Испорченная женщина

29

В ПОНЕДЕЛЬНИК утром Массону звонит Ребуа и с легким замешательством сообщает, что рассказал полиции не все. Может быть, это и не имеет никакого отношения к убийству, но тем не менее… У Катрин Салерн в их банке действительно два счета – личный и рабочий, но наряду с ними есть еще и общий семейный счет Салернов. Об этом-то директор банковского филиала и забыл сказать. На общий счет регулярно поступает одна и та же сумма денег, которая сразу же переводится некой мадемуазель Анне Фабер, в банковское отделение в шестнадцатом округе на бульваре Делессер.

– Мадам Салерн знает о существовании общего счета?

– Вообще-то, я был в этом уверен, так как мне казалось, что в нем указаны имена обоих супругов. Однако, просмотрев бумаги еще раз сегодня утром, я обнаружил, что счет был открыт на имя Жана Салерна и его матери. Имени Катрин Салерн там нет.

– Хм. И какая же сумма регулярно поступает на этот счет?

– Двадцать пять тысяч франков. В месяц. На протяжении последних семи лет. Иными словами, с того момента, как были открыты оба счета мадам Салерн.

– И откуда приходят деньги?

– С личного счета месье Жана Салерна.

В понедельник вечером Фред зачитывает вслух рапорт о наблюдении за Жаном Саперном:

– «В понедельник Жан Салерн вышел из дома в восемь тридцать утра. Он сел в машину, «Рено Сафран» синего цвета, и отправился на авеню Поля Думера в шестнадцатом округе Парижа, где зашел в дом номер 33. Он вышел оттуда в девять пятьдесят и поехал к себе в офис – Елисейские поля, дом 125. В двенадцать сорок пять он уехал обедать в клуб «Поло де Багатель» в Булонском лесу. Там к нему присоединилась женщина лет сорока, с которой он расстался в пятнадцать часов, после чего снова поехал на работу, где оставался до восемнадцати часов. Затем вновь отправился на улицу Поля Думера, дом 33, откуда уехал лишь в девятнадцать сорок пять, чтобы вернуться к себе домой на улицу Токвиль».

– Что же, – замечает Фред, – по крайней мере, у супругов Салерн есть одна общая черта: они оба верны любовникам и прилежно ходят на работу.

– Мне бы его рабочий график!

– Вероятно, банку просто не по карману выгнать его – он наверняка запросит кругленькое выходное пособие. Вот и держат…

– Я готов поспорить на свою рубашку, что красотка с улицы Думера и есть та самая Анна Фабер, – радостно заявляет Массон.

– Двадцать пять кусков в месяц – это более чем завидное содержание, даже если он и имеет ее по три раза в день.

– Ты забыл еще про бесплатные обеды, если он ездит в «Поло» именно с ней, – добавляет Фред, ухмыляясь.

– Заткнитесь вы! – прикрикивает на них Массон. – При чем здесь убийство этого гребаного операциониста? Разве что он шантажировал еще и папашу Салерна! Тогда наше дело осложняется, так как возникает третий подозреваемый. Кто больше?

– А что, вполне возможно, – не слишком уверенным тоном отвечает Бертран. – В любом случае, шеф, нам пора бы уже определиться. Не забывайте, что мы не имеем права задерживать Гранше более, чем на сорок восемь часов. К тому же теперь мы далеко не уверены в его вине.

– Как, я тебе не сказал, Бертран? Эй, парни, разве я ему ничего не сказал? Прости, совсем заработался… Дело в том, что Гранше я велел выпустить. Еще вчера вечером. Надеюсь, ты не возражаешь?

Массон произносит эту тираду ироничным тоном: он ужасно не любит, когда подчиненные встревают в его планы и нарушают субординацию.

– Но почему, шеф? – настаивает Бертран, не обращая внимания на язвительный тон начальника.

– Ты же сам сказал – за отсутствием улик.

– А когда вы собираетесь арестовывать блондинку, шеф? – интересуется Жоэль. – Ведь очевидно, что это она убийца!

По внезапно воцарившейся тишине Массон понимает, что его подчиненные уже не раз обсуждали эту тему и пришли к одному и тому же мнению.

