Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э.

ГЛАВА 8 Возрожденные империи доминирования: Ассирия и Персия

Греция была одним из альтернативных ответов на вызовы с севера, которые рассматривались в главе 6. Другим ответом было возрождение империй доминирования. Основными империями, существовавшими в то же время, что и Финикия и Греция, были Ассирия и Персия. Мое обращение к ним будет кратким и не таким отчетливым, поскольку многие источники дошли до нас не в таком хорошем состоянии, как греческие. Очевидно, что большинство наших знаний о Персии почерпнуты из греческих свидетельств об их великом противостоянии — это наиболее очевидный источник.

В главе 5 я перечислил четыре основные стратегии правления, доступные древним империям: правление через покоренные элиты, правление через армию, обращение к более высокому уровню власти и правление через смесь принудительной кооперации милитаризированной экономики и незрелой диффузной культуры высшего класса. С одной стороны, появление металлического плуга и расширение локальной торговли, монетарное обращение и грамотность имели тенденцию к децентрализации экономического развития, делая стратегию принудительной кооперации несколько менее продуктивной и привлекательной. С другой стороны, все более космополитический характер этих процессов способствовал распространению широких классово-культурных идентичностей, которые также могли быть использованы как инструмент правления.

Стратегии правления двух империй различались в рамках этого континуума ограничений и возможностей. В общем ассирийцы объединяли правление через армию и определенную степень принудительной кооперации с диффузным «национализмом» высшего класса, происходящим из их ядра. Персы, со временем ставшие большими космополитами, сочетали правление через покоренную элиту с широкой и более универсальной культурой высшего класса. Указанные различия еще раз свидетельствуют о том, что, какими бы широкими ни были сходства, империи доминирования тем не менее существенным образом отличались вследствие различия локальных и всемирно-исторических обстоятельств. Ресурсы власти, особенно идеологические, получили широкое развитие в первом тысячелетии до новой эры. Сначала Ассирия, затем Персия и, наконец, Александр Великий и его эллинские наследники смогли расширить инфраструктуры имперского и классового правления.

Ассирийцы[69] получили свое название от Асура — города Северной Месопотамии, расположенного на Тигре. Они говорили на диалекте аккадского языка и обладали стратегическим расположением на пересечении основного торгового маршрута между аккадцами и шумерами к югу от Анатолии и к северу от Сирии. Первоначально они появляются в истории как торговцы, раскинувшие торговые колонии из Асура и установившие в «древней Ассирии» неустойчивые, плюралистические, олигархические формы правления, которые, по всей видимости, были типичными для древних торговых народов.

Своей славой ассирийцы обязаны заметной трансформации их социальной структуры. В четвертом тысячелетии до новой эры они стали проводить политику имперского расширения и в период Средней империи (1375–1047 гг. до н. э.) и Новой империи (883–608 гг. до н. э.) для современников стали синонимом милитаризма. Нам известно немного об этой трансформации, но она включала сопротивление митаннийским и кас-ситским правителям. Позднее ассирийцы захватили контроль над обширными, увлажняемыми дождями пашнями и залежами железных руд. Ассирийские цари обнаружили, что их солдат легко и дешево вооружать железным оружием, что также способствовало распространению железных сельскохозяйственных орудий среди крестьян на севере месопотамской равнины. Геополитическое воздействие железного века на Ассирийскую империю было весьма заметным. Поскольку центральные земли империи располагались далеко от речных торговых маршрутов (так же как и их предшественники), они получали большую часть излишков от земель, увлажняемых дождями, отданных под распашку и пастбища. Роль крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, и крестьян-солдат была практически такой же, какой позднее она была в Риме. Ядром Ассирийской империи (а позднее и Персидской империи на той же территории) были пахотные равнины.

Учитывая нашу библейскую традицию, едва ли нужно упоминать, что Ассирийская империя была милитаристической. Ассирийские записи и скульптуры, а также крики ужаса и отчаяния, зафиксированные летописями, их жертв, лишний раз свидетельствуют об этом. Однако необходимо проводить различие между реальностью и военной пропагандой, несмотря на то что они тесным образом связаны. Их связь была логичным последствием попыток правления в основном через армию. Я уже упоминал, что правление через армию в империях доминирования заключалось в запугивании покоренных врагов настолько жестокими и внезапными вспышками беспощадных репрессий, что они начинали подчиняться по собственной воле.

Но лишь часть ассирийского хвастовства заслуживает доверия. Это особенно верно в вопросе, в котором ученые иногда демонстрируют излишнюю доверчивость, — о размере ассирийской армии периода Новой империи. Манишус и Саггс (Manitius and Saggs 1963) утверждают, что ассирийская армия состояла из двух частей: ополчений провинциальных правителей и постоянной армии центра. Типичное, отдельно взятое провинциальное ополчение включало 1,5 тыс. кавалеристов и 20 тыс. стрелков и пехотинцев, и таких отрядов было несколько (по меньшей мере 20 на всю империю). Постоянная центральная армия была значительно больше, чтобы можно было подавить чрезмерно амбициозных провинциальных правителей. Следовательно, она в два раза превышала численность любого из ополчений. Таким образом, ассирийская армия насчитывала несколько сотен тысяч человек, возможно, более полумиллиона. Это также согласуется с ассирийскими свидетельствами о потерях их врагов — 20 тыс. убитыми, а также сотни тысяч пленных.

С чем эти цифры действительно согласуются, так это с ассирийской пропагандой, а логистическими реалиями никак не подтверждаются. Как вообще древняя армия в «сотни тысяч» могла быть собрана в одном месте, как можно было указать ей на вражеские силы? Как их удалось экипировать и как они снабжались продовольствием? Как могли двигаться вместе? Ответ в том, что их невозможно было собрать, координировать, экипировать и снабжать или перемещать. Предшественники ассирийцев в этом регионе — хетты обладали превосходной военной организацией. На пике своего могущества они отправляли на фронт 30 тыс. человек, хотя посылали их для встречи в условленном месте разрозненными отрядами под командованием отдельных правителей. Последователи ассирийцев — персы управлялись с большей по численностью армией (как мы позднее увидим), возможно насчитывавшей около 40–80 тыс. человек. При вторжении в Грецию, где ситуация со снабжением была особенно благополучной, сухопутные силы персов могли насчитывать несколько большее количество солдат плюс такие же по численности военно-морские силы. Даже в этом случае лишь небольшая часть таких сил могла быть вовлечена в отдельную битву. Позднее римляне могли направить на фронт около 70 тыс., хотя обычно управляли силами вдвое меньше этого. Персидские и римские данные о численности были осложнены системой крестьянской воинской повинности [приписными войсками]. Условно говоря, каждый римский гражданин мог быть «поставлен под ружье», и, по всей видимости, это также касалось большинства персидских крестьян. Появление воинской повинности могло быть единственным реалистичным объяснением предполагаемой численности ассирийских сил. Теоретически воинская повинность крестьян могла довести общую численность войск до огромной цифры, а ассирийские лидеры поддерживали идеологическое обоснование применения универсальной воинской повинности.

