История центральных банков и порабощение человечества

Рецензия Мэтью Джонсона

Одна из самых трудных вещей, которую нужно объяснить американским студентам, заключается в том, что капитализм и коммунизм имеют гораздо больше общего, чем враждебного. На самом деле, независимо от того, как это объясняется, старая песня, что два этих общества являются «противоположностями», не заглядывает в суть вещей. Хуже того, объяснить студентам и их сбитым с толку родителям, что американские банковские и промышленные конгломераты финансировали советскую красную революцию и строили советскую промышленность, также невозможно.

Один простой способ объяснить это – сказать, что в современную эпоху контроль государства над всей экономикой из одного центра – это то, что банкиры считают раем. Существует один план, одна банковская система и одна социальная система; это означает, что банки просто направляют деньги, ожидая, что государство, а не экономика как таковая, возместит им необходимые проценты. Иными словами, командная экономика наиболее благоприятна для банков. Нет никакой необходимой связи между частным банковским делом и государственной экономикой. Для банкира работать на партию так же просто, как и на «Goldman-Sachs».

Капитализм и социализм основаны на материализме. Только производство и полезность считаются благами, а эффективность методов считается непременным условием этического созерцания. Обе системы ориентированы на технологию, придерживаются прямолинейного взгляда на историю и стремятся к механизации всех аспектов человечества. По мере их развития экономическая система и государство сливаются в единую машину. Ошибка либертарианцев всегда заключалась в том, что они настаивали на противопоставлении государства и частного капитала. Как раз наоборот. Крупные концентрации капитала глубоко укоренились в государстве, используя его и как личного телохранителя, и как регулятор, который поддерживает возможность выхода на рынок на невероятно высоком уровне. Поражение Министерства юстиции от компании «Microsoft» в 2010-2012 годах показывает дисбаланс власти между частным капиталом и государством. Может показаться, что это не относится к банковскому делу. Для типичного изолированного и штатного профессора политической экономии это было бы так. Для таких, как г-н Гудсон, который много лет служил в Совете Центрального банка Южной Африки, изолированная научная деятельность кажется абсурдной. Гудсон был отнюдь не изолирован, и он был свидетелем жесткого контроля над экономической жизнью со стороны банковских конгломератов по всему миру. Он видел это в ярких красках.

Эта книга не является исследованием в области технической экономики. К счастью, это историческое исследование. Гудсон понимает то, чего не понимает большинство экономистов: чтобы понять любое экономическое явление, его нужно рассматривать как продукт многих десятилетий исторического развития. Каждый аспект целого постоянно усиливает другой, и само целое постоянно меняется, подобно организму, по мере того как история продолжает преподносить новые проблемы, новые проекты и новые жертвы.

Другими словами, тайная жизнь банков возникла не только потому, что этого хотела группа людей у берегов Джорджии. Они сами были актерами в историческом потоке, который восходит к первым месопотамским цивилизациям и достиг своего древнего апогея в Риме. Тот факт, что целое всегда основывалось на одном и том же наборе предположений, независимо от цивилизации, в которую оно было встроено, впечатляет и требует детального анализа. Однако, учитывая политические последствия такой честности, г-н Гудсону пришлось смириться с тем, что мало кто в мейнстриме даже упомянет его работу, не говоря уже о том, чтобы принять ее.

В истории есть одна константа, которая совершенно очевидна в этой работе: существенное различие между монархией и республикой (в широком смысле) лежит в плоскости экономики. Республики обычно являются олигархиями или, по крайней мере, содержат в себе их зародыши. Поскольку монархии находятся в состоянии постоянной войны со своей собственной знатью, маловероятно, что они могут быть олигархиями. Будь то государственная социалистическая партия Китая или Белоруссии, императорский банк Санкт-Петербурга или централизованная диктатура эпохи Августа, все формы сильного этатизма вели войну с банковской монополией. Ни один авторитарный лидер не примет конкуренции со стороны всемогущего экономического посредника. Конечно, есть несколько исключений с обеих сторон, но история достаточно ясно показала, что сильные государства, основанные на традиционной власти, отвергают алхимию денег и процентов.

Древний Рим

Уже во времена Цицерона Рим быстро переходил от сенаторской олигархии к военной империи Суллы и его преемников. Как только рассеялась пыль гражданских войн, непосредственным результатом стало то, что была централизована чеканка монет и поставлено под контроль ростовщичество. Юлий Цезарь стремился ограничить процент до 1% ежемесячно и в популистском шаге, редко встречающемся, запретил сложные проценты. Кроме того, любые накопленные проценты никогда не могли превышать первоначальную сумму кредита.

В Византии, восточной Римской империи, процент официально был ограничен 5%, плюс-минус, но это применялось только при сильных императорах. Василий II, например, полностью отверг проценты и заставил богатых землевладельцев оказывать финансовую помощь бедным крестьянам. Такая власть, хотя и не была чем-то из ряда вон выделяющейся, обычно приводила к аристократической реакции, которая ставила марионеточных императоров в Константинополе. Однако при такой системе восточный Рим был благословлен динамичной, популистской экономикой. Его валюта была мировым стандартом на дальнем востоке вплоть до Китая. Крестьяне были свободными землевладельцами, а феодализма нигде не существовало. Инфляции не существовало, и торговые потоки всегда благоприятствовали капиталу. По этой причине олигархические государства, такие как Венеция, Дубровник и норманнские захватчики на Сицилии, постоянно финансировали врагов Византии.

