Истории, нашёптанные Севером

Анника Норлин «Тебе смешно, а мне обидно» (Рассказ) В переводе Ольги Костанды

Это было летом, когда мне исполнилось двадцать восемь. Наверное, уже не тот возраст, чтобы жить как я живу. Ни работы, ни парня, ни вектора. Отдельные курсы в университете, подработка в задрипанном отеле, попытки писать в свободное время.

Мой лучший друг — Микаэль. Раньше у нас была музыкальная группа «Личный бренд». Я играла на бас-гитаре, Микаэль — на ударных. Получалось так себе, потому что мы оба ненавидели петь, и вместо того, чтобы репетировать, постоянно спорили, кому тянуть вокал.

В конце концов мы пришли к выводу, что надо все песни петь дуэтом, чтобы было непонятно, кто из нас ужаснее. А еще лучше — выкрикивать тексты, и чтобы во время репетиции всегда было темно и мы не могли встретиться взглядами, пока поем.

В тот вечер я сочиняла стихи. Микаэль зашел как раз, когда я занималась поэтическим творчеством. Как же тяжело творить, когда окружающие постоянно требуют, чтобы ты их развлекала.

Стихотворение называлось «Я не знаю, кто виноват, потому обвиняю власти».

— Пойдем прогуляемся, — предложил он.

— Сейчас, только подберу рифму, — ответила я, будучи чуть ли не единственным современным поэтом, сочиняющим рифмованные стихи.

— Ладно, — произнес он.

Мы помолчали.

— К какому слову тебе нужна рифма? — спросил он.

— Власти, — ответила я.

По окну ползала оса.

— Напасти, — предложил Микаэль.

— Слишком длинно, — возразила я.

— Красть их, — продолжал Микаэль.

— Кого красть? — удивилась я.

— Наши деньги, — ответил Микаэль. — Или надежды, наши надежды на светлое будущее.

— Ну, так себе, — призналась я.

— Ты что, в этом пойдешь?

— Кем ты себя возомнил! — возмутилась я. — Тоже мне, Бьянка Ингроссо[8].

— Вдруг кто-то решит, что мы с тобой пара. Новая девушка по красоте всегда не хуже предыдущей. А если я выйду с тобой, а на тебе эти подштанники…

— Легинсы, — поправила я.

— Так вот, если меня увидят с тобой, когда ты в подштанниках, все подумают, что мы вместе и что это и есть мой уровень. Уровень подштанников.

Мы отправились в O’Learys, стоял чудесный вечер. Я пошла в легинсах. Страшный дубак, но небо ясное. У реки мы то и дело останавливались, чувствуя, как от красоты природы захватывает дух.

— Да, вот это город, — с гордостью произнес Микаэль.

— Ты так говоришь, будто возвел его своими руками.

— Так оно и есть, — сказал Микаэль. — Видишь вон тот мост? Я лично клал на нем асфальт, когда подрабатывал в Дорожном управлении в 2011-м.

— А вон там что, яма? — спросила я.

— Инсталляция, — отозвался Микаэль.

Пока Микаэль смотрел на воду, я разглядывала его. Наполовину испанец, на четверть саам, с кожей оливкового цвета и узким разрезом глаз. Морщина на лбу выдает склонность к подозрительности, а с подозрением он относится ко многому. Например, к новой еде, новым людям и необходимости общаться. Это у него, конечно, не испанское, а от предков из Лулео. И мобильный у него — «Эрикссон» 2004 года.

— Обожаю тебя, — сказала я, зная, что внезапные проявления чувств всегда ставят Микаэля в тупик.

Он вздрогнул, морщина на лбу стала еще глубже. Уставился на меня. Я усмехнулась.

— Да-да, — произнес он наконец. — Как ты думаешь, на будущий год много гольца пойдет? Готовить снасти?

И вдруг как подпрыгнет.

— Рифмуется с «властями». Власти — снасти.

Итак, мы пошли в O’Learys, где тут же наткнулись на Пижона, который сидел за столиком и возмущался. Неонацизмом и развитием общества в целом. Хотя настоящая злость в его голосе появилась, только когда он начал рассказывать о новой системе оплаты в местном супермаркете. Он сам решил попробовать оплатить товары с помощью красного пластикового сканера, и, когда считал все ценники, машина выдала сообщение об ошибке и перенаправила его в обычную кассу. Драгоценные минуты, украденные из его безработной жизни, вызвали у Пижона такое негодование, что даже кончики ушей покраснели, пока он рассказывал.

Потом Микаэль с Пижоном сообщили мне, что у них намечается заграничное турне. Группе «Сеньор», в которой они оба играли, предложили выступить в Австрии, и вот теперь они отправятся туда с настоящим панковским туром, только класса люкс. «Панковский тур» означает, что они едут на микроавтобусе по Центральной Европе и выбешивают друг друга. А «класс люкс» состоит в том, что каждый будет спать в отдельной чистой постели, а не вповалку на полу у кого-нибудь дома, как это обычно бывает.

— Вы что, дадите единственный концерт? — спросила я. — Тоже мне, Ариана Гранде.

Пижон начал уверять меня, что концертов будет больше, но за тот, самый главный, они получат столько денег, что поездка в любом случае окупится. Дело в том, что какому-то австрийскому неформалу, любителю компьютерных игр, страшно понравилась группа, он нашел обе демоверсии треков Stuff и Stuff2. А потом оказалось, что этот отбитый геймер создал игровое приложение, оно успешно разошлось, парень разбогател и теперь мог себе позволить позвать на день рождения любимую группу «Сеньор».

— Жаль только, что группа наша никуда не годится, — добавил Пижон и рассмеялся.

Микаэль радостно согласился.

Потом Пижон сказал, что басист не сможет поехать в турне, потому что буквально на днях стал отцом.

— Предатель, — прокомментировал Пижон, злобно сверкнув глазами. Хотя прошлая его группа развалилась из-за того, что репетиции приходились на время, когда он смотрел повторы сериала «Как я встретил вашу маму». Потом он добавил, что я могу поехать вместо басиста.

— У тебя же есть бас-гитара, — аргументировал он.

Микаэль, благодаря пиву настроенный весьма позитивно, поддержал его:

— Давай поехали! Будет круто!

И еще:

— Там ничего сложного, просто пара аккордов: ля и ми.

У меня сразу возникло два вопроса: заплатят ли мне за выступления и обязательно ли солисту ехать с нами. На первый вопрос Пижон ответил «нет», на второй — «да». Несмотря на два нежелательных ответа, мне показалось интересным посмотреть Австрию, поэтому я сказала:

— Почему бы и нет. Как бы невероятно это ни звучало, но, думаю, курс «Основы социологии» проживет недельку и без меня.

— Ну вот, тебе осталось только выучить все песни и стать на десять процентов симпатичнее, — подытожил Пижон и рыгнул. Его пивной живот обтягивала футболка с принтом «Выпускник Школы Хага 1993».

К сожалению, на следующий день мне пришлось ознакомиться со всем репертуаром группы «Сеньор» и провести пару драгоценных часов жизни, разучивая их тупые песни. Как и фанаты, я сочла альбом Stuff более удачным, нежели Stuff2, но хуже последнего сборника Stuff3 вряд ли можно было что-нибудь придумать. Я быстро поняла, что решение экс-басиста группы произвести на свет ребенка было просто гениальным. Так у него появился законный повод никуда не ехать. Не хочу никого обидеть, но, на мой взгляд, ударные Микаэля — это единственное, что спасает группу от полного фиаско. Он отлично держит ритм, играет энергично, но достаточно сдержанно, со вкусом, позволяя себе выделяться лишь в строго определенные моменты, ну и еще когда это требуется, чтобы заглушить полную бездарность кого-то из музыкантов. Лично мне кажется, лучше бы он солировал без остановки, поскольку тексты песен, увы, пишет сам солист Антон. Делает он это так: наугад подбирает слова, а потом изрекает их так, будто это самые мудрые фразы на белом свете.