Почему это вообще казалось ассирийцам возможным? Во-первых, никто в действительности не вел подсчета численности воинов армий по той простой причине, что они собирались ненадолго и обычно были разделены на множество отрядов. Вероятно, даже ассирийский царь не имел понятия об общей численности войск. Во-вторых, соперник по ошибке принимал мобильность за численность (как позднее случалось с теми, на кого нападали монголы). У ассирийцев было два военных достижения. Они вывели более тяжелые, но более быстрые породы лошадей, которые были угнаны с севера и востока и разводились на богатых травой равнинных пастбищах. Их кавалерия, вероятно, была первой организованной кавалерией, а не колесницами во всей ближневосточной истории. Кроме того, они разработали отчетливую полковую структуру, позволявшую лучше координировать пехоту, кавалерию и стрелков (позднее эту структуру заимствовали персы). Их линия фронта была сама по себе весьма нечеткой и мобильной: она объединяла пары пехотинцев (состоявшие из стрелка, защищенного доспехом, вооруженных копьями щитоносцев) со всадниками, колесницами и пращниками. Важно отметить, что ассирийская военная пропаганда смешивала понятия скорости и массы, ведь в конце концов именно их комбинация оказывалась решающей в бою. Атаки ассирийцев заставали врага врасплох. Записи Саргона II (722–705 гг. до н. э.) также предполагали, что новая постоянная армия была готова к действиям круглый год. Оба эти факта свидетельствуют о том, что ассирийская армия должна была превосходно снабжаться продовольствием.

Одним словом, логистически возможные для ассирийцев улучшения в организационных деталях и кавалерийских лошадях, по всей вероятности, зависели от кумулятивных улучшений в сельскохозяйственном производстве, которые принес с собой железный век. Но ассирийцы не были свободны от общих для всех древних империй ограничений.

Если бы ассирийцы действительно совершали то, о чем любили похвастаться, а так иногда и было, долго они не протянули бы. Ниже представлен типичный отрывок из ассирийских королевских анналов, хваставшийся тем, что произошло в одном побежденном городе-государстве:

Я уложил 3 тыс. их воинов мечом. Я забрал у них заключенных, пожитки, волов [и] скот. Я сжег много пленников. Я взял многих их солдат живыми: я срезал некоторые доспехи [и] руки, у других я отрезал носы, уши [и] конечности. Я выколол глаза многим солдатам. Я сделал одну кучу из живых [и] другую из голов. Я развесил их головы на деревьях вокруг города. Я сжег их подростков-юношей [и] девушек. Я разрушил, уничтожил, сжег [и] истребил город.

Вместе с тем анналы говорят, что в некоторых случаях ассирийцы позитивно встретили вавилонян. Они дали им «еду и вино, одели их в яркие цветные одеяния и одарили их подарками» (отрывки из анналов приводятся по Grayson 1972, 1976). Они также проявляли разнообразие в выборе вассалов — иногда ассирийские правители, иногда клиенты-короли под их сюзеренитетом. Если вы исправно платили дань и признавали ассирийский сюзеренитет, к вам были снисходительны. При таких условиях местные жители месопотамских городов часто приветствовали ассирийский порядок и защиту. Но если вы восставали или бунтовали:

тем людям… которые готовили зло против меня, я вырывал языки и уничтожал их полностью. Прочих выживших я забивал теми же статуями защитных божеств, которыми они забили моего деда Сен-нахирима, наконец, как запоздалую жертву для успокоения его души. Я скармливал их тела, порубленные на мелкие кусочки, псам, свиньям, птицам зибу, грифам, птицам в небе и рыбам в океане [цит. по: Oates 1979: 123].

Так говорил царь Ассурбанипал (668–626 гг. до н. э.).

Эта было «военное правление», достигшее своих самых кошмарных масштабов, известных в исторической традиции. Изобретательные военные группы были способны на крупномасштабные завоевания и удерживание терроризируемого населения при помощи угроз и периодического использования безжалостного милитаризма. Подобные тенденции распространялись на политику, но не были новым (хеттские государства включали множество «изгнанников») и проявлялись гораздо шире: принудительное изгнание целых народов, включая, как мы знаем из Библии, десять колен израилевых.

Ассирийцы прибегали к подобной политике весьма часто. Но в ассирийском милитаризме мы также можем различить принудительную кооперацию. Когда царские анналы перестают хвастаться насилием, они переходят к постулированию выгод от ассирийского правления. Навязанное военной силой правление, заявляют они, ведет к сельскохозяйственному процветанию четырьмя путями: (1) строительство «дворцов», административных и военных центров (которые обеспечивают безопасность и «военное кейнсианство»); (2) обеспечение крестьян плугами (по-видимому, финансируемая государством инвестиция); (3) приобретение ломовых лошадей (используемых и в кавалерии, и в сельском хозяйстве); (4) резервные хранилища зерна. Постгейт (Postgate 1974а, 1980) рассматривает это как исторический факт и как хвастовство. Поскольку ассирийцы развивались, они увеличивали плотность населения и расширяли возделываемые области вплоть до «пустынных» земель — даже политика принудительной депортации была, по всей видимости, частью этой стратегии колонизации. Милитаристический порядок все еще был полезен для (растущего) уцелевшего населения.

Но ассирийцы демонстрировали изобретательность и в других областях. Как я отметил в главе 5, принципиальная опасность военного правления заключалась не только в ненависти со стороны завоеванных. Большую угрозу представляло то, что удерживать единство армии в мирных политических условиях было куда труднее. Ассирийцы использовали проверенный веками способ, который мы нестрого называем феодальным: гарантия завоеванных земель, людей и должностей военному командованию и солдатам в обмен на военную службу. И позднее они сохраняли мобильную полевую армию, чтобы за всем следить. Но, разумеется, завоевателей невозможно было изолировать от «гражданского общества». Тем не менее ассирийские завоеватели не растворились в обществе, или по крайней мере в их случае было меньше периодов гражданских войн, борьбы за наследства и внутренней анархии, чем для древних империй подобных размеров и просуществовавших так же долго.

