Исследование сновидений в состоянии ясного сознания

ГЛАВА 4 СФЕРЫ СНОВИДЕНИЙ

Длинный ряд наблюдений прояснил для меня, прежде всего, следующее: что имеются различные сферы восприятия, которые, в случае обретения в них сознания, человек немедленно их распознаёт по их особой атмосфере, описать которую мне не представляется возможным. Человек просто знает, какие глубины, какие поля восприятия он пересекает.

Есть сфера, в которой мы снова видим мир дневной жизни — землю, которую мы видим с её ландшафтами и обитателями — но всё странным образом изменено. Она не такая же самая, но мы чувствуем, что это она.

Так, снова и снова, на протяжении многих ночей я видел свой отчий дом в городе с его старинной роскошью, но в его сновидном образе. Более того, озеро Сото и лес Gombo, возле Пизы, и также Англию и Серверное Море — но это всегда сновидное море, и сновидный лес, и сновидный Лондон, совершенно отличные от реальностей дня. Но сами по себе они остаются неизменными, и без исключений, я немедленно узнаю их.

Так, есть сфера восхищения и великой радости. В этой сфере, наше сознание чувствует себя сильнее, и невозможно передать ту идею чудесной ясности, с которой человек видит всё и всем восхищается, и несомненный смысл реальности, хотя полностью непохожий на реальность, воспринимаемую в наши часы бодрствования. Человек видит широкие, прекрасные, более-менее ярко-освещённые ландшафты, устроенные в соответствии с земными образцами, с горами, деревьями, морями и реками, но более красивыми и наполняющие нас переливающим через край восхищением. И человек видит их совершенно отчётливо, ярко и с полным сознанием.

В этой сфере человек также обладает особым телом, с очень обострёнными ощущениями, соответствующими телесным, и характерными качествами. Человек чувствует свои собственные глаза широко открытыми и видит ими, он чувствует свои уста и говорит и поёт самым высоким голосом, удивляясь тому, что спящее тело, тем временем, должно быть, неподвижно лежит на кровати; он видит свои собственные руки и ноги, и одежды на себе, похожие на одежды, носимые днём. Всё немного другое, всё видится расплывчатым, как сквозь поток воды, и видимые предметы также могут изменяться под воздействием выраженной воли. Но человек узнаёт своё тело сновидения точно так же, как он узнаёт своё бодрствующее тело, когда он снова в него возвращается. И он сохраняет память обоих, одну независимо от другой, т. е. по пробуждении, человек помнит, что его тело сновидения было активным, но физическое тело помнит, что оно лежало спокойно и неподвижно, хотя и не совсем безжизненно, ибо неожиданный шум мог бы его разбудить. И тело сновидения обладает всеми чувствами восприятия и всеми моторными функциями бодрствующего тела и даже больше, ибо оно не только может видеть, осязать, слышать, вкушать и обонять, но также и очень ясно думать и более точно различать душевные движения. Да! Это последнее оно делает с такой непривычной тонкостью и остротой, что его не возможно сравнить ни с каким телесным чувством восприятия, и с полным основанием можно говорить о нём, как о новом чувстве. И тело сновидения может парить и летать. Оно чувствует себя лёгким и свободным, хотя физическое тело и пребывает во власти глубокого сна от усталости, тело сновидения в своей сфере всегда податливое, лёгкое и проворное, превосходящее всякое описание. Способность летать всегда является безошибочным провозвестником скорого перехода в радостную сферу. Но способность к парению не безгранична. Тело сновидения может безопасно и без особых усилий спуститься в глубочайшее ущелье, но оно не может так же легко подняться на любую высоту.

Подъём требует усилия и часто заканчивается неудачей, несмотря на сильнейшие старания.

*

Внимательное наблюдение за переходом одного тела в другое при пробуждении производит незабываемое впечатление.