Вот отрывок из песни «Капитализм» из «Stuff»:

Барабаны соло

Гитара соло (+ барабаны соло)

Бас соло (+ барабаны соло)

Собраться решили в районе Сласкен. Это самая противная часть реки. Обычно там все останавливаются по дороге из бара, чтобы плюнуть, а некоторые, я видела, и того хуже! Микаэль, верный себе, пришел первым: ему нравится приходить раньше и потом ворчать на тех, кто якобы опаздывает. Его маманя с мачехой привезли барабаны; мачеха привязала к крэшу маленький пакетик с бутербродом. На оберточной бумаге аккуратными буквами было выведено «МИКАЭЛЬ», чтобы никто не подумал, что бутерброд (или крэш?) принадлежит другому участнику группы.

— Как дела? — сказала я.

— А, — махнул рукой Микаэль; он считает, что совсем необязательно каждый раз узнавать, как дела.

— Красивый свитер, — заметила я.

— Правда, — отозвался Микаэль, — тут на нем пятно.

Он как раз показывал мне пятно, когда появился Антон. Антон мой самый нелюбимый член группы, потому что он солист. На нем была куртка такая новая и свежая, что аж скрипела, а гитару он нес так, словно это был священный сосуд.

— Как дела? — улыбнулся Антон одним уголком рта.

В его семье все сплошь профессора и художники, поэтому он считает, что искусство — вполне себе профессия и что у него есть дар, достойный того, чтобы осчастливить им мир.

Дар оказался у него с собой. Это была ослепительно красивая женщина, высокая, темноволосая, с характером и статью. Ей достаточно было взглянуть на Микаэля, как он тут же закашлялся. Антон умно поступил, просто приведя ее с собой; если бы он упомянул заранее, что с нами поедет еще один пассажир, мы бы отказались. А теперь она стояла перед нами, такая высокая во всех отношениях. Мы тут же поняли, что с эволюционной точки зрения не имеем права считать, будто ей не стоит ехать с нами.

Я искренне обрадовалась, ведь у меня так мало друзей, которые нравятся сами себе. Поэтому я протянула руку.

Богиня пожала мою ладонь, как будто это была какая-нибудь ледышка, вяло и незаинтересованно.

— Дайя, — представилась она.

— И куда мы ее посадим? — проворчал Микаэль у меня за спиной. Я подумала то же самое.

— С другой стороны, — прошептал Микаэль, — хорошо, когда в автобусе есть новенькие, они-то не знают, какие места хуже всего. Там, в середине, где больше всего дует из кондиционера, или сзади справа, где выше всего риск погибнуть, если автобус перевернется, потому что на тебя попадают все вещи.

— В середине не садись, замерзнешь от кондиционера. Справа в заднем ряду тоже, иначе погибнешь первая, — тут же транслировал Антон.

Он открыл Дайе дверь, и она милостиво расположилась посередине в переднем ряду, а сам он плюхнулся рядом, на лучшее место — в первом ряду у двери.

Микаэль развернул бутерброд. Никто, кроме меня, не видел, как он вынул из бутерброда кусочек сыра с плесенью и размазал его по гитарному чехлу Антона.

— Поехали! — крикнул Пижон, открыл пиво и уютно устроился под боком у Хуго на заднем сиденье.

Пока мы ехали, разговор вначале зашел о Господе нашем Иисусе Христе.

— Я вот о чем подумала, — сказала я. — Хотя среди моих знакомых почти нет верующих христиан, мы все равно ведем себя по-христиански. Живем если не по Библии, то, по крайней мере, как учил Лютер.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Микаэль. (Он никогда не упустит возможности завязать хороший разговор, за это я его и люблю.)

— Ну, в церковь мы не ходим, называем себя атеистами, но все наши бабушки и дедушки были религиозны. Поэтому они воспитали наших пап и мам на основе церковных истин, — пояснила я. — И пусть теперь нашим родителям нет дела до христианства, они воспитали нас в том же духе. Поэтому мы ведем себя по-христиански, хотя сами набожностью не отличаемся.

— Продолжай, — попросил Микаэль.

— Ну, вся эта тема, что надо быть верным и отважным, никогда не унывать, но при этом не высовываться.

— А, ты об этом, — сказал Микаэль. — Так это же просто здравый смысл.

— Да, но когда бабушка так поступала, на то была особая причина: она верила, что будет вознаграждена в загробной жизни. А мы не верим в царство небесное и все равно стараемся не унывать безо всяких причин, — сказала я.

— Мой папа рассказывал, что в его детстве нельзя было свистеть по воскресеньям, — вставил Пижон.

— А по субботам? — спросил Микаэль.

— По субботам можно, — сказал Пижон.

— А в моей семье такого не было, — подключился к разговору Антон.

— Чего? — спросила я.

— В моем роду. Не думаю, чтобы кто-то из наших был религиозен, — сказал Антон. — Я себя не могу даже соотнести с христианством. Все это выдумки. Люди — идиоты.

— Конечно, — согласилась я. — Религия вовсе не о том, что существует. А о том, что нам необходимо. Причина. Направление. Свод правил. А нам — мне, Микаэлю и Пижону — религия не нужна, потому что у нас уже есть и правила, и вектор в жизни.

— И что же за вектор такой? — поинтересовался Микаэль.

— Работать, пока не помрешь, — сказала я.

Тут все замолчали, обдумывая сказанное и глядя в окно, пока микроавтобус, пыхтя, катился по Е4.

Мы решили проехать вдоль Высокого берега. Такая роскошь — видеть всю эту невероятную красоту, мы даже засомневались, достойны ли мы такого.

— На этом фоне чувствуешь себя уродцем, — произнес Пижон.

Потом мы заговорили о лесе.

Я рассказала о том, что со мной происходило в последнее время, а именно что я начала ощущать лес как необходимость, как потребность в еде, сексе или сне, и случилось это совершенно неожиданно.

— Однажды я собиралась в город, но тело само свернуло налево, не докладывая голове почему. А там был лес. Я развела небольшой костер, сидела и смотрела на огонь, никак не могла насмотреться. Так и осталась в лесу на весь день.

— Я воспринимаю лес как часть тела, — заметил Пижон. — Без него как без ноги, например. Нет, скорее без печени или без кишечника, или сердца. Это не то, с чем мне лучше, а то, без чего я не могу. Поэтому я никогда отсюда не перееду.

К этому моменту Пижон уже начал прихлебывать пиво, поэтому во всех его словах сквозила сентиментальность.

— Ну уж никак не печень, — возразил Хуго. — Это скорее как гены, с которыми ты родился и которые тебе не нравятся, папины уши и мамин высокий лоб. Ты о них не просил, но они у тебя есть и приходится с ними жить.

Певучий финляндский шведский выговор Хуго приятно убаюкивал.

— Продолжай говорить о лесе, — попросила я.

— Неужели ты уже набрался, Пижон? — сказал Микаэль. — Меньше двух часов прошло. Наш дух еще витает над рекой.

Потом все молчали, пока не заговорила Дайя.

— Я не согласна, — сказала она.

— С чем именно? — поинтересовался Антон.

— Когда мы говорили о религии, — пояснила Дайя. — Вы ничего не понимаете. Бог — он во всем, взгляните направо.

Мы все посмотрели направо, а там — природа во всей своей красе, с зеленью, горами и водой.

Мы плохо знали Дайю, поэтому спорить не решились. Бывает, встречаешь человека и инстинктивно понимаешь, что он знает больше, чем ты сам, поэтому не высовываешься. И вот тогда, в горах, я ощутила присутствие Бога и клянусь: все почувствовали то же самое.

Недалеко от Уппсалы мы сняли дом, очень дешево. Там все было прекрасно, например, Микаэлю пришлось спать в детской кроватке после того, как мы измерили, у кого из нас самый маленький рост. Вечером мы сидели во дворе под звездами, мерзли и пили. Антон попытался достать гитару, но Микаэль вскочил в знак протеста.

— Нельзя же так перегибать палку в создании атмосферы, беспредел какой-то, — сказал он.

В Мальмё мы ждали парома на Травемюнде. И вот что я видела: Дайю и солнце, льющееся на ее темные локоны, ее длинные ноги, тянущиеся к воде. Антона, сидящего рядом, но не слишком близко; он то и дело посматривал на нее, стоило ей только отвернуться, с таким выражением лица, будто весь мир принадлежит ему только потому, что здесь находится Дайя, и она вот такая, и все это видят.

