Истории, нашёптанные Севером

Bures eatnehat Здравствуй, мать-земля

Тропинка идет вверх по сухим торфяникам, исчезает, потом появляется вновь. Через какое-то время она приводит меня в редкий лес. Кривые стволы берез. Тело будто чувствует, что тропинка здесь очень давно. Иду наискосок, к просвету. Наступаю на мох и упавшие гнилые стволы. Я знаю, что со временем земля забирает все — то, что я ищу, уже едва ли можно увидеть.

Иду от одной стоянки к другой. Первая вежа располагалась на возвышении, откуда открывался вид на море. Эта стоянка настолько старая, что сохранился лишь очаг. Кое-где поросшие мхом камни и высокая трава. На второй стоянке мягкими кольцами лежит опавший торф. Я уже была здесь и знаю дорогу. Перехожу через старый загон и иду мимо источника с чистой прохладной водой.

Более тихого места я не встречала. Дует ветер, но его совсем не слышно. Здесь уже давно нет веж, вокруг не бегают дети. Никто не ткет, сидя у жилища, не разжигает огонь в árran (очаге), не срезает осоку на стельки.

Бабушки и дедушки рассказывали нам, как они приветствовали землю, горы, стоянки и тропы, когда приходили сюда, но имею ли я на это право? Где же мое место, мой дом? Я говорила об этом с другими внуками принудительно переселенных саамов. Какую часть новых саамских округов и стоянок мы можем считать своими? Кто-то однажды сказал мне, что чувствует себя как дома на окраинах земель. По которым никто не тоскует. «Я словно вне границ того места, в котором живу, — поведал мне другой саам, — не могу сказать, что мне там неуютно, но эти границы мне не преодолеть».

Финно-саамский поэт Áillohaš (Нильс-Аслак Валкеапяя) как-то сказал, что мы носим свой дом в сердце. Возможно ли это, если тебя заставили покинуть его?

Могу ли я горевать по месту, которое никогда не было моим?

Со времен первых принудительных переселений прошло более ста лет. Тогда наша семья в последний раз перегнала оленей через море на материк. С тех пор поселение опустело. Изредка приезжая сюда, мы слышим его шепот. Тех, кто ничего о нем не знает, встречает лишь тишина. Нет никаких сведений о людях, которые когда-то здесь жили.

Таков след саамской истории: немного отличающаяся растительность, едва заметные возвышения, сожженные вежи. Наша история — это табличка, которую никто не повесил, глава, которой не нашлось места в школьных учебниках. В то же время уже не первый год идут судебные разбирательства между северными саамскими округами и Королевством Норвегия. Саамы борются за право пользования исконными оленьими пастбищами, которые их вынудило покинуть государство. В саамском округе Вапстен в провинции Вестерботтен коренное население подало иск против потомков принудительно переселенных семей. Обе стороны стали участниками судебного процесса из-за исторических обстоятельств, навязанных им Швецией.

Я ложусь на ворох сухих веток. Земля, разумеется, забирает старые поселения, но я скорблю по рассказам, которые исчезают вместе с ними. Они утекают сквозь пальцы, и потому я здесь. Varé, мой дедушка, жил здесь со своими братьями и сестрами. Как и их родители, Ристен и Гарена Йоуна. Это место было их домом.

Сначала я хотела написать их историю, но у меня ничего не получилось. Нашлась только черно-белая фотография в хельсинкском архиве: на ней мать и трое детей. Один из них — мой varé в десятилетнем возрасте. Его юпа выглядит изношенной, и я знаю почему. Они остались на месте зимовки, в Каресуандо, посреди лета, а должны были жить у моря. Им выделили комнату в здании районного суда, где они ютились вместе с тяжелобольным isá (отцом), прикованным к постели. Если дата верна, фотография из архива сделана сразу после его смерти. «Паралич в результате инсульта», значится в церковной книге. Ристен овдовела и осталась с ничтожным количеством оленей. Затем вся семья попала под принудительное переселение, и мать увела детей вместе с цугом (вереницей оленей). В 1923 году они добрались до гор в муниципалитете Йоккмокк.

О том, как они жили дальше, неизвестно ничего. Они не хотели об этом рассказывать. Сегодня я знаю, что моя семья — не единственная: в земле Сапми, на которой я выросла, многие люди перевязали свои раны молчанием.

Так появилась эта книга, в которой я могу рассказать о тех, чьи истории сохранились в записях, архивах или людской памяти. О тех, у кого есть фотографии, письма, стихи и документы. Я благодарна им за каждое слово и за все, чем они поделились. В их историях мы можем угадать свои. Каждая из них помогает мне увидеть собственную семью.

За эти годы я взяла множество интервью — как у тех, кто был принудительно переселен, так и их детей и внуков. Мне также посчастливилось использовать интервью, взятые у пожилых саамов, которых уже давно нет в живых. Этот текст состоит из хора голосов. Коротких рассказов, йойков, воспоминаний. Я переплела и соединила их, используя яркие нитки, но иногда в полотне встречаются дыры и тишина. Устных рассказов со временем все меньше. Мне пришлось смириться с тем, что форма этого текста, как и всей саамской истории, похожа на разрубленные топором плетеные оборы. Их нити не истрепались, но они резко обрываются, и восстановить рисунок практически невозможно.