Человек всегда может намеренно пробудиться из сферы радости. И я всегда испытываю то повторяющееся и никогда не угасающее удивление, когда два тела, каждое со своей памятью, сливаются друг с другом. Предположим, что тело сновидения находиться в положении с вытянутыми вверх руками, и оно кричит и поёт, но в то же самое время оно знает, что спящее тело неподвижно лежит на своём правом боку, со сложенными на груди руками; это кажется невозможным-настолько отчётливо осознание речи, мышц, открытых глаз… и всё же настаёт неописуемый момент перехода, и мы возвращаем себе физическое сознание спящего тела с присущей ему памятью, и мы помним, что лежали безмолвно, неподвижно, ничего не видя и совершенно в другой позе.

Кто хоть раз это пережил, как то переживал я сотни раз, больше не будет встречать с прямым отрицанием то предположение, что угасание и разложение этого видимого тела не исключает возможность реинтеграции и обновления сознания, воли и восприятия. Он больше не посмеет поддерживать мнение моего отца, что у нас нет признаков или доказательств существования какой-либо части нашего существа, неважно, называем мы его «душой» или «призраком» или каким-другим именем, могущей отделяться от нашего видимого тела.

Именно в сферу радости я всегда надеялся попасть, и если мне это удавалось, то это всегда заставляло меня сиять от счастья на протяжении целого дня. В этой сфере я мог сочинять музыку и чудесно петь — талант, которым я, увы, не отличался днём. Сильное впечатление, производимое моим телом сновидения на моё бодрствующее тело, всегда удаляло прочь усталость, уныние и даже некоторые лёгкие недомогания, которые меня иногда беспокоили.

Но что самое важное, так это то, что я могу в этой сфере радости молиться без стыда и смущения. Тогда я могу излить всю свою душу, я, кто никогда не был хорошим оратором, я могу простым, понятным и страстным языком благодарить, молить, просить.

Вы скажете-самовнушение? — Да, несомненно! И очень особого вида. Ибо есть отклик. Отклик, который никогда полностью не разочаровывал меня. Когда в этой чудесной сфере я молюсь с неестественным восторгом, то перед моим взором, в чудесной картине сновидения, возникают тонкие, безмолвные, полные значения знаки. Например, тонкая вуаль из облаков заслоняет свет, как предупреждение об опасности или бедствии; позади меня или сбоку восходит великолепное сияние, как воодушевляющее приветствие; лёгкий слой облаков постепенно испаряется и насыщенная, тёмная, безграничная, восхитительная синева предстаёт зрению, наполняя меня чувством доселе неизвестного уюта. Синий цвет, ни с чем несравнимый прекрасный синий, является самым характерным цветом в этой сфере. Когда я вижу синий цвет, я знаю, что всё хорошо, что со мной всё будет в порядке, и что я в безопасности; божественная благодать и поддержка окружают меня. Синий — это космический цвет, цвет неба и океана, безбрежной мировой жизни, точно так же, как зелёный — земной цвет, цвет более ограниченного земного существования.

Очень постепенно, очень медленно, через повторные наблюдения человек обретает точное знание обо всех этих сферах и впечатлениях о них. Конечно, все их характеристики не могут быть выяснены одними моими наблюдениями. Ещё понадобятся годы повторных исследований следующими поколениями. Но неведомая перспектива получения знания открылась там, где раньше мы могли только верить.

*

Я пишу это, не беспокоясь о том, что эти страницы могут попасть в руки обывательского стада. Так как они посмотрят на это, как на пустую фантазию, как на забавную выдумку, в стиле некоторых сказок Редьярда Киплинга или Герберта Уэльса, придуманных для их развлечения.

Ты же, дорогой читатель, и готовый на симпатию, легко распознаешь вкус истины. Я могу быть кем угодно, только не фантазёром, и я верный и преданный сторонник трезвой, голой правды; но я не отрицаю её из-за того, что она открывает себя ночью, а не днём, и для меня откровение остаётся откровением, неважно, пришло оно ко мне через органы чувств или нет.

То что сферы сновидений размещаются в определённом порядке, так же как и воспринимаемая днём реальность, я считаю вполне вероятным, потому что они появляются в установленном порядке.