После 1204 года, когда западные норманнские крестоносцы разграбили Константинополь, обычным делом стало засилье венецианских олигархов. Византия была обречена на гибель после того, как императоры XIV и XV веков отдали свою финансовую автономию за регулярные вливания венецианских денег. Потеряв всякую экономическую независимость и отправляя огромные богатства востока в Италию в виде платежей по процентам, в 1453 году Византия окончательно рухнула в результате финансируемого Италией турецкого вторжения. В итоге Венеция стала самым значительным союзником Турции.

Здесь нет никакой экономической тайны. Всегда, когда правительство жестко контролирует выплаты по процентам, утечка наличных денег в банковские центры отсутствует. В таком случае ценности остаются там, где им и положено быть: у мелких предпринимателей и мелких землевладельцев. Без геометрически увеличивающейся массы процентов лишь часть современной рабочей силы была бы достаточной для поддержания денежной стабильности и достаточного производства, а высшие классы вынуждены были бы служить государству, а не управлять им. Но в современной ростовщической системе неизбежна централизация, поскольку растущие выплаты по процентам постоянно увеличивают поток реальной стоимости из экономики в сундуки банковской клики.

Англия

Англия не была исключением. До норманнского вторжения, даже после нападения викингов, англосаксонская Англия находилась в финансовом золотом веке. Преобладали мелкие собственники, городская торговля поддерживала низкие цены, а отсутствие ликвидного капитала препятствовало аристократической централизации. При такой системе не мог существовать феодализм. В Мерсии при Оффе Великом было запрещено ростовщичество, и Альфред, предприняв отчаянную попытку централизовать власть в Уэссексе против датчан, тоже отказался от «услуг» банковской клики. Итальянские банки, однако, были весьма заинтересованы в запланированном Вильгельмом нападении на англосаксонство и в устранении скандинавского влияния в Англии. За Вильгельмом следовала небольшая армия еврейских работорговцев, венецианских и римских банкиров. При новой нормандской гегемонии на некоторое время ростовщичество было разрешено. Старая английская аристократия была уничтожена, и Вильгельм привез новую аристократию, тесно связанную с Италией. На английской земле впервые появился феодализм. Ирландия, несколько столетий спустя, также увидела преимущества норманнского прогресса.

Такой прогресс, ко времени Стефана, привел к созданию банковской системы, взимающей в среднем 33% с залоговых земель и 300% с капитала. В течение двух поколений целых 66% английских земель оказались в руках итальянских и еврейских банкиров. Этим же можно объяснить постоянное стремление захватить все больше и больше французских земель для Анжуйской империи.

Такова была судьба норманнской Британии до правления Эдуарда I (который умер в 1307 году), который подражал византийцам (где многие англосаксы служили после 1066 года), жестко ограничивая процент и его накопление. Вышвырнув банкиров из страны, он положил начало эпохе процветания, к сожалению, прерванной чумой. Не случайно именно в то время, когда Византия уступила Венеции свой экономический суверенитет за возможность использования их флота, Британия двинулась в противоположном направлении против Италии и Рима.

Со времени правления Эдуарда I и до чумы Англия процветала. Рабочий год составлял 14 недель, в течение которых производилось все необходимое. Церковный календарь, как в Восточной, так и в Западной Европе, имел от 100 до 140 выходных дней в году, плюс воскресенья и период после Пасхи. Конечно, капитализм был вынужден воевать с церковью и искать союз с протестантами для полного исключения церковных праздников из календаря. Впервые со времен Эдуарда Исповедника вернулось доминирование мелких собственников. К сожалению, это продлилось недолго. Когда влияние Лютера пошло на убыль, у реформации были другие представления о деньгах.

Как только Генрих VII стабилизировал Британию после войны Алой и Белой розы, настало время нового подъема банков. Необходимое оправдание ему дали реформация и безнравственность Генриха VIII. Реформация была попыткой Стюартов начать централизацию власти после того, как старая знать предала себя забвению. Были секуляризованы монастырские земли, развивались земельные рынки, и финансирование международной торговли стало приоритетом. Генрих VII стал последним вздохом мощного традиционного государства. За время от Генриха VIII до Эдуарда VI и Елизаветы к власти пришла новая олигархия, которой требовалось прикрываться пышностью монархии. Очень скоро, как только она убедилась в своей роли, ей потребовался Вильгельм Оранский, чтобы оправдать себя.

Испания, как только ислам был окончательно изгнан, стремилась очистить себя от сефардов, обычно союзников мусульманского халифата. В Испании, по мере радикального реформирования и очищения церкви и государства, приобрел существенное влияние национализм. Перебравшись в Амстердам, сефарды перестроили свою банковскую базу, создав «квадрат» влияния, который включал в себя четыре угла: торговлю зерном на Балтике, амстердамские банки, константинопольский и турецкий рынок, а главное, Польшу. Это были главные сухопутные маршруты того времени, когда цены на зерно на западе взлетели до небес, заставляя восток экспортировать все больше и больше.