За время работы над книгой люди, у которых я брала интервью, начали уходить, один за другим. И каждый раз я чувствую, что теряю с ними частичку себя. Кому теперь задавать вопросы? Я слышала много историй о принудительном переселении от людей, чьи рассказы кто-то должен записать. Рассказы тех, кого принудительно переселили после того, как с севера на их земли пришли другие саамские семьи. Надеюсь, они еще успеют рассказать свои истории. Потому что для многих рассказ о пережитом — это способ исцеления. На моем любимом языке слова «рассказывать» и «помнить» выглядят практически одинаково: muitit переводится как «помнить», а muitalit — как «рассказывать». То, о чем мы повествуем, хранится в нашей памяти.

Giitos eatnat (большое спасибо). Спасибо muore, varé, áhkku, áddjá (дедушкам и бабушкам) — моим и другим. Это полотно я соткала для вас. Этот йойк — о вас.

Rájit Границы

Границы существовали всегда, но раньше они следовали за природным ландшафтом, проходили там, где кончались торфяники, долины, леса или горы. Новые границы Скандинавских стран перечеркивают все естественные системы: пастбища, родственные связи и пути перегона оленей, которые существовали тысячи лет. Перекраивание границ разделяет и людей. Именно поэтому рассказ о принудительном переселении должен начаться здесь — у границы 1751 года.

Мне очень хотелось, чтобы моя книга состояла только из личных историй, но, чтобы рассказать о принудительном переселении, прежде всего необходимо описать государственные границы. Их часто упоминают пожилые рассказчики, потому что именно изменение границ перевернуло их жизнь с ног на голову.

Граница между Датско-норвежской унией и Швецией, в состав которой тогда входила Финляндия, появилась в 1751 году. Скандинавские страны и Российская империя поделили между собой территории и подписали договор о границах. В качестве дополнения к договору был создан так называемый Лапландский кодицил, в котором закреплялось положение саамов, издревле населявших данные территории. Кодицил признавал саамов в качестве самостоятельного народа, обладающего правом землевладения. Им разрешили рыбачить, охотиться и заниматься оленеводством, как и прежде. Каждую осень стада оленей перегоняют на зимние пастбища вглубь материка, а весной возвращают к морю, где они пасутся все лето. Люди неизбежно пересекали границы.

Однако со временем право на привычную жизнь исчезает. В течение XIX века границы постепенно закрываются, а стада оленей оказываются на ограниченных территориях. Проблема достигает своего апогея в начале XX века, после обретения Норвегией независимости. Государство хочет, чтобы его землей пользовались только истинные норвежцы. Люди, постоянно пересекающие границу вместе с оленями, действуют на Норвегию как красная тряпка на быка — какое отношение к стране имеет этот народ, пусть он и жил там целыми поколениями? Оленьи пастбища должны уступить место хуторам и пашням. «Кочевой образ жизни — это бремя для страны и ее постоянного населения, он имеет очень мало общего с интересами и порядками цивилизованного общества», — отмечает председатель Рабочей партии Норвегии Кристиан Хольтерман Кнудсен на заседании парламента.

В 1919 году Швеция и Норвегия решают эту проблему путем ратификации Конвенции об оленьих пастбищах, ограничивающей число оленей, которых разрешено перегонять через границу. Таким образом, негласно закрепляется и количество людей, подлежащих переселению из своих домов на побережье Атлантики.

Начиная с 1919 года, в течение 1920-х и начала 1930-х годов местные власти регулярно осуществляют принудительное переселение оленеводов во исполнение договора с Норвегией. В конвенции значится, что условия переселения должны соответствовать желаниям «лопарского населения». На деле же саамы полностью лишены права голоса.

Власти называют это «дислокацией». В саамском языке рождается свое слово — bággojohtin, «принудительное переселение». Или sirdolaččat, как называют себя пожилые, — «переселенные». Первые переселенцы покидают свои дома с уверенностью, что им позволят вернуться.

Теперь я передаю слово им, ведь только они могут рассказать нам о том, как все было.

В моем роду переселенцами стали семьи дедушек с обеих сторон — áddjá и váre. В роду моего мужа этой участи не избежал никто, кроме семьи бабушки с маминой стороны. Она влюбилась в мужчину, подвергшемуся переселению, и переехала к нему на юг. Наши дети родились в среде принудительно переселенных семей, чьи истории переплетены между собой. Они растут с другими детьми, большинство из которых имеет такое же происхождение. Оторванные от своих корней, люди стараются держаться вместе на протяжении поколений.

Как и Йоуна, мои дети принадлежат к роду Махкут, названному так в честь его прародительницы, Маргу. В начале XIX века, летом, эта женщина переехала в долину Лахку на берегу Атлантики. Первые оленята Йоуны родились на новой земле в 1920 году, а уже через два года практически все члены его большой семьи попали под принудительное переселение. Сегодня на севере осталась всего лишь одна маленькая ветвь этого рода.

Судьбу принудительно переселенных на юг людей можно проследить при помощи оцифрованных церковных книг, в которых саамские имена переписаны на шведский манер. Йоуна записан там как Йон Андерссон Блинд. Изначально семьи прибыли в Мавас в горах у Арьеплуга, их имена занимают половину церковной книги. Имена повторяются, потому что люди переезжали вместе с родней. Со временем детей и внуков Маргу словно ветром разносит по всей земле Сапми. Ветви ломаются, семейное древо вырывают с корнем. Когда распадается семья, человек теряет свою единственную защиту. Поддержка двоюродных братьев и сестер, крестных, бабушек и дедушек ежедневно помогает нам преодолевать трудности жизни. Помимо оленей, семья — наша самая большая ценность.