Причиной этого, как представляется, была ассирийская форма национализма. Это не вполне верный термин. Он обозначает сплоченную идеологию, которая распространяется вертикально по всем классам данной «нации». У нас нет ни малейшего доказательства, было ли так в Ассирии. Для такого древнего общества это маловероятно. Греческий «национализм» зависел от грубого равенства и степени политической демократии, которые отсутствовали у ассирийцев. Более обоснованным выглядит утверждение о том, что ассирийский высший класс (знать, землевладельцы, торговцы, офицеры) действительно ощущали себя принадлежавшими к одной и той же нации. В начале XIV и XIII вв. до н. э. начался постепенный сдвиг к национальному сознанию. Стандартная отсылка к «городу Ассур» была заменена отсылкой к «землям Ассур». В главе 4 я уже отмечал, что Ли-верани (Liverani 1979) характеризовал ассирийскую религию новой империи как националистическую, поскольку само слово «ассириец» стало означать «священный». То, что мы понимаем под ассирийской религией, разумеется, было государственной пропагандой, которая по большей части сохранилась и дошла до нас в виде скульптурных надписей и, к счастью, сохранившейся библиотеки Ассурбанипала. Тем не менее эта пропаганда была нацелена на то, чтобы убеждать и призывать, в этом случае наиболее важный столп власти — ассирийский высший класс и армия. Они, по всей видимости, принимали участие в общей идеологии, нормативном сообществе, которое было универсально распространено среди высших классов. Как и римская элита, они по большей части были землевладельцами, жившими вне своего владения, в столичных городах, а также предположительно, как и римляне, разделяли закрытую социальную и культурную жизнь. Их сообщество, по всей видимости, резко обрывалось на границах того, что могло быть названо ассирийской нацией, наделяя внешние провинции отчетливо подчиненным периферийным статусом. Это, вероятно, была самая новая технология правления, добавившая имперскому ядру сплоченности. В этот момент идеологическая власть как имманентная мораль правящего класса впервые явно выходит на сцену истории с самого начала повествования.

Квазинационализм в то время также не был чем-то уникальным для ассирийцев. В главе 5 я обращался к исследованию религий первого тысячелетия до новой эры (на Ближнем Востоке) Якобсена, который рассматривает их как националистические. Банальным примером выступает иудаизм. Якобсен утверждает, что это был ответ на угрозы, неопределенность и насильственные условия того времени. Но возможно и обратное: насилие само по себе могло быть связано с националистическими чувствами. Вырывать языки людей, прежде чем забить их до смерти своими идолами, — это совсем не очевидный ответ на условия опасности. Здесь в распространении национализма появляется нечто новое, что необходимо объяснить.

Но мы не можем объяснить это при помощи исторических фактов, поскольку последних чрезвычайно мало. Здесь я обращаюсь к догадкам. С ростом грамотности, локальной и региональной торговли, а также рудиментарных форм монетарного обращения и сельскохозяйственных излишков в центральных районах государств партикуляристские и локальные источники социальной идентичности стали уступать более диффузным, универсальным (вторые усиливались ценой ослабления первых). Это были не просто большие империи, олицетворявшие подобный универсализм, как утверждает Эйзенштадт (идеи которого рассмотрены в главе 5). В других условиях могли распространиться более децентрализованные формы универсализма. Вероятно, такие формы стали возникать в начале первого тысячелетия до новой эры. Вайсман (Wiseman 1975) обнаруживает рост космополитизма в Ассирии и Вавилоне в период 1200–1000 гг. до н. э., слияние ассирийских, вавилонских и хурритских практик. Я не могу объяснить, почему более широкие, диффузные идентичности сформировали два отдельных уровня, то есть синкретическую космополитическую и протонациональную культуру, которая существовала у ассирийцев или евреев. Обе двигались по направлению к более экстенсивным диффузным идентичностям. Однажды возникшее растущее ассирийское чувство идентичности уже не так трудно объяснить: его подпитывал их успешный милитаризм, как в большей или меньшей степени и более наглядно это происходило позднее у римлян ранней и зрелой республики. Но в отличие от римлян или персов ассирийцы не заходили так далеко в распространении ассирийской «гражданской/ национальной идентичности» среди правящего класса покоренных народов.

Ассирийцы были необыкновенно успешными завоевателями, вероятно, именно благодаря их эксклюзивному национализму. Но он также стал причиной их уничтожения. Ресурсы ассирийцев стали слишком растянутыми в силу обязанностей милитаристического правления. Империя разрушилась в своем ассирийском ядре в ответ на давление семитских народов из Аравии, которых ассирийцы называли арамеями.

В конечном счете на месте прежней возникла Новая империя, вдвое превосходившая по размерам предшествовавшую. К моменту, когда Новая империя была институционализирована около 745 г. до н. э., произошли существенные изменения. Упрощенная письменность арамейского языка (от которого происходит письменность арабского и иврита) начала распространяться по всей империи, подразумевая, что под военным и идеологическим национализмом ассирийцев стремительно и интерстициально развивался региональный космополитизм. Множество разных покоренных народов было вовлечено в определенной интенсивности идеологический и экономический обмен. Этому способствовала политика массовой депортации. Ассирийцы развили довольно узкую военную/политическую форму власти. Их собственная социальная структура, поддерживавшая милитаризм, трансформировалась в соответствии с его нуждами, так что, например, военный феодализм возник как способ награждения солдат, а также способ поддержания их в качестве активной резервной силы. Что касается остальных источников власти, ассирийцы были относительно плохо оснащены. Их торговое влияние сократилось, поскольку большая часть внешней торговли осуществлялась финикийцами, а некоторую часть внутренней торговли захватили арамеи. Грамотность могла способствовать интеграции больших областей, но не под их эксклюзивным контролем. Беспощадная политика ассирийцев раздавила военные/политические претензии соперников в захватываемых областях, но оставила ряд из них, чтобы они вносили особые и специальные вклады в существование Ассирийской империи. Результатом стал возникающий космополитизм, хотя рассмотреть его под ассирийскими копьями было нелегко.

Даже эта свирепая империя не была унитарной. Она состояла из двух отдельных уровней взаимодействия, которые подпитывали друг друга в ходе возвышения Ассирии, но которые стали противоположными или взаимно подрывающими во время заката Ассирийской империи. Это вполне мог быть тот же тип процессов, гораздо более отчетливо наблюдавшихся позднее в Риме, которому посвящены главы g и ю. И если так, то ассирийцы, как и римляне, потеряли контроль над силами «гражданского общества», которое сами же и породили. Первоначальный ответ скорее сделал их сцепление более плотным, а не более слабым через дальнейший культурный синкретизм.

Столкнувшись с военной угрозой, Ассирия оказалась не способна поглощать и объединять. Она могла лишь сражаться насмерть. В конце концов так и произошло — стремительно и, по всей вероятности, непредвиденно. После, как представляется, успешной расправы над скифскими вторжениями с севера и внутренними беспорядками Ассирия не смогла объединить силы Мидии и Вавилона между 614 и 6°8 гг. до н. э. Ее города были разрушены в ходе бунта угнетенных. Ассирия и ее народ исчезают из наших исторических записей. В отличие от прочих основных древних империй на Ассирию никто не оглядывался с почтением, даже несмотря на выявленное выше ассирийское влияние на последующие имперские организации.

В течение короткого промежутка времени на Ближнем Востоке существовал баланс в геополитической власти между двумя государствами-завоевателями: Мидией и Вавилоном, с одной стороны, и Египтом — с другой. Мидийцы, вероятно, были теми же персами, над которыми они изначально установили сюзеренитет. Оба государства были расположены на Иранском плоскогорье, и оба адаптировали военные техники конных лучников степных народов в дополнение к организации ассирийцев. Геродот повествует о том, что царь Мидии был первым, кто организовал азиатские армии в отдельные отряды копейщиков, лучников и кавалерии — явная имитация ассирийской организации.