Как только я оказывался в самой глубокой сфере, из которой я не мог проснуться намеренно, и в которой у меня были некоторые очень радостные встречи с существами, напоминающими людей, но без мирских забот, и с крылатым ребёнком, которого, в моём сновидении, я сразу же сравнил с Гётевским Эвфорионом, ребёнком Фауста и Елены. Эта сфера лежала ещё глубже, чем прекрасная сфера радости, с её обширными ландшафтами, хотя слово «глубокий» здесь надо понимать исключительно как метафору.

Однако за сферой радости, ближе к пробуждению, неизбежно следует сфера бесов с их кознями и проделками. Эта сфера узнаётся легко. Человек в ней видит зрительные образы отчётливо и ясно, но всё же они наделены каким-то неописуемым, очень отличительным призрачным характером. Так, какой-нибудь простой предмет: щётка, подкова, или что-нибудь в этом роде, может внезапно предстать перед моим взором и, по исходящих от него ужасу и жути, я сразу же распознаю его, как изобретение бесов.

Самая обычная забава шайки этих бесов — это заставить тебя «проснуться», но в сновидении. Тебе кажется, что уже утро, ты открываешь свои глаза, осматриваешься вокруг и узнаёшь свою спальню. Но когда ты хочешь подняться, ты сразу же замечаешь что-то странное, что-то жуткое и призрачное с твоей комнатой — двигается кресло, одежда расхаживает по комнате, окна, свет — всё какое-то другое, непривычное, и ты сразу же понимаешь, что ещё не проснулся, что всё ещё видишь сон и находишься в мире теней. В нескольких первых случаях, когда это со мной случалось, я был ужасно напуган и истерично совершал сильные усилия, чтобы проснуться. Но после нескольких опытов таких ложных пробуждений, они перестали причинять мне какую-либо тревогу. Любопытная призрачная сфера, с её чёткими очертаниями и сильным светом заинтересовала меня, и я научился пробуждаться из неё намеренно, и так же легко и спокойно, как и из других областей сновидений.

Но когда я попадал в эту сферу из сферы радости и, таким образом, с ясным сознанием и чистым умом, я видел эти странные образы в действии, пересекая этот призрачный мир. Я не могу описать их лучше, чем Тенирс и Брейгель изобразили их. Но художники не смогли передать нам тот факт, что эти существа постоянно изменяют свою форму и цвет. И они делают это не только со своего собственного согласия, но также и по моей команде, и иногда я даже развлекался, заставляя их становиться то большими, то маленькими, чёрными или синими, и заставляя их принимать разнообразные причудливые формы. Я бродил среди толп, насчитывающих сотни их, и хотя моя власть над ними не всегда была одинаковой, я, тем не менее, никогда больше не испытывал тот старый беспредметный страх, и когда они становились слишком назойливыми, я мог держать их на расстоянии сильными повелительными словами, а также ударами плети.

Возможно, для тебя, дорогой читатель, это звучит странно, но ты должен хорошо понимать, что даже в этой недоступной органам чувств сфере, мысль сама по себе не является эффективной без какого-нибудь пластичного выражения в видимой, слышимой или осязаемой форме. Если это сборище призраков становится слишком многочисленным для меня, я должен громко скомандовать им, даже крикнуть на них, «убирайтесь», и если этого не достаточно, я должен пожелать плеть, которая тотчас же появляется, и задать им хорошую взбучку. И я уверяю тебя, да ты и сам можешь проверить это, если захочешь проверить мои утверждения на собственном опыте, что человек никогда не просыпается более свежим, никогда не чувствует себя таким счастливым, радостным и свободным утром, чем после такой успешной борьбы с этими бесами. Ещё скажу, 36 что именно этот вид борьбы, более чем все мои дневные усилия, помогали мне преодолеть мои низменные и мерзкие соблазны. Таким образом, многое из дошедших до нас из старых сказок, касательно встреч со злом и борьбы с бесами, оказалось для меня правдой в свете новых переживаний.