Йоуна — один из немногих, кто сам принял решение уехать. Прибыв в новое место, люди почувствовали себя обманутыми — все оказалось лишь «guoros lohpádusat» — «пустыми обещаниями». Пастбища на юге уже принадлежали другим саамам. Мéста для тысяч оленей, обещанного фогтом по делам лопарей, нет. На причитающейся Йоуне земле стоят другие стада, а местные оленеводы недовольны появлением чужаков. По вырезкам из газет, письмам и официальным документам можно проследить, как число конфликтов растет параллельно с количеством переселенцев. Разногласия возникают между теми, кого переселили, и теми, кто даже не знал о том, что пастбища теперь придется делить с другими оленеводами. Уже в 1922 году Ведомство по делам лопарей заявляет, что «дислокация привела к неурядицам и неразберихе, поскольку методы оленеводства каресуандских лопарей значительно отличаются от исконных северных».

Имя Йоуна также встречается в письме, где он благодарит власти за компенсацию переезда. Однако, по словам самого Йоуны, ничего подобного он не писал, потому что денег так и не увидел. «Это дело рук фогта, он выразил благодарность самому себе. Кто-то просто подписал письмо моим именем».

Найдутся ли со временем другие документы, подписанные именами переселенцев, о которых они даже не знают?

Новая конвенция об оленеводстве вступила в силу в 1923 году. Начались большие переселения, острова и полуострова у побережья Атлантики опустели. Власти торопились поскорее переселить всех саамов. Ведомство по делам лопарей не только активно переселяло людей, но заявляло, что народ идет на это добровольно. Чиновники «обрабатывали лопарей». Все заявления о переселении практически идентичны: совпадают формулировки и почерк, отличаются только имена и подписи. В своих лекциях о принудительном переселении саамов историк Юханнес Мараинен подчеркивает, что писать умели единицы, а члены их семей «даже не подозревали, какую бумагу они только что подписали».

Ведомство по делам лопарей также приняло решение выплачивать переселенцам компенсацию в размере от 300 до 500 крон. Те, кто уже успел переехать, получат ее задним числом.

В саамских вежах на севере растет беспокойство, оно пропитывает покрывала, хворост и asttáhat (кочергу) для углей. Кого заставят уехать? Кому разрешат остаться? Теперь люди знают, что решение окончательное и вернуться им не позволят. Уходя, они благодарят родные места. Произносят hivás de ealli ja jámet: «прощайте, живые и мертвые». Отдают все, что не могут взять с собой.

Власти отправляют списки имен пасторам, которые вычеркивают их из церковных книг на севере, и передают сведения о них церквям на юге. В 1923 году переселенцев регистрируют в обозначенных ведомством местах в Норрботтене. В ту весну принудительному переселению подверглись приблизительно 120 человек вместе со своими стадами. Некоторым из них пришлось преодолеть около 600 километров.

Goahtoeanan, báze dearván Прощай, моя земля

Время от времени Дилла ослабляет пояс. Снять его полностью не получится — тогда будет задувать холодный весенний ветер. Можно подвязать чуть выше или ниже живота. Шуба широкая, ее пока хватает. Дилла никогда не отличалась миниатюрностью, но после рождения первых детей тело возвращалось в форму. Теперь все по-другому. Юпа, которую она носила во времена знакомства с Михкелем Биера, уже давно перешита. Это не так важно— Дилла уже смирилась со своим внешним видом. Но ей по-прежнему не хватает чувства легкости и сил идти по снегу — когда в него проваливаются ноги, Дилла думает о ребенке, которого носит под сердцем. Может, на этот раз будет девочка? Малышка после семи сыновей. А может, еще один мальчик, который будет заниматься оленями.

Между их с Михкелем старшим сыном и будущим ребенком — 17 лет разницы. Все дети рождались у Диллы словно по часам, раз в два года. Младшие уже ездят на запряженных оленями кережах, а двое старших помогают отцу в лесу. С момента отъезда семьи с севера дети идут за стадом на лыжах.

Вслед за оленями по заснеженным горам катятся 16 кереж. Их путь на юг начался еще в феврале, после праздника gintalbeaivi (Сретения Господня), а сейчас на дворе уже апрель. Ранним утром семья продвигается вперед, а когда солнце стоит высоко — отдыхает. Кажется, они уже почти пришли.

Спустившись со склона, они видят широкую полосу замерзшего озера, окруженного горами. На востоке виднеются вершины. Кережи лавируют между образовавшимися проталинами. Биеттэ, старший сын Диллы, начал заниматься гоном оленей с тех пор, как они уехали из Неарвы. Он обводит взглядом плоский ландшафт. «Похоже на весенний рай. Проруби и проталины… Ничего прекраснее я не видал». Дилла тоже впервые оказалась на таких хороших пастбищах. Как только семья останавливается, олени начинают копать. За время пути стадо постигла лишь одна беда — как-то ночью волк утащил шесть животных. Одна из самок принадлежала Михкелю. Не заметь батрак Ола дикого зверя вовремя, тот загрыз бы больше оленей. По словам охотника на куропаток, которого семья встретила на одной из горных стоянок, это был старый волк из Дуиби. Хорошо, что он не успел распугать все стадо.

Старшие обсуждают, не остаться ли им здесь на Пасху, чтобы олени могли как следует насытиться? Впереди и позади них на приличном расстоянии друг от друга движутся другие семьи: Валхку, Хейкас Лассе, Балухат. Пока они не знают, придет ли кто-то из оленеводов на те же земли.