Но затем персидский подчиненный король Кир II восстал, используя отряды мидийцев, и захватил Мидийское царство в 550_549 гг- до н э- в 547 г. Кир отправился в военный поход на запад и завоевал земли царя Лидии Креза, достигнув тем самым континентальной части Малой Азии. Затем его генералы захватили один за другим греческие города-государства Малой Азии. В 539 г. был покорен Вавилон. Установленная Персидская империя в территориальном отношении стала больше Новой Ассирийской империи и фактически на тот момент стала самой большой империей в мире. На вершине своего могущества Персидская империя включала индийскую и египетскую сатрапии наряду со всем Ближним Востоком и Малой Азией. Ее протяженность с востока на запад превышала 3 тыс. километров; протяженность с севера на юг составлял 1,5 тыс. километров. Ее территория превышала 5 млн квадратных километров с населением около 35 млн человек, из которых 6–7 млн проживали в густонаселенных египетских провинциях. Эта империя просуществовала 200 в целом мирных лет под правлением династии Ахеменидов вплоть до завоевания Александром.

Необходимо особенно подчеркнуть необычайный размер и экологическое разнообразие этой империи. Ни одна из прежних древних империй не включала в свой состав настолько разнообразные в экологическом отношении провинции. Равнины, горные хребты, джунгли, пустыни и ирригационные комплексы от юга России до Месопотамии, побережья Индийского, Аравийского, Красного, Средиземноморского и Черного морей — удивительная, но также, очевидно, ветхая имперская структура. Ее невозможно было связать воедино относительно жесткими ассирийскими, римскими и даже аккадскими методами правления. На самом деле персидское господство над частями этой империи было весьма условным (нежестким). Множество горных регионов оставались неподконтрольными и даже перед лицом превосходящей персидской мощи признавали лишь самый общий тип сюзеренитета. Районы Центральной Азии, Южной России, Индии и Аравии были скорее автономными государствами-клиентами, чем имперскими провинциями. Логистики любого высокоцентрализованного режима в данном случае были абсолютно неприменимы.

Но, несмотря на это, персы все же требовали одной специфической формы подчинения. Был лишь один царь — Великий царь. В отличие от ассирийцев они не признавали царей-клиентов — только вассалов-клиентов и зависимых правителей. В религиозных терминах Великий царь не был божеством, но он был владыкой, помазанным на правление всем миром. В персидской традиции это означало помазание Ахурамазды, и оно же, по всей вероятности, было условием религиозной толерантности, в соответствии с которой другие религии также помазывали его на царство. Таким образом, персидские требования о верховенстве не обсуждались и формально принимались всеми провинциями.

Двигаясь вниз по этой политической структуре, мы также обнаруживаем претензии на универсальную империю, даже если ее инфраструктура не всегда могла их удовлетворить. Система сатрапий напоминает инкскую десятичную систему — отчетливый признак того, что эта империя создавалась в качестве империи, центрированной вокруг своего правителя. Вся империя была разделена зятем Кира Дарием (521–486 гг. до н. э.) на 20 сатрапий, каждая из которых была микрокосмосом царской администрации. Каждая объединяла гражданские и военные власти, которые собирали дань и ополченцев, а также отвечали за отправление правосудия и безопасность. В каждой сатрапии была своя канцелярия, укомплектованная арамейскими, эламскими и вавилонскими писцами под персидским началом. Также существовали казначейский и производственный отделы. Канцелярия поддерживала обмен корреспонденцией с вышестоящим королевским двором и нижестоящими провинциальными местными властями. Более того, вполне последовательной была попытка обеспечить имперскую инфраструктуру путем приспособления к ней всех органов власти вне зависимости от того, где они находились в космополитической империи.

Как и ассирийская, Персидская империя была установлена путем исходного военного превосходства. Их собственные культурные и политические традиции, по-видимому, были слабыми. Даже их военные структуры были нежесткими, а их военные победы, хотя и зрелищные, были в меньшей степени основаны на ошеломляющей силе или военной тактике, чем на оппортунизме и необычайно развитой способности разделять своих врагов. Отсутствие традиций и оппортунизм в этом контексте были их сильной стороной. Последующим достижением империи была способность нежестко восседать на вершине растущего ближневосточного космополитизма, проявляя уважение к традициям покоренных народов и заимствуя у них все, что было полезным. Их собственные произведения искусства изображали иностранцев внутри империи как свободных, обладавших чувством собственного достоинства людей, которым было позволено носить оружие в присутствии Великого царя.

Сами иностранцы также это подтверждали. Их благодарность завоевателям за мягкость правления была несомненна. Я уже цитировал Геродота в главе 7. Вавилонские хроники повествуют: «В третий день месяца Арахшамну Кир вошел в Вавилон, зеленые ветви разбрасывались перед ним — в городе воцарился мир. Кир послал поздравления всем вавилонянам» (цит. по: Pritchard 1955: 306). Евреям была предоставлена защита в качестве противовеса Вавилону, их отправили на родину в Израиль. Форма эдикта Кира, сохраненная Ездрой[70], обладает особым значением:

Так говорит Кир, царь Персидский: все царства земли дал мне Господь Бог небесный и повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа Его, — да будет Бог его с ним, — и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Господа Бога Израилева, Того Бога, который в Иерусалиме [Ezra 1: 2–4].

Кир хотел положиться на Бога евреев по политическим причинам, поскольку они оба были богами. В ответ евреи должны были рассматривать его как «помазанника божьего» (Isaiah 45:1).

Толерантность и оппортунизм также проявляются в основе коммуникационной инфраструктуры, грамотности. Персидские официальные записи, как правило, передавали властные требования к различным классам элит империи. Они были написаны на трех различных клинописных видах письма: эламском (язык, сосредоточенный в Сузах), аккадском (язык и официальная письменность Вавилона и некоторых ассирийцев) и на упрощенном древнеперсидском, изобретенном во время правления Дария. Там, где это было необходимо, указы дублировались на египетском, арамейском и, вероятно, греческом. Но для большей гибкости государственной корреспонденции требовалось использование арамейского. Этот язык стал общим языком империи и всего Ближнего Востока для записи проповедей Иисуса. Он использовался, но не контролировался персами. Это не был их универсализм.

Заимствования были очевидны во всей инфраструктуре. Чеканка монеты, «золотого дарика», изображавшей коронованного бегущего стрелка (Дария), объединила персидское государство с торговыми сетями Малой Азии и Греции и была, вероятно, заимствована из образцов их монет. Государственные дороги были построены по ассирийскому образцу и были усеяны системами перевалочных пунктов (которые восходят к аккадским временам), снабжавших всем необходимым государственных посыльных, а также чужеземцев. Персидская кавалерия и пехота с копьями и луками координировались греческими наемниками-гоплитами; финикийский флот также был присоединен к армии.

