Истории небольшого города. Сборник рассказов

Мой лучший друг Лучано Паваротти[1] (повесть из провинциальной жизни)

Это утро в Нижнем Вьюганске выдалось особенно противным. Дамы и господа, давным-давно было отмечено, что именно в начале сентября утренние часы в Нижнем Вьюганске как-то не задаются, но именно это утро 5-го сентября две тысячи двенадцатого года оказалось самым противным из всех сентябрьских утр за все время синоптических наблюдений.

Еще ночью зарядил мелкий противный дождь, умудряющийся каждых полчаса превращаться на пять-десять минут в форменный ливень. Сама погода выдалась на редкость холодной, а вместе с дождем пробирала до костей, а одеваться еще не хотелось, но приходилось, и телом ты был еще в лете, а тебя уже осень пригвождала к матушке земле, избавляя от глупых фантазий и скрипучего ожидания отпуска. Впрочем, Степан Никодимович Христофоров, директор организации, гордо именуемой Нижне-Вьюганской филармонией, в этом году в отпуск еще не ходил. Он хотел продлить лето, и выбраться где-то в районе ноября в страны с куда как более теплым климатом. Правда, не знал, получится ли. Дела шли в филармонии как-то не слишком живенько. Звезды, даже самые захудалые, в еще более захудалый Нижний Вьюганск не ехали ни за какие коврижки, да и коврижки были в этом городе не такие уж чтобы… А без звезд не заполнить зал. А артистов осталось с Гулькин нос… И что то были за артисты! Даже на гастроли отправлять стыдно. И если бы не старушечьи хоровые коллективы, исполняющие все — от фолка до рока, то стоять бы Степану Никодимовичу на паперти с протянутой рукой.

Степан Христофоров с грустью смотрел в окно. Дождь, который почти полностью перестал каких-то две-три минуты назад, теперь припустил, косыми плетями хлестал деревья, по слепой случайности выросшие у здания горисполкома напротив. Горисполком располагался в помещении, которое еще до революции было домом какого-то помещика, крепкое, приземистое, с обязательной колоннадой и портиком, здание осталось почти полностью таким, как было, казалось даже, что и никаких ремонтов в нем не проводилось — с времен той самой революции, когда здание перешло во владение народу, да стало исполнять функцию приюта местной власти.

«Ах, если бы я был барином, да если бы революции не было!» — внезапно возникло в голове господина Христофорова. Как вы понимаете, судя по этой мысли, голова Степана Никодимовича на сей момент была пустой, подобной космическому вакууму, то есть приближалась к вакууму абсолютному. В руке он держал старенький Паркер, доставшийся ему еще со времен Она, а на столе лежал бюджет его организации и акт выполненных работ по развлечению работников Ремезинского лесоповала на рабочем месте в обеденное время. Поскольку работникам филармонии удалось каким-то чудом не испортить аппетит работникам лесоповальной бригады, то в ведомство Христофорова капнула небольшая копейка, а главбух ходил уже неделю в праздничном настроении.

«И все-таки плана нет…» — внеплановая мысль посетила Степана Никодимовича в самый неподходящий момент. От неожиданности он вздрогнул, отполированный до блеска потными пальцами хозяина Паркер выскользнул из нервных христофоровых рук и свалился под стол. Чертыхаясь и кроя несуразные мысли свои площадным матом, Степа Христофоров забрался под стол, а когда выбрался из под него, сжимая свой счастливый Паркер в левой руке (а господин Христофоров был левшой и по рождению, и по сути своей), то обнаружил, что над его столом нависла рыхлая двухметровая фигура местного народного целителя Михаила Георгиевича Абрамова.

— Вы… кто?.. Вы… что?..

Только и сумел пролепетать Христофоров, пораженный внезапным появлением посетителя в рабочем кабинете.

— Степан Никодимович, не говорите, что вы меня не узнали. Это же я, Михаил Георгиевич, помните, прошлым летом я вашу супругу от головных болей пользовал. Как ее мигрень, прошла?

— Прошла…

Директор филармонии уже расположился в рабочем кресле, поправил костюм, свою обязательную форму, но при этом немного ослабил захват галстука, чтобы было больше возможности дышать. При виде нежданного посетителя дышать стало как-то несподручно.

— Вашими молитвами, Зинаида Герасимовна чувствует себя значительно лучше.

— Головные боли перед сном не беспокоят более?

— Не беспокоят… — заерзал, пытаясь найти выход из немного щекотливой беседы, руководитель филармонии.

— Не мешает ей исполнять супружеские обязанности?

Адамов был настойчив и бесцеремонен. Он грубо и зримо напомнил Христофорову тот факт, что причиной обращения семейной пары к народному целителю было то, что супруга Степана Никодимовича перестала исполнять супружеский долг, ссылаясь на постоянные головные боли в вечернее время. Надо сказать, что за десять дней лечения народный целитель совершил маленькое чудо — госпожа Христофорова забыла о вечерних головных болях и стала вновь исполнять супружеский долг, впрочем, не с таким же энтузиазмом, как это с нею случалось ранее, до болезни. А ведь в первые годы их жизни Зинаида казалась Степе Христофорову настоящей нимфоманкой. Потом возникли эти головные боли, превратившие его супружескую жизнь через какое-то время в сущий ад. Развестись с супругой Христофоров не мог — любил ее, гадину, вот и пришлось обращаться за помощью к народному целителю.

— С этим все хорошо, Михаил Георгиевич, скажите, любезнейший, что вас ко мне привело? — Христофоров стремился как можно быстрее закончить не самым приятным образом дебютировавший разговор.

— Вот из-за этого я у вас, любезнейший, — передразнил в последнем слове оппонента целитель Абрамов, указывая одновременно руководителю филармонии на неподписанный бюджет его организации.

— Имею к вам несомненное деловое предложение, — добавил он, увидев печать ошарашенности на лице собеседника.