Зимой Биеттэ вместе с отцом участвовал во встрече в Каресуандо — фогт по делам лопарей собрал жителей в здании районного суда, который размещался в срубе неподалеку от церкви. Туда пришли почти все предводители местного сийда (сообщества) в оленьих шубах. На стенах помещения проступала влага, воздух был холодным. На встрече присутствовал Хольм, получивший прозвище sundi (судья), — фогт со светлыми глазами и усами, в суконном двубортном пальто. Он вел себя как король, хотя об оленеводстве Хольм знал только из книг. «Были приняты жесткие решения — нам зачитали список тех, кто подлежал переселению. Среди других я услышал имя isá». Люди вокруг Биеттэ начали говорить, что никуда не поедут. Но если у них заберут землю, куда им деваться? Некоторые, сжав губы, смотрели в одну точку. Фогт снова заговорил по-шведски. Позже Биеттэ осознал сказанное Хольмом: «Нам велено переехать. Это единственный вариант».

Когда они вышли на улицу, уже стемнело. Виднелся только свет из немногочисленных окон деревянных домишек по обе стороны реки, часть деревни оказалась на территории Финляндии, всего в сотне метров отсюда. Слухи о встрече разлетелись мгновенно — во всех вежах и хлебнях только об этом и говорили. Знает ли кто-то страну, в которую их отправляют? Что это за земли? Какие там олени?

Никто не мог ни есть, ни спать. Люди начали получать прошения о переселении, напечатанные на машинке. Казалось, что бумага вот-вот разорвется, когда ставишь подпись «Страшная история», — вспоминает Биеттэ.

Дилла изо всех сил пытается работать быстрее. Накрывает жерди для куваксы плотными суконными покрывалами. Заносит внутрь дрова. Младшие дети ждут, сидя в кережах. Дилла знает, что скоро они начнут плакать. Рядом куваксу строит ее младшая сестра Элле. В третьей живет семья Анддират. Затемно муж Элле Адья Биеттэ отправляется к стаду, за которым следит батрак. Здесь все помогают друг другу. Один сунет детям кусок вяленого мяса, другой отведет их пописать, пока кувакса еще не построена. Вскоре из рехпеней начинает подниматься дым, закипает первый кофейник. Наевшись, малыши сразу же засыпают.

Жизнь не всегда дает тебе выбирать. Надо радоваться тому, что имеешь. Выходить замуж сразу же, как появится достойный жених, тем более со стадом. Дилла прислушивалась к тому, что советуют старшие. Когда они с Михкелем Биера поженились, она уже носила под сердцем ребенка. Михкель был статным и высоким мужчиной, а она — из простых. Их спешно обвенчали посреди лета, когда живот еще удавалось скрывать под юпой. Между Диллой и Михкелем — 24 года разницы, он годится ей в отцы. Он уже был дважды женат и потерял обеих жен и шестерых детей. Когда они стали жить в одной веже, Михкель привел в дом свою младшую дочь — так Дилла стала матерью его дочерям и их общим сыновьям. Все ее дети летом бегали по теплой земле у фьорда. Засыпали на хворосте для веж, под rákkas (навесом), бегали по тропинкам, пропитанным запахом моря. Ребенок у нее под сердцем родится совсем в другом мире, если вообще выживет.

С этим Дилле пока что везло — смертей было не так много. Она потеряла своих первенцев, двойняшек: сначала дочку, Сюсанну, а через год — мальчика по имени Юханнес, едва дожившего до двух лет. Дилла знает много матерей, на долю которых выпали гораздо бóльшие испытания. Они научились почти не говорить о грядущем. Складывать поленья в веже в правильном месте. Прятать растущий живот, чтобы не сглазить, не создавать лишних поводов для страха. Тихое, иногда вынужденное сестринство поддерживало их, когда рожденные в холодных зимних вежах младенцы не доживали до рассвета. Имена умерших детей переходят к следующим. Душа продолжает свой путь, и когда-нибудь она вернется. Эта мысль утешает их.

Примерно в километре к югу семья видит перед собой старый лес. Адья Биеттэ и áddjá (дедушка) Андир натирают лыжи дегтем. Если верить словам проводников, они уже почти на месте. Мужчины идут вперед, чтобы понять, куда двигаться дальше. Они никогда не видели таких высоких деревьев — стволы, изогнувшись, тянутся к небу, серебристые сухостойные сосны склонились от ветра. На севере едва хватает сосен, чтобы привязать оленей. По всему лесу виднеются метровые проталины. Чуть дальше лес выходит к широкому озеру. Это Лулахъяури?

С запада доносится неестественный глухой металлический стук. По замерзшему озеру идут тяжелогруженые повозки, запряженные лошадьми. Андир áddjá пытается изъясняться по-норвежски, но его никто не понимает. В конце концов, при помощи жестов ему удается отыскать человека, с которым можно поговорить.

— Мы везем провизию и материалы на строящуюся дамбу в Суорова, — отвечает мужчина на певучем диалекте, — а это озерная система реки Лулеэльвен.

— Здесь можно купить еду?

— Ну, магазина нет, но еды купить всегда можно.

Дети ждут возвращения Адья Биеттэ и Андира áddjá и кричат, едва завидев их. Все собираются, чтобы услышать новости. Биеттэ слушает их рассказ о тягловых лошадях и о людях, которые перекрикиваются во время работы и говорят только по-шведски.

— Мы нашли место, в котором можем перейти через Лулахъяури, и знаем, куда идти дальше, — рассказывает Адья Биеттэ детям, — здесь растут высоченные деревья и кусты, на которых есть ягоды!

Все понимают, что все по-другому, это иная земля.