– Я решил ее не арестовывать, если уж хочешь знать.

Эти слова ввергают всех в изумление.

– Но как же так, шеф?! Почему?…

– За отсутствием доказательств. Кто еще хочет что-нибудь сказать?

В кабинете становится так тихо, что можно услышать, как летают мухи. Бертран закуривает. Он всегда так поступает, когда чувствует, что начальник в гневе. Пережидает бурю. Фред делает вид, что идет к двери. На пороге он оборачивается и спрашивает, понадобится ли он еще Массону.

– Выметайся! – рявкает Массон. – И вы оба тоже! – Его глаза метают молнии. Достали они все его! – Да поживее!

Когда инспектор наконец-то остается один, он чувствует себя опустошенным. Он знает, что принял два очень важных решения единолично, не посоветовавшись со своими людьми. Знает, что поступил так, повинуясь своему инстинкту. Знает, что рискует. Но это сильнее его: в каждом расследовании всегда наступает момент, когда он начинает действовать в одиночку. Просто потому, что старается следовать своему внутреннему голосу. Тот самый сыщицкий нюх. Пока он еще ни разу его не подводил. Но всегда ли так будет? Каждое новое расследование становится для Массона испытанием. В это время он полностью забывает о своей личной жизни, перевоплощаясь то в жертву, то в подозреваемого, то в убийцу. Из-за этого он теряет сон, друзей, любовниц…

Девять вечера. Массон проголодался. По пути домой он заходит в кафе и покупает сэндвич и бутылку пива. Сидя на кровати перед телевизором, он быстро приканчивает ужин и тут же ощущает себя отяжелевшим. Следовало бы питаться правильнее… Но поезд ушел. Ничего, он займется этим потом.

На следующее утро ему приносят рапорт о наблюдении за Тома Саперном. По мере того как Массон читает, он все больше поражается скрытой стороне жизни молодого человека. Он думает о Харви-Двуличном из кинофильма «Бэтман». Да уж, картинка та еще! Как ловко он все скрывает. Но, как бы то ни было, быть голубым еще не значит быть убийцей! И какое ему дело до того, что Тома провел весь вечер в баре для гомосексуалистов в квартале Марэ? Потягивая свой утренний кофе, Массон понимает: никакого! Абсолютно никакого! Что за грязная работа – постоянно вмешиваться в жизнь других людей… В конце концов, каждый волен совать свой член куда захочет, раз уж так ему нужно для счастья… Но счастлив ли Тома?

В половине первого Массон с Бертраном сидят в машине, припаркованной в Булонском лесу. Они внимательно разглядывают автомобили, подъезжающие к центральным воротам клуба «Поло де Багатель». Массон убежден, что Жан Салерн не из тех, кто изменяет своим привычкам. Даже когда речь идет о встречах с любовницей. Обычные свидания, светские и натянутые. Без неожиданностей. Массон почти уверен, что Жан Салерн появится в тот же самый час, что и накануне. Бертран, сидящий слева от него, курит одну сигарету за другой. Это позволяет ему хоть как-то заполнить затянувшееся молчание, поскольку Массон за все это время так и не раскрыл рта. Бертрану не привыкать к подобному настроению шефа, и он относится к этому философски. Но его немного раздражает то, что в такие моменты Массон всегда берет сопровождающим его, поскольку из трех подчиненных инспектора он наименее болтливый. К тому же в подобных случаях ему приходится курить больше обычного.

Синий «Рено-Сафран» только что остановился у белых деревянных ворот. Из-за поднятых стекол доносится пение. Голоса разобрать трудно, так как мягкий салон машины хорошо поглощает звук, но Масону кажется, что поют кастраты. «Надо же, Перселл[9]», – думает он и, выждав с четверть часа, направляется к ресторану. Он хочет застать Жана Салерна обедающим наедине с любовницей. Некоторое время он наблюдает за парочкой. Женщина держится напряженно. Она курит, делая неглубокие затяжки и нервно выдыхая дым. Мужчина берет ее за руку и ласково отводит у нее с лица прядку волос. Оба выглядят весьма элегантно. Массон подходит поближе. Женщина первой замечает его и удивленно поднимает голову. Массон протягивает ей руку.

