

В ванной пахнет его туалетной водой. Всю прошлую неделю она ходила в обеденный перерыв в парфюмерный магазин на улице Севр, тщетно пытаясь отыскать этот запах.

Старая занавеска падает в ванну. Катрин открывает упаковку с новой и разворачивает ее. На этот раз она выбрала белую, почти прозрачную, в широкую синюю полоску. Такая больше подходит для мужчины. Катрин берет пластмассовые кольца, которые она сложила в умывальник, и начинает вставлять их в отверстия. Она поднимает руки, чтобы надеть кольца на штангу для занавески, но сделать это намного сложнее, чем снять. Ей не хватает нескольких сантиметров. Наверное, стоило надеть туфли на каблуках. В этот момент она чувствует у себя за спиной дыхание Оливье Гранше.

– Позвольте, я вам помогу, – говорит он.

Он намного выше ее. Катрин даже не успевает ответить, как он уже поднял руки к занавеске. Он стоит сзади, удерживая ее в плену. Если она развернется, то наверняка коснется губами воротничка его рубашки. Поэтому Катрин продолжает стоять перед ванной, повернувшись к нему спиной. Каждый раз, когда Оливье Гранше надевает на штангу очередное кольцо, Катрин чувствует, как его тело прижимается к ней, вплотную касаясь ягодиц. И каждый раз, когда он поднимает руку к занавеске, он слегка задевает ее грудь. Всего колец около двадцати. И с каждым новым кольцом Катрин Салерн все сильнее и сильнее ощущает, как ее груди и ягодицы трепещут от прикосновения мужского тела. Когда это происходит, она испытывает словно электрический разряд внизу спины, у крестца, и жар, почти жжение, между ног. Но она еще не знает, что это называется желанием. Когда все кольца наконец надеты, рука Оливье, опускаясь, задерживается у нее на груди – буквально на четверть секунды. Но этого достаточно, чтобы у Катрин Салерн вырвался приглушенный вскрик – такой тихий, что его вряд ли можно было услышать. Но Оливье услышал. И почти незаметно прижался к ней еще теснее. В этот момент Катрин наконец поворачивается, и Оливье отстраняется от нее. Лицо ее пылает. Голосом, хриплым от желания, которого она еще не умеет в себе распознать, Катрин произносит:

– Теперь старую занавеску можно выбросить.

Потом она надевает пальто и выходит. Стоя у лифта, она чувствует, что у нее подкашиваются ноги. На этот раз Оливье сразу закрыл за ней дверь. Она смотрится в зеркало в кабине лифта, который медленно спускается на первый этаж, и быстро крестится. Сейчас ей так нужна помощь Бога! Выйдя из подъезда, она окунается в уличную прохладу и машинально бредет к своему магазину. Затем неожиданно вспоминает, что сегодня понедельник Она чувствует, что не в состоянии вести машину, и у станции «Дюрок» ловит такси. Придя домой, она закрывается у себя в комнате, ложится в постель – времени всего двенадцать часов – и тихо стонет. Она говорит себе, что ее телом завладел дьявол. Ее трусики все мокрые. «Боже, помоги мне!» – шепчет она.

Все последующие дни Катрин Салерн пребывает в меланхолии. Утром, по пути в магазин, она думает об этом мужчине. Она надеется, что случайно встретит его на улице – например, он выйдет за покупками, а она в это время будет открывать магазин или пойдет в банк. Днем она тоже думает о нем. Она говорит себе, что он обещал зайти к ней в магазин. Она стоит у двери, словно поджидая покупателей, и провожает взглядом прохожих в надежде его увидеть. Она думает о нем и вечером. За ужином она никак не может сосредоточиться на том, что говорит Жан и даже дети. Мыслями она далеко от них. Она снова и снова ощущает его руку, касающуюся ее груди и на мгновение замирающую на ней. И каждый раз она испытывает все то же слегка болезненное и одновременно приятное жжение внизу спины, в области крестца. Она думает об этом мужчине по ночам, в своей одинокой постели. Раньше она засыпала, едва закрыв глаза. Теперь же она может уснуть лишь после того, как убедит себя в том, что рука Оливье у нее на груди – это не более чем выдумка, плод женского тщеславия. Только тогда она снова становится хорошей матерью и примерной супругой. И засыпает успокоенная, позабыв о том, как часами простаивала возле стеклянной двери своего магазина. Но когда рано утром она просыпается, вздрагивая всем телом, охваченная жестокими спазмами неукротимого желания, то в глубине души понимает: какая-то доселе неизвестная ей сила мало-помалу подчиняет ее себе, и она не в силах ничего сделать.

Проходят недели. Катрин Салерн страдает. Она уже отчаялась когда-либо встретиться с ним. Она спрашивает себя, как ей увидеть его хотя бы на мгновение. Наконец она находит предлог: каждый первый понедельник месяца самой заходить к нему за чеком. Раньше жильцы переводили деньги за квартплату на ее банковский счет, но, к счастью, Оливье этого не знает.