Несколько дней спустя семья вновь отправляется в путь вдоль склонов Йуобму. При перегоне стада через места, не покрытые снегом, с мужчин катится пот. Цуги иногда спотыкаются, но изо всех сил тащат заготовленное на весну и лето мясо, рогожные мешки с мукой, небольшие кули с солью, десятикилограммовые мешки сахара и кофейных зерен. Помимо этого у них с собой котлы для мяса, летняя одежда, сундуки с серебром и ценными вещами. Дилла впервые перегоняет такой тяжелогруженый цуг. Они меняют тягловых оленей и дают им передохнуть. Раньше они всегда оставляли еду в тех местах, в которые собирались вернуться, но этот цуг нагружен неизвестностью.

Перед их отъездом торговец продал семье все, что смог, упирая на то, что на новом месте этих товаров может не оказаться. Некоторые купили 800 килограмм муки и 100 килограмм кофе. И намного больше дегтя, чем обычно везли олени. Дилла и Михкель Биера получили компенсацию в размере 500 крон в коричневом бумажном свертке. Казалось бы, большие деньги, но на закупку товаров в Кируне уже ушло немало.

Преодолев скользкую поверхность озера, семья вместе со стадом поднимается к горам. У Сальтолюкта их ждет инспектор по делам лопарей Энбум. Он ищет их имена в списках, в которых значатся все переселенцы. У Михкеля Биера и Диллы бумаги в Улльдевис, однако Энбум отправляет их в Вайсалюкта. Другие семьи он посылает в Мавас, Вирияурэ, Гутьяурэ и Лоддейохко. «Как родитель, командующий детьми», — отмечает Биеттэ. Он помнит, как мать и отца впервые попросили написать прошение о переселении — тогда фогт в красках расписывал то, как хорошо им будет на новом месте.

— У вас ведь такая большая семья, так много сыновей, — приговаривал он.

Господа сказали, что Михкелю Биера следует подумать о будущем своих детей.

Дилла останавливается у озера и начинает собирать вещи Лассе, пока дети играют. Она укладывает оборы, сплетенные специально для него, ниточка за ниточкой. Элле попросила кого-то из сыновей сестры, у которой так много детей, отправиться с ними в Арьеплуг, чтобы помочь — Дилла согласилась. Лассе может пойти с ними в качестве unna reaŋga — младшего батрака. Ему уже девять — он может помогать с цугом и следить за малышами.

Дилла с сестрой собирают вещи. Когда кережи Элле берут путь на юг, мать подводит Лассе к тетушкиному geres — цугу, который увезет его от семьи. Худой и серьезный девятилетний мальчик, вымахавший как на дрожжах. Дилла не знает, когда он сможет вернуться домой. Только тихо, как воскресную молитву, повторяет, что у сына все будет хорошо. Обязательно будет хорошо. Они быстро прощаются. Словами боль не облегчишь.

Дилла и Михкель Биера поворачивают на запад. Батраки и старшие сыновья расходятся — они отделяют от стада олених, чтобы те могли отдохнуть перед отелом. Самцов отводят к другой горе. Каждый батрак денно и нощно стережет свою часть стада.

Новое место для летней стоянки Дилла впервые видит накануне Дня летнего солнцестояния. Оно на низком берегу озера, изрезанного мысами и заливами. Обрывистый склон над водой, тень от которого застилает землю с раннего утра, покрыт деревьями. Редкие березовые листья поблескивают на солнце подобно отполированному серебру. К востоку от бурной реки проглядывают вершины взмывающих в небо ледников.

Неподалеку от озера лежит перевернутая лодка. Мальчики оттаскивают ее к воде, снимают обувь и перешагивают через затопленные мостки. В начале лета из-за дамбы здесь наступает половодье. Неуклюжими гребками мальчики продвигаются по озеру. Несмотря на то, что они выросли у моря, у семьи никогда не было лодки — они рыбачили только в горных озерах при помощи веревки и крючка.

Дилла ходит вокруг и осматривается. Она ищет родники и хорошие камни. Воздух здесь другой: нет запаха соленой воды и водорослей, только прошлогодние сгнившие листья и остатки снежной плесени.

Дети с шумом бегают среди деревьев и пригорков. Дилла чинит износившиеся кожаные стельки и плетет тесьму. В зубах она держит трубку, надвинутая на лоб шапка скрывает ее темные волосы. С каждым днем Дилла чувствует себя все более неуклюжей и тяжело переваливается с ноги на ногу. Другие женщины не спускают с нее глаз и не оставляют надолго одну. Михкеля Биера она видит редко — вместе с другими мужчинами они помечают оленят и неустанно стерегут стадо в горах. Они безумно боятся его потерять. Олени настолько привыкли плавать в море, что могут уплыть на север, если никто не будет следить за берегом озера.

Дилла скучает по Элле и думает о Лассе: как ему живется на той земле, подвязывается ли он оборами, которые она сплела? Ей нужно подготовиться к появлению ребенка и найти того, кто поможет. Говорят, на Бартту Элле можно положиться — она не раз принимала роды и умеет заботиться о больных детях. Дилла ненадолго одалживает лодку, ей помогают грести. Нужно пройти 30 километров по воде, и потом еще немного пешком.

В конце августа в одной из веж в Лейбба у Диллы рождается мальчик. Она заворачивает сына в телячью кожу и укладывает на мох. Оборачивает его головку, загибает кожаное покрывало и крепко зашнуровывает люльку. Тесьма на ней остается прежней, поскольку малышка Сюсанна к ним не вернулась. Вместо нее родился Ула Юханнес, названный так в честь своего умершего брата. Это их с Михкелем Биера младший сын, váhkar, ему предстоит заботиться о родителях. Серебряные пуговицы защитят его от всего плохого и грядущего пути в лесистую местность. Зимой и осенью их ждут новые земли. Дилле нужно отдохнуть. Хорошо бы, чтобы этот ребенок был последним — ее тело больше не выдержит.