Мое сердце наполнилось грустью, и я ее приняла.

Что-то было в этом образе, что у меня напрочь отсутствовало и с чем я никогда не соприкасалась. Эстетический куш. Когда твое естество подобно бокалу вина или чашке кофе, чего очень хочется отведать, и ты на физическом уровне возносишь жизнь другого человека одним лишь своим видом. Когда другой человек испытывает гордость уже от того, что стоит с тобой рядом.

Когда ты знаешь, что у тебя это есть, как крепкая валюта.

У меня такого никогда не было. А если бы и было, я бы никогда не поверила, что оно у меня есть.

Слева: Пижон уминает фокаччу, потому что на гастролях он, видите ли, перестает быть веганом.

Паром шел всю ночь, а значит, можно было оттянуться. Оттянуться означало, что Антон и Дайя забронировали столик в шикарном ресторане, а мы, остальные, ели белый хлеб с майонезом и маффины, а потом бродили по магазину Tax Free. Пижон купил невероятное количество сигарет, которые они с Микаэлем без конца курили на палубе.

— Ах, море, — произнес Пижон, втягивая в легкие побольше ядовитого дыма.

Море выглядело черным и враждебным. Я купила трехлитровую коробку немецкого вина, и чувства мои обострились. Разговор зашел о любви.

— Боже мой, как же я скучаю по Маттиасу, — сказал Хуго, который обычно предпочитал молчать. У него дома остался ребенок, маленький толстопузый флегматик со стрижкой под горшок.

— Боже мой, как бы мне хотелось, чтобы мне было по кому скучать, — ответила я и тут же заметила, как Микаэль слегка отстранился от меня; это такая обратная реакция: он понимал, что должен как-то поддержать лучшую подругу в минуту ее слабости, и так разнервничался, что вместо того, чтобы податься ближе, отступил на шаг назад. Но я знаю Микаэля как облупленного, и снаружи, и изнутри, я поняла, что он хотел как лучше, поэтому почувствовала себя чуть менее одинокой, а Хуго дружеским жестом положил руку мне на плечо.

— Знаете, в какой момент я осознал, что Лиза — моя судьба? — спросил Пижон. — Когда она отругала меня так, что стало ясно — она продолжит в том же духе. Я понял, что она никуда не собирается уходить. Как будто вложила четыре миллиона в объект, подлежащий реновации, и теперь реально возьмется за дело. Начнем, к примеру, с кухни: она, конечно, в ужасном состоянии, зато подо всем этим дерьмом хороший деревянный пол. Вот так я ощущаю себя с ней.

— Но Пижон, это звучит чудовищно, — сказала я. — Рядом с ней ты ощущаешь себя объектом реновации.

— Ты меня просто не слушаешь. Она заставляет меня поверить, что в основе — хороший деревянный пол. Я сам его не могу нащупать, а она смогла.

Разговор перемежался долгими паузами. Кто-то что-то произносил, потом мы молчали и смотрели на море. Было зверски холодно, зато ощущался вкус свободы. Я почти не видела лиц остальных, и оттого было легко: не надо волноваться, как они отреагируют. Хорошая возможность опробовать новые мысли.

— А я никогда такого не испытывала, — призналась я. — Такого чувства, что отношения — это всерьез и надолго. Мне кажется, от меня исходят какие-то неправильные сигналы. По-моему, я произвожу впечатление человека надежного, спокойного, способного позаботиться о других. Особенно на стокгольмцев: они думают, что диалект — это признак стабильности. Так что я притягиваю одних только психов. А мне хочется, чтобы кто-нибудь позаботился обо мне.

Тут народ заволновался. Все мужчины, которых я знаю, поддерживают борьбу за права женщин, и это логично: они исходят из того, что женщины намного сильнее мужчин — мужчины вносят свой вклад за счет физической силы, но что касается планирования, заботы и вообще жизни, тут вся власть принадлежит женщине. Мой круг общения напоминает пчелиную семью, где каждый парень видит себя трутнем. Им нравится, когда их привлекает к работе и вписывает в общество высоко организованная матка. А сами они предпочитают принимать жизнь такой, какая она есть, жить сегодняшним днем, сидеть в трусах и играть в компьютерные игры, пока какая-нибудь сильная женщина не рявкнет на них, чтобы они занялись спортом или вынесли мусор. Тогда они, внешне недовольные, но с ликованием в сердце, начинают двигаться. Вот почему выражение «сильная женщина» всегда вызывает у меня ощущение, будто на шее затягивается петля.

— И все-таки ты достаточно заботливая и сильная, — выдавил из себя Микаэль, для которого вся картина мира базируется на приведенных выше рассуждениях.

— Пришлось научиться, но мне это совсем не нравится, — возразила я.

— Ах, море, — повторил Пижон с напряжением в голосе.

Хуго было вообще все равно. Я видела, как он набирает сообщение своей девушке: «Пришли фотографию Маттиаса». Обнаружив, что связи на пароме нет, он сказал:

— Пойду-ка я ложиться. Мне завтра первому за руль.

Мы с Микаэлем и Пижоном остались стоять, всматриваясь в бесконечность.

— Как ты думаешь, можно купить камень из Берлинской стены? — спросил Микаэль.

Я думала об Антоне и Дайе, которые сейчас наверняка занимались любовью, их тела тесно прижимались друг к другу в каюте повышенной комфортности.

Первое выступление было запланировано в Берлине. Антон чувствовал себя в этом мегаполисе как дома и, видимо, раструбил во всех социальных сетях, где мы находимся. «Drinking beer in Kreuzberg!!!», «Gig tonight at The Garage!!!», «Band hyped 4 gig tonight at the Garage!!!»[11] Последний текст сопровождался фотографией нашей усталой банды за завтраком в обшарпанной кафешке недалеко от парома. Микаэль сидел отвернувшись, я вообще в кепке. Прежде чем выложить фото, Антон подозрительно долго возился с фильтрами. Пижона он вырезал полностью с помощью функции редактирования.

Антон настоял на том, чтобы в ожидании саундчека зайти в Музей ГДР. В музее ему очень хотелось выдать нам все известные ему факты, хотя мы осматривали экспозицию с экскурсоводом.

— О, классический «Трабант», выпущенный в бывшей ГДР, — сказал он.

Одновременно с этим экскурсовод произнес:

— Здесь вы видите классический «Трабант», выпущенный в бывшей ГДР.

Антон вошел в раж: ему непременно нужно было успеть рассказать все, что он знал, до того, как экскурсовод скажет то же самое.

Микаэль считал, что ГДР — это классно, он ненавидит делать выбор. Для него идеально, когда на столе печенье только одного сорта. Он с удовольствием потягивал современную версию старого гэдээровского лимонада Natur Soda.

— Не так уж все было радужно, — возразила я. — Тебе бы понравилось, если бы тебе навязывали, какую музыку слушать?

— Группу «Сеньор» в ГДР уж точно запретили бы, — сказал Микаэль, и я с ним согласилась.

— А вот и нет, — воскликнул он через некоторое время. — «Сеньор» ведь против капитализма. Может, это была бы единственная разрешенная музыка. Нам надо переехать в Восточную Германию.

— А вот кусок Берлинской стены, — сказал Антон.

В Берлине витает предательский дух беззаботности, что-то такое, из-за чего нам сделалось не по себе. Перед концертом мы поужинали на смешные тридцать пять крон в ресторанчике под открытым небом, устроенном на чьем-то заднем дворе. Солнце шпарило вовсю, между столами для пинг-понга и цветными фонарями бегали собаки и дети, а каждый из нас пытался придерживаться индивидуальной, выработанной с годами нормы «вот столько кружек пива я могу позволить себе перед концертом, чтобы это не повлияло на мое выступление». Для меня это, к сожалению, всего лишь кружка с четвертью. Лично мне казалось, что концерт перед тремястами вдрызг пьяных сорокапятилетних мужиков в спортивных шортах не требует идеального чувства ритма, но Антон ясно дал нам понять, что ожидает от нас полной выкладки, потому что на мероприятии могут присутствовать люди из разных звукозаписывающих компаний.