— Ну… — только и сумел выдавить из себя Степан Никодимович Христофоров, мысли которого разбежались во все стороны и никак не могли сбежаться в одну точку.

— А что вы скажите, если к нам с концертом приедет настоящая звезда?

— Нууу… — характер слова «Ну» изменился, что свидетельствовало о том, что в голове руководителя филармонии начинается какой-то мыслительный процесс.

— Скажем так, Степан Никодимович, что я воспользуюсь своими связями и приглашу к нам настоящую звезду, что вы скажите? — Абрамов пошел на третий заход, пытаясь выбить из Христофорова хоть какую-то вразумительную фразу.

— Ну… нашей… филармонии… это… как-то… помогло бы…

Наконец разразился целой речью руководитель музыкального учреждения.

— Ну вот… Хорошо… Тогда готовьтесь. А пока обговорим условия.

— Ээээ… — выдавил из себя господин Христофоров.

— Степан Никодимович, вы что же, думаете, что я такое дело буду за ради обычного интереса продвигать? Выборы прошли. Нет сейчас выборов. И агитировать не за кого. А у меня в этом деле есть шкурный коммерческий интерес. Понятно?

— Семь процентов от сбора на стадионе! — внезапно выпалил Христофоров, даже не слишком задумываясь о смысле фразы, которую произносит.

— Вот незадачка-то, речь-то о стадионе-то не идет-то. Выступление только в вашем концертном зале. Там акустика более-менее подходящая.

— Тээээкс… Двести мест по двести рубликов это сорок тыщ получается, да на мое хорошее отношение десяти процентов, более дать не могу — четыре тыщи. Так это вы из-за четырех кусков такой сыр-бор устроили? — Христофоров выглядел изумленным. Он-то хорошо знал гонорары народного целителя. Так сказать, не по наслышкке.

— Степан Никодимович — вкрадчиво и убедительно произнес Абрамов. — Вы не совсем понимаете, что я вам предлагаю. К вам приедет звезда. Настоящая. Даже не группа «Корешки», берите куда выше…

— Хотите сказать, что вы вылечили от геморроя Филиппа Киркорьева? — зло поиронизировал Христофоров, которого этот мутный разговор начал уже утомлять.

— Берите выше, драгоценный Степан Никодимович, берите выше! — Абрамов продолжал нагнетать таинственность.

— А выше уже некуда. Примадонна, что ли? Так ежели у Киркорьева финансы запоют романсы, так он и в нашу дыру пожалует — в это я поверить могу, а вот чтобы Прима сама… это уже бред!

— Хо-хо-ха-ха… — внезапно рассмеялся народный целитель, так что даже окладистая борода его затряслась над столом, отчего на бумагу с бюджетом упали две седые волосинки.

— Что это с вами? — неприязненно поинтересовался Христофоров, брезгливо смахивая волосинки с деловых бумаг.

— А выше Примы вы и представить никого не можете? — с нехорошим огоньком в глазах спросил народный целитель.

— Не кощунствуйте… — с горьким привкусом от разговора отозвался руководитель филармонии. Ему стало казаться, что Абрамов пришел поиздеваться над ним, чтобы улучшить свое настроение и самооценку. Но для чего это и так успешному человеку такое дело надо было бы?

— Мое предложение простое: доход от концерта делим пополам. И это очень щедрое предложение с моей стороны.

— Как это пополам, как это я смогу оформить, что вы…

Христофоров притворно всплеснул руками, но сам-то гад почувствовал, что разговор ему начинает нравиться.

— Условия такие: десять тысяч — гонорар звезде, передаете непосредственно в руки перед концертом, зал проводите как аренду через брата вашей супруги, как делаете обычно при проведении корпоративов, а оставшуюся сумму делим пополам.

— Конечно, понимаю и приветствую вашу осведомленность в моих делах, но что за звезда согласиться выступить за десять тыщ рубликов, да еще более звездная, чем Примадонна? — Христофорова опять пробило на иронию.

— Вы не поняли, Степан Никодимович. Десять тысяч евро. — Абрамов был спокоен и серьезен, как никогда.

— Бред! Да нет такой звезды, чтобы у нас собрать по пятьдесят евро за место в филармонии. Никто не пойдет!

— Бред! Я ведь не сказал вам главного — имя звезды, не правда ли? — глаза Абрамова блеснули тем же нехорошим огоньком.

— Нууу… — согласился с собеседником Христофоров.

— К нам приедет Лучано Паваротти.

Надо сказать, что в наше время любая история имеет склонность повторяться, а некоторые сцены, описанные великими классиками прошлого, повторяются с завидной частотой, например, классическая немая сцена из «Ревизора», вышедшего из-под пера господина Гоголя, в моей жизни случалась неоднократно. Случилась она и в здании Нижне-Вьюганской филармонии как раз после того, как народный целитель Абрамов произнес свою фразу о Паваротти. На каких-то пять-шесть минут руководитель городской музыкальной жизни, господин Христофоров, застыл, превратившись в мумию, не шевелился и господин Абрамов, который продолжал стоять, опираясь руками на письменный стол начальства. Но ровно через пять минут и тридцать две секунды от начала сцены господина Христофорова прорвало: у него начался истерический смех, громкий, неприличный, со слезами на глазах, подвываниями и прочими атрибутами истерического состояния, сопровождаемого этим самым непрекращающимся неприличным смехом. Целитель Абрамов понял, что такая истерика долго продолжаться не может, а потому принял единственное возможное в данном случае решение и закатил Степану Христофорову пощечину, причем такую, что голова музыкального гуру дернулась назад, чуть было затылком не пробуравила стену, но потом вернулась в нормальное положение. Истерика прекратилась. Казалось, что Степан Никодимович пощечины даже не заметил, он протер глаза от слез, после чего, параллельно высморкавшись в платок, произнес:

— Ну, вы меня уморили, Михаил Георгиевич, давно я так не смеялся, а ведь я вам почти что поверил… надо же, так шутить над старым человеком! Ой, не могу… расскажу вечером жене, похохочем вместе.