При Елизавете и, конечно, во время и после английской революции Испания была врагом. Католическая Ирландия обратилась за помощью к Испании в борьбе с гонениями против коренных гэлов при Елизавете, а Кромвель наказывал ирландцев с геноцидальной жестокостью. Импорт Испанией серебра из Нового света убедительно угрожал господству банкиров. Банковский режим финансировал голландское восстание против испанцев, а мировая пресса не жалела риторических излишеств, осуждая испанскую армию в Северной Европе. Британские враги банковской элиты также обратились за помощью к Испании.

После того как в 1645 году Карл I потерпел поражение, а Кромвель в 1653 году установил военную диктатуру над Британией и Ирландией, враги банковского режима были уничтожены, а его влияние было гарантировано. Мягкая оккупация Вильгельмом Винчестера 30 лет спустя означала, что банкиры теперь могли использовать Англию против Франции и Испании. Никого не удивляло, что якобиты с такой яростью нападали на банковскую элиту, захватившую власть. Ни Яков I, ни Яков II не верили в «божественное право», и в то же время не хотели навязывать диктатуру. Только Кромвель добивался этой чести. И все же обоих Яковов обвиняли во всех мыслимых преступлениях. Оба Якова стремились к религиозной терпимости, а вовсе не к «испанской теократии», как позднее стали утверждать виги. Виги были партией ростовщиков и, в качестве таковой, самой яростной партией, стремившейся к войне с Францией, Испанией и, в конечном счете, с Россией.

Парламент, ставший теперь орудием капитализма и империи, искал любой предлог, чтобы отомстить Испании. «Демократия» и «воля народа» считались тождественными интересам городских купцов и торговцев. Британия стала теперь олигархией. Католическим правителям долгое время запрещалось править в Лондоне, несмотря на стремление Якова к религиозному нейтралитету. Война Вильгельма с Францией финансировалась амстердамским банковским истеблишментом, что стало совершенно ясно самому Вильгельму, когда он попытался устроить брак Стюартов, которые так и остались бездетными.

Украина и Польша

Конечно, не случайно правление Кромвеля и медленный геноцид ирландского сопротивления и английских якобитов происходили одновременно с противоположным развитием событий на другом «полюсе» еврейского «торгового квадрата». Рост населения на западе, а также растущая централизация государств привели к увеличению спроса на зерно. Это означало, среди прочего, что дворянство должно было усилить свое крепостное право над крестьянами и заставить больше продукции идти на экспорт.

Польское дворянство предоставило евреям полную монополию на сухопутную торговлю, городскую жизнь, аренду и алкоголь. Это вынуждены признать все основные источники по украинской истории. Бессильная польская монархия стремилась к укреплению своей власти, как и в других местах, путем союза с городами. Видя в этом угрозу, польская знать ответила тем, что привела хазарских евреев, искавших новую родину после падения Италии столетиями ранее. Мало того, что они нашли ее, но их господство и успех достигли таких высот, что обычным явлением стали раввинские утверждения о том, что 17-й век – это «мессианское» время. Это был барабанный бой, что время спасителя близко. Однако вместо этого они получили восстание казацкого гетмана Богдана Хмельницкого. Восстание Хмельницкого было полной противоположностью восстанию Кромвеля. Казаки боролись против долго господствующей олигархии, а Кромвель стремился ее установить.

Восстание Хмельницкого в 1648 году было единственным событием, навсегда определившим украинский национализм. Происходили быстрые изменения. Польша практически развалилась. Евреям пришлось спасаться бегством. Крымские татары смогли освободиться от вассальной зависимости от Турции. Рим был в панике, когда их церкви, издавна связанные с ростовщичеством, были сожжены дотла казаками, хорошо помнящими, что эти церкви основаны на руинах православных церквей, разрушенных столетием ранее. Все еще не оправившись от реформации, Рим столкнулся теперь со своим уничтожением и на востоке. Иерусалимский патриарх Паисий провозгласил гетмана Хмельницкого «Монархом Всей Руси». Россия, Вена, Пруссия и Париж теперь могли объединить силы и бросить вызов Риму. Россия имеет особые счеты к Риму, поскольку именно папы объявили крестовый поход против Северной Руси в 1256 году, финансировали экспансию монголов, и называли нападение поляков на Украину «священной войной». Хотя Париж и Вена остались католическими, в действительности это был национал-католицизм, где короли, а не Рим, назначали епископов. Но это длилось не долго.

Риму удалось уговорить крымчан отвернуться от православных славян. Смерть гетмана Хмельницкого в 1657 году привела к разделению в казачьем войске между гетманами двух берегов Днепра, которые стали воевать друг с другом. Гетманы Иван Выговский и Павел Тетеря искали польского союза, Брюховецкий на востоке принял союз с Москвой, а Дорошенко, отчаявшись, перешел на сторону турок. В 1708 году гетман Иван Мазепа принял союз со шведами. В результате произошла катастрофа, и среди украинских историков этот период называется «Руина».

