Истории небольшого города. Сборник рассказов

Жизнь в сорок только начинается

Барков посмотрел в серое окно.

На желтоватой поверхности стекла медленно и лениво передвигалась сонная осенняя муха.

— Последняя, наверное, — подумал Барков.

Жизнь в сорок только начинается…

Вот только с чего?

Барков поморщился.

Хотелось выпить.

Почему все так паршиво…

Вот и она… ушла… что ли?

Надо было оторвать свой взгляд от окна и посмотреть… — но это же надо было бы переться в соседнюю комнату. Нет, на такой подвиг в семь утра Валентин Сергеевич Барков (по прозвищу Белка-в-колесе) был не способен.

Он задумчиво отлепил от подоконника позавчерашнюю жвачку и постарался разжевать почти бетонную твердь. Еще теплилась надежда вылепить из этой бывшей смакоты хоть один пузырь. Бесполезно… немного поколебавшись, Барков вернул жвачку на место.

— Господи, уже семь-двадцать… так и вставать придется…

Неужели новый день, новые (те же по сути) заботы, тревоги, надежды.

Он разлепил свои ясные очи — семь двадцать две…

Еще три минуты… нет, лучше восемь…

Нет…

Не лучше.

Барков благополучно заснул.

Ему снился Александр Сергеевич Пушкин, гуляющий в летнем саду с господами Герценом и Огаревым.

Они еще не собирались будить русскую революционную демократию, но к народу уже были очень близки, особенно эфиопскому.

В семь пятьдесят девять Баркова подкинуло с кровати (сработал рефлекс Штирлица). До выхода на работу оставалось ровно пятьдесят восемь секунд.

— Успею — решил Барков.

И он действительно успел.

Но не на работу (что там делать?) — он успел зайти в пивнушку…

Ровно в семь пятьдесят девять Барков (работал тот же Штирлицов рефлекс) появился в подъезде своего дома.

Вечерело.

Мухи усиленно гадили на и так до предела загаженные окна…

Вымыл бы их кто… — с особенной тоской подумал Барков о мухах.

Наконец-то он добрался до двери с облупившейся краской и так же тоскливо повернул ключ… Скрип оказался невыносимым…

Смазать бы их — так же автоматически подумал о ключах Барков и влез в квартиру.

В соседней комнате Галки не было.

— Значит, ушла… — решил Барков.

Он посмотрел повнимательнее — вещей (розовой сумки и маленького чемоданчика) тоже не было.

Зато в углу стояла недопитая бутылка портвейна…

— Прийдет — обрадовался Барков не столько факту возможного возвращения Галки, сколько оставленной бутылке.

Он подъехал к заветной стекляшки и быстро сделал два опустошительных барковских глотка (в три таковых он осушал всю бутылку, посему никто из приятелей не давал ему «сделать один глоточек» — только лили в стакан).

В ту же секунду нутро его обожгло…

Барков ломанулся в ванную и начал глотать вонючую воду прямо из-под крана. Жить окончательно не хотелось, но приходилось.

Через пять минут такой жизни Баркова вырвало…

Это повторялось еще трижды.

На бутылке синим химическим карандашом (вся Галкина косметика) было выведено «ШОБтыподавилсяСКОТИНА».

— Шож я ей такого сделал? — орала душа Баркова из который мгновенно вылетели все остатки интеллигентности.

В течении трех часов три подъезда семиэтажного дома на речном бульваре вынуждены были слушать непрерывную тираду made in Barkoff, каждое четвертое слово в которой было «mather».

Спас Баркова сердобольный сосед дядя Леша — он притащил страдальцу запыленный четвертак мутной бурачанки (чудом уцелевшей в его стариковском логовище)… Валя поправился… Боль как-то улеглась и он затих………..

Целую неделю после описанных событий Барков чувствовал себя не в своей тарелке.

Не то, чтобы он не помнил из-за чего Галка плеснула ему уксус в бутылку из-под портяша, а вот чего-то в жизни стало не хватать…

Пора становиться человеком — решил для себя в один из дней Барков.

Для начала он пошел в поликлинику.

Как и раньше участковый смотрела на него холодно и равнодушно:

— Бюллютень вам не светит, — процедила она сквозь зубы.

— А я не за этим — почти жизнерадостно, хотя и огорчившись отсутствием возможности оправдаться на работе, сообщил Барков.

— Тогда за чем? — подозрительно посмотрела на пациента поверх очков участковая.