И Христофоров тем же платком протер лысину от крупных капель пота, выступивших от натужного смеха.

— Да ведь я вполне серьезно, Степан Никодимович, а тут такая ваша обидная реакция получается.

Внезапно Христофоров вскипел. От истерики он мгновенно перешел к агрессии, вскочил и заорал на собеседника так, что вены на шее вздулись, превратившись в тугие канаты, а лицо побагровело.

— Хватит! Хватит меня держать за идиота! Паваротти умер! Умер! Или вы его вытащили из гроба? Концерт оживших трупов меня не интересует принципиально! Вы слышите! Принципиально!

— Сесть!

Абрамов включил приказной тон, а для усиления эффекта еще и надавил музыканту-истерику на плечи. Степан Христофоров неожиданно обмяк, его запал куда-то исчез (он вообще не был человеком, который способен долго и твердо отстаивать свое мнение) поняв, что от Михаила Абрамова так просто не отделаться, шеф филармонии стал тут же прикидывать, как бы вызвать сюда неотложку да отправить целителя к целителю-психиатру.

— Я знаю, Степан Никодимович, что у вас возникли сомнения в моем психическом здравии, так вот, посмотрите.

И народный целитель вытащил на стол бумажку, в которую Христофоров был вынужден уткнуться носом, дабы по носу не получить, он же чувствовал, что его собеседник к рукоприкладству склонен, и церемониться не собирается. Перед его носом лежала справка, подписанная местным психиатром и наркологом по совместительству, единственным специалистом на весь город, господином Кучеревским. И в справке значилось, что в результате экспертного осмотра господин Абрамов Михаил Георгиевич признан абсолютно вменяемым и отдающим отчет в своих словах действиях. Печать. А после фраза, повергшая Степу Христофорова в шок: «Постскриптум. Про Паваротти сущая правда».

— Что скажете, Степан Никодимович?

Христофоров постарался на стуле отъерзать как можно дальше от стола, пока не уперся в стенку, после чего произнес:

— Я боюсь, что это заразно.

— Да хватит вам, Степан Никодимович, клоуна разыгрывать. Если вы готовы выслушать мои аргументы, то я все вам расскажу. А потом вы примете решение. Согласны?

— Согласен…

Чтобы не раздражать буйного посетителя, руководитель филармонии изобразил полное и безоговорочное согласие.

— Я вижу, что не вполне согласны. Только подумайте, кто в городе меня больше всех ненавидит? Конечно же наш горе-нарколог и психиатр, господин Кучеревский. Я ведь у него хлеб отбираю. Знаете, сколько он написал на меня кляуз? А тут такую справку выдал. Почему?

Абрамов сел на стул, который располагался рядом со столом, перестав давить своим немалым телом на филармоническое начальство. Христофоров сразу ощутил прилив воздуха, сил и способности здраво рассуждать.

— Вы его подкупили, — внезапно пришла в голову начальника мысль, которую он тут же выдал на-гора.

— Зачем мне это делать? Чтобы посмеяться над вами? У меня что, нет для этого других, более обидных поводов?

Степан Никодимович заскрипел зубами — поводы у Абрамова были и в достаточном количестве.

— Так вот, дело это началось за пять лет до так называемой смерти господина Паваротти. Я смотрел какой-то его концерт, из самых свежих, он пел бесподобно, настолько, насколько это может передать телевидение, конечно. Но в его облике показалось мне что-то до неприличия неправильное, болезненное, что-то, несущее в себе печать смерти. Вы в курсе моих родовых способностей? — как бы невзначай поинтересовался народный целитель.

Тут Христофоров вспомнил, что народный целитель Абрамов имел свою тайну, точнее, историю, о которой в городе говорили только шепотом, да и то, мало кто в это верил. Дело в том, что прабабка Абрамова, урожденная Вешнякова, была из рода местных ведьм и целительниц. Но особой силой не владела, успеха громкого не имела, а потому ездила она как-то к самому Григорию Распутину, тогда еще жившему в сибирском захолустье и о столице не помышлявшем. Ездила, как она говорила, силушки поднабраться. Неизвестно, чего она там поднабралась, да только через восемь месяцев с неделькою родила мальчонку. Назвала его Григорием Григорьевичем, фамилию дала Абрамов, по фамилии мужа своего, тока мужа второй год как при ней не было. И сила целительная теперь по мужской линии пошла. И каждый целитель-мужчина в роду был куда как сильнее старой ведьмы Вешняковой. И стало господину Христофорову как-то не по себе.

— Я сразу же определил, в чем корень проблемы. И тогда я стал искать. Я нашел личный email Лучано Паваротти. Можете себе представить, чего мне это стоило! И я написал ему письмо. Нет, не на итальянском, что вы, на английском. Я им прекрасно владею.

Христофоров, хотевший поиронизировать по поводу знания Абрамовым основ итальянского языка сразу же притих, как говориться, прикусил себе язык.

— В письме я описал то, что беспокоит сейчас Паваротти, симптомы, которые возникнут в ближайшее время, назвал проблему — раковую опухоль, место ее локализации, описал возможный выход из этого положения. Надо сказать, что я предложил ему свою методику лечения. Длительную, сложную, дорогую, но… вполне возможную. Правда, чтобы излечиться, ему надо было обязательно прекратить петь. Выступать. Без этого никак. На два-три года! Знаете, он сначала тоже решил, что это шутка. Но прошел обследование. И мое предположение, к сожалению, превратилось в диагноз.

Стало видно, что при рассказе народный целитель начинал немного нервничать. Он то слишком сильно сжимал губы, то постукивал костяшками пальцев по столешнице, то немного бледнел.

