Испытание на зрелость

20

В двухэтажном доме учителя Ягоша все время были гости. Они ночевали, отдыхали, переодевались из городской в рабочую одежду дровосеков и однажды с пилой через плечо и топором в руках отправлялись на Яворжину, с тем чтобы в протекторат уже больше не возвращаться.

Жена Ягоша как раз собирала в саду смородину. Круглая корзинка ее наполнилась красными ягодами. Яблоки на дереве за беседкой уже созревали. Сначала они сильно опадали, потому что плоды были тяжелыми, а стебельки первых созревающих плодов — еще слабыми. Но у хорошей хозяйки ничего не пропадает: жена учителя знала рецепт отличного варенья из смородины и первой летней падалицы. Осторожно обрывала она красные ягоды с веточек, обдумывая, где брать сахар. Их запасы быстро истощались, ведь за четыре месяца у них побывало столько посетителей! Говорили, что с октября будут введены продовольственные карточки. Ну что ж, как-нибудь переживут. Главное — избавиться от оккупантов.

— Добрый день, пани, не продадите ли смородину?

Молодая женщина вздрогнула. Она была так погружена в свои мысли, что даже не заметила, как к забору подошел посторонний человек. Выглядел он прилично, одет по-городскому.

Женщина подошла к забору.

— Мне нужно поговорить с Ганой, — вполголоса произнес незнакомец.

— А сколько вам нужно смородины? — улыбнулась женщина.

— Килограмма два хватит.

— Входите, я вам взвешу.

На стенах в кабинете учителя красовались оленьи рога различных размеров.

Незнакомец изумленно осматривался.

— Вы всех оленей сами застрелили? — спросил он учителя.

— Ну конечно, — довольно улыбнулся Ягош, — и к тому же я выбираю только самые лучшие экземпляры. — Затем он начал рассказывать посетителю, как охотился. — Но ведь вы пришли ко мне по другому поводу, — прервал он свой рассказ на полуслове.

Незнакомец сел на предложенный ему стул.

— Меня к вам послал Эда Уркс из Центрального Комитета партии. Вы, конечно, его помните.

— А как же! — воскликнул учитель. — Старый друг! Ведь мы вместе в школу ходили. Он из этих краев. — Улыбнувшись какому-то далекому воспоминанию, Ягош спросил: — Что ему от меня нужно?

За последние месяцы учитель уже привык, что его разыскивают только те, кто нуждается в его помощи.

Незнакомец, упершись локтями в колени, слегка наклонился:

— Ему нужно перевезти на словацкую сторону важные материалы Центрального Комитета. Только все должно быть сделано надежно, потому что от этого зависит жизнь многих людей.

На минуту воцарилась тишина.

Жизнь многих людей… Сколько их, начиная с марта, прошло через руки учителя из Вельки! Но, несмотря на то что пока дело обходилось благополучно, учитель не мог дать полную гарантию. Он задумчиво посмотрел на посетителя и спросил:

— Сколько их?

— Много, — тихо ответил мужчина, — целые картотеки и еще масса папок… И все совершенно секретное.

— Понимаю.

Снова воцарилась тишина.

Картотеки… Секретные материалы… Совершенно секретные…

Учитель не разбирался в политической терминологии и не знал приказов партии. Но совесть требовала от него отдать все силы делу спасения жизни многих людей. Одновременно он мысленно начал тщательно перебирать в памяти людей, на которых мог положиться. Кто бы мог с большей ответственностью и надежностью перевезти эти материалы? Одно несомненно: этот человек должен иметь возможность свободно передвигаться между протекторатом и Словакией и пользоваться абсолютным доверием властей.

Во Врбовцах, нынешнем Яворнике, есть черноволосая студентка с косами, дочь железнодорожного служащего. Она ходила в пятый класс в школе в Вельке. Сам он ее не учил, но помнил. У всей их семьи были пропуска в Словакию, они ездили туда за покупками. Девушка была замкнутая и для своего возраста необыкновенно серьезная. Кроме того, она встречалась с Йожкой Петрухой из Весели. Ягош хорошо знал Йожку и то, чем юноша занимался.

Учитель поднял голову и посмотрел незнакомцу в глаза.

— Передайте Эде, пусть присылает эти материалы, — сказал он твердым голосом, — я все устрою.

До Врбовцов от Вельки было недалеко. Для человека, выросшего в лесу, это приятная прогулка. Тем более что он привык преодолевать этот путь в более сложных условиях.

По перрону вокзала в Яворнике время от времени пробегали гестаповцы или немецкие таможенники. Снизу, от дороги, доносился лай собак, а где-то вдалеке тоскливо гудел паровоз.

— Добрый день, пан учитель!