— Хочу излечиться от пагубной привычки, стать человеком… — и лицо Баркова приняло почти ангельское выражение.

— Идите к наркологу — двадцать второй кабинет, — не поддавшись на обаяние пациента так же сухо сообщила доктор.

— Вот… — сказал Барков, зайдя в кабинет к наркологу.

— Ну… — ответил ему нарколог — крупный энергичный мужчина сорока пяти лет от роду.

— Хочу перестать пить — набравшись храбрости, одним залпом — как водку из стакана, выпалил Барков.

— На учете состоишь?

— Не-а… — растерялся посетитель…

— Надо поставить, сообщить в коллектив — он поможет, в ЖЭК… в общем, привлечь общественность к твоей беде.

— А если без привлечения общественности?.. — как-то вяло поинтересовался Барков. Медсестра засуетилась, перестала заполнять карточки и исчезла из кабинета.

— Пятьдесят рублей, — спокойно ответил нарколог.

— Угу — ответил Валентин и пошел к выходу, — погодите, доктор, принесуу — погодите, доктор, принесу…

Настроение было ни к черту. Один раз захотел стать человеком и на тебе…

Тут Барков вспомнил, что ему не помешало бы зайти на работу — авось что-то да в кассе набежало для рабочего человека?

На работе в кассе Баркова ожидали двадцать два рубля сорок одна копейка и настоятельная просьба зайти в отдел кадров. В последнем кадрист (отставной гебник) посоветовал Баркову написать по собственному, дабы его не выкинули по волчьей статье за прогулы. Ранее, как неоднократно случалось Барков аппелировал бы к рабочей совести, клялся бы, что завяжет, просился бы у трудового коллектива на поруки, но на сей раз он собирался стать человеком, вот и решил поступить по-человечески:

— Давайте по-волчьей, ведь заслужил… — кадрист схватился за сердце…

— Ты… Ты так не шути… — он сглотнул воздух и поморщился. — Я и не таких видывал, нахрапом не возьмешь, думаешь, я не знаю, как нас чехвостить будут в министерстве. Ты хочешь напоследок дверью хлопнуть, чтобы нас квартальной премии лишили? Пиши по собственному…

Через час уговоров Барков сдался.

Он вышел на улицу довольный собою — душу грело воспоминание о том, как он щегольски оставил кассиру одну копейку от зарплаты — на долгую добрую память. Но настроение нашего героя в поликлинике сразу же упало. Доктор двадцатку не взял, а на учет Баркова поставила давешняя медсестра — охая и причитая, она заполняла на Баркова формуляр и все нашептывала — пойди договорись с ним — только все деньги сразу неси — он вашему брату не верит…

Но в веркино счастье Барков не верил. Он знал уже наперёд, что доктор ничем помочь ему не сможет, лучше я попробую к энтому — доктору Дерьновину по методу Волженко исцелиться, там хоч деньги платиш, так вот результат на морду.

Но Доктор Дерьновин, проглотив двадцатку как ни в чём не бывало сообщил старине Баркову, что лучшим вариантом в его запущенном случае станет визит в крымскую обитель самого Волженко. Вот он результат гарантирует на все сто-пятьдесят процентов.

Не хотелось нашему герою попасть во вторую полусотню, но билет он мужественно оплатил, получил в зубы клочёк изжёванной бумаги с маршрутом следования до клиники самого… ну и поехал.

День был превосходным. Но это был к тому же и седьмой день воздержания!

Ёкалы мэнэ! — думал про себя Барков (про тебя он думал приблизительно тоже, но в выражениях не так стеснялся).

Это ж полный! — уже восьмой день пошёл. И так на душе было спокойно, как в кассе на второй день после получки.

Теперь меня точно Валентином Сергеичем величать будут! Я теперича человеком могу стать… если не сорвусь! Вот — в понедельник пойду в шахматы во дворе играть! Хватит козла говенного забивать.

Да разъед…ть… ть!

Большой колонный зал дачи. В котором располагался колониальный санаторий должен был настроить сотню посетителей самого на самый серьёзный лад. Всё располагало к серьёзной психотерапевтической беседе — и тяжёлые шторы у окон, и мягкий бархат кафедрального ложа, и неподвижные надгрудия Великих мужей Эллинской поры.

За кафедру взошёл сухопарый энергичный мужчина в самом расцвете сил, более напоминающий нового мериканского Пастера нежели привычного нашему собрату врача-кашпировского.

Представление началось!