— С чего бы вдруг им приходить на наш концерт? — сказал Микаэль.

— Я разослал им альбом Stuff3 и написал, что, если им нравится услышанное, пусть приходят сегодня вечером в The Garage, — объяснил Антон.

— Значит, если им понравится, они придут, — произнес Микаэль нейтральным тоном и заказал себе еще два пива.

По ходу дела я стала замечать, что Дайя все чаще избегает сидеть рядом с Антоном. Сначала она тянулась к Хуго, что неудивительно, ведь Хуго самый душевный человек во всей Швеции и Финляндии. От него исходит столько же тепла, сколько от бабушки из мультика. Но постепенно она начала прислушиваться и к тому, что говорим мы с Микаэлем, время от времени она смеялась над нашими шутками, и мы чувствовали себя королями. Дайя была не из тех, кто хихикает из вежливости.

Разумеется, у Дайи в Берлине жил друг, и вот теперь он возник вместе со своей компанией, и все они выглядели как арт-директора с вампирскими интересами.

Мы с Микаэлем ненавидим говорить по-английски, поэтому мы отвернулись и болтали о своем.

— Блин, как же все-таки здорово ездить в турне, — сказал Микаэль.

— Надо бы нам возродить «Личный бренд». Мне его не хватает.

— Мне тоже! Слушай, мы же можем в этот раз использовать автонастройки.

— Хорошая идея, — согласилась я.

— Петь будешь ты, — произнесли мы хором, указывая друг на друга.

Больше мы об этом не говорили, а вместо этого слушали, как Пижон общается с немецкой фотомоделью, подстриженной под горшок. Он рассказывал ей о кассах самообслуживания.

Я обратила внимание на то, что один из вампиров пытается поймать мой взгляд. Я бы никогда даже не посмотрела в сторону человека, который потратил столько времени на свою внешность. Ведь он наверняка требовал бы от меня того же.

Клуб The Garage оказался очень немецким заведением: большим, старым и гостеприимным, прокуренным и уютным одновременно. Он был больше, чем я себе представляла, и тут же напомнили о себе мои старые знакомые — слабые нервы. Они объяснили мне, что мне не место на сцене в Берлине, напомнили, что я интроверт, что другие женщины моего возраста сидят дома с мужем и детьми, что я никогда не училась музыке, что играю я слишком прямолинейно и неровно и что среди публики наверняка найдется человек, который мне все это выскажет. Поэтому мне было приятно встретиться в гримерке с Микаэлем и подзарядиться порцией юмора, от которого всегда становится легче.

— Ну вот, опять выходить на сцену и выглядеть там жирной коровой, — сказала я ему.

— Такой старой, что народ удивится, что ты вообще тут делаешь, — подхватил Микаэль.

— Да они в шоке будут оттого, что такие древние старики могут двигаться, — продолжила я.

— Как только ты выйдешь на сцену, половина слушателей сразу же разойдется по домам, — сказал Микаэль.

— А когда ты поднимешься на сцену, интернет просто взорвется. Они будут писать: ну как можно быть таким страшным? У тебя появится свой мем, просто твое лицо крупным планом. Текст уже не нужен.

Довольные, мы громко рассмеялись.

Тут Антон со вздохом поднялся.

— Как вы меня утомили. Хватит! Вы потрясающие. Микаэль, ты играешь как машина. МАШИНА! А ты, Сири, звучишь… очень хорошо. Меня, признаться, расстраивает такое отношение. Давайте лучше подбодрим друг друга. Мне обидно, что вы портите весь настрой.

Мы с Микаэлем уставились друг на друга. Потом на Антона. Микаэль вышел, а я взяла себе пива. В гримерке стало тихо.

Я сходила в туалет, постояла у зеркала. В голове проносились разные реплики, которые мне хотелось выкрикнуть Антону:

Потом я выпила еще один стакан пива и услышала, как немец, владелец клуба, прошептал, что скоро пора.

Концерт подходил к концу, все шло неплохо. Правда, Антон устроил одну не очень комфортную штуку, заставив людей подпевать, бесспорно, худшему синглу из последнего альбома, Scumbag Circus.

— А сейчас… (барабанная дробь)

Мы исполним последнюю песню…

(нескромное ожидание разочарованных криков, которые, кстати сказать, последовали в большом количестве)

… песню о жадности…

Мы сталкиваемся с ней повсюду…

Люди используют других…

Знаете, как я их называю…

Знаете…

Ублюдками, вот как я их называю…

А знаете, как я называю мир, в котором мы живем…

Я называю его цирком… ублюдков! (победный голос)

(усталое соло на гитаре от Пижона)

Тут Антон махнул рукой в сторону публики слева:

— Эта сторона кричит «Цирк!»

Он побежал вправо:

— А вы кричите «Ублюдков!»

А потом начал размахивать руками, призывая публику скандировать:

— Цирк! Ублюдков! Цирк! Ублюдков! Цирк! Ублюдков!

Зал просто взорвался криками.

Это был, наверное, худший момент в моей жизни. Пока Антон не настоял на том, чтобы представить нас по одному, так что мое имя еще и прозвучало со сцены.

Представив всех участников концерта — я заметила в зале немало камер и ощутила, как во мне нарастает страх попасть в ютьюб, — он запел:

«Either» он спел на октаву выше, почти выкрикнул.

Я взглянула на публику, народ вовсю танцевал и наслаждался жизнью. Наверное, они все обкурились. Дайя стояла слева, держась за голову. Ей явно было стыдно. Я поймала ее понимающий взгляд и чуть не захихикала.

Позднее я узнала, что представители одной звукозаписывающей студии все-таки присутствовали на концерте.

Эти представители решили, что Антон звезда, и были правы. Просто они вкладывали в это слово иной смысл, нежели я. Они пришли к нам за кулисы со своей похвалой и напитками, Антону досталось первое, остальным — второе.

— Stuff3 — определенно лучшая демоверсия за последнее время, нам давно такого счастья не выпадало, — сказала по-английски девушка из студии и улыбнулась во весь рот.

— И мы хотели бы обсудить это подробнее. Может быть, завтра?

— Завтра! — воскликнул Антон, тоже по-английски. — Завтра подходит. Мне прийти к вам в офис?

Нас он даже не спросил, хотим ли мы пойти с ним, а также ни словом не обмолвился о том, что мы собирались выехать как можно раньше, чтобы не гнать всю дорогу до Мюнхена.

Наконец, ближе к обеду, мы выехали. Хуго предложил сесть за руль первым, но веселый низкорослый веган по имени Юрг, с которым Пижон познакомился на афтерпати, предложил довезти нас до Мюнхена, если мы возьмем его с собой бесплатно. Он оказался заядлым трезвенником, к тому же сто раз ездил по автобану с его бешеным движением, поэтому мы радостно согласились. Микаэль сел впереди, чтобы болтать с Юргом и не давать ему уснуть, а я методично благодарила Юрга каждый час, стыдясь, что чужому человеку приходится везти нашу неопохмелившуюся компанию.

Хуго с Пижоном сидели сзади и переругивались. Они познакомились, когда Хуго еще учился в школе, поэтому их дружба больше походила на братские отношения. Сейчас речь шла о том, что Пижон наступил на ботинки Хуго, когда выходил из душа, и они до сих пор не высохли. Хуго считал, что Пижон мог бы вытереться сразу после душа, а не ходить мокрым и голым, пока сам не высохнет. Пижон возражал, говоря, что Хуго не следовало ставить свою обувь на проходе.

— Не на проходе, а у двери, — сказал Хуго. — Я уже не могу свои ботинки у двери оставить: вдруг тебе заблагорассудится мокрым походить.

— Можно подумать, я один что-то делаю не так, — сказал Пижон. — Могу выдернуть первый попавшийся пример наугад. ЛОТТА ФИЛИПССОН!

— Это было пятнадцать лет назад. И нельзя сказать, чтобы у вас что-то намечалось. Она ведь уже встречалась с этим, как его, из Вэннеса.

— С кем? — спросил Пижон.

— Ну, с тем чуваком из группы «Отходы», — ответил Хуго. — С братом того чела, спринтера.

— А, того, со стрижкой под горшок? А разве он не из Вильхельмины?