Дилла почти все время проводит дома, но к ней приходят гости. Ей нравится угощать их чем-нибудь и предлагать кофе. Иногда женщины из других веж приносят с собой оленьи сухожилия, достают игольницы, висящие на поясе, и за разговорами начинают плести. Руки работают, а женщины говорят о людях, живущих на новой земле, их простых детских юпах блеклого цвета и прямых оборах. Шведских картузах. О том, как местные подобно воробьям снуют по льду на лыжах с длинными палками. Об их оленях, угольно-черных, как вороны, и послушных, как козы.

Женщины вспоминают и о min riika, «нашей земле», которую они покинули. Она не такая, как dát riika, «эта земля». Они говорят о церковных праздниках в Каресуандо, родне и о море. О границах, оленьей полиции и штрафах. Власти фогтов. Кто-то уверен, что они попали на медвежью землю. В дом хищников. Повсюду лежат камни — их так много, что иногда даже не знаешь, где сесть.

Самым важным для Диллы становится благополучие ее мальчиков — только об этом она волнуется. «Им бы жену богатую», — шутит мать, но она действительно так думает. Нужно обеспечить им хорошую жизнь. Олени Михкеля Биера пасутся так, будто вросли в землю. На местные пастбища — грех жаловаться. Если они будут давать достаточно еды и обеспечивать всех сыновей работой, Дилла с радостью назовет эту землю своим домом. Если у детей все сложится, она не будет горевать по былому.

Стуоранъярга Предпоследнее лето

Многим известен йойк о полуострове Стуоранъярга. О крупных, подобно лошадям, оленях. Андом Овла слушал его с детства. В нем поется о том, как олени все пасутся и пасутся, а корм все не кончается. Иногда этот йойк приходит к людям, когда они сгоняют и стерегут животных. Особенно в ясную погоду, когда стадо находится высоко в горах, дует ветер, на небе светит солнце, а телята постепенно взрослеют. В такие дни люди поют йойк о Стуоранъярга, полуострове, выходящем в море.

Когда небо затягивает облаками, на земле воцаряется тишина. Йойк о Стуоранъярга не услышишь в те дни, когда небеса давят прямо на горные вершины. Он исчезает вместе со skoaddun, как его называют местные, — туманом, окутывающим полуостров плотным rana (покрывалом). Этот туман отпугивает оленей от гор и ведет их вниз к фьордам. При первых признаках циклона Андом Овла быстро обувается. Ему известно, что облака влекут за собой много работы. Впереди оленеводов ждут штрафы — как бы пристально они ни следили за животными, всех отловить невозможно. «Нам приходится постоянно стеречь их, чтобы норвежцы не взимали с нас плату». Андом Овла — предводитель местного сообщества. Он отвечает за весь округ и представляет интересы оленеводов Ромсовагги при возникновении конфликтов. Прошло не больше года, как Андом Овла получил эту должность, он замечает, как на него косится местный чиновник.

— Он не понимает, что разговаривать надо со мной. Для него я просто-напросто ребенок.

Раньше за переговоры о штрафах отвечал его отец, глава семьи, Юхана Анте. Когда отец внезапно умер, эта ответственность легла на плечи Андома Овла. С норвежским языком ему приходится нелегко. Андом Овла слушает. Не так важно, что именно говорит чиновник— ему известно, кто из крестьян дружелюбно настроен, а кто не желает их здесь видеть. На каких-то территориях оленеводам всегда приходиться платить.

Андом Овла быстро идет вверх по теснине из Гоахцевупми. Поначалу идти тяжело — крутизна резко возрастает. Добравшись до плато, Андом Овла перебегает через сухие торфяники и горные луга. На западе виднеются вершины больших островов, Саллир и Ранис, позади которых — открытое море. На дорогу домой у Андома Овла уходит примерно полдня. Путь недалекий, но подъем крутой.

Вежа Андома Овла стоит в Ромсовагги, в западной части полуострова Стуоранъярга. Километрах в пяти оттуда располагается город Ромса, построенный на острове недалеко от материка. Иногда они добираются туда на лодке или проплывающем мимо судне, на котором крестьяне ездят доить коров.

Андом Овла чувствует запах поднимающегося из веж дыма. Издалека они выглядят абсолютно одинаково: без окон, покрытые дерном, с дверью, выходящей на восток, вежи напоминают разбросанные по долине муравейники. К их стенам жители прислонили торчащие в разные стороны колья, чтобы наверх не могли залезть козы. В глубине долины видна пологая гора Салашоаиви. Где-то вдалеке лают собаки.

Всю свою жизнь Андом Овла останавливался в этих местах на лето. Он часто пригонял сюда стадо уже в мае. «Это добротная земля. Здесь много пространства и хорошие вершины. Повсюду трава. Оленята вырастают крупными и сытыми. Тут никогда не теряются олени». Андом Овла тоскует по животным в те дни, когда их нет рядом.

Постепенно Стуоранъярга становится Ристиинне домом. Постельное белье развешено на воздухе. На вéшала у вежи накинуты свалявшиеся полосатые ковры, овечьи и оленьи шкуры и подушки. Это второе лето, как Ристиинна и Андом Овла поженились. Иногда они каждую минуту проводят вместе, а иногда мужа подолгу не бывает дома. До свадьбы они едва ли успели узнать друг друга, так как выросли по разные стороны моря, как говорит Андом Овла. Ристиинна родом из Люнгена, летняя стоянка их семьи всегда располагалась у подножия горной цепи Лингсальперна. Зимой они с Андомом Овла катались на лыжах по разные стороны Росту. Впервые он увидел Ристиинну на конфирмации в Каресуандо — она была гораздо выше, чем другие девушки, с длинной, как у журавля, шеей. Об этом даже пелось в ее йойке. «Когда я впервые увидел ее, то почувствовал, что хочу жениться, хотя она была совсем молодой. Я сразу же понял, что это моя будущая жена».