— Но и после этого Паваротти не захотел внять моим рекомендациям. Он стал лечиться у обычных врачей. Закономерно, что его состояние постоянно ухудшалось. Он перестал играть в театре, но продолжал концертную деятельность. А тут еще его брак! Вы понимаете, насколько это все сложно. Молодая жена, расходы, все это не давало ему совершенно уйти со сцены и заняться своим здоровьем. И все-таки я получил письмо. Примерно за год до того, как случилось то, что называют его смертью. Он соглашался с тем, чтобы я его лечил, просил меня приехать. Я немедленно отправился в Италию. Посмотрите мой загранпаспорт. Вы увидите. Я был в Италии пять раз за год. Последний — как раз за день до его «смерти».

Абрамов бросил на стол паспорт. И пока пораженный Христофоров невидящим взглядом рассматривал шенгены, народный целитель продолжал:

— Я не буду уговаривать вас, и рассказывать бредни типа «смерти не существует». Смерть — самая реальная штука в нашей несколько нереальной жизни. Увы. Так получилось, что Лучано все равно нарушал некоторые мои предписания. Он был слишком строптив, слишком большой звездой, не мог отказаться от некоторых пагубных привычек, а, самое главное, не мог прекратить петь. Ирония судьбы заключалась в том, что чтобы выздороветь, он должен был умереть…

— Вы хотите сказать, что его смерть — инсценировка?

В голосе Христофорова, на сей раз, никакой иронии не было, только любопытство.

— Увы, не все так просто… Я ведь не Джеймс Бонд. Да и такая театральная постановка мне не по плечу. Все было неожиданно. Ему стало плохо. Он успел позвонить мне и сообщить, чтобы я срочно приезжал, что ему стало хуже. Он в который раз пренебрег элементарными правилами, которые я ему навязывал. Пока я прилетел, Лучано был уже в коме. Знаете, о его последних часах написано много. Но ничего не написано правды. Его могли бы держать на искусственном дыхании достаточно долго. Но, знаете, что такое молодая жена, она уже думала не о Лучано, а о его наследстве. Пожилым богатым сеньорам не стоит заводить слишком молодых жен. Старые будут держать его у жизни просто по привычке. А вот молодая захочет сразу же приступить к разделу имущества. Она сразу же дала разрешение, даже нет, распоряжение, на отключение аппаратуры. Единственным препятствием был адвокат Лучано, который ждал моего приезда. Мне удалось стабилизировать состояние великого певца. Но уже было распоряжение об отключения от аппаратуры, а жить без нее было пока еще невозможно. Мне пришлось приложить весь свой дар, чтобы подчинить себе врача-реаниматора. Все остальное решили деньги. С ним попрощались. Его похоронили. Но на небольшой вилле, снятой его адвокатом, стоял бокс с нужной аппаратурой. Теперь великий тенор в безопасности. Он выжил. И излечился. Смотрите, я практически из Италии не выезжал эти пару месяцев. Когда я уезжал, он спросил, что мог бы лично для меня сделать. Я попросил его дать один концерт в небольшом зале в моем родном городе. Он согласился. Только выдвинул ряд условий… вы понимаете, ведь концерт будет инкогнито…

— Погодите, милейший Михаил Георгиевич, ваша история завораживающая, интересная, но… но кто поверит, что он жив? Это ведь чистой воды вымысел… На первый взгляд. Хотя и весьма убедительный.

Руководитель филармонии понимал, что ему очень хочется в эту всю фантастическую историю поверить, но голос разума твердил, что это не может быть правдой, потому что не может быть никогда.

— А теперь к фактам.

Абрамов положил на стол перед Христофоровым папочку с документами. Он выкладывал их, параллельно комментируя каждый документ.

— Тут ксерокопия моего загранпаспорта. Можете проверить все по датам. Тут фотографии мои с Лучано Паваротти. Это в Милане, в пиццерии, у Миланского собора, это в Риме, Венеции, вот видите, мы нарушаем режим. Он пьет красное вино, знаете, итальянцы мир наводнили своим кисляком, которое называют сухим вином, а сами пьют что-то совершенно другое, более похожее на наши полусухие или полусладкие вина, это мы пьем какое-то вино из района Венеции, его делает одна семья и не более двух тысяч бутылок в год. Стоит безумно дорого. Вот эти — сделаны совершенно недавно, тут есть дата, в Эболи, в том месте, где мы лечили его после реанимации. Всего три фота на мобильный, сняты тайком. Сами видите, как он изменился. Вот заключение эксперта, что все фото подлинные и никаких следов обработки не содержат. Извините, но три последних я не могу вам оставить. Это не моя тайна. Достаточно, что вы их видели. Остальными любуйтесь. Это статья в «Курьерре де ла спорте» о том, что супруга Лучано Паваротти так и не вступила в законное владение наследством. Объявление завещание должно было состояться почти две недели назад, но по настоянию адвоката певца, перенесено на конец ноября этого года. Подчеркивается, что это второй перенос объявления завещания. Вот эта статья из бульварной римской газетенки. Там один охотник утверждает, что видел самого Лучано Паваротти месяц назад в предгорьях Итальянских Альп. Есть даже фото, но ее качество ничего не смогло подтвердить. Так… это статья одного известного американского медиума, который не смог связаться с душою Лучано Паваротти и сделал вывод, что его душа застряла где-то по дороге к небесам. Вот еще… вам понравиться. Это заказ чартера частный самолет из аэропорта Венеция до нашего Нижне Вьюганска. Я уже переговорил с полковником Кошевым. Они дадут полосу. Больше, чем у них приземлиться будет негде. А это его письмо, копия из личного почтового ящика, на мой, где говорится об условиях проведения концерта. Это распечатки. А вот тут, на отдельном листочке, даны ссылки на странички в Интернете. Вы в состоянии будете проверить все сами. У вас на рабочем месте Интернета нет? Ах, да, у вас даже компьютера нет…

Руководитель филармонии виновато развел руками.

