Испытание на зрелость

24

Под окном цвел сад, за ним проходила полевая дорога, а еще дальше блестела лента реки. С другой стороны домика сразу начинался крутой склон, заросший кустарником. А вокруг — одни горы. Было уютно, безопасно.

На стол Марушка постелила скатерть со словацкой вышивкой, постель накрыла пестрым покрывалом, а по стенам развесила разрисованные мамой сердечки. На столе стояла фотография Юлы. Его переполнила бы любовь, если бы он пришел в эту белую комнату, в которую поток времени вносил одну тоску. Но не только боль, не только печаль, что-то еще, чужое, вкрадывалось в комнату, где она хотела остаться наедине со своей любовью.

Чужое? Мороз пробежал по спине Марушки. Почему сердце ее сжимается, когда она представляет, как страдают люди? Юла говорит: «Не верь людям, остерегайся их, не будь такой доверчивой». Но как она может послушать его, любимого, когда мир полон нищеты и страданий?!

В последний день августа был арестован учитель Кратохвил. Узнав об этом, Марушка поспешила в его квартиру. Всю корреспонденцию, все документы, все, что могло бы послужить компрометирующим доказательством, нужно было сжечь.

— Может быть, не все? — со слезами посмотрела на нее жена учителя и накрыла ладонью связку писем, перетянутых розовой ленточкой.

— Нет, все, абсолютно все нужно сжечь!

Марушка не знала, за что арестовали учителя Кратохвила, не знала этого даже его собственная жена; девушка действовала под впечатлением слов, столько раз слышанных ею от Йожки Петрухи: уничтожить за собой все улики!

А жизнь продолжалась.

Каждое утро Марушка ходила вдоль реки в школу. Там, где на берегу росло несколько деревьев, она каждый раз замедляла шаги. Шуршали под ногами опавшие листья, тихо журчала в реке вода.

Пять уроков в школе, во второй половине дня еще машинопись, а затем домашние задания. И для чтения, и для прогулки нужно было найти время, потому что она не могла жить в затворничестве, ее тянуло к людям, к их радостям и печалям.

Из комнаты Марушки были видны окна расположенной на противоположном берегу реки ткацкой фабрики Рачека. Там на станках работала самая младшая сестра пани Климовой, Аничка Скршитекова, бойкая и улыбчивая девушка с веселыми глазами и ямочками на щеках. Они с Марушкой были почти одногодки, но Аничка относилась к ней с благочестивым уважением. Марушка была для нее почти тем же, что и учитель Кратохвил, муж сестры.

— Она такая красивая и умная! И совсем не гордая! — рассказывала о ней Аничка дома родителям и брату.

— Ну так приведи ее к нам, и мы с ней познакомимся, — предложила ей мать.

Через несколько дней Марушка шла в гости в дом к бабушке.

Никто не называл мать Анички иначе как бабушка. Ведь у нее было уже несколько внучат. Лишь самые младшие, Ольда и Аничка, еще не жили семейной жизнью. Но Ольда бегал в Лажанки к Власте, а Аничка… Бабушка хорошо знала, с кем на фабрике девушка делила завтраки, поэтому всегда старалась дать ей с собой на работу побольше продуктов.

Они все сидели вокруг большого стола: старый пан, с щегольскими усами, рядом с ним бабушка, добродушная и улыбчивая, потом Аничка, Марушка и Ольда. Марушка была очень счастлива, что находится среди близких людей.

Она измучилась от бесконечного ожидания. С Юлой она встречалась редко. Каждый раз Марушка с детским нетерпением ожидала встречи, но всегда случалось что-нибудь непредвиденное, что мешало им. Чья в том была вина? На этот вопрос трудно дать ответ.

Над домом у Белого ручья шумели грабы, в кухне на плите подпрыгивала крышка на черной кастрюльке, а в окно закрадывались осенние сумерки. В этих мягких сумерках словно кто-то прошел по кухне, ступая легко и неслышно. Близкая душа, близкое сердце, дом… Далекий и такой родной.

Сколько незабываемых минут пережила Марушка над дымящимся супом, над миской картофеля в мундире, над золотистым лекарственным чаем, подслащенным янтарным медом!

— От собственных пчелок, — никогда не забывал отметить дед.

— И из собственных трав, — подхватывала бабушка. — Это волшебные цветы, сорванные в ночь накануне Ивана Купалы. Они притягивают любовь, если даже она удалена на сотни верст.

Ах, бабушка, если бы это было так! Но Марушка уже давно поняла, что никаких волшебных цветов нет, что все на свете человек должен добыть сам — и любовь, и счастье. И утраченную свободу.

Марушка стремилась к людям. Юла среди рабочих не нашел понимания, но ведь там, где промышляют случайной работой люди самых разных характеров, которых нельзя объединить общей идеей, вряд ли можно добиться успеха.

Аничка работала на фабрике. Ольда, ее брат, тоже, наверное, понял бы… И второй брат, который работал в Збройовке в Брно. А они наверняка знают и других. Нужно только добиться их доверия, убедить их, что у нее честные намерения, что она не предаст.

Из дома бабушки домой ее провожала Аничка, иногда Ольда, а однажды к ним присоединился и старший брат Ольды. Он рассказал о Брно, о работе на заводе, о том, как рабочие саботируют. По пути они свернули на лесную тропинку и уселись на траву. Было почти темно, от земли шел пряный аромат, а в просвете между темными кронами деревьев на небосводе мерцала единственная звезда. Звезда надежды…

Брат Ольды зажег большой плоский фонарь с голубым стеклом.

— Я вам кое-что принес. — Он вытащил из нагрудного кармана листок бумаги.