По мере приближения России к Днепру Вена встревожилась возможной русификацией большей части востока Европы (включая Балканы) и мобилизовалась против нее. Получив некоторую передышку, Польша восстановила свою прежнюю стабильность, и дворяне восстановили свою власть. Столетие спустя казацкие гайдаймакские восстания привели к немыслимому: договору о «вечной дружбе» (то есть Андрусовскому договору 1667 года) между Польшей и Россией, разделившему Украину между двумя империями. Гайдамакское восстание было подавлено совместными усилиями Москвы и Кракова, и все стало точно так же, как и до 1648 года.

Как и в Англии, при казачьем правлении общество было разделено на уезды, с полной местной демократией и полным отсутствием ростовщичества и процентов. Последовали типичные результаты: возродились традиционные славянские общины мелких землевладельцев, и в результате установилось базовое политическое и экономическое равенство. Медленное поощрение казачьей аристократии, финансируемое Санкт-Петербургом, привело к установлению олигархии, которая очень легко позволила Екатерине II в середине XVIII века навсегда покончить с гетманством.

Соединенные Штаты Америки

Децентрализованные американские колонии в целом процветали. Обильная земля, отличные порты и сильный дух первопроходцев создали передовой мир практически из ничего. Бенджамин Франклин, когда его спросили об этом процветании, ответил своей знаменитой фразой:

Это очень просто. В колониях мы выпускаем собственные деньги. Они называются колониальными расписками. Мы выпускаем их пропорционально потребностям торговли и промышленности, чтобы продукты легко переходили от производителей к потребителям. Таким образом, создавая для себя собственные бумажные деньги, мы контролируем их покупательную способность, и мы не должны платить кому-либо проценты. (Бенджамин Франклин в Лондоне, 1763 год, цитата из Гудсона, стр. 66).

За одним исключением – отвратительным Александром Гамильтоном – американские отцы-основатели, хотя и расходились во мнениях почти по всем другим вопросам, были едины в отношении банковского дела. Это было нечто, вызывающее отвращение. Доллар оставался стабильным до 1917 года. Циклы бумов и спадов после Гражданской войны, огромный рост федеральной власти, Первая мировая война и грядущая Американская империя, однако, помогли подготовить почву для частной банкирской клики в США, известной также как «ФРС» или «Федеральная резервная система» («Федеральная» в данном случае имеет то же значение, что и в транспортной компании «Federal Express»).

Дело в том, что опасения антифедералистов оказались верными: американское правительство в Вашингтоне стало чрезвычайно могущественным, высокомерным и отрезанным от общего американского духа. Оно долго находилось в плену у олигархии в зачаточном состоянии, которая вскоре выросла в форме ФРС, империи Рокфеллера, культа Карнеги и военного государства, испытанного в испано-американской войне и в последние месяцы Первой мировой войны.

С 1914 по 1920 год цены выросли на 125%, как удручающе рассказывает Гудсон. За шесть лет доллар потерял почти 60% своей стоимости. В то же время стоимость федеральных облигаций упала на 20%, а это означает, что старые облигации стали дороже. Тем не менее, новые, более дешевые облигации привели к отзыву банками, что, конечно, означает, что деньги пришли вовремя.

Еще больше нестабильности было вызвано тем, что взлетели до небес цены на железнодорожный и другие виды транспорта. Мелкие фермы, давняя основа американского процветания, постепенно исчезали, что на практике означало массовый перенос богатства из сельской местности в города. Сельскохозяйственное производство упало на 50%. Война с сельской Америкой была объявлена и еще не закончилась. Дефицит вскоре должен был быть восполнен агробизнесом, что стало возможным благодаря централизованному кредитованию, которое стремилось финансировать крупные конгломераты, рассматриваемые как более безопасное вложение, а не малый бизнес.

В 1927 году ФРС снизила ставки и, таким образом, стала увеличивать денежную массу. Это было царство «ревущих двадцатых», начало олигархии как открытой, уверенной в себе сущности без серьезной оппозиции. Это означало, что деньги рассматривались как ценность и власть сами по себе, отдельно от реального производства. Деньги шли на фондовый рынок, стимулируя спрос и взвинчивая цены. Маржа увеличивалась за счет кредитов, а соотношение цены и прибыли достигало 50:1, то есть цена акций во много раз превышала фактическую производительную природу задействованного капитала. Иными словами, цены на акции не имели никакого отношения к состоянию здоровья вовлеченных фирм, производительности капитала или труда или результирующей добавленной стоимости.

Таким образом, в 1927 году американский фондовый рынок был мошенничеством. Цены были основаны на спекулятивных инвестициях, легких деньгах и представлении, которое остается загадкой для психиатрии, что такой искусственный рост будет длиться вечно. Не имело большого значения, насколько здоровыми были вовлеченные фирмы. Но вот, в 1929 году ФРС повысила ставки до 6%. Сигнал был ясен: фондовый рынок в целом упал на 83%, 10 000 банков обанкротились, а брокеры, работавшие с долговыми пузырями, разорились.