Андом Овла собирался сначала увеличить поголовье своих оленей, но с помолвкой пришлось поторопиться. Семью Ристиинны собирались переселить, и Андом Овла знал, что быть с ним без заключения брака она не сможет. Он аккуратно обвязал свои лучшие кеньги оборами и надел шубу с белой оторочкой. В веже будущих свекров речь за Андома Овла держал его друг — сам он молча сидел у двери. Руки тряслись. Всем известны истории, когда мужчина ехал просить у девушки руки, а возвращался с пустым взглядом. Этого Андом Овла и боялся. Мачеха Ристиинны не сразу предложила гостям кофе — ей казалось, что жених заявился к ним слишком рано. Этим жестом она будто хотела сказать ему: «больше ты от меня ничего не получишь». Мачеха привела все возможные аргументы и явно не хотела расставаться с падчерицей. Андом Овла уже приготовился ехать домой, но Ристиинна была непреклонна. Вместе с ним она отправилась к священнику удостовериться, что тот внесет оглашение помолвки в церковную книгу.

Всего через пару дней после свадьбы семья Ристиинны отправилась в путь. Поначалу Андом Овла помогал им с переездом. «Уехала половина жителей. Мои сестра и один из братьев. Только другой остался». Ристиинне пришлось попрощаться практически со всей своей родней: младшими братьями, родителями и сестрой, которые попали под принудительное переселение в Арьеплуг.

В один миг Ристиинна стала молодой женой и одновременно stuoranjárgajohtti (жительницей Стуоранъярга).

На первой совместной фотографии супругов лицо Ристиинны выглядит напряженным. На ней шапка с широким, белым, как снег, кружевом и шаль с цветочным рисунком, заправленная в ohcan (вырез на юпе). Блестит отполированное серебро. Помпон на шапке Андома Овла настолько большой, что свисает с головы и визуально делает его выше ростом. Его лицо украшает довольная улыбка.

Андом Овла уверен, что отец был бы рад за него. «Isá всегда говорил, что моя жена должна быть верующей и не слишком самовлюбленной. Это я хорошо запомнил». Ристиинна никогда бы не пропустила молитву в церкви. Ей нравится слушать проповедь, петь псалмы Сиона и испытывать чувство общности с другими сидящими на узких церковных скамьях женщинами.

В середине августа супруги гонят оленят на убой. Они пометили животных еще несколько недель назад, на жесткой корке снега высоко в горах. Сейчас оленята уже окрепли, отъелись и облачились в свой зимний наряд: сияющий, плотный и тонкий мех, настолько мягкий, что рука тонет в нем, как в теплом масле.

Ристиинна ищет оленят потемнее — ей нужно пять шкур на взрослую шубу, и несколько шкур для ребенка. Еще весной она почувствовала, как меняется ее тело. Грудь увеличилась, а ежемесячная хворь не пришла. Ристиинна готова стать матерью: она шила, пекла, стирала и помогала растить семерых младших братьев. В семье Диллы и Михкеля Биера каждый месяц уходило несколько мешков ржаной муки. Иногда Ристиинна только тем и занималась, что часами топила печь и раскатывала лепешки gáhkku. А ее младшие братья лежали в дальней части вежи, soggi, и просили дать им хлеба. Она никогда не ходила в лес, как другие девушки, так как постоянно помогала по дому.

Ристиинна раскладывает влажные шкуры на земле, пока Андом Овла занимается мясом. Поздно вечером до них доносятся крики горюющих олених. Стадо, потерявшее оленят, обычно ищет их на том месте, где они пропали. Внутри все сжимается — к материнской скорби невозможно привыкнуть.

Андом Овла почти всегда забивает только оленят, как и его отец. Сын постоянно был рядом с ним, и Юхана Анте обучил его всему. Когда они переходили через мыс Стуоранъярга, отец рассказывал ему о свойствах гор и территориях отела. Он показал Андому Овла особые места, которые следует знать, камни и уголки, в которых можно оставить дар и произнести нужные слова. Юхана Анте поведал сыну о том, как Стуоранъярга дает их оленям самые прекрасные рога на побережье.

Теперь Андом Овла сам вырезает свои инициалы на рогах. Приходит на те же земли и чтит их. «Я следую за отцом и отдаю дань уважения родителям», — немного торжественно произносит он.

В конце лета из Ромса пришел туристический гид и сообщил, что приближается последний пароход. Высокие напичканные долларами туристы топают по дорожке в долину. Андом Овла старается лишний раз не высовываться, когда приезжают туристы. Чтобы их не выселили отсюда, оленеводам приходится выставлять животных напоказ. Самое ужасное, когда туристы хотят потрогать их одежду или сфотографироваться в ней, либо купить у них сундуки или другие вещи. Оленеводов просят залезать на вежи и выставлять детей в ряд. Случалось, что их настолько плотно окружали туристы, что нельзя было и пошевелиться, однако на просьбу заплатить за фото те начинали возмущаться. Дети радостно продают острые ножи для писем, а женщины — разнообразные кожаные мешочки. Такие сувениры приносят неплохой доход.

Несколькими днями позже оленеводы отправляются на гон оленей. Животные уже инстинктивно потянулись на восток — Андом Овла говорит, что старые олени сами знают, между каких камней нужно идти. Людям почти не приходится их направлять.