— Простите, Михаил Георгиевич, я изучу эти материалы, но, поймите сами, кто отдаст у нас в городе такие деньги за посещение филармонии? У нас не найдется столько богатых людей… Мы прогорим… Это нереально…

— Найдутся. Посмотрите список тех, кто я, уверен, точно захотят попасть на концерт. И это далеко еще не все. Заранее оговариваю, для своих близких знакомых, пять контрамарок. У вас их лимит двадцать. Но не более… По рукам?

— Ну, если я приму решение о концерте, то… по рукам… и доход пополам (со вздохом)?

— Да. Это мое главное условие.

— Не будем торговаться. Но… но… Я подумаю.

В эти два месяца не было в Нижнем Вьюганске человека более влиятельного, чем Степан Никодимович Христофоров.

Нет, дамы и господа, не подумайте, что такой тертый калач, как господин Христофоров поверил такому странному человеку, как народный целитель Абрамов. Конечно же нет! Но дома он засадил сына за Интернет, пообещав ему апгрейд компьютера, если все получиться. Сынок поскрипел, но материалы для папаши собрал. И все получалось именно так, как сказал Михаил Георгиевич Абрамов. Но еще интересней было то, что, покопавшись, сынок вытащил еще пять-шесть статей, в которых авторы сомневались в смерти великого тенора. Обычно это были сообщения в не заслуживающих доверия бульварных изданиях, но Христофоров точно знал, что кроме пережаренных фактов такие газетенки иногда печатают и правдивую информацию, в которую многие отказываются верить. Например, сообщение крестьян, которые слышали, как голос Лучано Паваротти доносился из какой-то рощи, опять-таки в предгорном районе Итальянских Альп. А еще таинственный звонок одному музыкальному редактору, которому сообщили, что найдены несуществующие записи Лучано Паваротти. Конечно же, записи были откровенным пиратством, плохого качества, а вмешательство адвоката семьи Паваротти поставило на этой истории окончательную точку.

И все-таки руководитель филармонии, Степан Никодимович Христофоров пребывал в некотором замешательстве, и разглашать никому ничего не собирался. Правда, пришлось рассказать про все супруге, которая узнала информацию от сына, напряженно лазившего по Сети и даже не отужинавшего. Дражайшая Зинаида Герасимовна Христофорова после того, как за две минуты расколола сына, пятиминутной пыткой выведала все у незабвенного супруга своего, точнее, он мог стать незабвенным, если бы вовремя не раскололся.

А началось все через два дня после супружеского допроса. На работу директору филармонии позвонили. Ой, да что я буду ходить вокруг да около! Позвонил Христофорову директор Нижне-Вьюганской чулочной фабрики, один из самых состоятельных людей в городе, Петр Прохорович Чумаченков. Узнав голос прижимистого городского мецената, Степан Никодимович даже побледнел. Чумаченков никогда не звонил просто так.

— Степан (меценат никогда еще не называл работников культуры по имени-отчеству), я тут узнал, что у тебя концерт намечается. Интересный.

— Ну… еще не все ясно…

— Не темни! Или ты хочешь мне отказать в пригласительных?

«Каких таких пригласительных?» — изумился директор филармонии.

— Так… они еще и не напечатаны даже… — нашелся Христофоров.

— Значится так… — пять штук мне зарезервируй. Семьей пойду.

И трубка пронзительно загудела. За час последовало еще три звонка от людей богатых и влиятельных. Христофоров понял, что назад дороги нет. Его супруга сумела растрезвонить по всему городу с подробностями. А что делать с афишами? А ничего не делать! Все ведь уже сделано! И директор филармонии ограничился одним только объявлением о том, что такого-то числа такого-то месяца состоится закрытый концерт.

Конечно, он еще раз встретился с Абрамовым, окончательно согласовал детали мероприятия, но это уже были рабочие моменты. Так сказать, мелочи, не влияющие на общий ход событий…

«Эх! — как-то подумалось Христофорову. — Или грудь в орденах, или ноги в бетонных валенках!».

Надо сказать, что пригласительные на закрытый концерт стали самым большим в городе дефицитом. Они уходили по самым что ни на есть спекулятивным ценам, а Христофоров подумывал, что мог бы поднять стоимость билета еще на пару сотен евро, его клиенты этого бы просто не заметили.

Надо было решать и другие организационные вопросы. Контрамарки только семье, остальное шло в доходную корзину. Да, еще, городское руководство, прокурор с супругой, начальник полиции с немалым аппетитом, судья… он же не идиот судье отказывать… Так что зал получался просто переполненным. Впрочем, выход нашелся сразу же. Приставные стулья! Хотя Абрамов предупреждал, чтобы этого безобразия не было, Степан Никодимович скрепя сердце пошел на принятие непопулярного решения в обход делового партнера, деньги прежде всего! А вот от кресел на сцене пришлось отказаться. Такая звезда могла бы просто плюнуть на концерт и уехать… этого руководитель филармонии допустить не мог!

А скольким людям он отказал! И каким людям! Даже гинеколог жены был в пролете! Но самый комичный случай произошел за пять дней до концерта. В кабинет к Христофрову ввалились трое: Семен Рукавишников, Лаврентий Харин да Павел Оренбургский. Все они были музыкантами, да еще какими! Лучшими в городе! Все самые крутые свадьбы и практически все похороны без их участия не обходились! Одеты они были кто во что горазд, но достаточно прилично, что было фактом удивительным. Было видно, что они стесняются, даже приняли немного для храбрости, но разговор начать не решаются.

— Ну… чего надо… говорите и выметайтесь! — Степан Никодимович с музыкальной «братвой» решил не церемониться.

— Значится так, Степан Никодимович! — начал по привычке первая скрипка Рукавишников. — Узнали мы, что у нас в городе интересный концерт намечается.

— А из музыкальной общественности на концерте гулькин хрен! — поддержал Рукавишникова, спрятавшись за его худую спину, толстячок флейтист Харин.

— А раз дело такое… непорядок это… мы за контрамарками пришли. — Подытожил разговор широкоплечий красавец Оренбургский, чьим постоянным уделом были ударные.