Россия

Экономические процветание и рост России начались с освобождения крепостных крестьян Александром II в 1861 году. Государственные крепостные были освобождены ранее царем Николаем I. Как это часто бывает, самые самодержавные из монархов были единственными, кто был достаточно уверен в себе, чтобы идти через головы элит и принимать законы в интересах крестьян. В отличие от австрийского освобождения государственных крепостных несколькими годами ранее и освобождения Линкольном южных рабов, русские крепостные были освобождены с землей. Государство возместило вечные долги дворянства, и со временем крестьяне должны были расплатиться с государством по этим долгам. Выплаты были очень низкими, а царь Николай II в 1905 году отменил их вообще. Это был всего лишь еще один гвоздь в гроб аристократии.

Русские крепостные никогда не были рабами. Крепостное право было реакцией на шведское и польское нашествия 17 века и коснулось только крестьян в черноземных областях на юге России. Его никогда не было ни на севере, ни в Сибири. В центральной России крепостное право касалось только людей, необходимых для выполнения трудовых повинностей, но к 1840-м годам большинство крестьян платили денежную ренту, то есть они не были крепостными. В реальности крепостное право в России означало гарантию крестьянского землевладения и в то же время гарантию доходов дворян, поскольку они служили государству, обычно в качестве военных. Поскольку все кому-то служили, система была сбалансирована. При Екатерине II и ее сыне Павле дворяне были освобождены от государственной службы и, как следствие, были отстранены от политики.

Крестьяне имели полное самоуправление в общине, где все должности были выборными. Волостные или уездные органы управления также были полностью выборными, с равным представительством всех классов. Судебная система как на волостном, так и на общинном уровне тоже была основана на чистой крестьянской демократии. Общинные судьи были исключительно крестьянами, а волостные суды имели двух дворянских и двух крестьянских представителей. По большей части русское дворянство было материально беднее крестьянства, утопая в долгах и в течение долгого времени находясь вне государственной службы. Они мало чем занимались, но хотели покупать дорогие западные предметы роскоши, которые они не могли себе позволить. Крестьянская община имела право аннулировать центральные законы и вообще была самодостаточна. В действительности царская Россия страдала от слишком большой демократии.

В 1861 году волости были заменены земством, крепкой системой местного самоуправления, где нижняя палата состояла из крестьян, а верхняя палата из дворян, обычно обедневших. Земство отвечало за образование, инфраструктуру, церковную жизнь, сбор налогов и полицию. Не было такой части крестьянской жизни, которая не была бы основана на местной демократии. «Земский капитан», обычно бедный дворянин, избирался посредником в спорах между крестьянами и дворянами, и иногда крестьяне шли к капитану, если у них были разногласия с общиной или земскими властями. С политической точки зрения, начиная с 1850 года, дворяне не имели влияния на политику.

Таким образом, освобождение крепостных, создание свободной печати, земство и бесконечный ряд реформ в области образования положили конец революционному движению, почти полностью финансируемому из Англии. С точки зрения революционеров это было неприемлемым, и Александр II был убит за свои труды в 1881 году. Его сын, Александр III, продолжил реформаторские программы своего отца, но, будучи человеком огромного роста и твердости, разгромил революционное движение, сделав его беспомощным до своей безвременной смерти в 1894 году.

В начале 1880-х годов царь Александр III учредил Крестьянский земельный банк, который выдавал беспроцентные ссуды крестьянам и стремился направлять инвестиционные деньги на улучшение сельского хозяйства. Александр III и его министр финансов Николай Бунге разработали и приняли самое прогрессивное трудовое законодательство в европейской истории. Его сын, Николай II, постоянно дополнял его до начала Первой мировой войны.

В трудовых отношениях русские были первопроходцами. Детский труд был отменен более чем за 100 лет до того, как он был отменен в Великобритании в 1867 году. Россия была первой промышленно развитой страной, принявшей законы, ограничивающие часы работы на фабриках и шахтах. Забастовки, запрещенные в Советском Союзе, были разрешены, хотя и были очень редкими, в царские времена. Права профсоюзов были признаны в 1906 году, а Инспекция труда строго контролировала условия труда на фабриках. В 1912 году было введено социальное страхование. Законы о труде были настолько передовыми и гуманными, что президент Соединенных Штатов Уильям Тафт был вынужден признать, что «российский император принял трудовое законодательство, которое было ближе к совершенству, чем законодательство любой демократической страны». Люди всех национальностей в Российской Империи имели равный статус и равные возможности, что было беспрецедентно в то время. Его Императорское Величество царь Николай II (1894-1917) и его государственный банк создали рай для рабочих, не имеющий себе равных в истории человечества. (Гудсон, стр. 87-89).