– Добрый день. Анна Фабер, я полагаю?

– Да, это я.

Жан Салерн оборачивается, чтобы посмотреть, кто говорит с его любовницей, и, увидев внушительную фигуру Массона, замирает от изумления. Его молчание красноречивее всяких слов.

– Жан много рассказывал мне о вас, – продолжает Массон. Ему ужасно нравится ставить в неловкое положение надменных типов вроде Жана Салерна. И хотя май шестьдесят восьмого года остался далеко в прошлом, Массон по-прежнему испытывает глубокую неприязнь к таким, как он: лицемерным карьеристам, болванам, мнящим о себе бог весть что. Женщина интуитивно почувствовала, что человек, обратившийся к ней, не из ее круга. Но кто он?

– Анна, позволь представить тебе инспектора… простите, забыл ваше имя…

– Массон, месье Салерн. Инспектор уголовной полиции, мадам Фабер.

С какой стати она так на него смотрит, эта содержанка? Разумеется, она не любит полицейских. За исключением префектов – те так шикарно выглядят! Да, шлюхи никогда не любили полицейских. Это уж издавна повелось.

– Простите, мадам, но я вынужден на некоторое время лишить вас общества вашего… друга, – любезным тоном продолжает Массон. – Мне очень жаль, но обещаю вам, что это ненадолго.

Мужчины выходят в парк Жан Салерн по-прежнему фальшиво улыбается.

– Чем могу быть полезен, инспектор? Дело настолько срочное, что вы не могли дождаться, пока я вернусь домой?

– Дело касается вашей любовницы. Мне просто хотелось уточнить… Мадам Салерн, ваша жена, знает о том, что последние семь лет вы выплачиваете мадемуазель Фабер щедрое содержание?

– Это имеет какое-то отношение к расследованию убийства операциониста, инспектор? – Улыбка Жана Салерна превращается в злобную гримасу.

– Разумеется, месье Салерн, иначе я не позволил бы себе задавать подобные вопросы.

– Моя жена ничего не знает о нашей связи.

– А покойный операционист?

– Причем тут операционист?

Однако Жан Салерн достаточно проницателен, чтобы понять, куда клонит Массон. Он самодовольно улыбается.

– Уверяю вас, инспектор, вы идете по ложному следу. Шантажировали не меня, а мою жену.

– Значит, вы полагаете, что мои подозрения в отношении вашей жены обоснованны?

Жан Салерн понимает, что зашел слишком далеко. Он смотрит Массону в глаза и снова улыбается.

– Я далек от этой мысли, инспектор! Я просто хочу сказать, что сам никогда не был жертвой шантажа.

– Хорошо-хорошо, я вам верю. – Массон шутливо поднимает руки, словно признавая свое поражение, и тоже улыбается. – Надеюсь, ваш обед не успел остыть. В крайнем случае, его подогреют… Здесь ведь есть микроволновки?

– Да, конечно… – На мгновение Жан Салерн приходит в замешательство, потеряв нить его мысли, но почти сразу же обретает свою обычную уверенность и заключает самым светским тоном: – Благодарю вас за то, что вы так тщательно занимаетесь этим делом. Если у вас возникнут другие вопросы, я всегда в вашем распоряжении. До свидания!

Массон разрешил Оливье Гранше съездить на несколько дней к родителям в Руан. Он машинально перечитывает адрес, который нацарапал в своем рабочем блокноте. Руан! Когда-то давным-давно у него была подружка из Руана. Каждые выходные она ездила навещать родителей. До чего же она была глупа, бедняжка! Да, с тех пор прошло более двадцати лет! Воспоминания, воспоминания… У него в голове навязчиво вертятся слова какой-то старой песенки. Пожалуй, нужно сходить прогуляться, решает Массон. Какого черта сидеть у себя в кабинете, если ему теперь все равно нечего делать – он ведь сам освободил двух главных подозреваемых. В голове у него пусто. Массон неожиданно чувствует себя очень одиноким. Слишком много ответственности.