Барков был ошарашен… он хотя и не был человеком с самым высшим и медицинским образованием, но все эти психологические наезды, типа я вкладываю вам в голову, вы ничего не…. Вы никогда… это вызывает в вас чувство… Барков с удивлением наблюдал как его соседи впадают в прострацию, как их глаза соловеют и они покачиваются в такт мерному движению лектора по сцене. «Эт их прикачало!» — вздохнул про себя Барков.

И всё было бы ничего, если бы не две факты: был Барков совершенно невосприимчив ни к какому гипнозу, а когда в ихний город приезжал с сеансами Кашпировский и Нинка потащила его против всякой воли на сеанс, сидел на оном Вася и хлопал глазами, а его-то и не вело! И руки не сводило, и из сцепки пальцы выходили как по маслу, ничё в общем, смотрел Вася Барков на гипнотизированных граждан и сам про себя ухмылялся: а меня мол не возьмешь! А ещё та ж Нинка. Она медсестра была, а потом переквалифицировалась и в школе психологом устроилась работать. Васяня тогда и не пил ничё, она ему заместо всей водки была… Так вот Нинка ему такие психотесты устраивала, такие игры на нём отыгрывала, что самому Дейлу Карнеги не стыдно б за неё было. Как-то потащила Нинка Васю Баркова на встречу с коллегой-психологом, окончившим только-только обучение в самой Польше по методике «Десяти шагов избавления от всех вредных привычек к жизни»… Выступающая читала лекцию по психологии общения в коллективе, но больше всего касалась вопросов своего общения с коллективом польских коллег. Было скучно. Очень скучно. Невыносимо скучно. И тогда Нинка спросила энту даму, мол как вы относитесь к идеям старины Карнеги по поводу управления людьми? Последовала тяжеловесная, но не слишком долгая пауза и далее гениальная фраза дамы-психолога: «Дейл Карнеги, это тот, который написал такую красную книжицу?» «Да — быстро среагировала Нинка, — а ещё он написал белую книжицу, синюю книжицу и такую сиреневенькую книжицу с двумя жёлтыми полосками». Понятно, почему Вася с Нинкой так и не ужился?

А вот ту сиреневенькую книжицу он осилил. Теперь никакой «сам» Волженко с мятым лицом и наверняка запахом гнили изо рта, прикрытого мятной жвачкой, не мог сбить Баркова с его естсественно-природного скепсиса.

«Вещай, вещай — Останкино» — ухмыльнулся Барков и чуток потянулся. Сеанс закончился.

И за эту петрушку было заплачено… плюс дорога… плюс консервы «бычки в томате»… нет, это уж слишком! — решил Барков.

Люди отходили от сеанса. Ничё се — решил Барков, глядя в их полурассонные лица. Надо идтить… и он стремглав бросился из зала, преодолел мраморную лестницу парадного входа и очутился у дорожки, ведущей далеко вниз — к вокзалу…

А там, вдали-вдали виднелась вожделенная жёлтая бочка с неизменной очередью… и там наливали.

Пиво было тёплым. Но Вася заказал три кружки, со скоростью урагана притащил их на импровизированный столик в виде круглого камня, за которым уже стояло пяток физиономий и с двадцаток пивных кружек. Барков вытащил из сумки шмат бородинского хлеба и разломил его на несколько частей. У него взяли кусок хлеба и одарили его куском воблы. Почти мгновенно всосал в себя Вася Барков вожделенное пиво… Уф-х!!! хлебушек с воблой и пивом — завтрак российского интеллигента!

А тут как раз начала подтягиваться к электричке вся толпа облагодетельствованных Волженковым алкоголиков-туниядцев… Один из них, такой косоглазый облезлый старикашка, сидевший на сеансе рядом с Барковым остановился как вкопанный:

— Ты чё, пьёшь? — остолбенело спросил старикашка.

— Пью, — спокойно ответствовал Вася.

— И живой? — от волнения старикан проглотил слюну и рванул воротник рубахи…

— Живой — подтвердил худшие опасения старика Барков и влил в себя ещё пол-кружки тёплого пива.

Барков смотрел на горы, подступившие к морю, на белый-белый санаторий-профилакторий в зелёной гуще деревьев, на волны ультрамаринового цвета, лениво слизывающие песок небольшого пляжа, и понял: в сорок лет жизнь только начинается…

А за его спиной вслед за расторопным косоглазым старичком выстраивалась к пивной бочке в очередь вся толпа излечённых было Волженком тунеядцев-алкоголиков.