Здесь нет никакой тайны. Столь же самодержавный германский император несколько позже принял аналогичное законодательство. В обоих случаях экономический рост как в сельском хозяйстве, так и в промышленности составлял в среднем 15% в год. Бурно росло население, и, в случае с Россией, крестьянам давали бесплатно землю и орудия труда в благодатной южной Сибири (а не на холодном севере) ради колонизации этого огромного пустого пространства размером примерно в два раза больше США. К 1905 году 90% русской пахотной земли находилось в руках крестьян. Ни одно другое индустриальное общество не могло сравниться с этим. Крестьяне массово скупали дворянские земли, и Россия в то же время была полностью самодостаточна. На ее внутреннем рынке почти 99% продукции было российской, и ей ничего не было нужно из-за границы. Все, что она получила от Запада, – это революция.

На юге Грузия попросила защиты у России против своих исламских соседей. Тибетский Далай-лама XIII Тубтен Гьяцо просил царя Николая II взять его страну под протекторат России, чтобы защитить эту буддийскую монархию от потопления в британском опиуме. Несколько русских служили наставниками тибетской знати и самого Далай-ламы. Россия считалась спасительницей всех, кто боролся с британским и китайским империализмом.

Царь Николай II испытывал искушение начать войну с маньчжурским Китаем, поскольку Китай держал под игом западное буддистское население и тибетцев. Несколько миллионов мусульман также находились под властью китайской Маньчжурии. Россию называли «белым спасителем», давно предсказанным китайскими мудрецами. Что было еще хуже для англичан, в Баку, сегодняшнем Азербайджане, тогда входившем в состав Российской империи, была обнаружена нефть. Династия Ротшильдов объявила войну России, финансировала русских революционеров и, что немаловажно, создала антирусский альянс.

Альянс Ротшильдов был создан в отместку за успехи России. Он основывался на финансировании Турции, тюркских племен русского юга, Персии и, что самое зловещее, Японии. Турецкая оккупация Балкан была одобрена Ротшильдами, поскольку без Турции пророссийские государства, такие как Сербия и Болгария, заполнили бы вакуум. Британская пресса восхваляла турок как освободителей от «православных суеверий», а русских считала «монголами», чьи «клыки» должны держаться подальше от Балкан.

Россия помогала финансировать Болгарию и Сербию и стремилась объединить Китай после падения Маньчжурской империи. С косвенным протекторатом над Тибетом и добавлением грамотного и урбанизированного грузинского государства был достигнут неустойчивый баланс сил между раем для банкиров и раем для рабочих. К сожалению, Япония оказалась гораздо лучшей ставкой, чем Китай. Россия поддержала Афганистан против Англии в англо-афганской войне 1879-1880 годов, но это было не так существенно, как подъем Японии под эгидой Королевского флота.

Если бы Россия не участвовала в Первой мировой войне, как бы в результате выглядел мир? Реалистичный сценарий мог бы выглядеть так: быстро растущее русское население заселило бы всю Сибирь и часть Средней Азии. Она захватила бы Балканы и Константинополь, вполне возможно, с благословения Германии. Это позволило бы России захватить большую часть Ближнего Востока или, по крайней мере, выступить в качестве главного защитника православных греков и мусульман арабов. Германия увидела бы рациональность в союзе с Россией против Австрии. Русские и немецкие интересы, идеология и политические системы были весьма схожи. Союз России с ее старым врагом Англией имел мало политического смысла для России, но к 1910-1913 годам приоритетом Лондона было сдерживание германской экспансии. Германия понимала, что ее союз с Австро-Венгрией вынудит Германию вступить в любой конфликт, куда может вмешаться Вена. Это было бы не в интересах Германии. Плохие военные показатели Австрии, а также ее нестабильная экономика – вот то, что заставило Германию разделить свои вооруженные силы между двумя фронтами.

Новые растущие нефтяные богатства России, ее огромные природные ресурсы, внутренний рынок и промышленный капитал обеспечили бы протекторат над всем Китаем и, вполне возможно, Юго-Восточной Азией. Большая часть Центральной Азии, находящаяся под контролем Китая, также оказалась бы под протекторатом, если не под оккупацией, России. По сравнению с английским колониализмом русская экспансия никогда не была эксплуататорской, а всегда оборонительной.

Этот рынок, экономический рост и продолжающийся демографический взрыв привлекли бы к России другие мировые державы. В военном отношении она выглядела бы неприступной. Двигаясь на восток, а не на запад, она не представляла бы угрозы европейскому балансу сил. Союз с Германией закрепил бы роль Европы как сильной традиционалистской, монархической и христианской сухопутной державы. Австро-Венгрия стала бы совершенно беспомощной, и могла бы начать разваливаться по мере того, как немцы австрийской империи искали бы союза с Германией, а славянское население смотрело на Россию. Озлобленная и экспансионистская Венгрия стала бы также беспомощна, постоянно воюя со своими столь же озлобленными национальными меньшинствами.

Православная церковь нашла бы добровольного союзника в (роялистском) немецком лютеранстве и растущем старом католическом движении. Если бы Россия и Греция присоединились к этому расколу от Римской церкви, как первоначально планировалось, старая католическая церковь значительно выросла бы. Среди консервативных англиканцев и некоторых лютеран уже был заметен интерес к православной традиции.