«Черт, как же я устал!» – думает он, выходя на набережную Орфевр. Он ловит такси и называет водителю свой домашний адрес. Приехав домой, он закрывает деревянные ставни на окнах спальни и грузно падает на кровать. Он успевает мельком подумать о грудях Катрин Салерн, после чего проваливается в тяжелый беспокойный сон. Четыре часа дня. Парижские улицы опустели, залитые палящим солнцем, от которого кажется, что ты остался один в огромном городе. Солнцем, которое вызывает желание окунуться в Сену, а потом пить пиво с лимонадом в каждом встречном кафе с открытой террасой. Июльским солнцем, под лучами которого на пляжах резвятся дети, подбрасывая огромные надувные мячи, упругие, словно груди Катрин Салерн… Шестидесятые годы, надувные куклы… Массон крепко спит.

В семь часов вечера, приняв ледяной душ после своей импровизированной сиесты, Массон решает нанести визит Салернам. Ему хочется еще раз поговорить с Тома. Он говорит себе, что молодой человек вряд ли хорошо ладит с отцом. А вот к матери – даже если это и избитое клише – он наверняка сильно привязан, как и все гомосексуалисты. Впрочем, последнее справедливо и для любого «мачо»… Массон никогда этим особо не интересовался, но психоаналитики наверняка и тут придумали какую-нибудь теорию… От них ничто не ускользнет! Одним словом, не исключено, что Салерн-младший решил отомстить за мать или что-нибудь в этом духе.

В половине девятого вечера Массон нажимает на медный дверной звонок, начищенный до ослепительного блеска. «Да, Анриетта гораздо лучше занимается хозяйством, чем моя консьержка», – думает он, прислушиваясь к шагам за дверью. Но войти в квартиру оказывается не так-то просто: Анриетта приоткрывает дверь, не снимая цепочки, словно Массон был каким-нибудь коммивояжером, распространителем товаров или сборщиком пожертвований – он заметил в подъезде табличку, воспрещающую этим людям появляться в доме.

– Сейчас время ужина, месье!

– Инспектор, моя любезная Анриетта, – поправляет Массон, показывая ей удостоверение. – Надеюсь, вам известно, что полиция имеет право приходить в любое время?

– Я пойду узнаю… – горничная уже собирается закрыть дверь, но Массон резко толкает дверную створку плечом.

– Кажется, вы не поняли: в приличных домах не принято отказывать офицеру уголовной полиции, неважно, в какое время суток!

Анриетта опускает глаза, не решаясь спорить со стоящим перед ней мужчиной. Она молча впускает Массона в квартиру и ведет его к стеклянной двери столовой. За длинным прямоугольным столом сидят в полном составе все члены семьи – на этот раз здесь присутствуют и мать, и брат Жана Салерна. Какой очаровательный семейный ужин, иронично говорит себе Массон. Глядя на них, можно подумать, что они прекрасно ладят между собой. Он не сказал бы, что при его появлении воцарилось молчание, так как, по всей очевидности, ужин с самого начала проходил в тишине. Но, по крайней мере, его визит станет для них своеобразным развлечением. Или хотя бы чуть разрядит царящее в семье напряжение.

Первым опомнился глава семьи – он встает с места и идет поприветствовать Массона.

– Инспектор, какой приятный сюрприз! Проходите, прошу вас!

Его улыбка выглядит настолько фальшивой, что Массон теряет дар речи. «Да, вот они, настоящие светские люди», – думает он с некоторым восхищением.

– Кто еще не знаком с инспектором? – спрашивает Жан Салерн, оборачиваясь. – Должно быть, вы, мама! Месье Массон – инспектор полиции. Он расследует это ужасное убийство… операциониста, с которым Катрин была хорошо знакома…

Катрин резко поднимается, словно в знак протеста, затем вдруг передумывает и тяжело опускается на стул. Присутствие Массона ей заметно неприятно. Ее свекровь улыбается и жеманно протягивает ему руку ладонью вниз, явно подразумевая, что он почтительно ее поцелует. Массон так и поступает со столь же шутливой непринужденностью. Кристиан Салерн представляется в свою очередь. Все настороженно ждут, чтобы инспектор объяснил им причину своего неожиданного визита, но тут Жан Салерн громко произносит:

– Не окажете ли нам честь разделить с нами ужин?