У персидской толерантности были свои пределы. Они давали определенные преференции тем местным структурам, которые по своей форме напоминали их собственные. Поэтому с греческими полисами и установлением там правления тиранов-клиентов им пришлось нелегко. Сам по себе личный состав сатрапов был компромиссом. В некоторых областях персидская знать назначалась в качестве сатрапов, в других — местным правителям просто присваивался новый титул. Если они исправно платили дань, предоставляли военных рекрутов, обеспечивали порядок и проявляли уважение к имперским формам, то были сами себе хозяевами. Это означало, что в провинциях с глубоко укорененными административными органами, например в Египте или Месопотамии, сатрап, даже если он был персом, должен был править в большей или меньшей степени так, как правили местные элиты до него. На задворках империи сатрапам приходилось вести переговоры с его подчиненными (шейхами, вождями племен, старейшинами деревень) весьма тесным образом.

Во всех отношениях Персидская империя не соответствует идеальному типу имперского или патримониального режима сравнительной социологии, анализированному в главе 5. Центр Персидской империи был деспотическим с сильными претензиями на универсальность, но его инфраструктурная власть была слабой. Эти контрасты наиболее отчетливо проступают в греческих источниках. Они росли, что приводило в ужас, хотя и восхищало, в ритуалах преклонения перед царем, в блеске его наряда и свиты, в дистанции, которой он отделяет себя от своих подданных. В то же время греческие свидетельства показывают: то, что происходило при дворе, обычно полностью отличалось от того, что происходило в провинциальной глубинке. Ксенофонт в своем эпосе об отступлении 10 тыс. греческих наемников из Азии на родину упоминает области, местные жители которых имели смутное представление о существовании Персидской империи.

Но это еще не вся истории. Персидская империя вынесла даже военное поражение Великих царей: Дарий потерпел поражение от скифов, Ксеркс — от греков. Как и ассирийцы, персы внесли свой вклад в развитие ресурсов власти империи. Как и в случае ассирийцев, решающая инновация, как представляется, была осуществлена в сфере идеологической власти как форме морали правящего класса. Но персы развили более «интернациональную» идеологию высшего класса, а не национальную, как их предшественники — ассирийцы. Персы расширили преимущественно ассирийские формы образования для детей покоренных и союзных элит, так же как и для своих высших классов. В соответствии с персидской традицией мальчиков (о девочках известно лишь немногое) забирали из гарема в возрасте пяти лет. Вплоть до двадцатилетнего возраста они воспитывались при царском дворе или дворе сатрапа. Их обучали персидской истории, религии и традициям, хотя исключительно на устной основе. Даже Дарий не мог писать или читать, поэтому он прокламировал. Более старшие мальчики принимали участие в жизни двора и слушали судебные дела. Они обучались музыке и другим искусствам. Огромное внимание уделялось физической и военной подготовке. Образование имело тенденцию к универсализации этого класса, делало его действительно экстенсивным и политизированным по всей империи. Поощрение смешанных браков между прежде разрозненной знатью, а также предоставление людям феодов, расположенных далеко от их родных земель, также усиливало широкую классовую идентичность против локального партикуляризма. Империю возглавляли персы на высших государственных должностях и в культуре, она всегда зависела от персидского ядра, хотя, разумеется, существовало много областей, традиции которых были слишком живучими для инкорпорирования. Но тем, что удерживало империю в целостности вопреки династическим интригам, борьбе между наследниками, иностранным катастрофам и огромному региональному разнообразию, которое в первую очередь казалось синкретическим, была идеологическая солидарность правящего класса знати. Двумя центрами универсализма были Великий царь и его знать. Хотя они периодически конфликтовали и боролись друг против друга, оставались едиными в своей лояльности против любых потенциальных угроз снизу или из-за границы, до тех пор пока не появлялся другой, кто мог предоставить большую поддержку их классовому правлению. Им стал Александр. И вновь процесс становился диалектическим. У каждой из этих (относительно успешных) империй было больше ресурсов власти, чем у их предшественниц, и каждая последующая империя получала превосходящие ресурсы власти в результате коллапса предшествующей.

Существует еще один важный аспект персидской идеологии. К сожалению, относительно него нет твердой уверенности. Речь о религии — зороастризме. Нам очень хотелось бы датировать возникновение и развитие зороастризма, но мы не можем. У Зороастра был правящий покровитель, вероятно, им был персидский царь Теисп (около 675–640 до н. э.), возможно, предшествующий ему правитель. Вероятно, в основном в условиях животноводства (Зороастр — «погонщик старых верблюдов», а имя его отца означало «погонщик серых лошадей») он стал проповедовать и писать о своем религиозном опыте. Его послания были сосредоточены на божественных откровениях, общении с «Господь премудрым», Ахура-Маздой, который повелел Зороастру нести его истину миру. Среди этих истин были следующие:

Оба Духа, которые уже изначально в сновидении были подобны близнецам, и поныне пребывают во всех мыслях, словах и делах, суть Добро и Зло. Из них обоих благомыслящие правильный выбор сделали. [И] Я провозглашу то, что мне изрекает Святейший, — слово, наилучшее, чтобы слушали смертные. Любой, кто воздаст этому моему (слову) [то есть Зороастра] послушание, достигнет Целостности и Бессмертия деяниями Благого Помысла Ахура, (является) Маздой [Из Гат, Ясны 30 и 45: полностью текст представлен в Moulton 1913].

В этих простых доктринах мы имеем ядро религий спасения, а также противоречия, которые они будут выражать в течение последующих двух тысяч лет. Единый Бог — воплощающий рациональность владыка Вселенной, которого все люди способны открыть для себя. У них есть возможность выбирать между светом и тьмой. Если они выберут свет, то достигнут бессмертия и избавления от страданий. Мы можем это интерпретировать как потенциально универсальную, этическую, радикально эгалитарную доктрину. Она, вероятно, отменяет все вертикальные и горизонтальные различия, доступна для всех политических государств и классов, не зависит от специалистов ритуала. В то же время она воплощает господство — господство пророка Зороастра, которому впервые были открыты истины и рациональность которого была возвышена над рациональностями прочих смертных.

Подобная двойственная доктрина не была уникальной в первом тысячелетии до новой эры, религия израильских племен претерпевала медленное преобразование по направлению к монотеизму. Иегова стал единственным Богом и был противопоставлен соперничавшим между собой культам плодородия, он стал относительно абстрактным универсальным богом — Богом истины. Хотя израильтяне были избранным народом, он был Богом всех людей безотносительно к особенностям их аграрного образа жизни. И будучи непосредственно доступным для всех людей, он тем не менее вступал в общение исключительно через пророков. Сходство этого учения с зороастризмом проявляется в специфике (например, вере в ангелов), также вероятно, что персидская религия оказала влияние на развитие иудаизма. В конце концов персы вернули евреев в Иерусалим, и Израиль долгое время существовал как государство-клиент. Возможно, были другие монотеистические, потенциально универсальные религии спасения, распространившиеся на всем огромном пространстве, упорядоченном Персидской империей. Но полностью доктрину легче обнаружить, чем конкретные практики или влияние. В этом отношении религия Зороастра особенно загадочна. Была ли она действительно передана через посредничество (это намеренный повтор) священных таинственных магов? Существовавшие маги, возможно, мидийского происхождения, по всей видимости, были экспертами по ритуалам. Но они не обладали религиозной монополией и еще в меньшей степени были единой кастой в отличие от их индийских коллег — брахманов. Их особый статус, например, священников племени мог быть утерян в период персидского владычества. Была ли это народная религия или, что более вероятно, религия знати? Был ли это рост или, напротив, упадок монотеизма? В какой степени Дарий и его последователи использовали ее в качестве опоры своего правления? Ее польза для царя была очевидной. И Дарий, и Ксеркс определяли своего основного врага как ложь, а также как врага Ахура-Мазды. Более правдоподобным выглядит то, что зороастризм предоставил возможность для действительно универсальных религий спасения, но в практиках Великого царя и его знати он использовался в качестве идеологического оправдания, а также подлинного интеллектуального и морального объяснения их совместного правления. Но это не был единственный тип подобной идеологии. А доктрины, которые он в себе содержал, были способны к дальнейшему распространению поверх классовых и государственных границ.