— Все трое?

— Да… — грустным дружным хором ответили посетители.

— За тремя контрамарками?

— Да… — еще более грустно и как-то более тихо ответили городские музыканты.

— Значится так, господа хорошие. На этот концерт никаких контрамарок не существует. Есть только пригласительные. Цену знаете?

— Мы же музыканты, народ небогатый! — завела первая скрипка.

— Где нам такие евро найти? — заныла флейта.

— Войдите в положение! — ухнули ударные.

— У нас только на этой неделе пять похорон было. Так что, господа, или деньги, или концерт без вас.

Господа музыканты помялись, а потом стали мять в руках бумажки с вожделенными евроденежными знаками. И тут в голову Христофорову пришла замечательная мысль! Он открыл ящичек стола, в котором держал пригласительные, дрожащей рукой вытащил один единственный билет, после чего произнес трагическим голосом:

— Господа! У нас проблема! Остался один пригласительный. Только один! Последний!

— А нам-то что делать? — недружным хором спросили музыканты-просители.

— Есть один выход, господа музыканты, из уважения к вашей профессии, я этот последний пригласительный не зажилю, а отдам вам. Только вы выйдите, поговорите, решите сами между собой, кому он достанется. А я ему и передам пригласительный. Чего остолбенели? Вон из кабинета, бля!

От крика руководителя филармонии музыкальная братия очнулась и вывалила на улицу. Примерно минут через сорок-сорок пять в кабинет Христофорова ввалился Оренбургский. Видно было, что красота и молодость победили. Правда, победа не далась молодости так просто. Оба глаза цвели наливающимися фингалами, правый рукав пиджачишки был оторван почти весь, а левый отсутствовал как исторический факт, шишка на лбу и испачканные брюки завершали общую картинку.

— Вот!

И музыкант выложил на стол перед Христофоровым долгожданные евро.

Степан Никодимович отдал тот самый пригласительный билет, и весь день настроение у него было лучше лучшего.

В эти два месяца не было в Нижнем Вьюганске человека более влиятельного, чем Степан Никодимович Христофоров.

Каким-то чудом было закончено строительство его загородного дома, из ложной скромности именуемого «дачей». Все, даже отделочные работы, которые провели в самый сжатый срок. А мебельщики за смешные деньги не только сделали прихожую и кухню, а даже умудрились их смонтировать как раз за два дня до концерта! О других благах цивилизации, которые сыпались на Христофорова, как из рога изобилия я промолчу. Каждое кресло в зале, каждый приставной стул был оплачен потом и кровью, а не только деньгами!

Но вот наступил он — день концерта. Ранним утром директор филармонии присутствовал при встрече дорогого гостя. На военном аэродроме приземлилась реактивная Сесна — юркий быстроходный лайнер, придназначенный для комфортного полета частных лиц. Обслуга аэродрома тут же присоединилась к встречающим. Дверца открылась, и вот оно… вышли, он прибыл в сопровождении адвоката, аккомпаниатора и струнного квартета, именно этим музыкантам предназначался гонорар, обусловленный договором. Гость был в классической черном итальянском пальтишке, его голова была замотана бинтами, так что только нижняя часть лица оставалась видной. Круглый подбородок, взлохмаченная борода. Он казался не таким высоким, как на телевидении, да и вес его куда-то подевался. Тут Христофоров вспомнил, чем Лучано болел и перестал удивляться. С великим тенором пообщаться не удалось, он как-то быстро скользнул в машину Абрамова, они сразу же уехали в дом народного целителя. А с директором филармонии остановился побеседовать адвокат. Он забрал пачку с гонораром, что-то пробормотал на неплохом английском, из чего Христофоров ни бельмеса не понял. И остальные итальянцы тут же куда-то отправились.

А руководитель филармонии поспешил проверить, все ли готово к концерту. На его счастье, настройщик, уже неделю возившийся с их стареньким концертным роялем заявил, что с полчаса как работу закончил, и теперь на рояле не стыдно было бы играть и самому Рихтеру. А Христофоров подумал, что приезд Рихтера он бы точно не пережил, а вот факту, что рояль готов, был, несомненно, рад. Тут настройщик, чтобы закрепить у заказчика уверенность в готовности сложного аппарата, нажал на какую-то клавишу. Клавиша скрипнула, раздался неприятный скрежет, и настройщик, побледнев, выдав порцию площадного крепчайшего мата, тут же погрузился в недра рояля. Степана Никодимовича пробил холодный пот. Окончательно рояль был готов за два часа до концерта.

Но за два часа до концерта Христофорову было уже не до рояля. В его кабинет вошла делегация из пяти человек. Увидев, кто к нему пожаловал, директор филармонии побледнел и чуть было не наложил в штаны от страха. Это был губернатор с супругой и тремя помощниками, один из которых, ни больше, ни меньше, как начальник областного ФСБ лично!

— Здравствуйте, Степан Никодимович! — И губернатор протянул мгновенно пропотевшему руководителю филармонии руку. Христофоров пожал руку начальства с должным благолепием, но что ожидать от визита, просто не знал.

— Прослышал я, Степан Никодимович, что у вас интересное мероприятие намечается. Так мы с супругой и несколькими помощниками хотим поприсутствовать. Не возражаете?

— Почту за честь, Вениамин Николаевич. Рад вас видеть, и вас, Нина Андреевна, рад…

— А вы уверены, Степан Никодимович, что он это он? — вкрадчивым шепотом прошелестел губернатор почти что на ухо музыкальному гуру Нижнего Вьюганска.

— Я сам сомневался до последнего. Но частный самолет из Италии… Нет, это исключено.

— А исполнение? Вдруг есть возможность провернуть весь концерт под фонограмму?