Тишина за столом становится еще более напряженной, однако Массон не заставляет себя упрашивать – во-первых, потому что голоден, а сэндвичи ему уже осточертели, а во-вторых, потому что семейный ужин у Салернов может оказаться полезнее всех допросов вместе взятых. Массон решает, что поговорит с Тома чуть позже. Анриетта усаживает инспектора справа от Катрин. Мать хозяина дома говорит, что обязательно посадила бы почетного гостя рядом с собой, но сегодняшний вечер – особенный.

– Сегодня я стала на год старше, месье. Поэтому я и хочу, чтобы мои сыновья сидели рядом со мной. В моем возрасте каждый прожитый год приближает нас к разлуке…

– Мама, перестань! Сегодня мы не допустим никаких мрачных мыслей! – восклицает Кристиан Салерн.

– К тому же Катрин так старалась, – добавляет Жан. – Правда, Катрин?

– Еще бы! – злорадно заверяет его мать. – Такой сюрприз: у меня за столом – инспектор полиции! Уверена, что мои подруги позеленеют от зависти! Чем еще вы меня порадуете, милочка?

– Вообще-то, ужин готовила Анриетта, так что я знаю не больше вашего, – отвечает Катрин. Одной этой небрежно брошенной фразой она ставит в неловкое положение и мужа, и свекровь. Но голос ее звучит совершенно бесцветно. Неужели она все еще думает о своем любовнике?

– Видите ли, инспектор, моя невестка очень занята на работе. Правда, я ужинала здесь и вчера, как обычно по понедельникам. Но я ведь не виновата, что в этом году мой день рождения выпал на вторник!

– Дорогая мадам Салерн, я уверен, что ваша невестка всегда рада вашему присутствию.

Фраза звучит фальшиво в гнетущей тишине комнаты. Никто из присутствующих даже не пытается поддерживать разговор. Массон чувствует себя неловко и смотрит вслед за всеми в сторону двери, откуда должна появиться Анриетта с очередным блюдом. Наконец она входит – в черном суконном платье, небольшом кружевном переднике и с кружевной наколкой в волосах. Массон даже не предполагал, что в наши дни еще существуют горничные, одевающиеся, как в прошлом веке. Она напоминает ему кухарку из «Мэри Поппинс». В детстве он был влюблен в Мэри Поппинс. У нее, должно быть, тоже были великолепные груди! Как он завидовал тому молодому трубочисту! Массон не успевает вспомнить до конца песенку трубочиста, потому что в этот момент Анриетта вносит в столовую свое творение – лучшее на сегодняшний день: хек под майонезом. Рыбу торжественно водружают на стол под восторженные ахи и охи собравшихся. Анриетта искусно украсила блюдо желтыми розочками из густого майонеза и между каждой розочкой положила по дольке помидора. От этого немного попахивает прижимистостью, но в целом все выглядит очень «комильфо». Для контраста с темно-серой чешуей рыбы Анриетта сунула ей в рот пучок петрушки. Так вот, значит, каков знаменитый хек под майонезом, которого подают во всех богатых домах! Глаза его – белые, выпученные и желеобразные – странным образом напоминают глаза именинницы. Анриетта слегка разворачивает массивное овальное блюдо чистого серебра. Она стоит, горделивая, крепко сбитая и невозмутимая, слева от матери Жана, дожидаясь, пока та выберет себе кусочек. Затем переходит и встает слева от Катрин. Массону ужасно хочется попробовать один из маленьких хлебцев, лежащих возле него на специальной тарелочке. Но никто еще не приступал к еде, и он не знает – его хлебец тот, что слева или – справа?

– В нашем квартале замечательный рыбный магазин, – наконец произносит мадам Салерн. – Еще отец нынешнего владельца поставлял рыбу нашей семье. Но тогда покупки приносили прямо на дом… Теперь же они совсем обленились. Впрочем, так во всем: женщины требуют равноправия, молодежь – уважения к себе, служащие – более высокой зарплаты… Разумеется, я не имею в виду вас, моя дорогая Анриетта. Но создается такое впечатление, что все пустили на самотек.