Серьезным испытанием персидской державы стали два значительных столкновений с Грецией. Этот период также является наиболее задокументированным в истории Персии. Можно начать с греческой оценки военной мощи Персии в ходе первого столкновения — во время вторжения Ксеркса в Грецию в 480 г. до н. э. Разумеется, грекам нравилось существенно преувеличивать численность их основного врага. Предполагалось (Hignett 1963), что причиной этого отчасти было ошибочное представление о размере основных персидских единиц при подсчете их сил. Если мы сократим их число в десять раз, то будем ближе к истине. Но как мы можем установить истину, если вынуждены не доверять источникам?

Один из способов заключается в исследовании логистических ограничений дистанции марш-бросков и поставок воды. Например, генерал Фредерик Морис прошел большую часть пути Ксеркса и подсчитал запасы пресной воды, доступные в реках и родниках региона. Он пришел к заключению, что максимальное количество солдат, снабжение которых было возможно, составляло 200 тыс. плюс 75 тыс. животных (Maurice 193°) — Потрясающая острота мышления, но это всего лишь теоретический максимум! На самом деле другие ограничения, связанные с поставками продовольствия, не обязательно значительно сократят это количество в силу легкости поставок морем на всем пути вторжения. Геродот предоставляет отчет о четырех годах подготовки и сборе хранилищ на всем пути в портах, контролируемых местными правителями-клиентами. Нет причин не доверять ему и, следовательно, сомневаться в возможностях продовольственного снабжения, а следовательно, и размер силы должен быть «очень велик». Некоторые власти поэтому предполагают, что персы провели от 100 до 200 тыс. человек через Геллеспонт, хотя лишь часть из них была воинами. К этому необходимо добавить персидские военно-морские силы. Относительно их размера существует меньше расхождений: до 600 кораблей со 100 тыс. человек на борту. Поскольку это была комбинация сухопутной и морской операции в несложных для снабжения условиях, она могла быть самой крупной из тех, что были до сих пор, и более крупной, чем персы могли мобилизовать в своих центральных районах.

Тем не менее количество воинов, которые могли были одновременно задействованы в битве, было меньше. Размер эллинистических армий последующих периодов, рекрутируемых из тех же областей, не превышал 80 тыс. солдат. Таким образом, большинство исследователей в настоящее время считают, что численность армии, задействованной в сражении, составляла от 50 до 8 о тыс. солдат, такой же была численность военноморских сил (Burn 1962: 326–332; Hignett 1963; Robertson 1976). С греческой точки зрения это означало нечто невиданное, поскольку они могли управлять лишь армией в 26 тыс. человек плюс флот, что было гораздо меньше по сравнению с военными силами персов. Силы персов, а также их шансы против греков все еще были огромными.

Но персы потерпели поражение вначале от греческих городов-государств и позднее от Александра. Первое поражение было неожиданным, и конфликт быстро разрешился. Все могло пойти иначе и, таким образом, изменить ход (нашей) истории. Но имела место глубоко укорененная слабость Персии. Поражение выявило узкие места в состоянии социальной организации. Тому, по всей видимости, было три причины, две из которых обозначились непосредственно во время сражения, а третья лежала гораздо глубже — в персидской социальной организации.

Первой и основной причиной поражения была персидская неспособность к концентрации боевой мощи так, как могли греки. Концентрация, разумеется, является основным средством военной власти. В Фермопильском сражении они численно превосходили греков во много раз. В Битве при Платеях и Марафоне персы превосходили греков в соотношении 2:1. Позднее Александр смог увеличить количество воинов, участвовавших в битве, до 40 тыс., и тем не менее персы все равно превосходили его в том же соотношении. Но персы не могли одновременно развернуть всех солдат. Даже если бы это им удалось, они не могли противопоставить грекам концентрацию военных сил, сопоставимую с фалангой гоплитов. Греки были осведомлены об их превосходстве и старались использовать его на относительно закрытой местности — Фермопильское ущелье было идеальным в этом отношении. Они приписывали это отчасти их тяжелому доспеху и вооружению и отчасти — источнику их дисциплины и послушания, верности свободного человека своему городу-государству. Знаменитая эпитафия на могильной плите Фермопильского сражения резюмирует различия с персами, вступившими в битву, как утверждают греки, с кнутами. 300 лакедемонянам, то есть спартанцам, было приказано защищать ущелье. И они стояли насмерть:

Вторым слабым местом персов был флот. Они использовали флотилии союзников по конфедерации, финикийцев и греческих городов-государств Малой Азии, которые сражались с разной степенью верности своему долгу. Военно-морские силы были приблизительно равны по мощи — персидское преимущество в численности компенсировалось тем, что борьбу приходилось вести на большом расстоянии от военно-морских баз. Ядро империи практически не имело выхода к морю. Поскольку персы не выходили к морю, они не могли использовать все преимущества расширения античной экономики в западном направлении.

Слабости в сухопутных и морских битвах обозначили третью и решающую слабость Персии. Империя была приемлемой для ближневосточных сухопутных просторов: она была растянутой конфедерацией правителей и государств-клиентов под гегемонией господствовавшего персидского и мидийского ядра и ряда аристократических отростков. Высший класс обладал достаточной сплоченностью, чтобы править этой империей. Но сражаться в таком тесном военном и моральном строю, каким был греческий, оказалось неожиданным требованием, которое выходило за рамки их возможностей. Среди союзников лояльность демонстрировали финикийцы, поскольку их собственное выживание в качестве державы зависело от победы над Грецией. В то время как другие союзники предпочитали быть на стороне тех, кто выглядел победителем. Кроме того, персидское ядро не было так интегрировано, как греческое. Сатрапы были частично независимыми правителями в командовании военными силами, способными на имперские амбиции и восстания. Кир и сам пришел к власти подобным образом; его предшественник Камбиз убил своего брата, чтобы взойти на трон, и перед смертью он столкнулся с серьезными восстаниями соперников, выдавших себя за его брата; Дарий подавил эти восстания и расправился с другими восстаниями в греческих городах-государствах Малой Азии; Ксеркс подавил восстания в Вавилоне и Египте, а после его изгнания из Греции столкнулся с дальнейшими многочисленными восстаниями. Впоследствии по мере уменьшения персидской власти гражданские войны (при участии греков в качестве солдат на обеих сторонах) участились.