— Нет, я имею в виду того, который насрал на пол на вечеринке у Марии Робертссон.

Антон молчал. Он сидел у окна в среднем ряду и притворялся, что спит, накрывшись курткой, но я видела, как его телефон светится сквозь ткань. Я разговаривала с Дайей. Она рассказала, что учится в меде, но до этого сменила несколько художественных школ. Когда она говорила о разных медицинских курсах, вся ее фигура выдавала заметное оживление. Много сложных слов, произнесенных слишком быстро, — я ничего не поняла.

— Посиди смирно, — попросила она, открывая блокнот и доставая карандаш. — Ты такая красивая в этом свете. Я тебя нарисую!

Она произнесла это с мягкой улыбкой. На переднем сиденье Микаэль с Юргом пытались общаться на ломаном английском. Никто, кроме меня, не слышал, что она сказала. Мое лицо никак не могло соответствовать ее словам, я никогда ничего подобного не слышала. Все это мне не подходило, ее речь, ее комментарий не вписывались в мою жизнь, и все-таки я обрадовалась. Подумала: наверное, она такой опытный художник, что понимает — мне надо сказать именно такие слова, чтобы на лице отразилась резкая перемена. Я знала, что никогда не забуду эту минуту. Я сидела неподвижно. Как пятилетний ребенок, которому пообещали конфетку, если он будет хорошо себя вести.

Через несколько минут она сказала, что все готово, и показала небрежно выполненный карандашный набросок какой-то иконы. Я подумала, что с ее стороны жестоко так меня приукрашивать. Если бы девушка на рисунке была в два раза уродливее, я бы еще могла поверить, что на самом деле так выгляжу.

— Красиво, — сказала я.

— Потрясающе, — тут же встрял Антон, высунув голову из-под куртки. — Ты так здорово владеешь карандашом. К тому же тебе удалось поймать эту черту в Сири, что-то такое суровое.

Тут мы с Дайей обе взбесились. Дайя — потому что он сказал очевидную чушь. А я не только потому, что меня обозвали суровой, заставив почувствовать себя сварливой тетушкой из какого-нибудь старого мюзикла, но и потому, что он ни одну ситуацию не оставлял без оценочных прилагательных и наречий, все происходящее обязательно облекалось в слова. Навязчивое желание Антона описать каждое запоминающееся мгновение намертво сковывало все эти моменты, и, как бы ни были многогранны пронизывающие эти мгновения чувства, они тут же исчезали.

Что мне нравилось в Дайе, так это ее невероятная медлительность. Эта черта причудливо контрастировала с ее образом, идеально вписывающимся в современное общество. Ей нравилось все делать аккуратно, поэтому любое действие занимало определенное время. Когда мы уезжали из съемного дома, она предложила помыть окна микроавтобуса и отдраила каждый уголок, хотя в этом не было никакой необходимости, я успела прочесть за это время три главы из книги, а Пижон — дважды сбегать в туалет. Мы договорились встретиться в фойе после завтрака; все быстренько закинули в себя яйца с апельсиновым соком, а Дайя после каждого откушенного кусочка клала приборы на стол и неторопливо намазывала масло на хлеб, будто была не способна ускориться. Через некоторое время это стало шуткой: всякий раз, как Дайя собиралась что-то сделать, Микаэль нажимал в воздухе воображаемую кнопку ускоренной перемотки.

Теперь, после комментария Антона, чувствовалось, что Дайя сейчас выскажет ему все, что думает, но сначала она аккуратно засунула карандаш в отдельный кармашек рюкзака, согнула блокнот и убрала его в специальное отделение.

Пижон в свою очередь вынул из пачки горсть чипсов с паприкой и с интересом подался вперед, словно приготовившись смотреть новую часть «Звездных войн» в 3D-формате.

— Боже мой, — начала Дайя. — Нельзя же говорить девушке, что у нее суровые черты лица. К тому же у нее они не такие, это все твой патриархальный троллинг. Иногда тебе лучше помолчать.

— А что такого, — пробормотал Антон смущенно и взволнованно, но все еще игривым тоном. Было заметно, что он пытается разрядить обстановку, обратив ситуацию в обычную шутку, каких много бывает в дороге.

— А еще ты ничего не понимаешь в искусстве, так что не надо комментировать, как я держу карандаш. Я, черт возьми, училась в Академии художеств. И о бывшей ГДР ты ничего не знаешь, так что хватит умничать.

— Я смотрел документальный фильм, — робко возразил Антон.

И голосом, и жестами он как будто пытался создать отдельное пространство для себя и Дайи, отгородиться от остальных. Он повернулся к ней, закрываясь курткой как стеной. Однако с ее стороны пространство оставалось открытым, и другие пассажиры могли свободно созерцать происходящее.

— Прости, дорогая. И ты прости, Сири. (Косой взгляд в мою сторону.) Я сегодня немного не в себе. Есть причины.

— Какие причины? — заинтересовалась Дайя, да и все остальные, включая Пижона с его чипсами. Его лицо вдруг возникло между Дайей и Антоном, из-за чего ссора приобрела карикатурный оттенок.

— Останови, пожалуйста, на ближайшей заправочной станции, — с достоинством попросил Антон Юрга по-английски с подчеркнутым американским акцентом.

Юрг кивнул, а потом повисло долгое молчание, настолько долгое, что постепенно оно перестало всех смущать, а затем и вовсе стало комфортным. А потом показалась заправка и мы остановились. Дайя с Антоном стояли у столика для пикника и орали друг на друга, а все остальные сидели в двадцати метрах от них и жевали хлеб.

— Это у «Сеньора» такая традиция — ругаться в автобусе, или сегодня премьера? — спросила я.

— Вот так, в открытую, — нет, — ответил шокированный Пижон.

— Обычно мы говорим что-нибудь обидное, а потом маринуем обиду в тишине до самого концерта, а после напиваемся и обо всем забываем, — пояснил Хуго с ухмылкой.

— Знакомо, — сказала я.

— Посмотрите, как непринужденно она себя чувствует, — восхищенно заметил Пижон, и мы все взглянули на Дайю; в ее глазах не было ни мягкости, ни агрессии, одно лишь достоинство. Одетая в шорты и свободный топ, она держалась словно адвокат из какого-нибудь американского сериала.

— Красивая и — о! — какая сердитая женщина, — с уважением произнес Юрг по-английски.

Микаэль отошел подальше, он плохо переносит тревожные ситуации. Я догнала его и начала дразнить, крепко обнимая и говоря: «Ну-ну, малыш, все обойдется». Я ощущала, как его худенькое озлобленное тело, напряженное до предела, в панике отталкивает меня. На какое-то мгновение мне показалось, что оно готово сдаться, но тело тут же напряглось вновь.

Когда мы снова сидели в автобусе, я заметила, что на всех, кроме Дайи, произошедшая сцена произвела крайне негативное впечатление: мы все думали, каково это — поссориться с единственной причиной того, что ты вообще едешь в этом автобусе, но она все равно заняла лучшее место и принялась усиленно зубрить устройство разных типов нервной системы. Антон сел сзади. Хуго — рядом с ним. В отличие от нас всех, Хуго добрый человек.

Я открыла ноутбук и начала писать тексты. Столько образов и мыслей проносилось у меня в голове.

— Отлично, — похвалил меня Микаэль. — Если мы хотим, чтобы «Личный бренд» выпустил еще один эпичный альбом, который никто не будет слушать, автору песен лучше не расслабляться. Вперед, за работу.

— Ты что-то хотел сказать, — произнесла я.

— Забыла о нашем разделении труда? — отозвался Микаэль. — Ты у нас человек, которому есть что сказать. А с меня бочка на четыре четверти.

— Я буду писать от лица мужчины, — сказала я. — Так что петь придется тебе.

— Помнишь, что в последний раз вышло из моего пения? — захихикал Микаэль.

Последний раз «Личный бренд» выступал почти год назад, на благотворительном концерте в пользу детей-беженцев. Хотя нам было стыдно за то, что детям-беженцам, которым столько всего довелось пережить, придется нас слушать, мы согласились участвовать, вспомнив заветы апостола Петра. Группа «Личный бренд» выступает только в полнейшей темноте, благодаря чему достигается непринужденная атмосфера. Правда, всякий раз у кого-нибудь из слушателей случается приступ паники и его приходится выводить из зала, подсвечивая путь фонариком.