– О, французы всегда недовольны! Разве кому-нибудь из нас приходит в голову жаловаться, когда правительство взимает с нас налог на крупные состояния? Ни за что! Мы все проглатываем, прошу прощения за кулинарный каламбур! – замечает Жан Салерн, обращаясь к Массону, словно тому тоже приходится платить налог на крупные состояния. – Конечно, я понимаю, что мы должны участвовать в поддержании всеобщего благосостояния…

«Так кому же он симпатизирует: добреньким заевшимся левым или националистам?» – пытается разобраться Массон, потерявший привычные ориентиры. Впрочем, он, наверное, специально говорит так обтекаемо, чтобы каждый мог понять так, как ему нравится. Надо же так уметь! Тома и Виржини за все это время не произнесли ни слова. Массону становится их жалко. Какими невыносимо скучными, должно быть, кажутся им эти семейные трапезы! Или же им вообще запрещено разговаривать? Во всяком случае, никто из взрослых к ним не обращается.

Братья Салерн буквально впитывают в себя каждое слово матери, которая в свои семьдесят пять лет кокетничает, словно двадцатилетняя девчонка. Не то чтобы женщина в таком возрасте теряла свое очарование, вовсе нет! Напротив, Массон считает, что женщина всегда остается женщиной – но только если не отказывается смириться со своим возрастом. Как ни странно, Массону всегда казалось, что отчаянно молодящиеся женщины в конечном счете выглядят старше своих лет.

Затем внимание инспектора понемногу переключается на Кристиана Салерна. Что он за человек? Мог ли он влюбиться в свою восхитительную невестку с роскошной грудью до такой степени, что не смирился с существованием ее любовника? Но в таком случае он убил бы Оливье, а не Бизо. Разве что…

– А вы женаты, инспектор? – неожиданно спрашивает мадам Салерн. Массон замечает, что Катрин быстро подняла голову в ожидании его ответа.

– Сожалею, мадам Салерн, но во время работы я не отвечаю на личные вопросы, – с улыбкой замечает он.

– Стало быть, сейчас вы находитесь при исполнении служебных обязанностей, инспектор? – язвительно интересуется Кристиан Салерн.

– Так точно, месье.

За столом вновь воцаряется тишина. Изо рта рыбы по-прежнему торчит петрушка, но кроме головы от нее остался лишь жалкий скелет, годный только на то, чтобы окончить свои дни в мусорном ведре или в мисочке кошки.

Катрин нажимает на небольшую кнопку, и на кухне раздается звонок. Анриетта заканчивает убирать со стола и быстро проходится по скатерти маленькой метелочкой, стряхивая крошки на поднос. Затем она с величественным видом ввозит в столовую тележку, в центре которой возвышается массивное блюдо, накрытое серебряной крышкой в виде колокола. Анриетта торжественно поднимает ее, с гордостью демонстрируя очередной кулинарный шедевр.

– Баранья ножка! – восторженно восклицает мадам Салерн. – Моя дорогая Анриетта! Вот кто всегда знает, чего я хочу! – И, обернувшись к Массону, она добавляет: – Дело в том, инспектор, что баранья ножка – это моя слабость! Это очень простое блюдо, но Анриетта готовит его великолепно!

– По-вашему рецепту, мама, – уточняет Кристиан Салерн. – Анриетта – всего лишь ваша ученица.

– Баранью ножку легко приготовить, – продолжает мадам Салерн, по-прежнему обращаясь к Массону, – если вы будете соблюдать два правила. Первое: мясо нельзя ни пережарить, ни недожарить. Второе: разрезать его следует строго по правилам. Неправильно разрезанная баранья ножка – это банальный кусок мяса, годный лишь для собаки! Кстати, – добавляет мадам Салерн, повернувшись к Анриетте, – чего же вы ждете? Начинайте разрезать! Баранью ножку едят горячей.