*

Здесь я должен предупредить вас против самой странной и важной особенности нашего тела сновидения и нашей природы в сновидении. Во многих отношениях оно стоит выше к нашему бодрствующему телу — в чувствительности к душевным движениям, в остроте зрения, в чувстве мира, уюта и радости, и также в тонкости мышления. Но в одном отношении оно слабее, а именно-в управлении страстями. Загоревшись страстью — горем, радостью, восхищением, любой волнующей душу эмоцией — оно очень быстро выходит из-под контроля. Затем оно пускается в бесчисленные сумасбродства, которые здравый рассудок не одобряет, даже осуждает, но бессилен проверять или обуздывать. Отсюда я вывел заключение, что мы должны учиться умерять и управлять нашими страстями днём, ибо хотя внечувственная жизнь и обогащена всем тем, чем её наделяет дневная жизнь, она может только воспользоваться хорошо управляемыми и дисциплинированными страстями.

Таким образом, пребывание в демонической сфере никогда не безопасно. Если же, с хотя бы немножко большей самоуверенностью, я позволю себе более заносчивые и несдержанные манеры, если я хоть чуть-чуть породнюсь с тем наглым племенем, я вскоре пожалею об этом, ибо я буду унесён их распутством и безумием, я не смогу больше управлять страстями, как и не смог бы, к своему несчастью и сожалению, сдерживать себя в своём гневе к ним.

И это особенно применимо к блуду, который они всегда готовы удовлетворить самым бесстыдным образом.

Они искусные мастера в похотливых выходках и с большим успехом пользуются моей слабостью. Вскоре я заметил, что они бесполые и могут принимать облик, как мужчин, так и женщин. Впрочем, ещё до того, как я это выяснил, я имел власть над ними. Но когда ясность моего сознания и памяти уменьшалась, они брали надо мною верх.

Итак, ты должен понять меня правильно, дорогой читатель, в том, что касается спасительного эффекта от этой битвы с бесами. Борьба с бесами — это не борьба со страстями. Бесы — это враги и находятся они за оградой нашего естества. Но страсти — это наши друзья, полезные домашние животные, принадлежащие нашему двору, хозяйству нашего собственного естества. Страсти и эмоции нужно укротить, а не уничтожить. И это укрощение осуществляется днём, ибо ночью совладать с ними особенно трудно, и внечувственное тело, которое может оставаться после угасания и иссыхания нашего материального тела, больше не имеет силы укрощать их. Оно только пожинает то, что было посеяно днём.

И всё же, эта ночная жизнь борьбы с бесовским выводком чрезвычайно стимулирует душу, прежде всего, через знание, ясное понимание, глубокий взгляд, в отношении нашего собственного тёмного существа и его не менее тёмных осаждающих сторон.

В лучших, высших или глыбших сферах сновидений, нечистая похоть и низкое распутство не случаются. Почти неизменной чертой сферы радости является то, что мы обходим половые дела со странным отвращением, и никогда не испытываем той похоти, за которую мы чувствуем стыд и унижение. И всё же в этой сфере присутствуют чувства и радости, очень похожие на любовные переживания дня, 38 хотя и более прекрасные и умиротворённые.

*

Существует в мире сновидений сфера, в которой ты, дорогой читатель, конечно же, бывал, так же как и я, но вероятно не распознавал её как таковую. Вне всякого сомнения, тебе случалось очень ясно видеть во сне умерших людей. Тогда ты мог подметить две особенности: первое, что ты обычно не помнишь, в своём сновидении, что эти люди уже мертвы, и более того, если ты видишь других с ними, или возле них, или вскоре после того, как ты встречался с ними, эти другие также оказываются умершими, о смерти которых ты забываешь в сновидении. Задолго до того дня, о котором я тебе рассказывал, я уже заметил эту закономерность в подобных сновидениях, и сформировал на основании этой закономерности предположение, касательно их причин.