Большая часть западной Канады попала бы под русский контроль при поддержке населения Аляски, поскольку позитивное взаимодействие России с коренными алеутами делало желанным российское, а не британское присутствие. Русские компании уже были на Гавайях и защищали бы тамошнюю монархию, в то время как США финансировали свержение гавайского королевского дома. Учитывая радушный прием России в большей части Азии, нет никаких оснований полагать, что гавайский королевский дом (и другие тихоокеанские государства) также не увидели бы выгоды в могущественном, хотя и далеком, покровителе.

Русский империализм не стремился к наживе, как Британская империя. Он стремился лишь к обороне. К коренному населению обычно относились хорошо, и, как в случае с армянами и мусульманами Азии, никогда не принуждали переходить в русское православие или говорить по-русски. Мусульмане присягали царю на Коране. Польша получила одну из самых либеральных конституций в мире, а Финляндия, еще одна колония России, была полностью независима во всех отношениях, кроме внешней политики. Следовательно, нет никаких оснований считать, что российское имперское правление вызывало бы возмущение или даже считалось бы «правлением» в обычном смысле.

Сегодня это кажется едва мыслимой фантастикой. Но какое-то время, до начала Первой мировой войны, это считалось вполне жизнеспособной реальностью как в Санкт-Петербурге, так и в Лондоне. Гудсон дает представление о том, почему это могло быть:

В 1860 году был основан Государственный банк Российской империи с целью увеличения товарооборота и укрепления денежной системы. До 1894 года это было вспомогательное учреждение, находившееся в непосредственном подчинении Министерства финансов. В 1894 году он был преобразован в банкира банкиров и стал функционировать как инструмент государственной политики. Он чеканил государственные монеты, печатал государственные банкноты, регулировал денежную массу и через коммерческие банки предоставлял промышленности и торговле кредиты под низкие проценты (Гудсон об Александре II, стр. 83-84).

Однако противники русского мира (Pax Russica) не сидели сложа руки. Санкт-Петербург, при всех его проблемах, был крепким орешком, который банковский режим не мог расколоть. Если бы Россия продолжала свое мощное развитие и индустриализацию, если бы стремительно росло население, то ростовщичество было бы уничтожено. Российское государство в большей степени, чем частный капитал, планировало и направляло инвестиции за счет местных фондов. Французы были единственным значительным иностранным присутствием в русской промышленности. Если бы оно было заменено русско-германскими совместными проектами, ростовщичество подверглось бы серьезной угрозе. Что-то нужно было предпринимать. Чтобы дать читателю понять, что было предпринято, Гудсон цитирует речь конгрессмена лейтенанта Макфаддена в Палате представителей в 1932 году:

Они [западные банки] финансировали троцкистские массовые митинги недовольства и бунты в Нью-Йорке. Они оплатили проезд Троцкого из Нью-Йорка в Россию, чтобы он помогал разрушать Российскую Империю. Они разжигали и подстрекали русскую революцию и предоставили в распоряжение Троцкого огромный фонд американских долларов через один из своих филиалов в Швеции, чтобы разрушать русские дома и разлучать русских детей со своими родителями. А теперь они начали разрушать американские дома и выгонять американских детей. (Гудсон, стр. 116-117).

Макфаддена заставили замолчать, Гудсона тоже. Он лишился за свои взгляды академической должности. Ничто не может сравниться с могуществом ростовщиков, и нет такой силы, которая могла бы сравниться с силой сложных процентов. Левые были созданы банкирами, и большая часть «правых» неоконов тоже. Монархии были свергнуты в интересах банкиров и заменены глобальной олигархией, контролирующей, согласно разным источникам, свыше 80% мирового ВВП. Все это делается, конечно, во имя свободы, прогресса и демократии.

Мы начали эту длинную рецензию с того, что концепция ростовщичества и западного банковского дела вполне устраивала радикальный левый этатизм. Мы прошли полный круг, объясняя, как и почему произошел этот демонический союз. Он остается с нами и сегодня, и оппозиция ему остается очень вялой. И все же нельзя сказать, что нет никакой реакции, пусть даже смутной, на продолжающуюся монополизацию богатства и власти.

Но Гудсон не заканчивает на отрицательной ноте. Довольно доказательств разрушительных тенденций ростовщичества и частичного банковского резервирования, и в конце книги он приводит пример Северной Дакоты. В Северной Дакоте был создан государственный банк, в котором хранятся доходы штата. Он предоставляет кредиты под низкие проценты фермерам и малому бизнесу. Вся прибыль возвращается государству. При отсутствии обычной практики сложных процентов, взимаемых с гражданина, Северная Дакота не пострадала от краха недвижимости 2007 года. ВВП штата с 1997 года вырос почти на 100%, в то время как личный доход на душу населения вырос примерно на 140% за тот же период.

Средства массовой информации поспешили заявить, что успех Северной Дакоты обусловлен исключительно ее небольшой нефтяной промышленностью. Однако такого рода успехи не произошли на Аляске, где нефти гораздо больше, чем в Северной Дакоте. Нигерия тонет в нефти, и все же она остается бедной. В Сомали и Чаде тоже есть нефтяные реки, как и в Индонезии и в Бирме, но все эти государства также остаются бедными. Очевидно, нефть приносит пользу только Северной Дакоте и Беверли-Хиллз.