Анриетта словно окаменела. Лицо ее белее мела. Она подносит руку ко рту и смотрит пустыми глазами на мадам Салерн.

– Что с вами, Анриетта? – спрашивает Катрин.

– О господи! – бормочет та. – Я забыла про нож.

– Ну так сходите за ним, – раздраженно произносит Жан Салерн.

Анриетта семенящими шажками выходит из столовой.

– И побыстрее, – недовольно ворчит ей вслед мадам Салерн. Она заводит пространную речь о легком привкусе жира, который появляется у баранины по мере того, как та остывает.

Но Массон не слышит ворчания старухи – у него гулко зашумело в ушах. Моментально слетело вялое оцепенение, в которое он погрузился от ее занудной болтовни. Массон сосредоточивается на ноже: этот нож для разделки жаркого вполне мог оказаться орудием убийства. Гладкое, без зубчиков лезвие от двадцати пяти до тридцати сантиметров в длину… Очень острое… Такой нож можно найти во многих богатых домах… Слова доктора Вормса эхом отдаются в голове инспектора. И разве Анриетта пришла бы в такое волнение только из-за того, что не принесла с кухни нож? Что она хотела сказать своим «Я забыла про нож»?

Массон испытывает головокружительно-дразнящее ощущение того, что ключ к разгадке находится совсем рядом. Пора сделать свой ход! Шум в ушах прекращается. Инспектор пристально разглядывает сидящих за столом. Гнев мадам Салерн и ее сыновей нарастает с каждой минутой, а Анриетта все не возвращается. Тома не отрывает глаз от двери столовой, тогда как Виржини, наоборот, опустила голову еще ниже обычного. Массон поворачивается к Катрин. Он не видит выражения ее лица, но чувствует, что она превратилась в сплошной комок нервов. Она с такой силой сжимает в руке нож, что костяшки ее пальцев побелели.

Наконец на пороге появляется Анриетта и слабым голосом возвещает:

– Я не могу его найти.

Мадам Салерн, возмущенная до крайности, приказывает невестке, чтобы та немедленно отправилась искать нож.

– Идите сами! – резко произносит Катрин.

– Катрин! Сейчас же встань! – восклицает Жан Салерн с искаженным от гнева лицом. – И извинись!

– За что? За все двадцать лет я ни разу не видела, чтобы твоя мать хоть раз оторвала свою задницу от стула!

– Я предупреждала вас, мой бедный сын, что вы женились на дешевой приживалке! Вульгарной и ленивой!

– Да у нас полная кухня ножей! – продолжает Катрин звенящим голосом. – Для утки, для косули, для курицы, откормленной специальным зерном, потому что обычные куры годятся лишь для бедняков, для свинины, для говядины, для хлеба… Для чего еще, мадам? Напомните мне, пожалуйста! Вы ведь все знаете!

– Она сошла с ума!

– Но если вдруг один из них пропадет, то настанет конец света! Вам известно это, инспектор?

Массон оказывается в самом центре семейной сцены. Обстановка накаляется до предела, и он говорит себе, что Катрин вот-вот сломается. Если только…

– Шлюха! – в ярости выкрикивает мадам Салерн.

– Да, шлюха, которая показывает свою задницу! Вы кому-нибудь показывали свою задницу? Нет? Очень жаль! Вам это бы не помешало!

– Это возмутительно! Вы переходите все границы! – взрывается Кристиан Салерн.

– Видите ли, инспектор, – продолжает Катрин, обращаясь к Массону, – они никогда не показывают своих задниц, зато рты у всех троих – точь-в-точь, как куриные гузки!

Она хохочет во все горло: Салерны такие надутые. Массон настолько поражен, что теряет дар речи. Дети сидят, не шелохнувшись. Виржини тихо плачет. Все молчат еще несколько минут, затем Массон поднимается и произносит:

– Прошу вас, дамы и господа, успокойтесь! Я пойду помогу Анриетте отыскать нож. Он наверняка где-то здесь! Дайте мне пару минут.