Я говорю предположение не просто так. Всё, что мы называем доказательствами, по большому счёту, является предположениями различной степени точности. Ницше презрительно говорил, что Бог — это всего лишь предположение. Это так. Но с его стороны не прилично дурачить на этом основании людей, и заставлять их верить в сверхчеловека, которого ещё никто никогда не видел, и который является даже меньше, чем предположение, но вымышленным идолом.

Не верь ничему, кроме опыта, дорой читатель. Но Бог и Христос — это больший опыт, чем сверхчеловек, даже если они и предположения. Твой отец и твоя мать, также, не более чем предположение, выведенное из опыта..

Итак, я предполагаю, что мёртвые также имеют свою сферу существования, и что когда тело сновидения живого, спящего человека проникает туда, оно не может понять различие между этой сферой и его собственной, и поэтому всегда остаётся иллюзия, что умерший всё ещё жив.

Итак, я очень часто видел во сне своего отца. Сначала мне снилось, что я плыл с ним на паруснике, как в нашем последнем путешествии. Но это сновидение принадлежало к кошмарам, о которых я уже говорил, которое вначале регулярно повторялось[7].

Это сновидение я считаю ничем иным, как болезненным эхом в глубоких ущельях моей души, от сильного потрясения, которое перенесло моё бодрствующее тело.

Кроме этого, я не придавал этому никакого глубокого значения.

Но затем пришло сновидение совершенно другого характера, в совершенно отличной сфере, в которой я гулял с моим отцом, а он, положа свою руку на мои плечи, плакал. Мне показалось, что он изо всех своих сил старался показать мне знаки нежности, которые, как он знал, я обожал, и на которые он, обычно, бывал скуп.

Я не помнил, что он умер, и я гулял с ним, чувствуя себя немного смущённым, подобно тому, как смущается ребёнок, когда неожиданно получает больше, чем он просил. Чтобы тоже сделать что-нибудь со своей стороны, чтобы порадовать его, я словил прекрасную бабочку с причудливым синим узором на крыльях, и я произнёс латинское слово, чтобы дать ему понять, что я знаю этот зоологический вид. Это слово я сейчас не помню и, более того, это было всего лишь латинским словом в сновидении, т. е. бессмысленным. Но он явно понял моё благое намерение, и, указывая на чудесный узор на крыльях, он сказал что-то о «плазмодик» или подобное слово, точно такое же бессмысленное, как и моё название вида. Но в сновидении, связи между словом и его смыслом совершенно другие, и человек может извлекать разумное значение из бессмысленных слов, и также обмениваться мыслями вообще без слов; и я очень хорошо знал во время сновидения и также по пробуждении, что мой отец хотел заставить меня подумать о способе, каким был образован узор этой бабочки.

Затем я проснулся, и мне понадобилось много времени, чтобы полностью осознать, что мой отец был мёртв. И это осознание внезапно поразило меня, как холодный душ, заставило меня дрожать с головы до ног.

Первые часы после пробуждения я был уверен, что это именно он общался со мною, что он чувствовал угрызения совести за свой гнев на меня в последние моменты своей жизни, и поэтому плакал и был со мною необычайно нежен. Я также считал его указывание на орнамент на крыльях бабочки важным и полным значения, хотя ещё и не вполне ясным для меня.

Но впечатления дня так отличаются от впечатлений ночи, они столь враждебны друг другу, что они по очереди пытаются заместить друг друга настолько, насколько это возможно, как если бы человек по очереди был в компании искреннего верующего и атеиста, страстного поэта и чёрствого обывателя, щедрого и скупого. Каким бы твёрдым по характеру ни был человек, он подвергается этому влиянию. Даже когда я погружаюсь в сон, я не могу понять приближающийся переход, и только следующим утром, я вновь понимаю, как всё произошло, и удивляюсь, что я мог сомневаться и забыть это, точно так же, как мы в очередной раз видим лицо любимого человека и удивляемся, что его образ в нашей памяти мог так сильно угаснуть.