У нас была песня под названием «Тебе смешно, а мне обидно», с нее-то мы и решили начать, поскольку она строится на трех китах «Личного бренда»: барабаны, текст и агрессивный настрой. Там вместо пения в основном речитатив. Нет, не рэп. Так как «Личный бренд» все композиции исполняет в унисон, Микаэлю приходится заучивать мои тексты наизусть, и обычно с этим проблем не возникает. Но в тот раз он сильно разволновался, и когда я затянула:

Тебе смешно, ведь ты лежишь,

Тебе смешно, ведь ты идешь,

Тебе смешно, ведь ты не ждешь, что жизнь без пенделей пройдешь и не получишь в морду, как Паоло Роберто в восемьдесят третьем.

У Микаэля случился блэкаут, но как верный друг он не хотел бросать меня одну с микрофоном. Поэтому он начал выкрикивать случайные нечленораздельные звуки, в основном гласные, больше его загнанный в угол мозг ничего выдать не мог. Потом народ из публики рассказывал, что это непередаваемое ощущение — стоять в полной темноте и слушать, как испуганный голос кричит «У» на разные лады, явно заглушая робкий женский голос (мы не успели проверить звук перед выступлением). Когда зажгли свет, в зале оставалось три человека, все дети-беженцы разбежались.

С тех пор «Личный бренд» лежал на полке и пылился.

Тут вдруг подала голос Дайя.

— О, я обожаю «Тебе смешно, а мне обидно»! — сказала она.

И начала декламировать:

Тебе смешно, ведь ты шагаешь по бульвару,

Тебе смешно, ведь ты на выборы идешь,

Тебе смешно сказать, заказывая пиццу: мне побольше пекорино и пекана, руколы и голд дублона, уберите шампиньоны, маргарин, томатный соус и добавьте лучше соус из оливкового масла, органический и чистый, от поставщика.

— Это так обалденно круто! — сказала Дайя.

Мы с Микаэлем дар речи потеряли. Как будто кто-то взял нашу занюханную губку для посуды и отмыл ее до состояния шелка.

— Ты знаешь текст! — пропищала я.

— У нас есть слушатель! — пропищал Микаэль.

Тут подключился Пижон: он начал подпевать Дайе, у него оказался неожиданно красивый голос, чистый бас, приятно контрастировавший с его гадкой наружностью.

— Тебе смешно, ведь жизнь продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается, и продолжается.

Это было потрясающее мгновение. А потом мы приехали в Мюнхен.

В Мюнхене странная атмосфера сохранялась. Антон по-прежнему молчал. Но мы ничего против тишины не имели. Мы могли есть молча. Пить молча. Сидеть рядом, уткнувшись каждый в свой телефон или книгу. Мы молча бродили по улицам Мюнхена, заглядывали в маленькие магазинчики, где Дайя и Хуго выбирали этичную одежду из интересных материалов. Все это в полном молчании.

Настраивать аппаратуру в тишине невозможно, но мы сделали это быстро и эффективно. Когда настало время выходить на сцену, я почувствовала, что молчание что-то сотворило со мной. Обычно мне тяжело играть после полноценного дня общения, приходится взбадриваться алкоголем, а сейчас я ощущала прилив энергии. У меня даже остались силы немного подвигаться под удручающее бас-соло в песне Ayn Rand’s Socialist Grandma. Это единственный фрагмент в песнях «Сеньора», где басист может хоть как-то проявить себя. А вот Антон казался рассеянным и вялым, никаких приемчиков, никакого ныряния со сцены. Он ни разу не направил микрофон в зал и даже не разделся до пояса. Нам, честно говоря, не хватало вчерашнего цирка с «Цирком ублюдков». Время от времени Пижон пытался расшевелить Антона, даже попробовал его любимую штуку, когда два гитариста играют, стоя спиной к спине. Остальным пришлось попотеть: мы вдруг оказались вынуждены думать, что мы делаем, поддерживать драйв. Даже Микаэль в какой-то момент привстал. В целом вечер получился хуже: погода не такая хорошая, в помещении духота, публика более пьяная и менее заинтересованная. Они бросали на сцену банки из-под пива, как будто надеясь, что произойдет что-нибудь потрясающее, но при этом не желая затрачивать энергию. После выступления мы сразу собрали инструменты и аппаратуру, а не остались пить пиво, как обычно.

Мы уже подъехали к хостелу, когда Антон вдруг открыл рот.

— Я так больше не могу, — сказал он. — Меня гложет одна мысль. Нам надо поговорить. Увидимся в баре через пять минут. Только группа.

Пижон беззвучно присвистнул.

— Интересно, а можно отказаться? — нервно проворчал Микаэль.

Он заказал себе крепкий коктейль в баре.

Мы нашли круглый столик. Дайя и Юрг отправились спать: Юрг — в нашу общую восьмиместную комнату, а Дайя сняла номер в гостинице напротив, пробормотав что-то про ар-деко и экологические завтраки. А еще она собиралась совершить утреннюю пробежку, чтобы полюбоваться Мюнхеном в лучах восходящего солнца.

Вестибюль хостела был мягким и грязным: мягкие грязные ковры, мягкие грязные кресла, мягкие грязные постояльцы с красными от курева глазами, рассуждающие о том, как долго можно прожить в Болгарии на двадцать пять евро.

Там же сидел и Антон — рослый, мускулистый, в новой куртке из искусственной кожи и с новой осанкой.

Он плакал.

Хуго положил руку ему на плечо.

Проходя мимо, один из мягких постояльцев с дредами воскликнул: «Great show, you guys!»[13] — и, воспользовавшись случаем, сделал селфи с Антоном. Антон на минуту перестал плакать и скорчил мину а-ля Билли Айдол, растянув рот так, что скулы поднялись до самых глаз.

Парень с дредами вышел на улицу и закурил косячок.

Антон сделал глубокий вдох.

— Итак, — начал он. — Все это ужасно печально. Мне правда очень жаль. Это вообще не входило в мои планы. Но кое-что произошло. Нечто… значительное.

Он снова заплакал. Микаэль принялся нервно стучать по моей ноге под столом, как замученный отец семейства, застрявший в пробке на своей ржавой колымаге с неработающим кондиционером.

Прошло еще минут двадцать пять, прежде чем Антон наконец выдавил из себя, что берлинская студия звукозаписи хочет подписать с группой «Сеньор» долгосрочный контракт. Но у них есть несколько условий. Антон долго не мог объяснить, что это за условия, но мы все быстро уловили их суть.

Первое условие заключалось в том, чтобы группа «Сеньор» переехала на время в Берлин, чтобы поработать с настоящим продюсером. Второе условие сводилось к тому, чтобы подвергнуть группу небольшим изменениям, прежде всего из экономических соображений. Одно из таких изменений — возможность для Антона в дальнейшем записывать песни с другими музыкантами, а другое — вариант дальнейших гастролей с другими музыкантами.

Мы молчали. Постепенно в сознании всплыли все детали, материализовались перед глазами. Мы вдруг увидели себя глазами ребят из звукозаписывающей студии. Свисающий животик Пижона, радикальные шорты Микаэля, мои попытки накраситься, завершившиеся размазанной по щекам тушью, наклейки с Симпсонами на микшерном пульте Хуго. А с другой стороны мы увидели Антона, с его высокими скулами, его отличной физической формой, его энергией, сочетанием нового с винтажным, идеально подобранной цветовой гаммой и столь же идеально настроенной гитарой, с его педалбордом и неиссякаемой энергией.

— Мне очень жаль, но… — торжественно произнес Антон. — Мне бы этого очень хотелось. Не знаю, что делать. Спать не могу. Может, получится устроить…

Он опять зарыдал. Тихонько поскуливая и закрывая лицо руками. Микаэль запыхтел от смущения. За окнами шумел вечерний Мюнхен. Под окнами курили парни с дредами. У одного с собой было укулеле.

Любой другой группе ситуация, без сомнения, представлялась бы весьма затруднительной.

Но не таков наш «Сеньор».