Эти проблемы имели военные последствия в кампаниях против греков. Нам известно, что Великий царь предпочитал ограничивать количество войск его сатрапов. У него было 10 тыс. персидской пехоты, «бессмертных», и 10 тыс. персидской кавалерии. Он, как правило, не позволял сатрапу иметь более тысячи солдат персидского происхождения. Поэтому огромная армия обладала относительно небольшим профессиональным ядром, остальная ее часть укомплектовывалась ополчениями различных народов империи. Греки были далеки от этого, по крайней мере от последнего. Они понимали, что их защита должна включать две стадии. Сначала они должны были устроить своему врагу суровую проверку боем для того, чтобы персидские союзники стали сомневаться в непобедимости их лидера. Это ослабление верности последних вынудило царя задействовать его персидские отряды ядра, которые выполняли практически всю тяжелую работу в основных битвах. Хотя персы сражались храбро и настойчиво, в ограниченных пространствах и ближнем бою они не могли тягаться с гоплитами (хотя позднее гоплитам потребовалась помощь кавалерии и стрелков на открытых персидских землях).

На самом деле армия Великого царя выполняла политическую функцию в той же мере, в какой и военную. Это были удивительно разнородные силы, включавшие отряды со всей империи и потому с трудом управляемые как единая армия. Но сам факт объединения такой армии был весьма впечатляющим способом мобилизации своего господства над сатрапами и союзниками. Когда Великий царь осматривал свою армию, ее количество и зрелищность производили впечатление на современников. Геродот рассказывает нам историю о том, как персидскую армию подсчитывали путем разделения на отряды, которые затем помещали в загон, вмещавший 10 тыс. человек. Мы можем сами выбирать, верить этому или нет (даже если мы сократим полученную цифру). Но цель истории в том, чтобы выразить изумление по поводу того, что правитель имел даже больше сил, чем он сам мог предполагать или кто-либо сосчитать. Как было показано на примере Ассирии, это было даже более широко распространено, чем зафиксировали греки. Логистические щупальца такой армии должны были растянуться через каждый город и деревню в империи. Лишь немногие могли ничего не знать о могуществе Великого царя. Мобилизация давала ему большую власть над сатрапами, союзниками и народами, чем могло дать мирное время. К сожалению, он собирался использовать ее против греков на их родной территории — территории врага с невероятной концентрацией ресурсов. Демонстрация власти привела к обратному эффекту и вызвала восстание.

Проблема Великого царя состояла в том, что большая часть инфраструктуры системы сатрапов не могла легко децентрализовать власть. Грамотность оказалась неподконтрольной государству. Монетарное обращение предполагало двойственную структуру власти, разделенную между государством и местными богачами. Разумеется, в Персии эта двойственность обладала специфическими характеристиками. По всей видимости, монетарное обращение была налажено в основном как средство организации поставок провизии солдатам. Поскольку организация чеканки монет находилась частично под властью царя, приближенных военачальников и частично под властью сатрапов, проблем не возникало. Кто должен был выпускать монеты? На самом деле серебряные и медные монеты выпускались и царем, и сатрапами, но на выпуск золотого дарика была установлена царская монополия. Когда сатрапы иногда выпускали золотые монеты, это рассматривалось как объявление о восстании (Frye 1976: 123). Монетарное обращение также могло децентрализовать власть чуть больше, когда использовалось в общих торговых целях. В Персии внутренняя и внешняя торговля по большей части находилась под контролем трех иностранных народов. Два из них — арамеи и финикийцы находились под формальным контролем империи, но оба сохраняли заметную степень автономии. Как мы уже видели, персы всего лишь использовали существовавшие структуры арамейского языка и финикийского флота. Родина третьего торгового народа — греков была политически автономной. Они также составили ядро персидских армий последующих периодов. Как я уже отмечал, фаланга гоплитов не обязательно усиливала авторитет очень большой власти — ее оптимальный размер был менее 10 тыс. человек. Даже зороастризм был палкой о двух концах. Хотя его использовали для поддержания авторитета Великого царя, он также укреплял рациональное самосознание верующих индивидов, ядром которых, по всей вероятности, был персидский высший класс в целом. Дороги, «глаза царя» (королевские шпионы) и даже культурная солидарность аристократии не могли дать концентрированной интеграции, необходимой для борьбы с греками. Достоинство персидской власти заключалось в ее более свободном характере, в том, что она могла использовать преимущества децентрализованных космополитических сил, которые начинали действовать на Ближнем Востоке. Даже до прибытия Александра Персия продолжала оставаться во власти этих сил. Но теперь политический беспорядок в центре не обязательно приводил к коллапсу всего социального порядка в целом. Саргон и его принудительная кооперация больше не требовались.

Ни греки, ни римляне, ни даже их западные наследники не оценили этого. Греки не смогли понять то, что они принимали за презренное раболепство, любовь к деспотизму и страх перед свободой восточных народов. Эта карикатура имела под собой один эмпирический факт: уважение, выказываемое многими ближневосточными народами к деспотической монархии. Но как мы убедились на примере Персии, деспотизм был лишь конституционным, а не реальным. Инфраструктурная власть подобных деспотий была гораздо меньше власти греческих полисов. Способность греков к мобилизации и координации обязательств своих подчиненных была ниже. Хотя их экстенсивная власть была намного больше, они существенно уступали в интенсивной власти. Персидские подданные могли более эффективно скрываться, уклоняться от власти государства по сравнению с возможностями уклонения греческих граждан от их государств. В определенном смысле персы были свободнее.

Свобода не является чем-то неделимым. В наше время существуют две основные концепции свободы: либеральная и социалистически консервативная. Либеральный идеал — это свобода от государства, приватность, защищенная от его надзора и власти. Объединенный идеал консерваторов и социалистов утверждает, что свобода достижима только через государство, участие в его жизни. Обе концепции включают, очевидно, достойные вещи. Если для пущего эффекта мы введем эти категории обратно в древнюю историю, то обнаружим, что греческий полис является великолепным примером консервативно-социалистического идеала свободы и, что удивительно, Персия в определенной степени соответствует либеральному идеалу. Последняя аналогия всего лишь частична, поскольку, в то время как современные либеральные свободы (парадоксальным образом) конституционно гарантирует государство, персидские свободы были неконституционными и тайными. Они также дольше просуществовали. Греция подверглась последовательным нашествиям завоевателей — македонцев и римлян. Персия была покорена только Александром.