Оленеводы гонят стадо к основанию фьорда у Гаранасвуотна, ждут отлива, а затем идут 5 километров по берегу моря. Оленей, останавливающихся поесть водоросли, подгоняют собаки. В воздухе пахнет соленой водой и мокрым песком.

Ристиинна и другие жители едут к морю на повозках. Пароход завозит их вглубь фьорда, где они встречают стадо и ловят тягловых оленей. Стадо идет тем же путем, которым несколько месяцев назад шло на запад. Самое страшное — переход между фьордом и границей. О склоне Варрэоуда, находящемся над Чиекнальвоуди, ходит много историй: забредшие в горный ручей щенки; женщина, которая споткнулась и потянула за собой оленей; сходящие весной лавины.

Надолго никто не останавливается. Когда оленям нужно дать отдохнуть, с них снимают груз, но оставляют упряжь. Живот Ристиинны уже порядком округлился — при любой возможности она садится передохнуть на кережу.

В Бикчу Андом Овла достает из пережившего сезон амбара запасы на зиму. Затем переворачивает сложенные друг на друга вверх ногами кережи. В нос ударяет резкий запах весеннего дегтя. Прошлой весной Андом Овла и Ристиинна оставили здесь толстые зимние покрывала для вежи, шубы, мягкую теплую обувь и крупы, которые теперь нужно распаковать. От влажной ткани немного пахнет плесенью, но в целом все в порядке. Мыши сюда не добрались. Сухая мука, соль и кофе на месте. Цуг отправляется на восток, а Ристиинна остается в Гобмевохпи. Через почти растаявшую толщу снега уже проглядывает земля. Горы Росту похожи на море — такие же плоские и гладкие. Ристиинна думает только о том, как добраться на восток до родов. Вместе с батрачкой они находят повозку, которая довозит их до Неарва.

В конце ноября в доме семьи Элиаксен у Ристиинны рождаются близнецы. Физическая усталость смешивается с чувством растерянности — оказалось, она вынашивала не одного ребенка, а двоих. Двух девочек. Ристиинна это предчувствовала. Они родились раньше срока, совсем маленькие, будто две варакушки. При крещении им дали имена Марге и Элле.

И Ристиинна, и Андом Овла знают, о чем думает другой. Две gietkkamánát (люльки) иметь невозможно — два младенца не выживут в куваксе. Они как хрупкие новорожденные оленята, кормить которых предстоит из усталого тела Ристиинны. Сейчас самое начало зимы. «Ii johttiolmmoš sáhte» («Кочевник не сможет»), — говорит Андом Овла. Так было и с самой Ристиинной — ее мать умерла при родах, и отцу пришлось отдать новорожденную девочку. Сначала она жила в приемной семье, а потом у родственников матери. Когда отец забрал Ристиинну обратно, она боялась заходить в его дом.

Воздуха не хватает, Ристиинна едва может дышать. Как же им решить, кого из девочек оставить? Не ей об этом просить — это должен сделать Андом Овла. Семья Элиаксен всегда их принимала, они были их verdde (друзьями). Их семьи помогали друг другу, сколько он себя помнит.

— Может ли одна из девочек остаться? — спрашивает Андом Овла по-фински, и Элиаксен соглашаются приютить маленькую Элле. Отец обещает обеспечить им еду, шкуры, оленье молоко и все, что сможет. Для Андома Овла и Ристиинны сезон прошел благополучно — погода была на их стороне. Прошлогодние оленихи отелились, а зимы стояли мягкие. Стадо Росту получило огромный прирост, благодаря чему крупные isidat (предводители сийда) стали немного богаче, а мелкие крестьяне встали на ноги. Андом Овла благодарен друзьям за щедрость — у них много своих детей, но они все равно взяли еще одного приемного.

Несмотря на огромное, тяжелое горе от того, что ей пришлось оставить новорожденную дочь, Ристиинне нужно научиться заботиться о другой малышке. Она укладывает Марге в gietkkan (люльку), так как Элле в приемной семье она не понадобится. Когда дочка подрастет и ее перестанут кормить грудью, родители заберут обеих девочек с собой в Стуоранъярга. Андом Овла обещает жене забрать Элле, как только сможет. Он хочет показать своим детям тропы, которые изучил сам. Пометить для них оленят. Для Андома Овла важно передать детям в наследство все, что получил он сам. Родившиеся летом оленята перейдут к следующему поколению. Все, что дал ему отец, Андом Овла передаст своим дочерям.

Ни у Андома Овла, ни у Ристиинны нет даже мысли о том, что их заставят уехать без собственной дочери. О том, что маленькая Элле останется здесь, выучит финский язык и успеет забыть мать и отца.

Eidde (мама) оставила меня в деревне у шведской женщины… Они ушли вместе с цугом, понимаете, передвигаться с двумя маленькими грудными детьми она не могла. И я осталась. У шведской женщины в деревне. Сначала они переехали в муниципалитет Йокмокк, а летом жили в Вайса.

Когда isá забрал меня, мне было три года. Они были для меня как чужие, и отец…, и мать… Я ведь не видела их несколько лет. Я плакала, когда отец забирал меня на машине. Я это помню, хотя была совсем маленькой. Я говорила только по-фински и никогда не слышала саамского. Конечно, я плакала, в таком-то возрасте. Я скучала по приемной матери…

В 1931 году нам пришлось переехать из Вайса в Вестерботтен. Здесь велели нам жить господа. В том же году мы пошли в школу, уже с первого июля. Нам совсем не дали побыть дома… Здесь велели нам жить господа.