– Теперь мы можем ждать сколько угодно, жаркое все равно уже остыло! – металлический голос мадам Салерн эхом разносится по столовой с позолоченной лепниной на потолке. Массон находит Анриетту на кухне – та с отрешенным видом сидит за натертым воском деревянным столом. Когда Массон опускается рядом с ней, она лишь слегка поворачивает голову.

– А теперь, Анриетта, расскажите мне все. – Он произносит это так мягко и участливо, что горничная начинает плакать.

– Я и так все знаю, поэтому ваше молчание лишь усугубляет ситуацию. Итак, расскажите мне про этот нож для жаркого.

Следующие за этим мгновения кажутся Массону нескончаемыми. Теперь он твердо уверен: Анриетта что-то знает. Но что именно? Орудие убийства все еще в доме? И кто им воспользовался? А вдруг это сама Анриетта? Инспектор решается на блеф. Но ему страшно. Он боится, что в последний момент не сможет вычислить убийцу. Боится, что ошибется. Он, словно канатоходец, балансирует на туго натянутой проволоке.

«Главное – не торопить Анриетту», – думает он. Оставаться спокойным.

– Ну же, – шепчет он, кладя руку ей на плечо. – Наберитесь мужества.

Анриетта сморкается в передник. Массон чувствует, что развязка близка. Горничная тяжело встает, пододвигает к высокому посудному шкафу стремянку, поднимается на нее и маленьким ключиком, висящим у нее на шее на шелковой ленте, медленно открывает самую верхнюю дверцу. Затем протягивает Массону какой-то предмет, который тот осторожно кладет на стол. Часы, висящие на стене, показывают без двадцати десять. Развернув льняные тряпки, Массон обнаруживает нож Его лезвие абсолютно чистое. Но Массон знает, что доктор Тран сможет отыскать на нем следы крови, смешавшиеся кое-где со ржавчиной.

– Где вы нашли его, Анриетта?

– На кухне в раковине, инспектор, – шепчет горничная.

– В ту самую субботу?

– Да…

– Вы знаете, кто его туда положил?

– Мадам… я полагаю. Когда она вернулась домой, на ней лица не было. А уж когда я увидела, что она одетая лежит на кровати, а рядом, на ночном столике – коробочка с таблетками, я действительно подумала, что это она. Ох, как же я перепугалась! Вызвала «скорую»…

– Она хотела покончить с собой?

– Нет, как позже выяснилось, она не приняла ни одной таблетки. Но врач все же приезжал не напрасно. У малышки случился приступ тетании. Такое с ней бывало и раньше, когда ее мучили по ночам кошмары.

– У Виржини был приступ тетании? – переспрашивает Массон. Голос выдает его мысли, и Анриетта удивленно поднимает на него глаза.

– Я… всегда боялась, как бы малышка не прокусила себе язык, – Анриетта грустно смотрит на него и разражается рыданиями.

Массон слегка обнимает ее, чтобы успокоить. Она вдруг кажется ему такой старой, такой измученной, такой сморщенной. Он осторожно сажает ее на стул и выходит из кухни, наполненной восхитительным ароматом пирога с печеными яблоками.

Войдя в столовую, Массон бросает быстрый взгляд на Виржини. Нож он держит за спиной. На лице у него широкая приветливая улыбка.

– Итак, мадам Салерн, – произносит он, обращаясь к старухе, – кажется, это и есть тот самый нож для жаркого? – Он театральным жестом демонстрирует нож всем присутствующим. Взгляд его прикован к Виржини. Она наконец подняла голову от тарелки и поочередно обводит глазами жаркое, нож и самого Массона. Неожиданно девушка с глухим стуком падает на пол, сжимая в руках край скатерти из органди и увлекая за собой тарелки и бокалы, которые разбиваются о ее детское тельце на мелкие осколки.

Занавес наконец опустился, тяжелый и мрачный, оставив на сцене жалкую группку растерянных актеров, мучимых запоздалыми сожалениями и тайными угрызениями совести. Для Массона расследование завершено. Семья Салерн распалась на множество отдельных жизней, словно взлетающий к небу столб фейерверка, рассыпающийся на тысячи искр в ознаменование ежегодного праздника, который на протяжении двухсот с лишним лет прославляет кровавую победу Французской революции.