Поэтому Пижон перебил Антона:

— И всего-то. Как хорошо, что не надо больше играть эти дурацкие песни. Поздравляю, Антон! Мужик! Рок-звезда!

Тут все бросились хлопать Антона по плечу и обниматься, даже Микаэль обнимался, а Антон достал свою карту Visa и заказал всем пива. Атмосфера была как на кабаньем пиру в конце книги про Астерикса. Микаэль начал приставать к какой-то дурно пахнущей туристке, Антон заставил парня с укулеле подвывать под «Ману Чао», а я, к сожалению, упала со стула и сильно ушибла копчик.

К пяти утра остальные отключились, а мы с Микаэлем пробрались обратно в клуб, код мы запомнили. Микаэль распаковал барабаны, я подключила бас-гитару, мы вырубили весь свет и до девяти утра играли хиты «Личного бренда». По спинам катился пот, а в пустом помещении эхом отдавались ударные Микаэля и наши протяжные крики.

— Этого у нас никто не отнимет, — сказал Микаэль.

— Никто, черт возьми, — согласилась я.

Удивительная получилась ночь.

Все спали в автобусе до самой Вены. Юрг и Дайя рулили по очереди. Время от времени просыпаясь, я удивлялась всему вокруг: тишине в автобусе, собственной ноге, прижатой к ноге Микаэля, голове Микаэля на плече Пижона. Руке Антона на плече Хуго, специальной подушке Хуго, которую он взял с собой, потому что она пахла его ребенком. Дайе и Юргу, переговаривающимся на переднем сиденье (разумеется, оказалось, что Дайя свободно говорит по-немецки). Она с удовольствием высказывала свои взгляды на внутреннюю политику Австрии.

Автобан и трассы помельче. Солнце и дождь. Чувство свободы и покоя, какое бывает только у людей, перед которыми стоит общая задача или которые приближаются к общему концу. У нас было и то и другое.

Миллионер, заработавший состояние на мобильных приложениях, жил в гигантской, роскошной, похожей на замок вилле, обставленной какими-то высшими силами, не иначе, в пригороде Вены. Все его существо так и источало запах недавно обретенных денег. Это был маленький толстенький мужчина с живыми добрыми глазами.

— Обожа-а-а-а-аю группу «Сеньор»! — сказал он.

— Все остальное полное дерьмо, — продолжал он по-английски. — А вот «Сеньор», то есть вы, это круто! Вы сегодня сыграете Heavy head, heavy metal?

— Конечно! — ответил Антон, который с каждым комплиментом в адрес «Сеньора» становился все бодрее и бодрее.

— А что это за песня? — спросила я Микаэля. — Я ее не знаю.

— Она из ранних, — ответил Микаэль. — На самом деле, вполне ничего. Если сравнить. Не волнуйся. Бас играет все то же, что и в остальных песнях.

— Ладно, — сказала я.

— Heavy hea-a-a-a-ad, heavy… metal! Metal! — запел миллионер, повышая голос на последнем слоге. — Знаете, я подумываю использовать эту песню в моей новой игре.

— Правда-а-а-а-а-? — произнес Антон, и в глазах у него появились значки доллара.

Разумеется, на нас, остальных, миллионеру было наплевать. Он повел Антона показывать свои владения. Порывы ветра еще долго доносили его «Metal! Metal!», выкрикиваемое тоненьким голоском с австрийским акцентом.

Мы прогуливались по усадьбе. Представляли себе, что мы богаты. В небе сгущались тучи.

— Как прикажете подать лошадиный труп, на ножке из золотых монет или на подложке из женских голов? — спросил Микаэль, делая вид, что держит в руке изящную чайную чашечку.

— Молчи, плебей. Это блюдо подают с соусом из клевера и пота рабочих, — ответила я, глядя в воображаемый монокль.

Вокруг нас возвышались деревянные конюшни, перестроенные в духе эстетики Новейшего времени: черные стены, серебристая мебель и короткие красные штрихи.

— Блин, как круто, — похвалил Пижон и принялся фотографировать.

Когда миллионер проходил мимо нас по саду, мы услышали, как он говорит:

— Обожаю эту новую песню, «Цирк ублюдков». По-моему, лучшая песня двадцать первого века.

Микаэль сделал вид, что роняет свою фарфоровую чашечку.

А потом мы услышали, как Антон говорит, что подумывает записать новую версию «Цирка ублюдков»: только гитара и вокал.

— Таким образом, текст и голос заслуженно окажутся в центре внимания.

Нам предстояло выступать в огромном пустом помещении, переделанном в бальный зал, скорее всего, исключительно для сегодняшнего праздника. Дайя долго ругалась по-шведски: это же надо, столько денег пустить на ветер, можно было, например, организовать микрозаймы бедным странам, но когда нас пригласили на ужин, замолчала: семь блюд, бесплатный бар с настоящим шампанским и даже веганская еда, имеющая не только консистенцию, но и вкус! Все гости были нарядно одеты. Антон сумел сочетать хардкор с праздничным шиком и блеском и представлял собой зрелище, достойное глаз богов: узкие костюмные брюки, черный костюмный пиджак и новая прическа, заключающаяся в выбритых в неожиданных местах фрагментах. На Дайе был золотистый топ на бретелях. Они с Антоном расстались, а потому решили, что могут позволить себе перепихнуться по-быстрому, и думали, что никто этого не заметит, хотя слышно было на весь дом. Потом она пробралась к нам, на ходу поправляя топик.

— Ну не знаю, этот стиль под рококо, — недовольным голосом сказала она, указывая на бирюзовую стену, — такая безвкусица.

— Точно, — ответила я, все еще находясь во сне Марии-Антуанетты и не имея ни малейшего желания просыпаться. Я как раз вышла из туалета, где делала селфи на фоне золотых кранов.

— Нувориши, — фыркнула Дайя.

— Мм, — промычала я.

Мы вышли покурить в сумерки австрийской глубинки.

— Вы видели эту тетку, которая сидит рядом со мной? — сказал Пижон.

— Да она помоложе тебя, — заметил Хуго. — Ну давай, рассказывай.

— По-моему, на ней настоящий бриллиант, — сказал Пижон. — Я ни о чем другом не могу думать. Боюсь что-либо сказать, вдруг я открою рот, а оттуда: «Бриллиант, бриллиант, бриллиант».

— А рядом со мной сидит пара, которая занимается оральным сексом под столом, — сказал Микаэль. — Она какая-то фотомодель, а он очередной миллионер, сделавший деньги на приложениях для айфона.

— Интересно, о чем они разговаривают между собой, эти миллионеры? — сказала я.

— Наверное, обсуждают, сколько у них миллионов и сколько приложений они продали, — предположил Пижон.

— Думаю, они и общаться-то не успевают, — сказала я. — Все время надо придумывать новые приложения и следить за своими миллионами.

— Я хочу домой, — пожаловался Микаэль.

Потом вышел Антон, прихвативший со стола бутылку самого дорогого шампанского, которую он по-братски распил с нами в темноте.

— Последнее выступление, — произнес он чуть не со слезами в голосе. — Я хочу, чтобы вы знали…

Почувствовав, что сейчас опять пойдут эмоции, Микаэль перебил его.

— Смотри, птичка! — крикнул он, указывая влево.

И там действительно оказалась птичка.

— Скоро выходим на сцену, — сказал Хуго. — Вы готовы?

— Вообще, нет, — ответила я.

— Никогда не был так плохо готов, — добавил Микаэль.

— Какой у тебя неуверенный вид, — сказала я, глядя на него испытующим взглядом.

— Ты на себя посмотри, деревенщина, — ответил Микаэль. — Да тебя местные хипстеры брендом сделают — Farmer, by Calvin Klein[14].

Мне стало получше, теперь мы были готовы.

И вот настал момент последнего в истории выступления группы «Сеньор». Миллионер поднялся на сцену и принялся разглагольствовать на плохом английском:

— А теперь… прямо из Швеции, из Скандинавии… моя любимейшая группа… Группа, представляющая ПАНК-рок с большой буквы. Молодые, свежие и веселые. Такого вы еще НИКОГДА не слышали…

(Пауза, во время которой миллионер присел на корточки, чтобы прошептать в микрофон.)