— Да что вы, упаси Боже! У нас ведь и аппаратуры такой нет, чтобы качественное фоно обеспечить. Он ведь от микрофонов отказался. Никакой усиливающей аппаратуры. Только живой оркестр и голос! Музыкантов привез с собой. Дама за роялем — это его постоянный аккомпаниатор!

— Ну что же, посмотрим… посмотрим…

А теперь уже громко:

— А на концерте что за публика будет? Музыкальная общественность представлена, или только избранные?

— Ну что вы, Вениамин Николаевич, будет музыкальная общественность — у нее слух особенно тонкий.

— Это верно… Да и у нас со слухом все в порядке, видите куда слух о вашем действе долетел, — пошутило начальство. Господин Христофоров мгновенно покрылся холодным потом, а где-то далеко, внизу, очень-очень низко, появились предательские ощущения быстро нарастающей тяжести… Но руководитель филармонии мужественно подавил вздох отчаяния, готовый сорваться с его быстро немеющих губ.

— А что журналюги? — поинтересовалось начальство столь же невинным тоном, что и ранее.

— Ни-ни-ни! Сам лично следил, чтобы даже среди некоторых родственников не попались. Всю аппаратуру и мобильные телефоны будут сдавать в гардеробе, я там даже спецсейф поставил.

— Предусмотрительно. Молодец. А пригласительные для нас найдутся?

— Ну что за вопрос, Вениамин Николаевич. Все будет в полном ажуре! Вот только…

И Христофоров немного замялся.

— Ну что там?.. — вальяжно поинтересовался губернатор.

— Вы почти перед самым концертом пожаловали. Для вас с супругой места рядышком, а вот для помощников… или поодиночке в зале, или рядом, но на приставных стульчиках… знаете, небывалый ажиотаж…

Извиняющимся тоном сообщил Степан Христофоров. Сам он проклинал свою жадность, из-за которой еще поутру сплавил последние билеты за фантастическую сумму, да добрым словом вспоминал свою супругу, Зинаиду Герасимовну, которая накануне закатила ему скандал, сообщив, что без двух лучших подруг на концерт не пойдет. А потому образовались пять мест в центре зала, два из которых на приставных стульчиках.

— Рядом! Все вместе рядом, — сообщил свое решение губернатор.

Тут в комнату ввалился городской голова Рахманов. Он был бледен, видимо, для него приезд губернского начальства был как снег на голову.

— А вот и вы, Мирсултан Рахмонович! А мы тут с вашим музыкальным руководством как раз плюшками балуемся!

— Рад видеть вас, Вениамин Николаевич… Извините, не ожидал…

— Ну да, у тебя тут такое творится, а ты не ожидал? Ну, извини, пригласить не догадался, так мы сами с усами. Нагрянули. Ну, время есть немного, так мы по городу пройдемся, не возражаешь?

Городничий (простите за ассоциацию с классикой) затряс головой, мол не возражает. Тут Христофоров вытащил пригласительные, и вновь начальника филармонии прошиб пот, ему показалось, что тучи сгущаются над ним и над головой сверкает меч правосудия. Губернатор сгреб билеты и широким жестом бросил на стол букет стоевровых купюр. Он попытался деньги вернуть, понял, что это глупо, стушевался, покраснел, растерялся, но тут голос губернатора привел его в нормальный вид.

— Филармония у вас маленькая, ей финансы вот как нужны, а мы люди государственные, нам полагается некоторую сумму при себе иметь. Да, Мирсултан Рахмонович, проследите, чтобы тут местные тоже оплату произвели. И прокурор в том числе. Слышите?

Когда начальство покинуло кабинет Христофрова, он сел в свое видавшее виды кресло и трижды ущипнул себя за ногу. Но пачка евро свидетельствовала, что случившееся сном не было. А ущипленное место потом еще долго болело. Через минут сорок явился помощник городского головы, принесший еще одну увесистую пачку евро. Деньги тут же переправились в сейф.

Надо сказать, что супруга Христофорова, милейшая Зинаида Герасимовна, женщина властная, капризная и взрывная, своего супруга на сей раз не подвела. Даже прониклась деликатностью ситуации, согласилась посмотреть концерт из-за кулис. Там ведь будет видно все лучше, да и слышно… самое то!

До концерта оставалось чуть более получаса.

Если говорить, что человек может почивать на лаврах, то именно так чувствовал себя директор Нижне-Вьюганской филармонии, Степан Никодимович Христофоров. Вчерашний концерт мог быть полным провалом, а обернулся форменным триумфом. Теперь Христофоров вальяжно расположился у себя в кабинете между рюмкой смертельно дорогого французского коньяка и дорогущей гаванской сигарой, которую не позволял себе курить последних лет двадцать, как минимум. Он почивал на лаврах. Даже позволил себе не ехать на военный аэродром провожать звезду, в имени которого теперь и не сомневался. С таким багажом в сейфе он чувствовал себя Богом!

А как нервно концерт начинался! Весь зал был как на иголках. Гостя вышел представлять Абрамов. Христофоров мог и сам это сделать, но Абрамов так нагло напросился на эту роль, что пришлось ему уступить подобную честь.

Народный целитель попросил минуточку внимания и сообщил, что к нам в город приехал его друг, известный тенор, который согласился дать концерт на родине целителя. Из-за болезни он несколько изменился, похудел, поэтому просит прощение, что его голос не будет звучать точно так же, как обычно. В этом месте зал зашумел и зашушукался. И еще гость из-за аллергии будет выступать в повязке, чтобы не смущать дам своим лицом. И, последняя новость… Доктора разрешили гостю не более сорокапятиминутного выступления, но он настоял, чтобы концерт длился час. На этих словах зал затих. И тут он вышел. Забинтованное лицо. Клочьями борода. Полные руки. Концертный фрак строгого черного цвета, ослепительная белая рубашка. Бабочка. Все как положено.

И тут он запел…

И все!

Все исчезло! Осталась только музыка и его голос… Это невозможно передать! Христофоров слушал его записи, но никакая запись не в силах передать переливы голоса, который принадлежит гениальному певцу!