Ягош оглянулся. За его спиной стояла девушка, лицо которой было ему знакомо. Но кто она, он никак не мог вспомнить.

— Ты сестра Марушки, да? — наконец сообразил он.

В ответ раздался смех. Ягош не выдержал и засмеялся тоже.

— Да что вы, я и есть Марушка! — услышал он и изумился.

— Что? — Он внимательно приглядывался к высокой девушке, стоявшей перед ним. — А где твои косы?

Новый взрыв смеха.

«Наверное, я сказал какую-нибудь глупость, — упрекнул себя Ягош. — Это уже взрослая барышня, а я говорю с ней, как с ребенком».

— Косы я остригла, — просто ответила девушка.

У Ягоша едва не сорвалось с языка, что ему очень жаль, потому что косы у нее были замечательные, однако он вовремя сдержался. Ведь он пришел сюда говорить не о дамских прическах. Он отвел девушку в сторону.

— Марушка, не могла бы ты мне помочь? Нужно перевезти кое-что в Словакию, но только тайно, понимаешь?

У девушки от радости заблестели глаза.

— Ой, пан учитель, с большим удовольствием!

— Хорошо, тогда сделай вот что. Когда снова поедешь в Мияву, зайди к приходскому священнику и передай ему, что скоро привезешь от меня груши.

Марушка выжидательно смотрела на него.

— А затем каждое воскресенье, возвращаясь из церкви, будешь внимательно смотреть, нет ли меня рядом…

Родители радовались, что Марушка снова каждое воскресенье ходит в церковь. Со времени ее отказа они об этом уже не говорили; хотя она время от времени заходила с ними на службу, они чувствовали, что девушка заставляет себя делать это только ради них. Теперь же она ходила в церковь каждое воскресенье.

Наконец она дождалась!

У стенки стоял учитель Ягош, держа в руке свернутую газету. Точно так, как договорились тогда, на вокзале: «Народная газета» с оторванным углом.

Марушка и виду не подала, что заметила его, и спокойным шагом пошла через площадь к школьным воротам. Вскоре после нее пришел учитель. Открыв портфель, он вынул из него несколько больших желтых конвертов.

— Это очень важно, Марушка. Эти конверты ты оставишь в доме миявского священника, а через неделю расскажешь мне, как все прошло. Потом я тебе дам другие конверты.

Марушка взяла конверты и спрятала их.

Репродукторы на улицах Стражнице сообщили, что будет передано обращение президента Эмиля Гахи к народу.

— Снова какая-нибудь чушь! — ворчал старый Фара, приклеивая продовольственные карточки. — Наверное, опять уменьшат паек. Президент должен поговорить, для того чтобы народ не заметил, как у него изо рта кусок вырывают.

— «В последние дни произошли события, поставившие под серьезную угрозу дело нашей нации и статут, определенный фюрером», — послышалось из репродукторов.

Фара поднял голову от длинного листа бумаги и внимательно прислушался.

— «Чешское население позволило безответственным людям спровоцировать себя на поступки, достойные крайнего сожаления. Эти несознательные элементы вновь поддаются враждебной пропаганде и подстрекательству со стороны эмигрантов…»

В открытые двери лавки Фары заглянул сосед столяр.

— Пан Фара, слышите? Вот вам, пожалуйста! Лавочник поднялся и вышел из лавки.

— «…В результате имеются человеческие жертвы и потери иных, дорогих нам ценностей», — монотонно продолжал голос из репродуктора.

— Видите, это правда, — кивнул головой столяр. — Арестовали массу студентов, а девятерых убили. Это были представители студенческих союзов.

— Да, — сдавленным голосом добавил Фара, — вчера об этом передавали из Лондона. Говорят, Франк сказал, будто в Праге две тысячи немецких солдат. Ленты с патронами заправлены в пулеметы, достаточно только нажать на спусковой крючок.

— «Я убежден, — раздавалось из уличного репродуктора, — что вы прислушаетесь к этому обращению, что в будущем не будут организовываться никакие сборища, не будет столпотворения и прочих нарушений общественного порядка и спокойствия. Каждое такое нарушение будет безжалостно подавлено властью протектората и властью рейха, что приведет к новым жертвам, не имеющим смысла для дела чешского народа…»

— Ну-ну, поугрожай еще нам, урод! — прошипел столяр и, вздохнув, добавил: — Говорят, высшие школы закрыли на три года в наказание за то, что студенты на похоронах Оплетала кричали: «Да здравствует свобода!», а после чешского гимна запели словацкий… У меня старший сын учится в Брно на философском факультете, а младший сейчас в восьмом классе, будет заканчивать. Ну скажите, пан Фара, как молодежь сможет учиться?

Его сосед молчал. Только пальцы жилистых рук в черных сатиновых нарукавниках беспомощно сжимались в кулаки.