— Итак, встречайте… «Сеньо-о-о-ор»!

Под нерешительные аплодисменты Антон бодро выскочил на сцену, а следом за ним, опустив головы, плелись мы. Когда мы подошли к своим инструментам, на середину сцены выкатили огромный торт, из которого выскочила девушка в бикини и начала танцевать для миллионера.

— Мы тоже феминисты, и после шоу я расспрошу эту прекрасную танцовщицу о ее жизни и искусстве, — равнодушно произнес Антон в микрофон, а потом затянул «Heavy head, heavy metal». Миллионер с танцовщицей остались на сцене и продолжали танцевать на заднем плане.

Мы сыграли все песни «Сеньора». Большая часть из них продолжалась не больше двух минут. Антон задействовал все свои приемы: срывал с себя футболку, говорил под музыку, изображал оральный секс с микрофоном. По непонятным причинам в нашей культурной среде считается, что шведы в своих выступлениях должны быть лаконичными — не больше сорока пяти минут. Во многих других странах народ готов стоять на ушах сколь угодно долго.

— Больше крутых хитов! — крикнул миллионер по-английски, одновременно раздраженно и возбужденно.

— Это все песни, которые мы знаем, — сказал Антон.

— Больше хитов! — кричал миллионер еще громче.

Тогда мы начали играть все песни с самого начала, вставив между ними еще и кавер хита, который я терпеть не могу, — Karma Police от Radiohead. Это любимая песня Антона. В знак протеста я приглушила бас.

— Еще хитов! — снова закричал миллионер, но его помощник напомнил ему, что они выписали диджея из Лиссабона, который уже давно ждет на другой сцене со своей шапкой, виниловыми пластинками и огромными наушниками.

— Все, не надо больше хитов! — крикнул миллионер.

Меня переполняли впечатления: все эти огни, яркие детали, бирюзовые стены, оральный секс под столами с неясной динамикой превосходства. Я решила выйти подышать.

Рядом со мной оказался миллионер.

— Классное шоу, хочешь косячок? — сказал он.

— Нет-нет, — ответила я.

Я вообще не люблю говорить по-английски, а сейчас мне больше всего хотелось побыть одной и подумать о том, как плохо я играла.

Потом вышел Микаэль.

Мы долго молчали.

Наконец он сказал:

— Сколько все-таки на свете разных мест и людей.

— Да, — согласилась я. — Так много мест, и так много людей.

Из Вены мы отправились напрямую в Умео, поделили трассу по-братски, высадили Юрга в Берлине.

Дайя предложила остановиться в каком-нибудь уютном отеле Берлина, отоспаться и поужинать в одном хорошем вьетнамском ресторанчике, но нас дома ждала работа, да и Хуго истосковался по своему малышу.

— Значит, вот как, — сказала Дайя.

Пижон и Хуго всю дорогу не спали и тихонько переругивались на заднем сиденье. На этот раз они вспомнили историю о том, как в 2005 году играли музыку в стиле инди в группе под названием Hey.

— Ты заставил меня надеть ожерелье, — пожаловался Пижон.

— Потому что стремился к единообразию стиля, — ответил Хуго, который в той группе пел, а также отвечал за эстетику и название. — Это же важно, черт возьми.

— Мне всегда было все равно, как выглядит группа снаружи. Либо они умеют играть, либо нет, — проворчал Пижон.

— Вот как! — вскричал Хуго. — А Ramones? А Devo? А BEATLES?

— Слушай, как называлась та группа из города, в осиных шапочках, которые чья-то мама связала? — вдруг оживился Пижон.

— А, у них еще у ударника лишний палец на руке?

— Да прямо палец, там скорее какая-то культя.

— Вроде у его сестры то же самое?

— А откуда они, помнишь? Из Нурдмалинга?

Снова настало утро. Мы приближались к средней шведской полосе. Природа вокруг изменилась, стала более узнаваемой. Снова появились таблички с выбегающим лосем. Увеличилось расстояние между заправками. Местность обнажилась и посуровела. Вдоль обочин красовались сосны.

Мы остановились в лесу сходить в туалет. Вдыхая чистый морозный воздух, я чувствовала, как сознание расширяется. Слушала, как где-то поодаль Хуго жалуется на Пижона, который якобы встает слишком близко, когда писает.

Вернувшись в город, мы остановились у помещения, где обычно репетировали, чтобы выгрузить инструменты. Дайя отправилась домой, решив, что это ее уже не касается. Мы слышали, как она вызывает такси. Потом мы поехали возвращать машину.

— Тут какой-то бутерброд лежит, — сказал мужик из проката.

— Простите, — промямлил Микаэль.

— А здесь три комочка снюса.

— Извините, — сказала я.

— А это что такое? — спросил мужик.

— Это мои концертные брюки, они в таком состоянии, что мне было противно засовывать их в сумку, — признался Пижон и поспешил забрать брюки из багажника, предварительно надев на руку пластиковый пакет.

— Тут две свежие вмятины, — не унимался арендодатель. — Вот здесь и вон там.

Он показал на левую переднюю часть машины.

— Черт бы побрал этого Юрга, — проворчал Пижон, забыв, что Юрг всю неделю возил нас бесплатно.

— Скинемся, — сказала я, мысленно представляя, как ежемесячный пивной запас уменьшается вдвое.

— Да ладно, я заплачу, — тут же встрял Антон и достал свою Visa.

Потом он притянул нас всех к себе и сказал:

— А теперь групповой портрет, обнимаемся!

Он попросил мужика из проката автомобилей сфотографировать нас («Сделайте пару кадров, мы потом выберем») и тут же выложил фото, где он сам получился лучше всего, на страничке «Сеньора» в социальных сетях с подписью: «Последнее турне с моей командой… Люблю вас, ребята».

Голова Хуго в кадр не вошла.

Отсыпаться пришлось днем. На вечер у нас были другие планы.

Одна группа в последний момент отказалась выступать, и «Личному бренду» предложили ее заменить.

Нам даже обещали заплатить, но при условии, что на этот раз мы не будем выключать свет (похоже, среди зрителей оказалось немало людей с подтвержденными психическими заболеваниями).

Перед выступлением я повернулась к Микаэлю.

— Ну что, толстяк хренов, — ласково обратилась я к нему.

— Старая перечница. Ты что, собралась в этом выступать?

Потом мы поднялись на сцену. Среди публики не было ни одного незнакомого лица. Мы знали, кто уйдет домой, кто постарается пробраться поближе к сцене, кто просто тусуется на всех концертах независимо от стиля музыки, а кто будет внимательно слушать просто из вежливости.

Я увидела, как Хуго поднял руки над микшерным пультом — значит, он готов. Потом я повернулась к Микаэлю. Он улыбнулся мне, я улыбнулась в ответ, и он начал отбивать ритм «К черту рок», и мы принялись потихоньку напевать. А потом мы сделали все так, как планировали: Пижон стоял на сцене вместе с нами, он заиграл и запел своим глубоким басом, и вот тогда на сцену выпрыгнула она, Дайя, и все встало на свои места, потому что в составе «Личного бренда» наконец появился участник, не испытывающий к себе ненависти.

Мы с Микаэлем замолчали, теперь мы только играли, а Пижон с Дайей пели дуэтом:

Тут Дайя опустила микрофон и издала первобытный крик «А-а-а-а!» — и теперь они стали стаей, все слушатели, точно как они хотели и как мечтала я. Дайя кинулась в зал, все подняли руки, подхватили ее, и она начала перекатываться над головами, Дайя, настолько уверенная в том, что следующий человек тоже поднимет руки, что даже не смотрела вниз, а оказавшись на середине, она взглянула на меня, а я взглянула на Микаэля, и мы вместе взглянули на Пижона и на Хуго за микшерским пультом, и как захохочем все дружно, а потом, вернувшись на сцену, Дайя снова взяла микрофон и спела «К черту все, если я не могу быть с тобой», а я усилила бас, а Микаэль все продолжал стучать, и под конец слышались только восторженные крики и барабаны, крики и барабаны.

А потом мы собрали инструменты, отнесли их в машину, отвезли их в наше помещение для репетиций и поехали домой.