Завоевателем Персии был жестокий, пьющий, эмоционально нестабильный Александр, которого мы также справедливо называем Великим. Со смешанными силами македонских и греческих солдат, вероятно достигавшими 48 тыс. человек, он пересек Геллеспонт в 334 г. до н. э. За восемь лет он завоевал всю Персидскую империю и небольшую часть Индии. Как персидский царь, он подавлял греческие и македонские протесты против получения восточных титулов, дал персам, македонцам и грекам равные права и восстановил систему сатрапов. Посредством этого он заручился лояльностью персидской знати. Но к этому он добавил более жесткую македонскую организацию: более маленькую, более дисциплинированную и методичную армию, унифицированную налоговую систему и монетарную экономику, основанную на аттической серебряной монете, и греческий язык. Объединение Греции и Персии было символически ознаменовано свадебной церемонией, на которой Александр и 10 тыс. его солдат взяли персидских девушек в жены.

Александр умер в 323 г. до н. э. от запоя в Вавилоне. Его смерть продемонстрировала, что персидские течения продолжали свой ход. Его завоевательный импульс был направлен не в сторону большей имперской централизации, а в сторону космополитической децентрализации. Никакой имперской преемственности не было установлено, и его военачальники превратили сатрапов в ряд независимых монархов восточного стиля. В 281 г. после множества войн были появились три монархии: в Македонии под властью династии Антигона, в Малой Азии под властью династии Селевкидов и в Египте под властью династии Птолемеев. Они были свободными персидского типа государствами, хотя греческие правители постепенно выталкивали персидскую и прочие элиты из позиций независимой власти внутри государства (Walbank 1981). Это действительно были эллинистические государства, грекоговорящие и греческие по образованию и культуре. Но изменилась сама Эллада. За пределами Греции (и даже до определенной степени внутри нее) развитие разума, существенная часть того, что означало быть «человеком», отныне официально ограничивалось правящим классом. Во всяком случае греческое завоевание означало усиление традиционно персидской основы власти, идеологической морали правящего класса. Персия без персов, греки без Греции, но их слияние создало более сплоченный диффузный базис для правления правящего класса, чем Ближний Восток (или какой-либо иной регион, за исключением Китая, где в это же время происходили сходные процессы).

Тем не менее ограниченная власть этих государств означала, что могли появиться другие, более скрытые течения. Государства существовали в больших, частично усмиренных экономических и культурных пространствах. Их внутренние возможности интенсивной мобилизации были также ограниченны не только в теории, но и на практике. За исключением все еще уникальным образом сконцентрированного Египта, они были федеральными, включавшими многочисленные укрытия и возможности для неофициальных космополитических связей, в которых важную роль играли греческие «демократические» традиции. Из них, а также из соответствовавших им последовавших провинций Римской империи произошло множество децентрализующих сил, которые будут описаны в главах 10 и 11, из них же произошли религии спасения.

На самом деле ближневосточные империи, теперь ставшие Грецией, сдвинули центр геополитической власти на запад. Но у своих западных рубежей греческий мир столкнулся с различными силами. То, что я описал как традиционное греческое «консервативно-социалистическое» понятие свободы, могло гораздо легче распространиться среди крестьян и торговцев с железными орудиями и оружием. Греческие события и противоречия были вновь разыграны в других формах и с другими результатами на итальянском полуострове. Результатом стала Римская империя — наиболее развитый пример спенсеровской принудительной кооперации, который когда-либо знала доиндустриальная история, завоеватель, а также преемник эллинизма и первая территориальная империя, а не империя доминирования.

Bum, A. R. (1962). Persia and the Greeks. London: Arnold.

Cook, J. M. (1983). The Persian Empire. London: Dent.

Driel, G. van (1970). Land and people in Assyria. Bibliotecha Orientalis, 27.

Frye, R. N. (1976). The Heritage of Persia. London: Weidenfeld & Nicolson.

Ghirshman, R. (1964). Persia from the Origins to Alexander the Great. London: Thames & Hudson.

Goetze, A. (1975). Anatolia from Shuppiluliumash to the Egyptian War of Murvatallish; and The Hittites and Syria (1300–1200 B.C.). Chap. 21 and 24 in The Cambridge Ancient History, ed. I.E. S. Edwards et al. 3d ed. Vol. II, pt. 2. Cambridge: Cambridge University Press.

Grayson, A.K. (1972–1976). Assyrian Royal Inscriptions. 2 vols. Wiesbaden: Harrassowitz. Hignett, C. (1963). Xerxes’ Invasion of Greece. Oxford: Clarendon Press.

Larsen, M.T. (1976). The Old Assyrian City-State and Its Colonies. Copenhagen: Akade-misk Forlag.

Liverani, M. (1979). The ideology of the Assyrian Empire. In Power and Propaganda: A Symposium on Ancient Empires, ed. M.T. Larsen. Copenhagen: Akademisk Forlag.

Maurice, F. (1930). The size of the army of Xerxes. Journal of Hellenic Studies, 50.

Moulton, J. H. (1913). Early Zoroastrianism. London: Williams and Norgate.

Munn-Rankin, J. M. (1975). Assyrian Military Power 1300–1200 B.C.Chap. 25 in The Cambridge Ancient History, ed. I. E. S. Edwards et al. 3d ed. Vol. II, pt. 2. Cambridge: Cambridge University Press.

Nylander, C. (1979). Achaemenid Imperial Art. In Larsen, Power and Propaganda: A Symposium on Ancient Empires, ed. M.T. Larsen. Copenhagen: Akademisk Forlag.

Oates, J. (1979). Babylon. London: Thames & Hudson.

Olmstead, A.T. (1923). A History of Assyria. New York: Scribner. --. (1948). A History of the Persian Empire. Chicago: University of Chicago Press.

Postgate, J. N. (1974a). Some remarks on conditions in the Assyrian countryside. Journal of the Economic and Social History of the Orient, 17. --. (1974b). Taxation and Conscription in the Assyrian Empire. Rome: Biblical Institute Press. --. (1979). The economic structure of the Assyrian Empire. In Power and Propaganda: A Symposium on Ancient Empires, ed. M.T. Larsen. Copenhagen: Akademisk Forlag. --. (1980). The Assyrian Empire. In the Cambridge Encyclopedia of Archaeology, ed. A.Sherratt. Cambridge: Cambridge University Press.

Pritchard, J. B. (1955). Ancient Near Eastern Texts Relating to the Old Testament. Princeton, N.J.: Princeton University Press.

Reade, J. E. (1972). The Neo-Assyrian court and army: evidence from the sculptures. Iraq, 34. Robertson, N. (1976). The Thessalian expedition of 480 B.C.Journal of Hellenic Studies, 96. Saggs, H.W. (1963). Assyrian warfare in the Sargonic Period. Iraq, 25.

Walbank, F.W. (1981). The Hellenistic World. London: Fontana.

Wiseman, D.J. (1975). Assyria and Babylonia —1200–1000 B.C.Chap. 31 in The Cambridge Ancient History, ed. I. E. S. Edwards et al. 3d ed. Vol. II, pt. 2. Cambridge: Cambridge University Press.

Zaehner, R. C. (1961). The Dawn and Twilight o/Zoroastrianism. London: Weidenfeld & Nicolson.