Главная сила книги Гудсона – ее последовательность. У него есть главный тезис: везде, где государственные банки управляют финансами экономики, экономика работает очень хорошо. Он проводит анализ Германии 1930-х годов, Италии и Японии начала 20-го века – все они характеризовались государственными банками, низкими процентными ставками, направляемыми государством инвестициями и общим отвращением к либертарианским свободным рынкам. Они также характеризовались трехзначными темпами роста, нулевой безработицей и низкой инфляцией. В наши дни в одной лодке находятся Китай, Тайвань и Белоруссия.

В то время как Украина и Россия барахтались, когда МВФ и Гарвардский университет помогли мафии фальсифицировать приватизационные сделки, Белоруссия увидела, как ее президент Александр Лукашенко остановил приватизацию, централизовал власть и национализировал финансы. В настоящее время Украина потеряла 70% своей промышленности и имеет 80% своего хорошо образованного населения за чертой бедности. Белорусская безработица составляет 1%, а ее промышленность с 2000 года растет в среднем на 10% ежегодно. Когда Джордж Сорос устроил крах азиатской валюты в 1997 году, единственными незатронутыми экономиками были две страны с государственными центральными банками – Тайвань и Китай. Бывшие локомотивы экономики вроде Южной Кореи и Японии, а также Таиланда стали официальными подопечными МВФ. Их пожизненная занятость была упразднена, а уровень жизни упал.

До войн, которые опустошили оба государства, Ливия и Сирия также имели двузначный ежегодный рост, популярных президентов, и обе страны приближались к статусу первого мира. В обеих странах были государственные банки и государственные инвестиции. Государство было партнером в инвестициях, а не слугой банков. Ирак Саддама Хусейна делал то же самое, пока США не развязали с ним войну.

Бирманский государственный банк находится под контролем Министерства финансов, возглавляемого генерал-майором Хла Туном, который имеет западное финансовое образование. Его заместитель – полковник Хла Све. Ясно, что бирманцы не хотят рисковать, позволяя иностранным банкам манипулировать их валютой. Нефть Бирмы, богатая почва, полезные ископаемые, тесные связи с Китаем и ее образованное население все чаще делают ее мишенью для западных спекуляций, а также политических атак. Несмотря на гражданскую войну в этой стране, западные санкции и сепаратистские движения, с 1999 года ей все же удалось построить 10 университетов, несколько десятков плотин, повысить грамотность до 80% и обеспечить крестьянам собственную землю. Если читатель обнаружил закономерность, значит, он прав.

Работа Гудсона, конечно, не безупречна. Но эти ошибки, однако, незначительные. Он утверждает, что Гаврило Принцип был евреем, и что убийство им эрцгерцога Фердинанда положило начало Первой мировой войне. Скорее всего, Принцип не был евреем, тем более что он происходил из захолустья западной Боснии, из бедной крестьянской деревни Обляй, из полностью сельской и недоступной местности. Он был сыном бедных крестьян боснийско-сербского происхождения. Девичья фамилия его матери была очень православная – Мисик. Ни у отца, ни у матери не было еврейских фамилий, а скромная работа отца в почтовой службе не говорит о его принадлежности к «банковской элите». Принцип входил в группу «Молодая Босния», в определенной степени связанную с обществом военных «Черная рука», также известным как «Объединение или смерть». Это была националистическая организация военных, не имевшая никакого отношения к немногочисленным евреям, жившим в то время в Сербии. Его родственники – Йовичевичи из Черногории, где никогда не бывал ни один еврей.

Убийство Фердинанда не положило начало Первой мировой войне. Сербия после убийства согласилась с требованиями Вены, и Германия тоже была впечатлена стремлением сербов к миру. Сербия была полностью истощена Балканскими войнами и не могла воевать снова. Кроме того, выбор цели имел мало смысла: Фердинанд был достаточно популярен среди южных славян, так как считался самым просербским членом королевской семьи.

Австрия, с другой стороны, жаждала casus belli еще со времен местного восстания против ее оккупации Боснии и искусственного создания «государства Албания», которое служило для того, чтобы отрезать Сербию от моря и отделить Черногорию от собственно Сербии.

Обстоятельства визита эрцгерцога были странными. Фердинанд посетил Сербию и Боснию в сербский национальный праздник Видовдан, когда националисты были разгорячены. Тогда же начались крайне провокационные военные маневры в Боснии. Фердинанду не хватало обычной охраны для королевских особ, посещающих враждебную территорию. Кортеж Фердинанда был необъяснимым образом перенаправлен австрийцами, его собственным народом, туда, где его ждали Принцип и другие террористы. К тому же, к большому огорчению Германии, Вена объявила войну еще до того, как был получен сербский ответ на австрийский ультиматум.

Эти две ошибки не имеют большого значения, но они являются распространенными ошибками, которые необходимо устранить. Это ни в коей мере не умаляет огромной доступности и полезности этой книги, которая заслуживает широкого распространения. Как бы то ни было, я всем сердцем поддерживаю работу мистера Гудсона.

Мэтью Джонсон, PhD

Фейетвилл

Пенсильвания