Никакая запись не откроет вам того волшебства, которое именуется Высоким искусством!

Он пел!

И Степан Никодимович ловил себя на том, что весь этот час в зале были только он, музыка и Господь Бог! И то, что он мог внимать этому — было огромнейшим счастьем.

Да, никто не в силах описать вам, что ощущал зрительный зал. Многие пожалели, что не могли оставить себе на память о часовом волшебстве запись или фотографию, но в этом была вся уникальность этого момента, что никто и никогда больше такого концерта не услышит. И все понимали это. И это делало их ощущения еще более яркими и эмоциональными.

Даже толстокожие бизнесмены, не расстающиеся с мобильниками на любом другом концерте сидели, разинув рты, позабыв о своих чертовых бизнес-интересах, и слушали, потому что понимали, что никогда более такого уже не услышат!

А потом, когда час прошел, а зал ревел и топал, и орал, это было какое-то бесовское ликование, чего Христофоров у себя в филармонии никогда не наблюдал ни до, ни после… И снова вышел Абрамов и попросил прощения от имени звезды, сослался на его самочувствие и попросил не бисировать…

И зал притих… а еще через пять минут вся сцена была завалена цветами, а Христофорову подумалось, что так много цветов бывает только на похоронах, но он тут же отогнал эти мысли, потому что очутился в крепких объятиях городского ударника Павла Сергеевича Оренбургского.

— Степа! Я твой до гроба! За такое чудо! Ты скажи, кого убить надо — так я пойду и убью!

И голос музыканта звучал так искренне, что Христофоров понимал, что скажи он сейчас — так ведь пойдет и убьет, и не надо будет мучатся больше в этой супружеской жизни… а что, он чего-то лучше найдет? Лучше уж известная змея, чем неизвестная… Да-с…

— А скажи, Паша, как тебе его голос? Ну, с чисто музыкальной точки зрения?

— Ну… Бесподобен… Конечно, он не так безупречен, потеря веса всегда сказывается на связках, да и болезнь не делает голос звонче… Но он берет такие ноты! Только он берет так такие ноты! Виртуоз! Эта его бесподобная манера пения… Если бы я даже не видел сцену, я бы все равно знал, кто на ней, потому что это… Волшебно! Грандиозно! Брависсимо! Степа! Я твой до гроба!

И Оренбургский разрыдался на плече руководителя филармонии.

Но самым дорогим моментом было прощание с губернатором. Тот энергично пожал Христофорову руку, поблагодарил, и сообщил, что вскорости освобождается должность директора филармонии на их, губернском уровне, так что не помешает Степану Никодимовичу собирать чемоданчики. Дорос. Эта финальная нота была воспринята его семейным окружением как настоящая победа. В завершение всего, уже глубокой ночью, пересчитав с супругой доходную часть мероприятия и перераспределив выручку, Христофоров прямо среди денег бурно овладел супругой, которая оказалась на сей раз неугомонной и весьма пылкой.

Но вот наутро директор филармонии увидел и обратную сторону популярности. На его девятке на дверцах гвоздем было процарапано слово «быдло». На такое способен был только флейтист Харин из-за полного отсутствия художественного воображения и подлой мстительности своего мелочного характера.

А пока приказ об увольнении Лаврентия Харитоновича Харина готовился появиться на свет (благо его неоднократные попойки нашли отражение в трудовой книжке), Христофоров спокойно почивал на лаврах.

Появление Абрамова он пропустил из-за клуба сигарного дыма, который замутил обзор перед столом.

— Курить вредно для потенции, — ядовито заметил народный целитель.

— Ах, это вы… Ну что, Михаил Георгиевич, займемся расчетом?

— Не мешало бы.

Харин бросил на стол перед целителем бумажку с расчетами по концерту.

— Что это?

— Знаете, был губернатор… я вынужден был поднять стоимость аренды в десять раз, иначе меня не поймут.

— Это ваши проблемы.

Христофоров выложил на стол заранее приготовленную сумму в евровалюте.

— Что это? — спросил Абрамов, пересчитав наличность.

— Ну что, разве вам мало?

— Да вы за билеты такие сшибали суммы. А прикладные стулья? Мы же договаривались… Я должен был краснеть!

— Понимаете, это начальство, оно ведь не платило…

— Вы врете. Я знаю, что даже прокурор заплатил.

Христофоров тяжело вздохнул…

— Ну хорошо, вот вам еще… как от сердца отрываю.

Он выложил на стол еще одну пачку, впрочем, народный целитель ожидал большего.

— Это все?

— Все, честью клянусь, что мы в расчете.

— Ну-ну…

Почивавший на лаврах Христофоров даже не почувствовал, что нажил себе еще одного врага, куда как более опасного, чем пресловутый Харин. Абрамов развернулся и пошел к выходу.

— Милейший Михаил Георгиевич, ну мы же с вами друзья, вы мне можете сказать, как это у вас получилось?

— Что Это? — не поворачиваясь, с недобрым блеском в глазах переспросил целитель Абрамов.

Ну, все это? Уточняю: кто это был на самом деле. Вот!

Недобрый огонек в глазах народного целителя тут же превратился в настоящий таежный пожар несдерживаемой ярости, бессмысленный и беспощадный.

«Ну почему это все хотят узнать то, что они называют „правдой“?» Ну, получилось ведь, получилось! Ты же нагреб на этом деле куда больше, чем должен был, кинул меня, как засранца, на бабки! Только так и не понял, что главное в этом деле не бабки, и не то, что ты такой ловкий, а то, чьим другом был так называемый господин Паваротти. А теперь мне, как целителю цены-то не будет, эх, Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка? Сотру я тебя в порошок… когда-нибудь, когда к слову придется… И зачем тебе было это? Глупые и ненужные вопросы задавать?

И Абрамов развернулся к Христофорову всем телом.

— Это был мой лучший друг, певец, Лучано Паваротти!