Марушка склонилась и в голубом конусе света прочла:

Это было заявление Коммунистического союза молодого поколения.

«Не верь людям…» «Нет, Юла, я не могу не верить — не сердись на меня за это, — никто еще меня не подвел, никто мне не навредил. Только ты, любимый, ранишь меня суровым словом, равнодушием, недоверием».

«Без моего участия ты станешь совсем другой, — написал он ей недавно, — а благодаря мне ты окрепнешь!» «Я хочу оставаться твоей, я все время твоя, но сегодня я уже не могу быть Марушкой, которую только воспитывают. Сегодня я Марушка, которая сама будет воспитывать, потому что те семена справедливости и красоты, которые ты посеял в моей душе, уже давно взошли и теперь дают плоды. Я богата, настолько богата, что должна давать все, что знаю, всем, кто жаждет и голодает, кто стремится к знаниям».

Благоухающими и тихими были леса вокруг Веверска-Битишки. Они со всех сторон обнимали город, и во все стороны по ним разбегались тропинки в близлежащие села: Лажанки, Книнице, Чебин, Куржим, Драсов, Островачице, Мартов, Бранишов, Мальгосговице, Гвоздец…

Сколько людей-единомышленников, сколько сердец, горящих нетерпением, сколько рук, готовых разбить все старое и открыть простор для нового и лучшего! И как же она была слепа, что всего этого не видела! Она ходила вокруг них, погруженная в свои личные переживания, отупевшая от своих собственных мелочных болей.

— Марушка, куда ты все время ходишь? — спрашивала Люба.

Она привыкла в интернате, что все свободное время Марушки принадлежало ей. Теперь и Люба переехала в Худчице, и без подруги ей было грустно. Она догадывалась, что Марушка выполняет какую-то важную работу, и хотела бы сопровождать ее в дороге, но та никогда не брала Любу с собой. Почему?

Марушка будто бы читала ее мысли.

— Не думай, что я тебе не верю. Но прежде чем человек займется чем-нибудь подобным, у него должна быть полная ясность.

Она сказала: «Чем-нибудь подобным». Она была уверена, что Люба отлично поняла, что она имеет в виду.

Они как раз проходили около худчицкой мельницы. В воздухе кружилось множество разноцветных листьев. Стоял теплый осенний день, какие иногда бывают в середине октября. Небосвод оставался еще голубым, но солнце уже не было таким щедрым, как летом.

— Ну что-нибудь менее важное, чтобы ты убедилась… чтобы я могла доказать тебе, — несмело произнесла Люба. Она никогда не была многословной.

«Как наша бабушка, — подумала Марушка. — Идеальный характер для борца».

— В этой работе все одинаково важно, — возразила она, а увидев разочарованное лицо Любы, успокоительно обняла подругу за плечи, — но кое-что для тебя у меня все-таки есть. И к тому же это нам очень поможет на экзаменах. Упражнения, понимаешь? — Вытянув перед собой руки, Марушка задвигала пальцами так, словно стучала на пишущей машинке.

Люба насторожилась.

— Нужно только быть очень осторожной. Если кто-нибудь заметит…

Но Марушка с Любой были осторожны и изобретательны. Во второй половине дня, когда кончались уроки, они еще некоторое время оставались в школе и на пишущей машинке перепечатывали на восковку статьи из нелегальной газеты «Руде право». Интернат с октября был ликвидирован, и поэтому после уроков в школе не оставалось ни одной живой души. А если кто-нибудь и приходил, то у них всегда было время спрятать запрещенные материалы и благопристойно печатать какой-нибудь безвредный текст. Старание девушек никому не могло показаться подозрительным, потому что в конце ноября их ждал экзамен по машинописи.

И девушки старались. Если им не удавалось получить пишущую машинку, то они переписывали статьи печатными буквами. А вечером, когда на землю опускалась темнота, разносили сделанные листовки по окрестным селам.

— Был бы у нас ротатор, — мечтала Марушка, — вот бы мы напечатали листовок!

Ей не потребовалось много времени на реализацию этой идеи.

В доме у Белого ручья они начали создавать небольшую типографию. Отец Ольды был квалифицированным столяром, поэтому недостатка в инструментах у них не было. А нужное полено всегда можно было найти.

— Что это еще за игрушки? — ворчал отец, когда Ольда с Марушкой наклеивали резиновые буквы на деревянные дощечки. — Не можете заняться чем-нибудь поумнее? Вы как маленькие…

Бог знает, что у них на уме! Но тайком он кое-что разузнал. Недавно он обнаружил, что потерял ключ от квартиры хозяев на втором этаже. Хотя доктор с семьей жили в доме только летом, он, как порядочный консьерж, не мог допустить, чтобы у него пропадали ключи от квартир в доме! Он был уверен, что эта пара наверху что-то мастерила. У хозяев там четырехламповый приемник… Черт возьми! Неужели эта девчонка ходит туда с его сыном слушать Кромержиж?

Осторожно ступая, старик поднялся на второй этаж и неслышно открыл дверь в комнату. Перед приемником сидела Марушка с блокнотом на коленях. Рядом с ней пристроился Ольда. В приемнике что-то затрещало, послышались знакомые позывные и потом слова:

— «Говорит Москва…»

Старик все понял. Так вот оно что! Марушка записывала передачи, а потом вместе с Ольдой размножала текст. Вот, значит, какие у них игрушки! Чертенята!

Он насупился и закусил свои щегольские усы, но когда из радиоприемника послышался спокойный мужской голос, он сразу же забыл, что хотел отругать ребят. С того дня он стал ходить на «докторский» второй этаж слушать вместе с ними передачи.